Тантра — продолжение 2 страница

Однако Нагарджуна оспаривает положение йога‑чаринов «один лишь ум» и фактически подвергает полному сомнению даже само существование этого «ума». Он изучил двенадцать томов писаний «Праджняпарамита», которые появились после второго поворота «колеса дхармы» Будды, т.е. учение среднего периода его жизни. Выводы Нагарджуны суммированы в принципе «непривязанности», который является главным принципом школы мадхьямика. Он говорит, что любой взгляд можно опровергнуть и что не следует останавливаться на каком‑то одном ответе или описании реальности, крайнем или умеренном, включая понятие «один лить ум». Даже назвать таким ответом сам принцип непривязанности было бы заблуждением, потому что нельзя привязываться к непривязанности. Путь Нагарджуны был нефилософским путем — вообще не был какой‑то формой философии. Сам Нагарджуна говорил: «Мудрый должен пребывать в серединном пути».

Философия мадхьямика представляет собой критический разбор теории йогачаринов о том, что все является «аспектом ума». Мадхьямика приводит следующий довод. Для того, чтобы утверждать, что все существующее — это лишь игра ума. должен существовать так же и кто‑то, наблюдающий этот ум, познающий этот ум, кто‑то, удостоверяющий его существование. Следовательно, главное положение школы йогачара г. необходимостью является аргументом в пользу наличия такого наблюдателя. Но. согласно собственной философии йогачаринов, согласно философии «самосветящегося познания», субъективные мысли о каком‑то объекте ведут к заблуждению, поскольку не существует ни объекта, ни субъекта, а имеется только один ум, частью которого будет и наблюдатель. Поэтому утверждать, что этот единый ум существует, невозможно. Подобно физическому глазу, самосветящееся познание не может увидеть самое себя — точно так же. как лезвие не в состоянии рассечь себя. По собственному допущению йогачаринов, нет никого, кто знал бы, что единый ум существует.

Что же тогда мы можем сказать относительно ума, или реальности? Поскольку нет никого, кто воспринял бы ум, или реальность, само понятие существования в виде «вещей» и «формы» ошибочно; нет реальности, нет того, кто воспринимает реальность; нет мыслей, проистекающих из восприятия реальности. И если мы устранили это предварительное мнение о существование ума и реальности, тогда ситуации возникают во всей ясности, как они есть. Нет никого, кто должен наблюдать, никого, кто должен что‑то познавать. Реальность просто есть, и как раз это подразумевает термин «шуньята». Благодаря таком) прозрению устранен наблюдатель, который отделяет нас от мира.

Тогда таким же образом возникает вера в существование «я», как начинается весь этот невротический процесс? Согласно мадхьямикам, дело происходит приблизительно так. В любом случае восприятия формы возникает и немедленная реакция воображения и неуверенности, относящаяся к предполагаемому субъекту, воспринимающему эту форму. Эта реакция почти мгновенна, она длится лишь ничтожную долю секунды. Как только мы осуществили узнавание вещи, нашим следующим действием будет ее наименование; а с наименованием, конечно, приходит и понятие. Мы склонны концептуализировать объект, а это значит, что теперь мы более не способны воспринимать вещи такими, каковы они есть в действительности. Мы создаем своего рода стенку, фильтр или занавес между собой и объектом. Именно это и препятствует поддержанию непрерывного осознания как во время практики медитации, так и после нее. Завеса отделяет нас от всеохватывающего осознания и от присутствия состояния медитации, поскольку мы вновь и вновь оказываемся неспособными видеть вещи такими, каковы они есть. Мы чувствуем себя вынужденными давать названия, переводить, рассудочно мыслить; и эта деятельность уводит нас все дальше от прямого и точного восприятия. Следовательно, шуньята — это не просто осознание того, что мы такое, чем мы являемся по отношению к какому‑то объекту; это скорее ясность, которая преодолевает концептуальную оболочку и ненужные заблуждения. Мы более не охвачены очарованием объекта, не вовлечены в ситуацию, как субъект; здесь свобода от «этого» и «того». То, что остается, это открытое пространство, отсутствие дихотомии «то‑это». Именно такое состояние имеет в виду «серединный путь» мадхьямика.

