Встреча с чудотворицей 3 страница

– Для Маши – это очень хорошая партия, – услышала Брошенная Душа из чьих‑то других уст. – Сколько слез она выплакала от несчастной своей любви, а толку‑то – он женился на другой… А Владимир уравновешенный, интеллигентный, ответственный человек. С ним она будет, как за каменной стеной…

И Брошенная Душа только тут и поняла все происходящее. Приезжают сюда тела, чтобы отметить свое бракосочетание с чужим телом. И браки эти не по душе, не из сердца, а из холодного расчета, из бесчувственной выгоды.

Брошенная Душа посмотрела на пары душ, любовно, нежно приникших друг к другу. Те плакали.

Грустно было им, нашедшим друг друга, что тела их не могли вот так нежно приникнуть друг к другу. Не могли вот так душевно слиться в одно целое, для них Богом подобранное.

– Вы знаете, я несколько раз наблюдала тут просто трагические ситуации, когда – одна из этих душевных пар увидела вдруг, как ее тело с чужим, не своим, с нелюбимым, не для нее созданным телом сюда приезжало… И какое это было душераздирающее зрелище, когда душа этого тела начинала кружиться над телом этим, чтобы пробиться сквозь толщу его бесчувственности, чтобы сигнал подать, крикнуть ему: «Не твое это!.. Что ты делаешь? Не твое это… Твое – другое… Вон его душа сидит…» – Душа, говорившая это, замолчала, потом добавила уже громче, говоря понятное всем: – Да только не слышат эти тела голоса своих бывших душ. Решили эти тела жить без чувств – только головой своей, умом, – а не сердцем. Закрыты их сердца – не слышат они ничего…

Душа, говорившая это, грустно покачала головой и тоже заплакала…И Брошенная Душа заплакала…

И опять грустный и легкий дождик закапал на головы свадебной процессии, и кто‑то там внизу раздраженно сказал:

– Господи, и в такой день дождь…

И все поторопились сесть в машины. И кортеж отъехал. И уже подъехал – другой…

И опять слышала Брошенная Душа:

– Да, повезло тебе, Ирка, – такого папика отхватила! Повезло…

– Скажешь тоже – повезло! Я его, можно сказать своими руками из семьи выдрала. Мне его жена столько крови попортила… Хотя бабу понять можно – кто с таким мешком денег расстаться захочет? Но, с другой стороны, надо и совесть иметь: попользовалась – дай и другим попользоваться…

– У него там для меня дружка подходящего не найдется?…

– Найдется, все у него найдется… Подожди немного, освоюсь, – мы такие дела закрутим…

И опять – уезжал один кортеж и подъезжал другой.

И снова слышала Брошенная Душа:

– Не, ну ты, в натуре, влип! На кой черт тебе эта свадьба!..

– Влип – не то слово! Светка вцепилась, – женись, мать ее все мозги проела, мои предки как взбесились – у ребенка должен был отец… Нет, ну ты подумай, раз трахнулся неудачно – и как мудак вляпался. Ярмо на шею на всю жизнь…

И отъезжал один кортеж. Подъезжал другой.

И опять вышел из украшенного лентами и цветами лимузина жених, и выпорхнула за ним невеста. Но – что‑то другое было в них, и души, сразу ощутив, почувствовав это другое – свет этот, легкость эту, зажужжали наперебой, зажужжали уже знакомое и такое желанное:

– Ж‑ж‑ж… Живые… Живые… Смотрите – живые…

Они были живые. Живые были их лица, и глаза. И взгляды их, которыми они смотрели друг на друга – были живыми. И столько любви было в них, любви – и единения. Были они одним целым. Одним прекрасным душевным целым, светлым и ясным, гармоничным, счастливым целым.

И души опять замолчали, только вздыхали счастливо, радостно, сопереживая, смакуя счастливое это ощущение живости и душевности.

