Волжский комсомолец». 21 января 1973 г

Их помнит Волжская земля

МАЯКОВСКОГО ГОЛОС ЖИВОЙ

МАЯКОВСКИЙ жил творческим общением со своими читателями, ему как воздух необходимы были выступ­ления перед рабочей аудиторией, дли­тельные поездки по городам Союза. Не раздумывая, бросался он в страст­ную горячку литературных споров; сло­вом, жил, как и писал, — мужественно, широко, дерзко.

Все, кто видел, слышал и помнит жи­вого Маяковского, в один голос гово­рят о неподражаемом, предельно отто­ченном мастерстве Маяковского-чтеца.

Жители Самары конца двадцатых го­дов слышали голос Маяковского. Вы­ступая с лекциями и чтением своих сти­хов во время поездки в Поволжье в 1927 году, он останавливался и в Сама­ре. Когда Маяковскому предложили выступить с лекцией перед студентами-рабфаковцами, он немедленно дал сог­ласие, поставив лишь одно условие — Павел Ильич Лавут, его импресарио, назначит минимальную входную плату.

Выступление это состоялось 27 янва­ря 1927 года в Круглом зале здания, где помещался рабфак. По тем време­нам это был один из лучших залов го­рода, вместительный, с хорошей аку­стикой. Зал сохранился и сейчас. Ныне это одна из больших аудиторий старо­го корпуса инженерно-строительного института, что на углу улиц Ульянов­ской и Молодогвардейской.

— Память уже не сохранила причи­ны, по которой нас, членов уездных комитетов РКСМ, вызвали в Самару, — рассказывает Александр Дмитриевич Шабанов, старый комсомолец, ныне за­ведующий кафедрой гидротехнических сооружений строительного института.— В губкоме от кого-то из знакомых то­варищей узнал, что есть несколько би­летов на вечер Маяковского. С превели­кими трудами удалось буквально вы­просить картонный кусочек с черной надписью «Маяковский». Потом долгие годы я хранил его...

В зале творилось что-то невообрази­мое: шум, гам, крики спорящих. Наро­ду — битком. А сам Маяковский — вы­соченный, широкоплечий — распоря­жался пропускать всех желающих — би­леты давно кончились, да у многих сту­дентов и денег-то не было.

В Москве, на Таганке, в библиотеке Центрального Дома-музея В.В. Мая­ковского хранятся тысячи записок, напи­санных присутствовавшими на литера­турных вечерах Маяковского. Многие, датированные 1927 годом, имеют по­метку, сделанную рукой самого поэта,— «Самара». Вот одна из этих записок:

«Разрешите пройти на вашу лекцию группе учащихся-комсомольцев, не имеющих на это средств, но очень желающих послушать вашу лекцию. Нас всего пять человек».

Не было случая, чтобы Маяковский кому-либо отказал.

— Вот он вошел в зал. Просто, спокой­но, не обращая никакого внимания на аплодисменты, приветствия. Уже стоя на сцене, обвел зал, как бы гладя по­верху рукой, сказал:

— Жители гор, спускайтесь на равни­ну!

Может, причиной была робость перед знаменитым поэтом, может, просто сте­снялись рабфаковцы непритязательных своих пальтишек и ватников — все старались забраться на верх амфитеатра, оставив свободным пространство у сцены.

Когда же он обратился к нам и при этом широко и добро заулыбался,— всякая робость и стеснение пропали. Мы немедленно выполнили его просьбу.

Он сразу же начал свой доклад. Расхаживал по сцене – одна рука в кармане, другой - жестикулировал. Гово­рил о назначении советской поэзии, о том, как надо и не надо писать стихи, о Есенине.

Для нас было совершенно неожидан­ным, что Маяковский говорил о Есени­не как о дорогом и близком ему чело­веке, говорил о потере хорошего поэта. И когда он прочитал своё «Сергею Есе­нину», ему долго аплодировали, проси­ли повторить.

В ту пору мы, комсомольцы, очень много спорили о Есенине. Нам нрави­лась его лирическая, по-настоящему русская поэзия, мы искренне, по-чело­вечески жалели Есенина, не понимая истинной причины его самоубийства. В доме Красной Армии то и дело шли есе­нинские вечера, вроде того: «Год без Есенина», «Есенин не хулиган». И да­леко не все, что говорилось на этих ве­черах, было правильным и нужным.

Маяковский сразу и ошарашивающе доходчиво разъяснил вред «есенинщины». В те годы это было особенно важ­но.

Запомнились ответы Маяковского на вопросы, записки. Вроде того:

- Что бы вы больше всего хотели сейчас?

- Карликового бегемотика, ручного, чтобы он сидел под столом как собака.

- А такие есть?

- Своими глазами видел в Америке — шесть тысяч долларов штука.

В зале, конечно, смех. Но не всегда смеялись, иногда наступала тишина та­кая — муху летящую слышно было бы. Скажем, после такого вот высказыва­ния из зала:

- Маяковский! Что вы все: я да я. Никто вас и поэтом-то не считает. Мне ваши стихи непонятны и не нравятся... - Маяковский нашелся сразу:

- А я вам и не навязываюсь. Вы здесь человек случайный. Вот вам три­дцать копеек за билет — и можете быть свободны.

- Вам бы в цирке выступать!

- Видно, вы, молодой человек, любитель лошадей.

Другим отвечал так:

- Я буду доволен, если на пятачок у вас в голове осталось... Тем более, я не виноват, что вам медведь на ухо наступил.

Но, конечно, огромное большинство слушателей относилось к нему очень доброжелательно, а мы, комсомольцы, были буквально влюблены в своего поэ­та...

Через три года, будучи в Москве, я вновь встретился с Маяковским. Помню скорбные лица людей, что шли мимо его гроба. Он лежал совсем живой, лишь ватка, закрывшая маленькую ды­рочку у левого виска, напоминала о не­обратимости случившегося...

Сейчас Александр Дмитриевич чита­ет лекции студентам семидесятых годов. Часто они проходят в памятном Круг­лом зале. И всегда, каждый год, начи­ная знакомство с курсом, он рассказы­вает студентам нашего поколения о живом Маяковском.

А. НИКОЛАЕВ

Дата добавления: 2015-05-29