Среда, 26 августа 2 страница

Асимметрию в нынешних действиях МВФ, по моему мне­нию, исправить нельзя, если не ввести систему гарантирова­ния займов или какой-нибудь другой метод стимулирования международного кредитования и инвестирования. Асиммет­рия (т.е. моральный риск) вызвала к жизни нездоровый меж­дународный инвестиционный бум; при отсутствии асиммет­рии будет крайне трудно обеспечить достаточные объемы меж­дународных инвестиций. Быстрое восстановление формиру­ющихся рынков после мексиканского кризиса 1994 г. носит крайне обманчивый характер. Как мы видели, спасение ино­странных держателей мексиканских tesobonos послужило окончательным подтверждением асимметрии; неудивительно, что поток капитала усилился, а кредиторы стали еще более неразборчивыми, чем когда-либо раньше. При новом порядке иностранные держатели мексиканских tesobonos стали бы свидетелями того, что их ценные бумаги превращаются в дол­госрочные государственные облигации, и более осторожно де­лали бы инвестиции в России и на Украине.

В идеальном случае МВФ следовало бы подождать, пока уляжется мировой финансовый кризис прежде, чем вводить какие-либо изменения в свой порядок работы. Но события помешали осуществлению этого варианта плана. Инвесторы и кредиторы понесли большие потери и толпами покидают периферию, создавая чрезвычайную ситуацию. Поэтому из­менение действующей программы МВФ ничем сейчас не гро­зит, но позволяет многое выиграть.

Будет ли преобразован долг в капитал или нет? — Малове­роятно, чтобы поток средств в страны периферии можно бы­ло восстановить без того, чтобы дать кредиторам, страдаю­щим от уже понесенных и ожидаемых убытков, хоть какой-то стимул. Поэтому страховая система гарантирования кредитов должна превратиться в постоянный элемент деятельности МВФ. Это помогло бы значительно усовершенствовать архи­тектуру мировой финансовой системы. Политика кнута и пря­ника позволила бы избежать как пиршеств, так и голода в международных потоках капитала. Новый институт, который предположительно останется частью МВФ, будет четко гаран­тировать международные займы и кредиты в пределах неко­торого лимита. Страны-заемщики должны будут предостав­лять данные о всех заимствованиях, частных или государствен­ных, застрахованных или не застрахованных. Это позволит властям установить потолок для сумм, которые они готовы страховать. В пределах этих сумм соответствующие страны по­лучили бы доступ к международным рынкам капитала для по­лучения кредитов прайм-рейт плюс скромная комиссия. Сверх этого лимита кредиты будут сопряжены с риском.

Предлагается устанавливать потолок с учетом макроэконо­мической и структурном политики соответствующей страны, а также общей экономической ситуации в мире. Новый ин­ститут будет в сущности функционировать как своего рода международный центральный банк. Он будет стремиться избегать любых эксцессов и получит в свое распоряжение мощ­ный инструмент[36].

Самая сложная проблема заключается в том, как кредит­ные гарантии, предоставленные той или иной стране, будут распределяться среди заемщиков этой страны. Разрешить го­сударству делать это — значит создать почву для злоупотреб­лений. Гарантии следует направлять через уполномоченные банки, которые будут конкурировать между собой. Банки дол­жны подвергаться тщательному надзору, им следует запретить заниматься другими видами деятельности, которые могли бы привести к выдаче необоснованных ссуд и столкновению ин­тересов. Банки должны располагать достаточными резервами в качестве страховки на случай непогашения конкретных ссуд. Короче, потребуется регулировать банки так же тщательно, как это сделали в США после краха банковской системы в период банковской паники 1933 г. На реорганизацию банков­ской системы и введение соответствующих правил регулиро­вания потребуется время, однако даже простое сообщение о вводимой системе подействует успокаивающе на финансовые рынки, что даст время обдумать ситуацию более тщательно.

Некоторые специалисты усомнятся в том, можно ли вообще решить такую сложную задачу. И без того у МВФ масса про­тивников среди рыночных фундаменталистов, которые высту­пают против любого вмешательства в функционирование рын­ка, особенно со стороны какой-либо международной органи­зации. Если банки и участники финансового рынка, которые теперь извлекают пользу из асимметрии, перестанут поддер­живать МВФ, маловероятно, чтобы Фонд мог выжить - даже в нынешнем неудовлетворительном виде. Потребуется изменить умонастроение — надо, чтобы правительства, парламенты и уча­стники рынка осознали, что они зависят от выживания систе­мы в целом. Вопрос в том — произойдет ли такой сдвиг в умо­настроениях до или после краха системы.