Переживание шуньята нельзя развивать без первоначальной работы на узком пути дисциплины и техники. Техника для начала необходима; однако на некоторой стадии необходимо также, чтобы техника отпала. С точки зрения конечной истины, весь процесс учения и практики совершенно не нужен, ибо мы могли бы постичь отсутствие эго в одно мгновение. Но такую простую истину мы не приняли бы. Иными словами, нам нужно учиться, чтобы разучиться. Весь процесс заключается в проявлении «я»; мы начинаем с того, что учимся разбираться в невротических мыслях и эмоциях; затем, благодаря пониманию пустоты, открытости, устраняется система ложных понятий; это и есть понимание шуньята. «Шуньята» на санскрите означает буквально «ничто», «пустота», т.е. «пространство», отсутствие какой бы то ни было концептуализированной точки зрения. Так, Нагарджуна говорит: «Точно так же, как солнце рассеивает тьму, совершенный мудрец победит ложные привычки ума. Он не видит ни ума, ни мысли, полученной из ума» («Комментарий к мадхьямике»).

«Сутра сердца» заключается «великим заклинанием» или мантрой. В тибетской версии говорится: «Итак, следует знать, что это мантра трансцендентного знания, мантра глубокого прозрения, непревзойденная мантра, не имеющая себе равных, мантра, которая успокаивает все страдания, она есть истина, ибо в ней нет обмана». Могущество этой мантры проистекает не от какой‑нибудь воображаемой мистической силы слов, не из магии, а из значения слов. Интересно, что после рассмотрения шуньята — «форма пуста, пустота есть форма, форма — ничто иное как пустота, пустота — ничто иное как форма» и т.д. — далее сутра рассматривает мантру, В начале она пользуется понятиями медитативного состояния, а в конце — понятиями мантры, или слов. Это потому, что в начале мы должны развить доверие к своему пониманию, очистившись от всех предвзятых мнений; нам необходимо преодолеть, превзойти все верования, нигилизм, этернализм и т.д. И когда человек полностью раскрыт, когда он остался без единой маски, совершенно обнаженным и открытым, — в этот самый момент он видит силу слова. Когда сброшена маска с глубинного, абсолютного, наивысшего лицемерия, тогда мы действительно начинаем видеть драгоценность, сверкающую собственным светом, — энергетическое живое качество раскрытия, живое качество покорности, живое качество отречения.

Но в данном случае отречение — не просто отбрасывание чего‑то; мы отбрасываем все — и начинаем чувствовать живое качество мира. И этот особый мир — не слабое чувство покоя, не едва заметная открытость; он обладает сильным характером, качествами непобедимости и несокрушимости, потому что не оставляет никаких лазеек для лицемерия. Здесь полный мир во всех направлениях, так как не существует ни единого темного пятнышка или уголка для сомнения или притворства. Полная открытость представляет собой и полную победу, гак как мы ничего не боимся, совершенно не пытаемся защищать себя. Потому‑то эта мантра называется великой. Можно было бы думать, что вместо слов «Ом гатэ гатэ парагатэ парасамгатэ бодхи сваха», мантра должна была бы содержать какие‑то слова о шуньята: «Ом шуньята махашуньята» или что‑нибудь в этом роде. Вместо этого в мантре сказано: «гатэ гатэ парагатэ», т.е. «ушел, ушел, ушел на ту сторону, совсем ушел». Это выражение гораздо сильнее, чем слово «шуньята», потому что слово «шуньята» могло бы подразумевать новое философское объяснение. А тут вместо какой‑либо философской формулировки мантра раскрывает то, что лежит по ту сторону философии. Поэтому она говорит: «гатэ гатэ», т.е. «ушел, оставил, освободился, раскрылся». Первое «гатэ» означает «освободился от завесы противоречивых эмоций»; второе «гатэ» представляет собой избавление от завесы примитивных верований относительно реальности. Иначе говоря, первое «гатэ» представляет нам идею «форма — пустота», тогда как второе «гатэ» относится к положению «пустота есть форма». Следующее слово мантры «парагатэ» означает «ушел на ту сторону, полностью раскрылся». И вот «форма есть форма» — «парагатэ», «но и не только форма есть форма, но и пустота есть пустота» — «парасамгатэ», т.е. «совсем ушел на ту сторону». «Бодхи» здесь означает «полностью пробужденный»: значение этого слова — «оставивший, полностью сбросивший маску, обнаженный, совершенно открытый». «Сваха» — традиционное окончание мантры, которое означает «да будет так!» Иными словами, «ушел, ушел, ушел на ту сторону, полностью раскрылся, пробудился; да будет так!».