И Брошенная Душа замолчала. Только с завистью, прекрасной и легкой светлой завистью, смотрела на пару эту. И даже пониже спустилась, чтобы насладиться прекрасным этим зрелищем.

И опять услышала Брошенная Душа разговоры гостей:

– Сколько мы ее отговаривали, сколько убеждали – нет, уперлась, и твердит одно и то же – «Я его люблю, мне никто другой не нужен… Я за ним на край света…» – Говорившая это женщина замолчала, головой покачала горестно и продолжила: – Ведь ничего еще в жизни не понимает, ей все любовь подавай… Любовь… А про то не подумала, что он – курсант, его в такую тьмутаракань отправить могут… Ведь знакомили ее с хорошим мальчиком из приличной семьи, с хорошим образованием, с перспективной должностью, с высоким окладом – так нет, уперлась: «Только Славик… Только Славик… Люблю его – и точка…» Ничего слышать не хотела. На все наши уговоры у нее только одно: «Я сердце свое слушаю…»

И из других уст услышала Брошенная Душа:

– Ведь так он нравился Мариночке, и мы ее поддерживали, и ему столько раз вдалбливали, что она будет ему хорошей партией, и папа ее в Генштабе работает – сразу бы и распределение хорошее устроил, и по службе мог бы помочь – так нет, уперся, как баран: «Только Даша… Только Даша… Я ее люблю…» Люблю… Нашел аргумент. Знаем мы, как любовь эта проходит… Да его не переубедишь. «Вы мне что хотите говорите, а мне мое сердце говорит, чтобы я с Дашей был…» Его сердце ему говорит… Нашел что слушать!..

Брошенная Душа даже не огорчилась бездушию этому, с которым говорили эти люди, Бог им судья…

Главное: Славик этот и Даша – какие умницы! Какие чувствующие и чистые! Какие душевные! Какие живые!.. И дай Бог, чтобы такими они и оставались, чтобы не слушали бездушных этих людей и веру свою в любовь и чувства свои берегли…

И, воодушевленная увиденным, и даже – услышанным, Брошенная Душа подумала:

– Вот так, вот так должно быть и у девочки моей. Вот так. Только так, и не иначе. Чтобы по любви у нее все было. По сердцу. По душе…

И она опять сорвалась, полетела – чтобы вот так чисто и светло, и душевно могло быть у ее девочки, нужно было девочку найти, с ней соединиться, чтобы смогла она вновь в любовь поверить и полюбить. И душу свою родственную, Богом ей предназначенную, почувствовать. А без души это никак нельзя сделать…

Купола сверкали на солнце, и радость была в этом солнечном отражении. И Брошенная Душа, подлетая к храму, испытала даже волнение: а вдруг ее девочка уже там, вдруг она уже передумала и решила жить с душой, и пришла сюда, чтобы соединиться с Богом, вернуть себе ощущение Божественной души.

И казалось Брошенной Душе, что чистое и святое это место – какое‑то особенное. Что тут она увидит, наконец, живые и светлые лица людей. Такие же живые и светлые, как только что видела она в толпе среди массы напряженных лиц.

Но, уже подлетая, поняла она: нет, не увидит она тут светлых и живых лиц. Здесь то же самое, что и в других местах.

Души, брошенные и потерянные, облепили крыши храма, храмовых построек. Только купола оставались сверкающими и свободными – жарко было сидеть на раскаленных от солнца куполах.

И как везде, где неприкаянные души собирались вместе, они говорили о наболевшем.

– Я свое тело тут уже несколько раз находила, – рассказывала одна из душ. – Прилечу, бывало, и жду, когда оно придет. И что вы думаете – рано или поздно приходило оно, чтобы помолиться, в грехах признаться, покаяться и очиститься. А когда в открытом, благостном состоянии выходило оно из храма – я и возвращалась в него. И оно меня принимало… – Душа замолчала, потом продолжила как бы с неохотой, как говорят о чем‑то неприятном: – А потом и после церкви принимать меня перестало. Так, зайдет, постоит, что‑то побормочет – ритуал выполнит, и как было с закрытым сердцем – недоброе, нелюбящее, таким и выходит. И нет в нем места для души, потому что без души оно привыкло жить. Потому что жить без души спокойнее. Любить никого не нужно. Переживать не нужно. Страдать не нужно.