Валютные режимы

Какой бы валютный режим ни был установлен, ему будут неизбежно присущи недостатки. Свободно колеблющимся ва­лютным курсам внутренне присуща нестабильность в резуль­тате спекуляций с учетом тенденций на рынке; более того, нестабильность накапливается, так как со временем значение спекуляций на основе тенденции усиливается. Так же опасны режимы твердых обменных курсов, поскольку их обвал может иметь катастрофические последствия. Примером служит Ази­атский кризис. Я часто сравниваю валютные соглашения с брачными договорами. Какой бы режим ни существовал, его противоположность выглядит более привлекательной.

Так что же теперь делать? Предпочтительнее было бы со­хранить гибкие обменные курсы, но такая система затрудни­ла бы привлечение капитала в страны периферии. В сочета­нии со страхованием ссуд это была бы разумная система. Альтернативой служит построение системы твердых обмен­ных курсов, которая не может рухнуть.

В настоящее время в Европе проводится важнейший эк­сперимент: создание единой валюты. Он основан на убежде­нии, которое я разделяю, - в долгосрочном плане невозмож­но иметь единый рынок без общей валюты. Я считаю, одна­ко, что конструкции евро присущи недостатки, поскольку в долгосрочном плане нельзя иметь общую валюту без единой фискальной политики, включая централизованный сбор или перераспределение налогов. Введение единой валюты стало результатом политического решения, поэтому его недостатки также можно будет устранить на основе политических реше­ний.

Другой путь создания режима твердых обменных курсов, который почти не подвержен краху, состоит в введении ва­лютного управления. Это — автоматический механизм, кото­рый позволяет выпускать в обращение и изымать из обраще­ния местную валюту, если в валютное управление поступает или из него изымают равноценное количество резервной ва­люты. В качестве резервной валюты в Гонконге и Аргентине служит доллар США, в бывших французских колониях в Аф­рике — французский франк, в Эстонии и Болгарии — немец­кая марка. Идея валютного управления пользуется все боль­шей поддержкой, поскольку этот режим срабатывал лучше, чем менее формальная привязка местной валюты. Но я отно­шусь к нему скептически, хотя и рекомендовал его для Рос­сии в качестве последнего средства. При валютном управле­нии могут стать невыносимыми социальные издержки, по­скольку в ходе кризиса нет предела росту процентных ставок. Недавний опыт показал, что даже самое прочное валютное управление не свободно от ошибок. Гонконг готов был запла­тить цену, и он пользуется поддержкой китайского правитель­ства, но Гонконг — особый случай; это — прежде всего финан­совый центр, который в принципе мог бы существовать бес­конечно долго и при завышенном курсе своей валюты. (Это произошло в Швейцарии.) Режим валютного управления сра­ботал и в Аргентине во время кризиса «текилы» в 1995 г., но он небезопасен. Курс аргентинской валюты может оказаться перманентно завышенным в случае девальвации валюты у ее главного торгового партнера — Бразилии, и тогда валютное управление не сможет гарантировать выхода из положения. Аналогичная ситуация может сложиться в Гонконге, если в Китае произойдет девальвация[37].

С введением евро возникают три главных валютных блока. Япония сталкивается с особыми проблемами, а иена нахо­дится в состоянии динамического неравновесия, так что ее на время можно оставить в стороне. Остаются два валютных бло­ка, фунт стерлингов продолжает неуверенно колебаться меж­ду евро и долларом, если только Великобритания не решит присоединиться к евро. В прошлом основные валютные бло­ки сталкивались между собой, вызывая крупные неурядицы на рынках акций и облигаций. Так, непосредственной причи­ной Азиатского кризиса было повышение курса доллара. Ес­ли начать анализ с более ранней даты, то валютные неуряди­цы восходят к краху на Уолл-стрит в 1987 г. Стремительный рост курса иены в 1995 г. также внес свою лепту, хотя и не вызвал настоящего краха. Потребность в координации поли­тики теперь стала хорошо понятна и получила организацион­ное оформление, однако вера в эффективность скоординиро­ванного вмешательства была поколеблена после радужного со­бытия - «Соглашения Плаза», когда страны «Большой пятер­ки» (G 5) согласились сотрудничать в регулировании валют­ных курсов.