Вопрос: Каким образом желание ведет к рождению?

Ответ: Всегда, когда есть желание, есть и еще одно рождение. Вы выращиваете эту потребность — потребность что‑то сделать, что‑то получить. А затем такое страстное желание влечет за собой и другие элементы цепи. «Рождение» здесь означает рождение нового заблуждения, новой неудовлетворенности, новой потребности. Например, если вы испытываете сильное желание денег, и вам удается собрать большую их сумму, тогда вам также захочется что‑нибудь на них купить. Одно ведет к другому, и происходит цепная реакция, гак что желание становится своеобразной сетью. Вы постоянно чего‑то хотите, хотите что‑то втянуть в себя.

Переживание шуньята, когда мы ясно и точно видим то, что есть, как‑то разрывает эту сеть, эту паутину, потому что соткана в пространстве желаний, в пространстве потребности. И когда это пространство, так сказать, замещено пространством шуньята, вся концептуализированная формулировка желания в своей целостности оказывается полностью устранена, как если бы вы прибыли на другую планету с другой атмосферой, в какое‑то место, где совсем нет кислорода. Следовательно, шуньята создает новую атмосферу, новое окружение, которое не поддерживает привязанности или желания. Поэтому переживание шуньята делает невозможным также и выращивание семени кармы; вот почему говорят: «Шуньята — то, что порождает всех будд и всех пробужденных». «Пробужденный» означает такого человека, который не участвует в цепных реакциях и сложностях кармического процесса.

Вопрос: Почему бывает так, что большинство из нас имеет весьма сильную склонность не видеть вещи такими, каковы они есть?

Ответ: Думаю, главным образом потому, что мы боимся увидеть их такими, каковы они есть.

Вопрос: Почему мы боимся этого?

Ответ: Мы хотим сохранить прикрепленную к эго пуповину, через которую мы можем постоянно питать его.

Вопрос: Можно ли достичь понимания того факта, «что пустота есть форма», при помощи практики различных технических приемов медитации; или это понимание должно прийти к нам спонтанно?

Ответ: Понимание шуньята не достигается благодаря практике умственной гимнастики; надо действительно увидеть пустоту. Ее можно и воспринимать во время сидячей медитации, и увидеть в жизненных ситуациях. Не существует какого‑либо установленного образа действия, чтобы вызвать это переживание. Например, у великого индийского йогина Наропы восприятие шуньята произошло, когда учитель снял сандалию и ударил его по щеке. В то же мгновенье он увидел пустоту. Все зависит от индивидуальной ситуации.

Вопрос: Тогда это переживание не является чем‑то таким, что можно искать.

Ответ: Если мы действительно заинтересованы в том, чтобы найти его, если мы по‑настоящему, целиком преданы пониманию шуньята, тогда нам нужно оставить всякие поиски.

Вопрос: Мне несколько трудно примирить понятие шуньята с тем, что совершается сию минуту.

Ответ: Когда вы обладаете переживанием шуньята, это не означает, что вы перестаете воспринимать окружающее, перестаете жить на Земле. Вы все еще живете на Земле, но вы с большей точностью видите то, что происходит здесь. Мы думаем, что мы знаем вещи такими, каковы они есть, однако мы видим лишь собственную их версию, которая не совсем полна. Многое можно еще узнать о подлинных тонкостях жизни. А вещи, которые мы видим, представляют лишь очень грубую версию того, что есть Обладание переживанием шуньята не означает, что весь мир полностью растворяется в пространстве; но вы начинаете замечать это пространство, поэтому мир оказывается как‑то менее загроможденным. Например, если мы собрались встретиться с кем‑то, мы можем приготовится сказать этому человеку то‑то и то‑то, успокоить его или что‑то ему объяснить. Но вот он появляется, и оказывается, что у него так много своих сложностей, он сам настолько взволнован, — и прежде чем вы сообразили, где вы находитесь, вы уже приведены в полное смущение и разделяете его смятение вместо того, чтобы иметь ту ясность, которую вы приготовили с самого начала. Вы совершенно поглощены его заблуждениями. Напротив, шуньята означает способность видеть сквозь заблуждения. Вы постоянно сохраняете точность и ясность.