– Да, – произнесла одна из душ, – ходят сюда разные люди, и бездушных среди них – тьма. И то, что ходит человек в церковь, ничего еще не значит… Вот я жила в теле одного «братка», так тот постоянно в церковь ходил. Особенно, когда убивал кого‑нибудь. Убьет – и в церковь… Убьет – и в церковь…

Душа, говорившая это, замолчала, и души, потрясенные этим «Убьет – и в церковь» смотрели на нее сочувственно. Это же сколько ей надо было натерпеться, живя в теле такого страшного человека.

– Да, – произнесла какая‑то душа после затянувшейся паузы, – редко кто сюда по‑настоящему, с душой, или за душой приходит. Редко. Ходят часто тела сюда, как для галочки – вот, мол, в церковь сходил, перекрестился, свечи поставил, молитву пробормотал… Ходят иногда тела в церковь, все равно как в баню. Думают, если они все ритуалы выполнят, – чище станут. А как были они бездушными и грешными, так и остались…

Душа произнесла это спокойно, и не было ни осуждения, ни оценки в том, что она сказала, просто сказала то, что есть. Сказала и замолчала.

– Жила я в теле одной женщины, – бодрым голосом после затянувшегося молчания начала еще одна душа, – так она очень любила яйца красить… Есть такой праздник религиозный, Пасха называется, – так она уж так старалась, так старалась, и красители специальные покупала, и луковую шелуху собирала, и всякими тряпочками яйца перевязывала, чтобы узор получился интересный. И в церковь их святить ходила. И даже пост соблюдала. Все беспокоилась, как бы чего неправильного в пост не съесть…

Душа, говорившая это, вдруг замолчала, как будто погрузившись в воспоминания – как старалось красить яйца и не нарушить пост тело ее женщины.

– И что?… – прервала затянувшееся молчание одна из душ. – Что дальше‑то?

– А ничего дальше, – раздраженно как‑то сказала Душа Женщины, Любящей Красить Яйца, – что может быть дальше, когда жила она без души, без любви, и сердце ее было закрытым и нелюбящим… Сколько яиц ни крась – от этого ты душевнее не станешь… – философски произнесла она и добавила грустно, даже обреченно: – Сколько в церковь ни ходи, если нет в твоем сердце любви, если живешь ты в злобе и зависти, бездушной – так и будешь жить… – И продолжила, не в состоянии успокоиться: – Что дальше…Что дальше… Дальше придет из церкви – и давай на мужа орать, что он мусор не выкинул, или на дочь, что она туфли поставила не на место, и все с такой злобой, будто они враги ее, а не самые близкие и родные люди…

Душа замолчала – о чем тут можно было еще говорить?

И после долгой, грустной паузы, душа – мудрая и принимающая – сказала:

– А я вот о чем подумала, подруги, какая же это тяжелая жизнь – жить без Божественной души, без Божественного начала в себе. Как тяжело, как страшно так жить! Ведь когда живешь ты с душой – живешь с частичкой Бога в себе. И живешь ты, присоединенным к Богу. К мудрости его. К силе. К способностям творить, быть творцом. И живешь ты, что называется, по совести, в согласии с собой, со своим путем, который тебе Богом подготовлен. В своей программе. В своей жизни. Но как только душу потеряешь, или предашь, или откажешься от нее – начинается путаница. Как слепой, как глухой ходит человек по жизни. И не понимает, не чувствует, кто он, что он, что – его или кто – его… И запутывается, и теряется. Сам себя теряет. И свою жизнь теряет. И живет трудно, сложно – не с тем человеком, не на своей работе, в общем, не в своей, уготованной ему Творцом жизни. И всю свою жизнь он – одинокий, отрезанный от Бога, от любви – грешит и грешит, ошибается и ошибается. Потому что все законы Божии нарушает. Ведь все законы Божии на любви и принятии строятся. И если нет в его сердце любви, если нет в нем принятия, то тут и начинается зависть и осуждение, и греховные, черные помыслы и поступки… Вот что значит жить без любви в сердце. Жить без Божественной души…