Пора снова вернуться к этому вопросу. Появление двух основных валютных банков создаст новую ситуацию. Сопер­ничество между ними может оказаться губительным, однако наладить сотрудничество между двумя партнерами, очевидно, легче, чем между многими. Возможно, две главные валюты удастся даже привязать друг к другу формальным образом. Привязка устранила бы один из основных источников неста­бильности в мировой капиталистической системе, но поро­дила бы новые проблемы в координации политики.

Может ли такая координация быть эффективной? Посколь­ку я скептически отношусь к евро, то должен быть настроен еще более скептически по отношению к мировой валюте. Од­нако возможны варианты, не предусматривающие полной ин­теграции. К примеру, возможны почти неограниченные со­глашения о свопах, когда каждая сторона гарантировала бы другую сторону от изменения обменного курса. Меня особен­но привлекает идея использовать «твердое экю» в качестве альтернативы единой европейской валюты — идея, выдвину­тая сэром Мишелем Батлером (Michael Butler), бывшим со­трудником Министерства финансов Великобритании. Он предложил установить валютную корзину, которая была бы прочнее любой из ее составляющих. Если бы какая-нибудь страна девальвировала свою валюту, ей следовало бы воспол­нить недостающее, образовавшееся из-за «дыры» в корзине. Возможно, две главные валюты можно было бы увязать примерно таким образом. Проблема присоединения Великобри­тании к евро возникла потому, что фунт стерлингов пляшет под другую мелодию, — не под ту, под которую пляшут кон­тинентальные валюты, он колеблется в большей мере в соот­ветствии с долларом; поэтому было бы предпочтительнее пре­дусмотреть трехстороннюю увязку.

Производные инструменты, свопы и спреды

Производные инструменты получают на основе теории эф­фективных рынков. Тот факт, что их используют настолько ши­роко, казалось бы, означает, что теория эффективных рынков обоснована. Я с этим не согласен, но обязан проявлять осто­рожность при формулировании своего несогласия, поскольку, как упоминалось выше, я подробно не изучал теории эффек­тивных рынков и не задумывался над тем, как строятся соот­ветствующие показатели. Для меня бета, гамма, дельта это — просто буквы греческого алфавита.

Как я это понимаю, изменчивость можно измерить и от нее можно застраховаться путем уплаты премии на опцион. Те, кто берет на себя риск, продавая опционы, способны нейтрализовать риск или перестраховаться с помощью так на­зываемого дельта-хеджирования. Это — сложная стратегия, но она сводится к довольно грубому методу ограничения риска. При этом продавец опциона выкупает обратно определенную часть соответствующей ценной бумаги, как только цена ме­няется в нежелательном для него направлении. К дельта-хед­жированию прибегают обычно профессиональные участники рынка, которые получают прибыль за счет спреда между це­нами продавца и покупателя и ограничивают свой риск с по­мощью именно этого метода.

При правильном применении такая стратегия должна бы­ла бы приносить прибыль в течение длительного времени, од­нако дельта-хеджирование означает автоматическое следова­ние тенденции. Когда рынок развивается в определенном направлении, тот, кто хеджирует по правилам дельты, автомати­чески действует в этом же направлении, скупая при росте це­ны и продавая при ее понижении. Таким способом участники рынка перекладывают свой риск на рынок. Общее правило гласит, что рынок способен поглотить риск, так как различ­ные участники действуют в разных направлениях. Крайне ред­ко случается, что риски накапливаются на одной стороне рын­ка, и тогда дельта-хеджирование способно привести к разры­ву в движении цен. В таких случаях теория эффективного рын­ка оказывается бессильной. Случается это настолько редко, что такие эксцессы не отбивают охоту от в общем-то при­быльного бизнеса, но если уж они наступают, то оказывают катастрофическое влияние на рынок.