Вопрос: И вы все еще продолжаете жить в мире с таким переживанием?

Ответ: Да, разумеется! Понимаете, просветление не означает смерть; иначе оно было бы своеобразным самоубийством, а это смешно. Такой взгляд был бы нигилистическим подходом, попыткой уйти от мира.

Вопрос: Обладает ли просветленный человек всезнанием?

Ответ: Боюсь, что это ошибочное заключение из теории «единого ума» йогачаринов; эта теория также появлялась и в других религиозных и философских традициях. Идея здесь в том, что просветленный человек стал этим «единым умом», а потому он знает все, что когда‑то было, есть или будет. Вы всегда встречаетесь с подобными дикими вымыслами, когда люди связывают себя с «тайной», с непознаваемым. Но боюсь, что в действительности такой вещи, как этот «единый ум», не существует.

Вопрос: А как начать видеть то, что есть?

Ответ: Не начиная, оставить идею начинания. Если вы стараетесь утвердится на какой‑то особой территории, — «мой опыт!» — тогда вы не увидите шуньята. Вам нужно полностью оставить идею территории. А это можно сделать, нет ничего невозможного. Это не просто философская спекуляция. Мы можем оставить идею территории, можем не начинать.

Вопрос: Является ли частью этого отказа от начинаний долгое усилие — такое долгое, что мы оставляем его, истощив свои возможности? Можем ли мы оставить все до того, как устанем? Существует ли какой‑то сокращенный путь? Должна ли обезьяна пройти через весь этот процесс, когда она бьется о стены и галлюцинирует?

Ответ: Думаю, да. Внезапное просветление приходит лишь при истощении сил; его внезапность не обязательно означает, что существует сокращенный путь. В некоторых случаях люди могут пережить неожиданную вспышку просветления, но если они не работают над тем, чтобы продолжить себе путь, возобновится действие обычных стереотипов их мышления, и ум опять станет загроможденным. Нужно совершить путешествие, потому что, как вы сказали, в той точке, где вы начинаете чувствовать разочарование, вы получаете свое.

Вопрос: Это как будто возвращает нас к дисциплинарному пути хинаяны, не так ли?

Ответ: Да, медитация — тяжелая работа; это, в определенном смысле, физический труд.

Вопрос: Когда мы начали его, нам как будто есть над чем поработать.

Ответ: Нам есть над чем поработать; но в то же время все, что вы делаете, относится только к данному моменту, а не к достижению какой‑то цели в будущем. И это снова возвращает нас к практике медитации. Медитация не в том, чтобы начать утверждаться на пути; это понимание того, что мы уже на пути, это пребывание всецело в настоящем времени, в это самое мгновенье — сейчас, сейчас, сейчас! На самом деле мы не начинаем, потому что в действительности никогда не покидали пути.

Вопрос: Вы описываете просветленных людей как свободных от оков кармы. Хотелось бы узнать, что вы при этом имеете в виду, потому что мне кажется, что они создают новую кармическую цепь.

Ответ: Слово «карма» значит «создавание» или «действие» — это как бы цепная реакция. Например, мы сажаем семя с расчетом на будущее. В случае же просветления планов на будущее нет; ибо у таких людей нет желания обеспечивать свою безопасность. Они более не нуждаются в том, чтобы видеть, по какому плану сложится будущее, они преодолели заранее сформулированное представление о будущем, потому что полностью пребывают в настоящем. Настоящее заключает в себе потенциал будущего, а также и прошлого. Просветленные люди совершенно подчинили беспокойную и безумную деятельность ума. Они целиком и полностью находятся в данном мгновении, а потому свободны от того, чтобы сеять дальнейшие семена кармы. Когда приходит будущее, они не —видят в нем результата своих добрых дел в прошлом; они все время видят в нем настоящее. Таким образом, они не создают никаких дальнейших цепных реакций.

Вопрос: Отличается ли качество «пробужденности» от простого пребывания в настоящем мгновении?

