По предгорьям 2 страница

— А те пусть передадут и жигитекам и бокенши, — добавил Турсынбай.

— И скажи: если они вправду хотят помочь мне в откочевке, пусть сразу же съезжаются сюда!

— Пусть приезжают сегодня же ночью, если их обещание не пустые слова! — напутствовали брата сыновья Кулиншака.

Манас только выслушивал распоряжения старших, а сам не проронил ни слова, — его отправляли с поручением. Он должен был мчаться тотчас же, но приостановился в ожидании всадников.

Когда Майбасар со своими спутниками подъехал к юрте Кулиншака, тот уже спустился с холма. Они сухо поздоровались и сразу же зашли в Большую юрту.

Манас вскочил на коня и поскакал на Караул. Увидев самого Майбасара, он сразу понял, что медлить нельзя.

Майбасар вошел в юрту со злым лицом. Он не снял пояса и малахая, подбоченился и, не выпуская из рук сложенной плети, нахмуренный, бледный, с раздувающимися ноздрями, скосил глаза на Кулиншака и его сыновей. В мрачном его взгляде горели ненависть и презрение.

— Что же это, родичи мои? За что вы избили моего посыльного? Если он был не прав, разве не могли вы пожаловаться мирзе! Или вам захотелось показать свою силу? Не вы ли вчера стояли с нами в одном ряду?.. Говорите, чего вам не хватает! Прямо говорите! Мирза нарочно прислал меня, чтобы вы сами изложили мне свои жалобы! Он и сына своего, Кудайберды, послал со мною!

Майбасар сплюнул в лениво дымившийся очаг и повернулся к Кулиншаку.

Сыновья Кулиншака угрюмо молчали, опустив головы, как будто не слыхали ни единого слова.

Сам Кулиншак сидел на своей постели, разостланной на полу. Один только Кадырбай, примостившийся возле отца, смело, не сводя глаз, смотрел на Майбасара.

Кулиншак несколько минут просидел с закрытыми глазами.

— Ты говоришь, избили твоего посыльного, — начал он. — Почему же ты, почтенный Майбасар, молчишь о своем поступке? Если мирза так внимателен, почему он не обращает своего взора на того, кто хотел грабить? Почему он не взыскивает с тебя?

— Не тяни вкось, аксакал! Я приехал разобраться, кто тут виноват, и положить конец подобным выходкам.

— Значит, ты предлагаешь мне не перебегать тебе дорогу? Ну, а если я решил порвать с тобой и откочевать к тем, кому я нужен?

— На это не будет ни согласия, ни разрешения. Мирза просил тебя не откочевывать, — он обещал сам разобраться во всем.

— Да пошлет ему бог здоровья! Но пусть не обижается и не пеняет на меня: я все-таки откочую.

— Почему? Что случилось, аксакал? — вмешался в разговор Кудайберды. — Отец говорил вот что: «Если он откочует, то восстановит против меня весь род Торгай. Разберемся вместе, кто в чем виноват. Пусть он сам укажет место, где вести переговоры, пусть скажет, что ему нужно, и возьмет возмещение. Но пусть отменит откочевку и не уходит к моим врагам!» Отец просит об этом.

Майбасар не дал Кулиншаку ответить.

— Скажи, в чем ты обвиняешь меня? Ведь ты же сам избил моего посыльного! — наседал он на него.

— У моих сыновей— вот они сидят перед твоими глазани! — единственный хороший скакун. Ты попросил его — я объяснил, что отдать его не могу. Неужели это так трудно было понять? А ты прислал своего посыльного, эту собаку, которая злей волка, чтобы ом увел коня… Ты просто устроил набег. Разве это справедливо, Майбасар?

— Коня просил не я. Просил мирза. Конь понравился Кудайберды. Я и подумал: «Кудайберды первый раз протягивает руку к гриве лошади, надо ему помочь. Кулиншак не обидится на маленькое озорство», — и послал посыльного.

— Озорство! Хорошо озорство! — вскрикнул старший из «бес-каска», Турсынбай.

— Кого ты обманываешь? Это — не озорство, а насилие! Так поступают только с чужаками, с рабами, с беззащитными! — подхватил Кадырбай, третий сын Кулиншака.

Договориться оказалось невозможным. Спор оборвался и некоторое время все хмуро молчали. Потом Майбасар снова начал упрекать Кулиншака за задуманную тем откочевку к жигитекам.

Салем Кунанбая, посланный с Майбасаром и Кудайберды, в основном касался откочевки. Разговор о скакуне и о связанном с ним избиении посыльного Майбасар затеял уже сам. Он думал этим поприжать Кулиншака, но тот и не собирался признавать себя виновным.