И, пока говорила это Мудрая и Принимающая Душа, начали плакать души. Плакать от жалости. Плакать от невозможности объяснить что‑то запутавшимся этим, потерявшим себя людям, которых и людьми‑то не назовешь. Так – бездушные тела…

Души плакали, с жалостью и любовью смотря туда, вниз, где эти тела заходили в храм, крестились у порога. Кланялись, делали то, что и должно делать у входа в церковь, только лица их не светились, были они напряженными и темными, будто и не в церковь, не в святое место они заходили.

– Жаль их, – произнесла одна из душ. – Жаль…

– Жаль, жаль, жаль, – как ветерок понеслось это слово, и – что тут еще можно было сказать? Души замолчали. Просто сидели, грелись на солнышке да наблюдали жизнь в церковном дворе.

Души помолчали, а потом все та же Мудрая и Принимающая Душа сказала:

– А обиднее всего, что они, тела эти, которые в церковь приходят, идут сюда за поддержкой, за помощью, чтобы жизнь свою тяжелую облегчить. И молятся они тут, и все повторяют и повторяют: «Господи, дай, Господи – помоги…», но не слышит их Бог. Не слышит. И помочь не может…

– Бог – и помочь не может? – переспросила Брошенная Душа. Удивила ее эта формулировка: как это Бог – Всемогущий! – и вдруг помочь не может?…

– Не может, – грустно, и опять спокойно и смиренно, просто констатируя факт, сказала Мудрая и Принимающая Душа. – Не может, потому что не вибрируют тела с Богом, не совпадают вибрациями, которые от них исходят. Приходят они сюда – в отчаянии и горе, в злобе и недовольстве, а с Богом можно говорить только на языке любви, которой Он и является. На вибрациях любви. И только души их могли с Богом так вибрировать, но нечем им вибрировать, души они свои давно потеряли, забыли о своих душах…

– Говорила мне одна умудренная жизнью душа, – как бы в подтверждение слов Мудрой и Принимающей Души, сказала одна из душ, – что души человеческие есть нити Бога, которые соединяют человека с Богом. И по этим нитям и идут от человека к Богу все его просьбы и желания, и молитвы, и ожидания. И по этим нитям от Бога к человеку и дается все ожидаемое и желаемое. Но оборваны эти нити. Потому что души живут отдельно от тел. Тела живут отдельно от душ. Поэтому и не слышит Бог людей – ни просьбы их, ни молитвы.

Души замолчали. И только посмотрели друг на друга, на рои душ, летающих над толпами бездушных людей в поисках своих тел, на сотни, тысячи душ, облепивших крыши и карнизы зданий, кроны деревьев… Сколько было оборванных этих нитей… Сколько было оборванных нитей…

Брошенная Душа вдруг встрепенулась, как будто бы вспомнила, зачем сюда прилетела.

– Вы знаете, – произнесла она, обращаясь к присутствующим душам, – я ищу тело молодой девочки, милой очень, чистой… Может быть, в церкви его поискать?…

– Нет, – уверенно проговорили сразу несколько душ. – Там ее искать еще рано… Туда они, молодые девочки, не ходят… Подожди пару десятков лет – тогда их, бездушных и отчаявшихся, обязательно в церковь потянет, а пока – нечего тебе там искать…

Люди из храма перестали выходить. Служба кончилась. Спустя некоторое время вышли из храма несколько старушек, которые собирали в церкви оплывшие свечи, подметали пол – были в служении.