Методика управления риском, принятая в торговых отде­лах коммерческих и инвестиционных банков, — такая же, как дельта-хеджирование. Установив лимит риска, трейдер тем са­мым вынужден уменьшить соответствующие позиции, когда цены складываются неблагоприятным образом. Это по сути добровольно взятый на себя приказ продавать после сниже­ния цены до определенного уровня во избежание убытков; таким образом тенденция, которая первоначально вызвала снижение цены, только дополнительно усиливается. Послед­ствия стали очевидны, когда фонд Long-Term Capital Manage­ment начал испытывать трудности.

Поведение, основанное на следовании тенденции вообще и практике дельта-хеджирования в частности, ведет к усиле­нию неустойчивости рынка, однако участники рынка выиг­рывают, поскольку они могут взимать более высокую премию на опционы, а покупатели опционов — не вправе жаловаться, если более высокая премия оправдана большей неустойчи­востью рынка. Возможно, это сопряжено со скрытыми из­держками для общества, но эти издержки скрыты очень на­дежно. Как заявил бывший председатель Федеральной резер­вной системы Пол Фолкер (Paul Volcker), все жалуются на не­устойчивость валютных рынков, но никто ничего не делает, так как общественность не может жаловаться, а участники рынка операций с производными ценными бумагами делают на них прибыль — создавая неустойчивость и продавая риск против нее.

Производные инструменты постоянно усложняются, а не­которые из них связаны с более значительным риском вы­звать «перерыв» в движении цен. В 1987 г. крах на фондовом рынке был более глубоким из-за широкого использования ме­тода дельта-хеджирования, выступавшего тогда под названи­ем страхования портфеля. Те, кто прибегал к страхованию, оказывались больше вовлечены в дела рынка, чем в ситуации, когда они к нему не прибегали. Когда спад на рынке привел в действие механизмы страхования, внезапный подъем про­даж создал эффект «прерывания» плавного снижения цен. Чтобы предупредить повторение такой ситуации, регулирую­щие органы предусмотрели так называемые «предохраните­ли» — временную приостановку операций на рынке — что под­рывает уверенность в плавном движении цен, на котором как раз и основан метод дельта-хеджирования.

Аналогичного рода производные инструменты широко ис­пользуются на валютном рынке, однако ничего не было сдела­но, чтобы положить конец такой практике. Например, опцио­ны «нокаут» аннулируются в случае, когда цены достигли неко­его предела, в результате покупатель опциона остается без стра­хования. Опционы «нокаут» пользовались большой популяр­ностью среди японских экспортеров, поскольку они намного выгоднее обычных опционов. Когда в 1995 г. все они были ан­нулированы, началась паника, в результате которой курс иены в течение нескольких недель изменился со 100 до ниже 80 за доллар. Несбалансированные опционные позиции временами приводили и к другим серьезным и на вид неоправданным ко­лебаниям валютных курсов. Ситуация настоятельно требует ре­гулирования или по меньшей мере надзора, но, как заметил Фолкер, общественность настойчиво его не требовала.

Вообще говоря, никаких ограничений по марже для опера­ций с производными бумагами, свопами и форвардными сдел­ками не предусмотрено, за исключением случаев, когда их осуществляют на зарегистрированных биржах. Банки и инве­стиционные фонды в качестве участников рынка могут показывать эти статьи за балансом. Такого рода инструменты по­лучили развитие в период, когда люди верили в эффективные рынки, разумные ожидания и способность финансовых рын­ков к саморегулированию. В отличие от этого требования к марже при покупках ценных бумаг восходят к прошлым вре­менам. Если мое утверждение справедливо и некоторые из недавно изобретенных финансовых инструментов и методов торговли основаны на принципиально несостоятельной тео­рии финансовых рынков, то отсутствие требований к марже может означать серьезный системный риск.

Нам следует принципиально пересмотреть наше отноше­ние к финансовым нововведениям. Новшества считаются од­ним из основных преимуществ свободных рынков, но по­скольку финансовым рынкам внутренне присуща нестабиль­ность, финансовые нововведения способны усилить ее. К фи­нансовым нововведениям следует подходить иначе, чем к усо­вершенствованным мышеловкам и другим изобретениям. Это потребует серьезных изменений, поскольку финансовые рын­ки привлекают к себе лучшие умы, а сочетание возможностей компьютера и эффективной теории рынка стимулирует рост новых финансовых инструментов и новых видов арбитража. Связанные с ними опасности для финансовой системы были проигнорированы, так как считалось, что рынкам присуще свойство саморегулирования, но это — иллюзия. Новаторские инструменты и методы должным образом не были продуманы и поняты регулирующими органами и практиками, поэтому они представляют угрозу для стабильности.