Несколько дней назад, обозленный приказом Майбасара взять коня, Кулиншак избил его посыльного и твердо решил порвать с Кунанбаем. Он послал к жигитекам верхового с просьбой принять его к себе в род и помочь откочевать к ним. Сегодня утром слух об этом дошел до Кунанбая. Отпустить из-под своей руки такой близкий род, как Торгай, казалось ему и большим позором и убытком.

После смерти Божея а течение целого лета противники ни разу не сталкивались открыто, но всеми силами вербовали себе сообщников. Вражда нарастала глухо, скрыто, но неудержимо. Ненависть и озлобление, овладевшие обеими сторонами, достигли предела и в любую минуту могли разразиться нежданной грозой.

Схватка в Токпамбете, окончившаяся неслыханным избиением Божея, была последним крупным столкновением. Но с тех пор жигитеки, котибаки и бокенши не переставали лихорадочно готовиться к борьбе и намеревались крепко отплатить Кунанбаю. Со смертью Божея борьба внешне как будто прекратилась, но это спокойствие было только видимым; кровоточащая рана по существу углубилась. Божей своей смертью сплотил ряды противников Кунанбая, укрепил их решимость. Самыми непримиримыми были ближайшие друзья Божея — Байдалы, Байсал, Каратай, Тусип и Суюндик.

Кунанбай нацелился на скакуна в самую напряженную минуту.

Будь другое время, Кулиншак легко уступил бы Кунанбаю, он просто не осмелился бы не отдать коня. Но теперь он располагал союзниками, — Байсал и Пушарбай уже неоднократно предлагали роду Торгай покровительство котибаков. И Кулнншак, решившись на все, скакуна не отдал.

Майбасар не понял всей сложности положения: «Не дает? Что за вздор! На что мы годны, если даже у торгаев не сумеем взять того, что нам нужно? Ну что он может сделать?»

Отказ Кулиншака его взбесил, и он пошел на насилие. Этим Майбасар сам дал толчок, род Торгай решил отложиться от Иргизбаев и откочевать к жигитекам и котибакам.

Теперь Майбасар всеми силами старался отговорить Кулиншака, но тот на доводы его просто не отвечал. Не добившись ничего, Майбасар разозлился и по привычке решил действовать угрозами и принуждением.

— Уа, Кулиншак-аксакал, я передал тебе просьбу мирзы, чтобы ты не откочевывал. И сам прошу тоже: не уходи. Я все сказал и больше разговаривать не намерен. Дай мне слово, что откочевывать не будешь, — или ты пожалеешь об этом дне!

Кулиншак возмущенно посмотрел на Майбасара.

— Ах так!.. Что ж, и я не намерен больше разговаривать с тобой. Насмотрелся и натерпелся довольно! Вот мой ответ: кочую! — отрезал он решительно.

Приехавшие с волостным насторожились и озадаченно переглянулись.

Разъяренный Майбасар хлестнул плетью по разостланной постели и заговорил, задыхаясь от злобы:

— Знаю я, к кому ты уходишь! Это они зовут тебя! Наверное, наобещали: «Мы сумеем защитить тебя, не бойся!..» Но пусть они только попробуют взять тебя из-под моей руки! Видно, у Байдалы и Байсала пазухи широки и силы много! Ну, хорошо же! Я этим мирзам всажу стальную пику в самый зад! — Майбасар весь дрожал от ярости, глаза его злобно сверкали. — Они добьются, что я отплачу им на голой спине! Еще раз вспомнят Токпамбет!

Кадырбай, самый горячий и смелый из «пяти удальцов», заерзал на месте и заговорил, тяжело дыша:

— Довольно, почтенный, довольно, волостной! Тот позорный случай не принес тебе славы! Лучше не упоминай о нем!

В юрту быстро вошел Пушарбай с двумя жигитами, тот самый Пушарбай, который в прошлом году в Токпамбете, пытаясь защитить Божея, сам пострадал от плетей Кунанбая. Пушарбай — густобородый, огромный, смелый — не забывал нанесенной ему обиды и не сидел сложа руки: благодаря ему и Байсал с родом Котибак окончательно перешел на сторону жигитеков.

При его появлении сыновья Кулиншака зашевелились и насторожились, точно приготовляясь к чему-то. За дверью опять послышались шаги. Жумабай подумал: «Кто это ходит? Что они затеяли?»— и вопросительно взглянул на Майбасара.

Из-за дверей раздался голос:

— Эй, есть кто-нибудь дома?

Пушарбай прислушался и громко откликнулся:

— Я тут!