Брошенная Душа, нахохлившаяся и расстроенная услышанным, посмотрев вниз, удивилась, какими темными были их лица. Сколько осуждения было в лицах их, когда, выйдя из ворот храма, прошли они мимо молодой женщины, одетой открыто и вызывающе. Одна из старушек что‑то проговорила ей вслед, и лицо ее было недобрым, осуждающим. И опять удивилась этому Брошенная Душа: как же можно в святом месте быть, в чистой энергии находиться – и остаться осуждающей, непринимающей и нелюбящей.

Но вот вышел из церкви после вечерней службы батюшка с таким же хмурым, неосвещенным, неживым лицом. И пошел через двор на улицу, к припаркованной машине. Сел за руль и уехал.

И души, привычные уже к этому зрелищу, промолчали, только кто‑то, как будто бы примирительно произнес:

– Ну, что поделаешь, такой этот мир… И среди батюшек мало истинно верующих и живых людей. Живут они в осуждении и непринятии других, без любви в сердце. И грешат, как простые смертные, и по их правилам живут. И в церковь тоже как на работу ходят…

И Брошенная Душа сорвалась и полетела ввысь, потому что грустно ей стало от всего увиденного и услышанного. От масштабов этого бездушия. И только услышала крикнутое ей вслед:

– Да не огорчайся ты так… Это дело житейское… Ты облетай лучше их тусовки – сборища их молодежные. Вечерами у школ, в подворотнях, в подвалах они собираются. Вот там и место телу твоей девочки. Там ты ее скорее найдешь…

…Внизу была молодежная тусовка, вверху – на кроне огромного раскидистого дерева – тусовка душ.

Брошенная Душа, когда подлетела сюда, сразу почувствовала, что души тут всех знают, и уже не первый день проводят вместе.

– О, новенькая, – доброжелательно встретили ее души и поинтересовались: – Кого ищем – мальчика или девочку?

– Девочку я ищу, девушку молоденькую, славную, совсем еще чистую, душевную… Правда, уже – не душевную, – поправила сама себя Брошенная Душа.

– Все они были душевными, пока с нами жили, теперь, вон, глядите, какими стали, – сказала одна из душ и показала вниз крылышком.

Брошенная Душа посмотрела вниз и поморщилась. Были они там все – расхлябанными какими‑то, вульгарными, наглыми – такими, на которых и смотреть‑то было неприятно.

– Вон – мое тело сидит, – сказала все та же душа и показала крылышком на молодую, ярко и неаккуратно накрашенную девушку, сидящую в показной какой‑то позе с сигаретой в руке, ожидающей, пока до нее дойдет пластиковый стакан с каким‑то пойлом…

– А была тоже славная, и милая, и чистая… А теперь… – душа махнула крылышком и отвернулась, как бы не желая на все это смотреть, а снизу раздалось дружное какое‑то ржание, и голос девочки этой, бывшей нежной и чистой девочки, сказал:

– Да отвали, я сказала… Отвали!.. Да пошел ты на хер…

И опять раздалось дружное ржание…

И Брошенная Душа, оторопевшая от всего увиденного и услышанного, только и сказала:

– Да как же так! Как же это…

– А вот так! Была хорошая девочка – и нет ее. Сердце закрыто. Для души – места нет… Мать у нее такая была – бездушная, – добавила душа, – вот и девочка такой стала…

Душа замолчала, вздохнула, и Брошенная Душа вздохнула – ее девочка тоже такой стала.

– И вы знаете, что самое поразительное, – сказала опять Душа Бывшей Хорошей и Чистой Девочки – мать ее очень сериалы любила смотреть. Бывало придет с работы – и сразу за телевизор. И один сериал за другим. Один за другим. И переживает, как там дон Хулио с доньей Игнес разберется… Или за ребенка подкинутого какого‑то страдает. Вы не поверите – она даже плакала иногда, как будто живая была, как будто душа у нее была… Как будто чувствовать она могла и сопереживать… А девочка с ней рядом страдала, переживала по‑настоящему, как настоящая живая девочка. Да, столкнувшись с бездушием людей и с бездушием собственной матери – тоже бездушной стала…

И души вздохнули только. Потому что у каждой из них была своя и в то же время похожая душещипательная история. Как мертвые и бездушные родители или жесткие и закрытые люди делают мертвыми и бездушными детей, молодых людей и девушек. И не было им числа…

А снизу опять раздалось:

– Слушай, ты, козел, я тебе сказала или нет! Отвали, сказала, придурок!..