Возможно, производные и другие искусственные финан­совые инструменты следовало бы лицензировать, как и новые выпуски ценных бумаг, которые регистрируют в Комиссии по ценным бумагам и биржам. Идея о том, что творческая энер­гия новаторов требует ограничений, навязываемых настыр­ными бюрократами, многим придется не по нутру, но именно это я и предлагаю. Нововведения сулят интеллектуальное удов­летворение и прибыль новаторам, но предпочтение следует отдать поддержанию стабильности или, точнее, предупрежде­нию эксцессов.

Кризис в России вскрыл некоторые из системных рисков, Крах Long-Term Capital Management — хеджевого фонда, который первым использовал метод управления рисками на основе теории эффективных рынков, продемонстрировал несостоя­тельность этой теории. Тот факт, что операцию спасения дол­жна была возглавить Федеральная резервная система, свиде­тельствует о существовании системного кризиса. Сумма балан­са Long-Term Capital Management составляла свыше 100 млрд. дол. при собственном капитале менее 5 млрд. дол. Кроме того, у него на забалансовых счетах числились обязательства на сум­му свыше 1 трлн. дол. Потрясения на российском рынке приве­ли к сокращению собственного капитала к моменту начала спа­сательной операции до 600 млн. дол. Если бы фонду позволили обанкротиться, его контрагенты понесли бы миллиардные убытки, особенно если учесть, что на их счетах фигурировали аналогичные позиции. Под нажимом Федеральной резервной системы контрагенты объединились и внесли в терпящую бед­ствие компанию дополнительный капитал, чтобы обеспечить более плавное скольжение вниз. ФРС сделала то, что от нее ждали: предупредила крах системы. Когда минует чрезвычай­ная ситуация, систему необходимо будет реформировать. Ре­форма может быть поверхностной, как это произошло после обвала на фондовом рынке в 1987 г., когда ввели так называе­мые «предохранители», или быть более глубокой. Едва ли нуж­но повторять, что я предпочитаю более глубокое переосмысле­ние ситуации, так как считаю, что наши нынешние оценки финансовых рынков базируются на ложной теории.

Хеджевые фонды

После операции по спасению Long-Term Capital Management ведется много разговоров о регулировании хеджевых фондов. Я полагаю, что дискуссия идет принципиально в неверном направлении. Ведь не только хеджевые фонды прибегают к заемным средствам (левереджу); основными игроками на по­ле производных финансовых инструментов и свопов выступают торговые отделы коммерческих и инвестиционных бан­ков. Большинство хеджевых фондов не работают на этих рын­ках. К примеру, Soros Fund Management вообще не занимается соответствующими операциями. Мы очень аккуратно исполь­зуем производные инструменты и работаем со значительно более низким уровнем левереджа. Long-Term Capital Manage­ment был в каком-то смысле исключением: это по сути был торговый отдел инвестиционного банка Salomon Brothers, пре­образованный в самостоятельную единицу. Когда он добился успеха, стали появляться подражатели. Но и в этом случае хеджевые фонды в целом не могут сравниться по масштабам с торговыми отделами банков и брокеров, а ведь именно угро­за, которую Long-Term Capital Management представлял для этих институтов, побудила Федеральный резервный банк Нью-Йорка вмешаться. Правильным решением было бы установ­ление требований к марже и так называемых «стрижек» при­менительно к сделкам с производными инструментами и сво­пами, а также к другим забалансовым статьям. Такие же пра­вила можно было бы распространить в равной мере на банки и их клиентов, а также на хеджевые фонды.

Я не защищаю хеджевые фонды. Я считаю, что они требу­ют регулирования, как и прочие инвестиционные фонды. Их трудно регулировать, поскольку многие из них являются оффшорными, но при условии сотрудничества между регули­рующими инстанциями эти трудности нельзя считать непре­одолимыми. Важно, чтобы правила в равной степени распро­странялись на все учреждения.