Ответ: Да. Просветление — это состояние пробужденности в настоящем моменте. Вот, например, животные живут в настоящем моменте; в этом смысле в настоящем времени живет и маленький ребенок; но это совсем не то, что состояние пробужденности, просветление.

Вопрос: Я не совсем понимаю, что вы хотите сказать, когда говорите, что животные и маленькие дети живут в настоящем. В чем различие между жизнью в настоящем в такой форме и состоянием просветленного человека?

Ответ: Я думаю, что здесь существует различие между сосредоточенностью на чем‑то и подлинным пребыванием в настоящем мгновении, характеризующим «пробужденность». В случае ребенка или животного имеет место пребывание в настоящем; но это будет сосредоточенностью на настоящем. Сосредоточиваясь на настоящем, они получат от такого сосредоточения своеобразное питание, хотя могут и не осознавать этого. В случае же просветленного человека нет сосредоточенности на идее «я просветлен», потому что он целиком вышел за пределы понятия «я есмь». Он просто пребывает в полноте; и разделение на субъект и объект оказывается навсегда оставленным.

Вопрос: Но если просветленный человек не имеет эго и чувствует печали и горести окружающих, но не обязательно чувствует свои, тогда не назовете ли вы «желанием» его добровольное стремление помочь другим в преодолении их трудностей?

Ответ: Я так не думаю. Желание появляется тогда, когда вы хотите видеть кого‑то счастливым. Когда этот человек счастлив, чувствуете себя счастливым и вы, гак как ваша деятельность, доставляющая ему счастье, в некотором смысле совершается не столько ради этого другого человека, сколько ради вас самих. Вам хочется видеть его счастливым. Просветленный человек свободен от такого отношения. Как только кому‑то требуется его помощь, он просто оказывает ее; и в этом не заключено никакого самоудовлетворения или самопрославления.

Вопрос: Почему вы назвали свой здешний центр «Карма дзонг»?

Ответ: «Карма» означает «действие», а также «деятельность будды», тибетское слово «дзонг» означает «крепость». Ситуации просто представляются, а не возникают в результате обдуманной преднамеренности. Возникая совершенно спонтанно, они постоянно развиваются. В центре как будто заключено огромное количество энергии; то же самое можно сказать и о карме. Эта энергия никем не направляется неправильно, и она является крепостью. Происходящее с неизбежностью должно было произойти; но оно принимает скорее форму спонтанных кармических воздействий, чем миссионерской работы или обращения в буддизм.

Вопрос: Как вы свяжете самадхи и нирвану с понятием шуньята?

Ответ: Здесь проблема слов. Дело не в различиях, а в подчеркивании разных сторон. Самадхи — это полная вовлеченность, а нирвана — это свобода, и оба понятия связаны с шуньята. Когда мы переживаем шуньята, мы полностью вовлечены, без двойственного разделения на субъект и объект. Мы оказываемся свободными от заблуждений.

Глава 14. Праджня и сострадание

Рассматривая шуньята, мы нашли, что навязываем явлениям свои предвзятые мнения, свои идеи, свою версию происходящего, вместо того, чтобы видеть их такими, каковы они есть. Если же мы способны видеть сквозь свои завесы предвзятых мнений, мы понимаем, что прикрепляем к переживаниям как бы особые рукоятки, не принимая во внимание пригодность этих рукояток, и это оказывается ненужным и запутанным образом действия. Иными словами, предварительные мнения — это форма безопасности. Когда мы видим нечто, мы немедленно даем ему название и помещаем в какую‑то категорию. Но форма пуста; она не нуждается в наших категориях для выражения своей полной природы, для того, чтобы быть тем, что есть. Форма сама по себе пуста от предвзятости.

Но пустота — это форма. Это значит, что на этом уровне понимания мы придаем большую ценность видению формы, лишенному предварительных мнений. Нам хотелось бы пережить прозрение подобного рода, как если бы видение формы как пустоты было состоянием, к достижению которого мы можем принудить свой ум. Мы ищем пустоту так, что и она становится вещью, формой, а не истинной пустотой. Здесь возникает проблема чересчур большого стремления.

Таким образом, следующий для нас ступенью будет освобождение от своего стремления видеть форму как пустоту. В этом пункте форма действительно проявляется сквозь завесу наших предварительных мнений. Форма есть форма, обнаженная форма, безо всякого философского смысла за ней. И пустота есть пустота; к ней ничего нельзя подвесить. Мы открыли переживание недвойственности.