И – ржание.

И – улюлюканье.

И Брошенная Душа сорвалась, потому что нельзя было, чтобы ее девочка, славная, добрая и чистая, вот в такое же тело превратилась. Просто невозможно было допустить!

И улетая, вслед услышала:

– Приходите, наведывайтесь, все они сюда прибиваются: им, бездушным детям, – деваться некуда, только в стаи сбиваться…

И она полетела дальше. И в сгущающейся темноте вечера летала от одного такого вот молодежного сборища до другого. Летала и видела, как где‑то курили, где‑то кололись. Где‑то – в спешке какой‑то, бестолково и без любви – совокуплялись.

Она летала и летала.

Искала и искала.

И не находила своей девочки.

Не находила…

…Она увидела этих девушек и полетела к ним.

Стояли они стайкой у дороги и болтали о чем‑то, как могут болтать девушки, собравшиеся вместе. И, подлетая, она услышала звонкий какой‑то смех и даже надежда у нее затеплилась – может, ее девочка тоже там, и уже успокоилась, пришла в себя и откажется от своего решения – жить без любви и без души…

– Отсосать ему… Сам пусть себе отсасывает… – сказала одна из девушек озорно. И подружки ее, слушающие ее, опять рассмеялись, рассмеялись громко и звонко, будто бы что‑то веселое она сказала.

– Да пусть он член свой вонючий в задницу себе засунет, – опять произнесла девушка, и все опять захохотали, находя это очень смешным.

А Брошенную Душу смех этот и разговоры эти просто подбросили вверх, и она, улетая от них в панике, в ужасе от цинизма этого, цинизма и грязи таких молодых еще девушек, – стукнулась обо что‑то и услышала только:

– Осторожно… Так можно и пораниться… А душа должна быть целой и невредимой…

Души девушек, стоящих внизу, сидели на рекламном щите и просто смотрели с высоты на происходящее. И Брошенная Душа, опустившись рядом с ними, сказала только оторопело:

– Чего это с ними?

– Проститутки, – махнула крылышком одна из душ, как бы говоря – что с них возьмешь. – Как только сумерки опускаются – на работу выходят.

– Ночные бабочки… – поправила ее другая душа, так еще и не смирившаяся с тем, что тело ее девочки выбрало такой некрасивый и грязный путь.

– Шлюхи, – сказала первая душа и, опять махнув крылышком, добавила: – Подруги, давайте называть вещи своими именами…

Души замолчали и просто посмотрели вниз. А там уже происходило какое‑то действо. Подъехал автомобиль, и к сидевшим в нем двум мужчинам, крысиной какой‑то, осторожной походочкой направился парень, стоящий до сих пор в темноте отдельно от девушек. И послышались только обрывки фраз:

– Девочки все хорошие, высший класс… Свежие девочки…

И рука одного мужчины протянулась из окна, и Брошенная Душа даже не сразу поняла, что там происходит, а поняв, с ужасом посмотрела на души девушек проституток.

Рука мужчины ощупывала груди девушек. А девушки, когда до них доходила очередь, – послушно задирали майки, платья, опускали бретельки бюстгальтеров. И чувствовалось, что привычным и нормальным было для них это действо. И рука мужчины, ощупывающая груди девушек, делала это буднично и привычно. Рука мужчины ощупывала груди девушек, ощупывала спокойно и размеренно, как ощупывала бы фрукты на рынке, проверяя их упругость…

– Чего это он? – почему‑то шепотом произнесла Брошенная Душа.