Контроль за движением капитала

Уже стало символом веры утверждение, что контроль за дви­жением капитала следует упразднить, а финансовые рынки стран, включая банковское дело, должны быть открыты для международной конкуренции. МВФ предложил даже изменить свой устав, чтобы названные цели получили более четкое при­знание. Однако Азиатский кризис заставляет нас призадуматься. Страны с закрытыми финансовыми рынками лучше справи­лись со штормом по сравнению со странами с открытыми рын­ками. Индия пострадала меньше других стран Юго-Восточной Азии, Китай оказался более защищенным, чем Корея.

Иметь открытые рынки весьма желательно не только по эко­номическим, но и по политическим причинам. Контроль над капиталом служит питательной почвой для уклонений, корруп­ции и злоупотребления властью. Закрытая экономика -это угроза свободе. Махатир вслед за закрытием рынков капи­тала в Малайзии приступил к политическим репрессиям.

К сожалению, международные финансовые рынки неста­бильны. Когда финансовые рынки страны полностью откры­ты и подвержены капризам международных финансовых рын­ков, это способно вызвать такую нестабильность, которую страна, зависящая от иностранного капитала, выдержать не в состоянии. Поэтому какая-то форма контроля над капиталом, возможно, предпочтительнее нестабильности, даже если она не будет лучшей политикой в идеально устроенном мире.

Задача заключается в том, чтобы сделать международные финансовые рынки стабильными настолько, чтобы контроль над капиталом стал ненужным. Система страхования кредита могла бы помочь решить указанную задачу.

Допуск иностранных банков на отечественные рынки — это совсем другое дело. Скорее всего, они снимут сливки с опто­вого рынка, где обладают конкурентными преимуществами, а менее прибыльный розничный бизнес будет обслуживаться плохо. Они, вероятно, окажутся также менее постоянными, чем отечественные банки. Сказанное относится и к центру, и к периферии. После российского кризиса первыми закрыли свои кредитные линии в США европейские банки. Появле­ние испанских рынков после 1995 г. было весьма благотвор­ным для Латинской Америки, но пока неясно, какие вложе­ния смогут сделать эти банки в Латинской Америке после то­го, как акционеры накажут их за такие рискованные действия. Заслуживает всяческого внимания образование внутреннего источника капитала такого типа, как в Чили, где созданы ча­стные пенсионные фонды.

Сами по себе краткосрочные переливы капитала, похоже, приносят больше вреда, чем пользы. Как показал Азиатский кризис, для принимающей страны крайне рискованно разре­шать использовать краткосрочные поступления капитала для долгосрочных целей. Разумная политика при этом заключается в стерилизации притока капитала. Обычно это делают путем накопления резервов, это — дорогостоящая затея, но она спо­собна привлечь дополнительные потоки. В Чили изобрели бо­лее удачный способ: здесь предусмотрели резервные требова­ния в отношении краткосрочных поступлений капитала. Иро­ния заключается в том, что сейчас здесь происходит демонтаж этой системы как раз с целью привлечения капитала.

Сохранение открытых рынков можно оправдать прежде все­го в том случае, если оно способствует свободному притоку капитала в долгосрочные инструменты — вроде акций и обли­гаций. Когда направление потока меняется, политика сохра­нения открытых рынков лишается этого оправдания. Суве­ренные государства могут выступать в качестве клапанов: до­пуская приток, но препятствуя оттоку капитала. Крайне важ­но убедить страны периферии не поворачиваться спиной к мировой системе, как это сделала Малайзия. Для этого МВФ и другим институтам, возможно, придется признать необхо­димость определенного регулирования потоков капитала. Су­ществуют тонкие способы помешать спекуляции валютой, ко­торые нельзя расценивать как контроль за движением капи­тала. От банков можно потребовать сообщать об их валютных позициях как для собственных, так и для клиентских нужд и, при необходимости, устанавливать лимиты по таким позици­ям. Такого рода методы могут оказаться довольно эффектив­ными. К примеру, во время валютных неурядиц в Европе в 1992 г. в Soros Fund Management сочли практически невоз­можным осуществить «короткую» продажу ирландского фун­та, хотя были убеждены, что он будет девальвирован. Нацио­нальные центральные банки ограничены тем, что они вправе осуществлять контроль только над банками своей страны, но если законность определенного контроля получит признание, станет возможным значительно более тесное сотрудничество между национальными центральными банками. На мировых рынках появилась бы возможность ограничить спекуляцию и не создавать негативных последствий контроля за движением капитала.