В ту же минуту в юрту ворвались десять жигитов во главе с Манасом. Они бросились прямо к переднему месту. Остальные «бес-каска», с нетерпением ожидавшие их появления, вместе с ними кинулись на Майбасара и его спутников.

— Прочь! — крикнул тот и, не успев подняться, хотел размахнуться плетью.

Но Кадырбай обхватил его, повалил навзничь и насел сверху. Троих его спутников смяли другие жигиты.

Дело с посыльным теперь казалось пустяковым, — самое страшное наступило сейчас.

Пушарбай, Кадырбай и Манас били Майбасара до изнеможения. Та же участь постигла его спутников, кроме Кудайберды, бить которого Кулиншак не дал; он оттащил юношу в сторону и прикрыл его голову полами своей одежды. Внезапно жигиты, молча избивавшие Майбасара, закричали:

— Вытащить его из юрты! Давайте вытащим! Его потащили. Кадырбай злорадствовал:

— Он только что угрожал нам: «Я потешусь—всех вас догола раздену!» Он только грозить умеет, а мы на деле покажем! Снимай, сдирай с него чапан, сапоги, штаны. Потом со всего размаху ударил его по голой спине, повалил наземь и начал пинать ногами. — Что ты только с нами не делал! И с чего так обнаглел? — приговаривал он с каждым ударом. — Я еще не так опозорю тебя!

И он перевернул Майбасара ничком.

— Стальную пику в зад — да? Ты так угрожал? Вот тебе «стальная пика»! — заорал он и втиснул сапогом в голый зад Майбасара несколько шариков верблюжьего помета, лежавшего у юрты. — Если есть в тебе хоть капля чести, сдохни от этого позора! — пнул он его ногой.

В ту же ночь аул Кулиншака, опозорив брата и сына Кунанбая, сложил юрты и тронулся кочевкой. Как только он сдвинулся с места, жигитеки и котибаки, извещенные Манасом, окружили откочевавший аул и с почетом проводили его. В ту же ночь они успели присоединить к себе большое количество аулов рода Торгай.

Майбасара и его спутников освободили лишь тогда, когда торгаи были уже далеко. Коней своих они смогли разыскать только с восходом солнца, а до Кунанбая добрались к обеду. Все сторонники Кунанбая находились в это время в Жидебае. Тесные ряды аулов иргизбаев, топаев, жуантаяков и карабатыров заполняли пастбища верст в десять окружностью.

«Жигитеки избили и опозорили Майбасара и Кудайберды и силой увели к себе аул Кулиншака», — эта весть мгновенно облетела все аулы.

Кунанбай отдал срочный приказ. Не успел бы вскипеть чай. как сто пятьдесят жигитов уже сидели на конях. Во главе их были сам Кунанбай, его названый брат Изгутты и племянник Акберды.

В полдень Кунанбай, который ни на одни день не упускал из виду передвижения аулов жигитеков, отдал новый приказ собравшемуся ополчению:

— Им нужны набеги и насилие— пусть испытают их на себе! Нападите и силою верните вон ту кочевку жигитеков!

И он двинул свой многочисленный отряд на большую кочевку, проходившую по долине Мусакул. Отряд налетел дико, внезапно, не разбираясь, на кого он нападает. Разъяренный Кунанбай тоже долго не раздумывал. «Достаточно того, что это кочевка жигитеков!»— решил он.

Действительно, это была кочевка жигитеков, но та, в которой перевозили траурную юрту Божея.

Вооруженный отряд обрушился на табуны и стада, шедшие впереди, быстро разбил и рассеял всех мужчин кочевавшего аула и угнал лошадей и коров. Иргизбаи хотели увести с собой и караван, но Жакип и Изгутты, скакавшие впереди, поняв, что это кочевка Божея, не посмели напасть и отвели от нее свои отряды. Обе дочери Божея с остриженным конем в поводу продолжали путь со своим заунывным плачем, как будто ничего не замечая вокруг. Только байбише Божея, приостановив коня и задержав верблюдов, обратилась к нападавшим:

— Уа, бессовестные! Напали на траурную кочевку! Чтоб вам выть в ваших могилах, богоотступники!..

Как только Кунанбай узнал, что это кочевка Божея, он сразу же отдал приказ:

— На эту кочевку не нападать! Но пусть она не двигается дальше и ставит юрты там, где находится сейчас!

Кочевка Божея сбилась в кучу, задержалась и начала ставить юрты в долине. Отряд Кунанбая отхлынул обратно.

Новая весть разлетелась по аулам жигитеков: «Кунанбай напал на траурную кочевку Божея!.. Оскорбил память умершего!»