И одна из душ девушек проституток сказала так же буднично, просто:

– Выбирает… Товар выбирает…

И опять послышались голоса, и доносились обрывки…

– Возьмите вон ту девочку, не пожалеете…

И слышался невнятный какой‑то ответ.

– Тогда – Верку‑двустволку… Она на этот счет мастерица – что в зад, что в перед…

И теперь мертвая рука ощупывала уже Верку‑двустволку. Мяла ее груди. Сжимала ее ягодицы.

Разговоры смолкли. Верка‑двустволка села на заднее сиденье. Автомобиль отъехал. И в тишине послышался спокойный, смиренный голос:

– Опять моя поехала… Пользуется спросом…

– А вы что же? – заволновалась Брошенная Душа. – Что же вы за ней не летите? Как же она теперь одна?

– А чего за ней лететь… Как будто толк от этого какой будет… И потом… – душа помолчала и сказала с болью: – Не могу я больше на все это смотреть… Я и так уж – насмотрелась, – не приведи Господи вам это увидеть…

Душа замолчала. И Брошенная Душа молчала, не зная, что сказать и как поддержать Душу Верки‑двустволки. Да и что тут можно было сказать?

Души молчали. Слышен был только шум проезжающих машин. Вскоре новый взрыв смеха донесся снизу – видно, опять там что‑то смешное рассказывали…

– А ведь какая девочка была, – сказала вдруг Душа Верки‑двустволки. – Чистая, хорошая девочка. В музыкальную школу ходила. С хорошим мальчиком дружила. Потом – как подменили девочку. Книжек про красивую жизнь начиталась, фильмов насмотрелась и заявила: не нужна мне ваша любовь, одной любовью сыта не будешь. Хочу жить красиво. И нашла себе «папика», и стала жить красивой жизнью. Тело свое стала продавать, душу предавать. А «папик» ее бросил скоро – нашел себе другую чистую и хорошую девочку, – любят эти грязные, мертвые «папики» портить тела и души молоденьких девочек… Потом был другой «папик»… Потом стала она работать в службе эскорта – так это она называла для красоты, а по‑настоящему – девочкой по вызову. И вот стоит теперь у дороги, потому что конкуренция там очень высокая, много молодых, свежих тел поступает… – Душа Верки‑двустволки помолчала немного и сказала с горечью: – Я тоже стала как служба эскорта… Что я могла – только сопровождать ее, рядом с нею быть… Вот я ее и сопровождала, и сопровождала… Но… – махнула она крылышком, – никакого толку не было в моих сопровождениях… – Душа опять замолчала, потом махнула крылышком и сказала бодрым голосом, как будто сама себя уговаривала поверить в то, что говорила: – Наверное, не пришло еще ее время что‑то понять и к себе вернуться. Не наелась она еще этой грязи, этой «красивой жизни»… Но ничего – рано или поздно – вернется она к себе, вспомнит о своей душе… Наверное… – добавила Душа Верки‑двустволки, добавила уже не таким бодрым голосом.

Душа замолчала, и Брошенная Душа в ужасе от услышанного думала только об одном: а вдруг и с ее девочкой такая беда случится… Вдруг станет она такой же циничной и холодной, такой мертвой. И будет тело свое у дороги продавать мертвым бездушным мужчинам с мертвыми руками. И так страшно было об этом думать, что Брошенная Душа даже головой замотала и крылышками замахала, отгоняя эти мысли.