Это — почти предел, до которого я готов идти, предлагая свои решения. Возможно, я уже зашел слишком далеко. Един­ственное, к чему я стремился, это вызвать дискуссию, кото­рая могла бы привести к надлежащим реформам. Постоян­ных и всеобъемлющих решений просто нет; следует постоян­но ожидать возникновения новых проблем. Однако опреде­ленно лишь одно: финансовым рынкам внутренне присуща нестабильность; они нуждаются в надзоре и регулировании. Вопрос стоит так: достаточно ли у нас мудрости, чтобы укре­пить международные финансовые власти или мы предоста­вим странам самим позаботиться о себе? В последнем случае не следует удивляться распространению контроля над капи­талом.

Но кто это «мы»? Где это мировое сообщество, которое со­ответствует мировой экономике? Эти вопросы я рассматри­ваю в следующей главе.

9. НАВСТРЕЧУ ОТКРЫТОМУ ОБЩЕСТВУ

В предшествующих главах я рассмотрел недостатки ры­ночного механизма и несколько предложений по их исправлению. Теперь я перехожу к более трудной за­даче: обсуждению изъянов нерыночного сектора общества. Они более серьезны, чем сбои рынка, о которых я говорил. Эти изъяны состоят в недостаточном внимании к социаль­ным ценностям, в подмене подлинных ценностей деньгами, в недостатках представительной демократии в некоторых реги­онах мира и ее отсутствии в других частях, а также в отсут­ствии настоящего международного сотрудничества. Этот спи­сок недостатков нельзя считать полным, но и он представляет собой мощный вызов обществу.

Отличие рыночных ценностей от социальных

Я испытывал большие трудности на протяжении всей кни­ги при обсуждении взаимосвязи между рыночными и соци­альными ценностями. Проблема не в том, чтобы установить факт различия между ними; трудность состоит в обсуждении содержания и характера социальных ценностей. Рыночные фундаменталисты склонны пренебрегать социальными ценностями, утверждая, что каковы бы они ни были, они прояв­ляются в поведении на рынке. К примеру, если люди хотят заботиться о других людях или защитить окружающую среду, они способны выразить свои чувства, потратив деньги на со­ответствующие цели, а их альтруизм станет частью ВНП — точно так же, как потребление предметов роскоши. Чтобы до­казать, насколько эта аргументация ошибочна, мне не нужно прибегать к абстрактным рассуждениям, которых уже было предостаточно; я могу опереться на собственный опыт.

В качестве анонимного участника финансовых рынков мне никогда не приходилось оценивать социальных последствий своих действий. Я сознавал, что при определенных обстоя­тельствах эти последствия могут оказаться пагубными, но я оправдывал себя тем, что играю по правилам конкурентной игры, и если бы я налагал на себя дополнительные ограниче­ния, то проигрывал бы. Более того, я понимал, что мои угры­зения совести ничего не изменят в реальном мире, учитывая преобладание на финансовых рынках эффективной или по­чти совершенной конкуренции; если бы я перестал действо­вать, кто-то занял бы мое место. Решая вопрос, какие акции или валюты купить или продать, я руководствовался лишь од­ним соображением: максимизировать свою прибыль, сопоста­вив риски и вознаграждение. Мои решения относились к со­бытиям, имевшим социальные последствия: покупая акции Lockheed и Northrop после того, как их руководителей обви­нили во взяточничестве, я помогал поддержать цены их ак­ций. Когда я продавал «короткие» позиции фунта стерлингов в 1992 г., моим контрагентом выступал Банк Англии, и я опу­стошал карманы британских налогоплательщиков. Но если бы я попытался учитывать еще и социальные последствия своих действий, то это опрокинуло бы все мои расчеты в части со­отнесения риска и вознаграждения и мои шансы добиться успеха снизились бы. К счастью, мне не надо волноваться из-за социальных последствий — они все равно бы произошли: на финансовых рынках имеется достаточное количество иг­роков, так что один участник игры неспособен оказать замет­ное влияние на результат. Участие моей социальной совести в процессе принятия решений ничего не изменило бы в реаль­ном мире. Великобритания все равно девальвировала бы свою валюту. Если бы я тогда не проявлял целеустремленности в получении прибыли, это отразилось бы только на моих ре­зультатах.

Дата добавления: 2015-05-29