Всю ночь напролет жигитеки готовили оружие и снаряжение, мужчины все до единого сели на коней. Местом сбора был назначен аул Божея. Байсал решился выступить против Кунанбая и собирал отряды котибаков. Суюндик поднял на ноги всех бокенши.

В ту же ночь в Жидебай непрерывным потоком стекалось ополчение Кунанбая. Мусакул находится от Жидебая всего в трех верстах. Долина готовилась стать полем кровопролитной битвы. Кунанбай собрал не только роды, находившиеся поблизости, он разослал нарочных с заводными конями и к самым дальним родам.

То же самое делали Байдалы и Байсал. Они разослали нарочных по аулам Каратая в род Кокше и в многочисленные племена Мирза и Мамай.

Предвидя надвигающиеся события, Байдалы сделал еще один ход: на Кунанбая были составлены приговоры и жалобы, заверенные печатями разных родов. В них говорилось: «Ага-султан правитель Кунанбай громит аулы, напал на траурную кочевку. Он вовлекает роды Тобыкты в кровопролитные схватки и взаимные убийства». Все это было сделано необычайно быстро. Байдалы вручил приговоры Тусипу, дал ему в сопровождение пятерых жигитов и набил его карманы деньгами. Нарочные взяли с собой несколько заводных лошадей — и Тусип тотчас же тронулся в Каркаралинск.

Теперь Байдалы ничего больше не оставалось, как без колебания идти на открытое столкновение.

Чуть забрезжил рассвет, дружины Кунанбая с криком и барабанным боем стремглав понеслись вперед…

Байдалы, Байсал и Суюндик вскочили на коней и подняли тревогу. Оседланные кони жигитеков уже стояли на привязи, соилы и шокпары были наготове — и отряды бесстрашно ринулись на ряды Кунанбая. Оба войска с поднятыми соплами и пиками наперевес ожесточенно схватились друг с другом и смешались в одну сплошную кучу. В облаках пыли жигиты беспощадно избивали друг друга.

Этот бой. получивший впоследствии название «Мусакульской битвы», долго жил в памяти Тобыкты. Каждая из сторон насчитывала тысячное войско. Кунанбай не имел численного перевеса: его отряды несколько раз бросались на противника и всякий раз были вынуждены откатываться назад. В каждой схватке падало человек десять-пятнадцать раненых. Их убирали с поля тут же.

Первый день жаркого боя прошел с переменным успехом. К вечеру обе стороны отступили.

На следующий день ожесточенная борьба возобновилась, но ни та, ни другая сторона по-прежнему перевеса не имела.

Небывалый бой продолжался уже третьи сутки. В этот день по приказанию Кунанбая сто пятьдесят лучших жигитов пересели на отборных бегунов и, оставив соилы, вооружились только секирами и острыми пиками. Ожесточенное сопротивление жигитеков и их бесстрашие взбесило Кунанбая. В порыве мести Кунанбай неумолимо и твердо решил любым путем добиться победы.

Он начал заманивать врага. Двинув сперва вперед отряды, вооруженные только соилами, он в середине боя стал отводить их назад, изображая отступление, — ему хотелось завлечь лучших жигитов противника.

Его замысел удался. Из войска жигитеков л котибаков скоро выделились кучки, которые наступали с остервенением и упорно преследовали отходившего неприятеля. Среди них мчались все «пять удальцов» Кулиншака, Пушарбай, Кареке. Преследуя иргизбаев, они приблизились к возвышенности, на которой стоял сам Кунанбай. Тот только и ждал этой минуты; он внезапно двинул из засады своих лучших жигитов, вооруженных секирами и пиками, исам помчался вперед вместе с ними.

Под предводительством Изгутты они врезались в ряды противника, обратили его в бегство и понеслись преследовать. Десять отбивавшихся жигитов были заколоты на месте. Сам Изгутты налетел с секирой на Пушарбая. Кареке, пытаясь защитить старика, кинул ся к ним. Изгутты размахнулся и изо всех сил опустил секиру на его голову. Тот увернулся в сторону, и топор, не размозжив ему головы, только отрубил нос. Кровь мгновенно залила все лицо и одежду Кареке, и он на полном скаку полетел с коня на глазах у Пушарбая. Друзья не смогли даже вынести его: им пришлось спасаться самим.

Наступил тот момент боя, который выражался двумя словами: «Враг бежал». Кунанбай рвался вперед, яростно преследуя противника.

Но тут позади жигитеков поднялись тучи пыли. Казалось, что по широкому склону холма хлынуло многочисленное войско.