– А вы знаете, подруги, – прервала печальные мысли Брошенной Души одна из душ, – все происходящее абсолютно закономерно. Потому что с самого раннего детства никто ребенку не рассказал, что важно, а что – неважно в жизни. Никто не научил детей – заботиться о своей душе, а не только о теле…

Душа помолчала и философски продолжила:

– Вы только подумайте – чему учили детей в школе? Как тычинки сделаны, из каких молекул вода состоит, что одинаково заряженные частицы отталкиваются… А из чего ты сама сделана, как ты сама устроена, как жить с самой собой, с другими – никто этому не учил. И что ценить, и к чему стремиться, и чем дорожить, ничему этому детей не учили. Вот и выходят они в жизнь неподготовленными, сырыми, слепыми и уже – испорченными. Потому что головы их всякой чепухой, ненужной для жизни забиты. А как жить, они не знают… Как быть – не знают. Что делать, чего не делать – не знают. А жить красиво хочется, потому что этой вот шелухи им со всех сторон навешивают. Со всех сторон – реклама. То купи, се купи… Новые коллекции… Косметика… Отдых… Отели… Вот ради красивой этой жизни, ради того, чтобы шмотку какую‑нибудь себе купить или новый лак для ногтей, – они идут на все. Даже от душ своих отказываются… – Душа замолчала, как бы осознавая масштабы бедствия, и продолжила: – Да, просто жуть берет, до чего дошли эти тела! До чего испорченное общество! До чего извращены в нем, в бездушном, все моральные ценности! – патетически воскликнула она, и души посмотрели на нее с недоумением – очень уж у нее это получилось высокопарно.

– Простите, – смущенно сказала душа, – мы с моей девочкой философский факультет университета заканчивали, – вот меня все время и тянет на философию…

– Как же так! – сокрушенно, ничего уже не понимая, сказала Брошенная Душа. – Девочка ваша философский факультет закончила – и стоит теперь здесь, у обочины, тело свое продает?!

– Да вот так получилось, – смущенно сказала Душа Девушки, Закончившей Философский Факультет. – Любила она студента одного, а он ей изменил, по глупости. А она обиделась и решила ему отомстить. И тоже ему изменила. А он на нее обиделся – и бросил ее. Тогда она обиделась на весь белый свет и сердце свое закрыла, и решила, что никакой любви больше и знать не хочет. И стала просто так – без любви с мужчинами быть. Одним только телом. Так и пошла по рукам. Как начала со студенческого общежития, так и остановиться не могла. У нее и прозвище такое – Ленка‑давалка…

И Брошенная Душа завыла даже от всего услышанного, и взвилась вверх. И помчалась куда‑то, не разбирая, куда она мчится, и думала только об одном – что и ее девочка, чистая и добрая, но бесчувственная теперь, может стать такой вот, как эти девушки. И ее будут звать «двустволкой» или «давалкой». И невозможно было даже думать об этом…

И она летала и летала – от одной ночной тусовки до другой, от одной стайки девушек у дороги до другой. И сколько было их – циничных, мертвых, продававших свои тела, потерявших свои души…

Сколько их было…

Сколько их было…

…Души слетались, стекались стайками со всех сторон, и на всем протяжении этих стаек, слышалось знакомое уже жужжание:

– Жжжжжжжж…

– Живые…

– Живые…

– Живые…

Души слетались и усаживались на карниз и широкий резной козырек ресторана, на деревья, стоявшие на той стороне улицы, откуда так хорошо была видна дверь, из которой родители выводили детей.

И выход этот был шумный, потому что там, где есть дети, – живые дети, – всегда шумно. Потому что живые дети, пока они еще живые, естественные, не воспитанные их мертвыми родителями по мертвым их правилам, – всегда естественны и живы, и громки, и веселы, потому что они – дети. Живые Божьи души.

И слышалось душам оттуда, снизу:

– Ах, Господи, Маша – сколько раз повторять – иди в машину, хватит уже прощаться!

– Сергей, я тебе в последний раз говорю – перестань бегать, хватит в догонялки играть, веди себя прилично!..

Но ни Сергей, ни товарищ его, вихрастый и глазастый мальчик, не могли, не хотели вести себя прилично: как взрослые, как мертвые, чинно стоять и делать вид, что тебе это нравится. Детям было интересно бегать друг за другом, ожидая, пока родители их не скажут друг другу все приличествующие случаю слова:

Дата добавления: 2015-05-29