Тем не менее, постигнув тот факт, что форма есть форма, а пустота есть пустота, мы все еще даем высокую оценку своему прозрению в это состояние недвойственности. Все еще существует ощущение, что мы познаем и переживаем прозрение. Мы осознаем: нечто было устранено, нечто отсутствует. В тонкой форме мы привязаны к недвойственности. Здесь мы вступаем в переходную фазу между путем махаяны и путем тантры, где праджня представляет собой непрерывное переживание, а сострадание более не является преднамеренным. Но тут все еще остается некоторое самосознание, некоторое чувство восприятия собственной праджни и собственного сострадания, чувство проверки и оценки своих действий.

Как было установлено в беседе о действии бодхисатвы, праджня представляет собой весьма точное и разумное состояние бытия. Оно обладает свойством остроты, способностью проникновения в ситуацию и раскрытия ее. Сострадание же является открытой атмосферой, в которой видит праджня. Это открытое осознание ситуации, которое дает толчок действию, получившему сведения от глаз праджня. Сострадание весьма могущественно, однако оно должно быть направлено разумом праджня; точно так же и разум проявляется в атмосфере глубинного раскрытия, свойственной состраданию. Эти два качества должны прийти одновременно.

Сострадание заключает в себе фундаментальное бесстрашие, бесстрашие, не знающее колебаний. Это бесстрашие отмечено огромным великодушием в противоположность такому бесстрашию, которое проявляется в насилии над другими. «Великодушное бесстрашие» являет собой чистую природу сострадания; и оно преодолевает животный инстинкт «я». «Я» хотело бы установить для себя территорию, тогда как сострадание полностью открыто и приветливо. Это особый жест великодушия, которое никого не исключает.

Сострадание начинает играть роль в практике медитации, когда вы чувствуете не только мир и спокойствие, но также и теплоту. Существует большое чувство теплоты, которое дает начало состоянию открытости и приветливости. Когда возникло подобное чувство, более нет ни озабоченности, ни опасения по поводу того, что какие‑либо внешние обстоятельства создадут препятствия для вашей практики медитации.

Эта интенсивная теплота, которая развивается в практике медитации, распространяется также и на переживание осознания, приходящее после медитации. Обладая таким подлинным осознанием, вы не способны отделить себя от своей деятельности; сделать это будет невозможно. Если вы стремитесь сосредоточиться на своем действии, будь то заваривание чая или любой другой акт повседневной жизни, и в то же время пытаетесь осознавать ситуацию, вы живете в состоянии, похожем на сон. Как сказал один из тибетских учителей: «Неумелое старание сочетать осознание с действием подобны попыткам смешать воду и масло». Истинное осознание должно быть открытым, а не подстерегающим или защитным. Это состояние открытого ума, переживание открытого пространства внутри ситуации. Вы можете работать, однако осознание также способно действовать внутри контекста вашей работы, которая теперь станет практикой сострадания и медитации.

Обычно в нашей жизни осознание отсутствует; мы полностью поглощены тем, что делаем, позабыв об остальном окружении, плотно закрывшись от него. Но положительная сила сострадания и праджня открыта и разумна, остра и проницательна; она дает нам всеобъемлющее обозрение жизни, которое раскрывает не только отдельные действия и события, но также и общее их окружение. Это создает правильную ситуацию для общения с: другими людьми. Имея дело с ними, мы не только должны осознавать то, что они говорят, но также и быть открытыми по отношению к общему настрою их бытия. Фактически, слова и улыбка человека представляют лишь небольшую часть его проявлений в общении. Не менее важно и качество его присутствия, то, что он есть на самом деле. Это обстоятельство способствует сближению в гораздо большей степени, чем одни только слова.

Когда человек одновременно мудр и сострадателен, его действия оказываются очень искусными и излучают энергию. Такое умелое действие называется упая, «искусное средство». Здесь «искусный» не означает «изобретательный» или «дипломатичный»! Упая просто происходит в ответ на ситуацию. Если человек целиком и полностью открыт, его ответ на жизнь будет весьма прямым, пожалуй, даже резким в понятиях общепринятой точки зрения, потому что «искусные средства» не оставляют места ни для какого вздора. Они раскрывают суть ситуаций и не воздействуют на них как они есть; они обладают чрезвычайно умелой и точной энергией. Если носимые нами прикрытия и маски оказываются внезапно сорванными этой энергией, такая ситуация будет крайне болезненной. Оно вызовет смущение, потому что мы обнаружим, что оказались голыми, незащищенными. В этот момент открытость и непосредственность подобного рода, резкая откровенность природы праджня и сострадания могут показаться в высшей степени холодными и безразличными.

Для общепринятого образа мысли сострадание означает просто доброту и тепло Этот вид сострадания писания называют «любовью бабушки». От практикующего сострадание можно ожидать чрезвычайной доброты и мягкости именно данного типа: он не обидит и мухи. Если вам для самосохранения требуется другая маска, другое одеяло, он даст их вам. Но истинное сострадание с точки зрения эго оказывается безжалостным, потому что оно не принимает во внимание стремления «я» сохранить самого себя. Это «безумная мудрость» — действие глубинной мудрости, но также и безумия, потому что оно не имеет отношения к буквальным и простодушным попыткам эго обеспечить собственный комфорт.

Логический голос эго советует нам быть добрым к людям, быть хорошими мальчиками и девочками, жить невинной маленькой жизнью. Мы заняты постоянной работой, снимаем уютную квартиру или комнату; и нам хочется, чтобы так продолжалось и дальше; но вдруг случается что‑то такое, что вырывает нас из нашего безопасного гнездышка: мы или чрезвычайно подавлены, или происходит что‑то крайне болезненное. И мы начинаем недоумевать — почему небеса столь неблагосклонны к нам? «За что Бог наказывает меня? Ведь я был хорошим человеком, никогда не сделал вреда ни одной живой душе!» Но в жизни есть нечто большее, чем все это.

Так что же мы стараемся сохранить? И почему мы так заняты тем, чтобы обезопасить себя? Внезапная энергия безжалостного сострадания отрывает нас от удобств и средств безопасности. Если бы мы никогда не испытывали подобного толчка, мы не могли бы расти. Нужно, чтобы нас выбили из размеренного, рутинного и удобного стиля жизни. Суть медитации не в том, чтобы стать честным и добрым в общепринятом смысле человеком, который старается обеспечить себе безопасность. Мы должны начать становиться сострадательными и мудрыми в глубочайшем смысле, открытыми и родственными миру каков он есть.

Вопрос: Не могли бы вы рассмотреть основные различия между любовью и состраданием? В каких отношениях друг' к другу они находятся?

Ответ: «Любовь» и «сострадание» — неясные термины. Мы можем объяснять их по‑разному. Обыкновенно в своей жизни мы проявляем алчность, стремимся привязаться к различным ситуациям, чтобы приобрести безопасность. Может быть, мы считаем кого‑то своим младенцем, или наоборот, нам может доставлять удовольствие считать себя беспомощными детишками и прятаться у кого‑то на коленях. Эти колени могут принадлежать какому‑то человеку или некоторой организации, сообществу, учителю, любому типу покровительства. Так называемые «любовные» отношения обычно принимают форму, соответствующую одному из этих двух образцов. Или кто‑то питает кого‑то другого. Но это ложные, искаженные виды любви или сострадания. Побуждение к преданности, — когда нам хочется принадлежать кому‑то, быть чьим‑то ребенком, или когда мы хотим считать кого‑то своим ребенком, — это побуждение кажется могущественным. Таким нашим «ребенком» может стать отдельная личность, или какая‑то организация, какое‑то установление, или все что угодно. И мы будем ухаживать за этим «ребенком», питать его молоком, способствовать его росту. Или, наоборот, организация оказывается какой‑то большой «матерью», постоянно питающей нас; и без этой «матери» мы не в состоянии жить, не можем существовать. Эти два стереотипа применимы к любой жизненной энергии, которая обладает потенциалом, способным увлечь вас. Такая энергия может быть очень простой — как случайная дружба или возбуждающая деятельность, которой нам приятно заниматься; она может быть и усложненной, как выбор карьеры или брак. Мы или хотим как‑то контролировать возбуждение, или нам захочется стать его частью.

Дата добавления: 2015-05-29