Лазутчики еще раньше сообщили Кунанбаю: «Жигитеки послали нарочного в род Коныр, ждут войско и из Мамая». Кунанбаю было ясно, что если прибудет Мамай, то жигитеки возьмут верх. В этом была самая большая опасность. И вот, едва он успел отбросить врага, как на холме показалось войско Мамая, смутившее его жигитов. Изгутты и его отряд невольно сдержали своих коней, — судя по облакам пыли, через горы перевалило по меньшей мере человек пятьсот.

Дружины Кунанбая тут же повернули обратно, но отряды жигитеков не проявили особого желания преследовать их. Обе стороны разъехались как раз в то время, когда должен был разгореться самый жаркий бой.

Кунанбай так и не догадался, что был жестоко обманут. Байдалы тоже решил пойти на хитрость: пустив слух о том, что приближаются войска из Коныра и Мамая, он приказал собрать из ближайших аулов всех верблюдов и гнать их по склону, поднимая как можно больше пыли. Грозная толпа, остановившая дружины Кунанбая, была табуном верблюдов.

Кунанбай не подозревал этого и отступил. Байдалы в свою очередь не рискнул преследовать уходящего противника.

Так закончилась трехдневная Мусакульская битва. Кунанбай не сумел сломить противника, а жигитеки доказали свою способность отражать любое нападение Кунанбая и с оружием о руках отстаивать свои права.

Битва кончилась, но слухи, толки, неугомонная молва, горячие споры и бесконечные рассказы носились в воздухе и как пожар охватывали весь край со всех сторон.

Что касается самих главарей, то Байдалы и его друзья стали говорить более уверенным голосом и точно выросли на голову. Приближенные Кунанбая, наоборот, были сдержанны и молчаливы. Они, казалось, застыли в яростном безмолвии. Уже одно это говорило об их неудаче.

Что делать дальше? Как заставить повиноваться тех, кто и впредь осмелится выступить открыто и пожелает помериться силами в схватке?.. Кунанбай волновался от одной этой мысли.

Прошло десять дней полного затишья, молчания и покоя. Противники Кунанбая торжествовали. «Рухнул утес Кунанбая, дрогнула его сила», — повторяли они. У них шли непрерывные взаимные угощения, для которых не жалели ни коней, ни баранов. Они совершали благодарственные молитвы, завязывали дружбу и в порыве общей радости роднились, сватались и праздновали сговоры.

Род Жигитек торжествовал недаром: на десятый день после отъезда Тусипа прибыло из Каркаралинска пятнадцать вооруженных казаков. Тусип к этому времени тоже успел вернуться к своим. Все решили, что по заявлению рода Жигитек приехал «чиноулык» с вооруженной охраной для допроса Кунанбая.

С отрядом действительно приехал чиновник Чернов, командированный корпусом. Для прибывших, поставили десять юрт между Жидебаем и Мусакулом. В течение трех дней Чернов вел следствие. С самого приезда он стал держать себя с Кунанбаем строго. Вопрос о снятии его с ага-султанства он, видимо, считал уже решенным и хотя открыто этого не говорил, но обращался с ним, как с обыкновенным подследственным. Жигитеки, бокенши, борсаки и котибаки учли это и засыпали чиновника жалобами.

Но сообщники Кунанбая тоже не дремали и платили противнику той же монетой. «Убивали людей! Грабили аулы! Палили пастбища! Доводили беременных до выкидыша!»- самые невероятные жалобы на видных старейшин Жигитека и других родов, действовавших с ним заодно, поступали к Чернову. В этих заявлениях доказывалось, что Кунанбай вел справедливую борьбу с такими преступлениями и что виновные в них мстили ему теперь клеветою. Друзья Кунанбая защищали его всеми правдами и неправдами.

Чиновник не стал выносить заключение на месте. Он только выслушал жалобы обеих сторон и на третий день вечером объявил Кунанбаю:

— Вы поедете с нами в Каркаралинск. Выезжаем рано утром. Собирайтесь.

Это уж действительно пахло бедой.

Выйдя от чиновника, Кунанбай собрал на совет десять самых близких своих друзей и родичей. Среди пожилых были Изгутты, Жакип и Майбасар, из молодых — Кудайберды и Абай.

Совет вел сам Кунанбай. Он сообщил собравшимся о грозящей опасности. Кое-кто из стариков размяк и хотел было прослезиться, но Кунанбай сурово отрезал:

— Нечего реветь! Если ты в силах, дай совет. Помоги!

В такие минуты красноречием и многословием не поможешь. Надо было найти путь для решительных действий. Но никто не указал его. Кунанбай, поняв беспомощность своих друзей, начал сам:

— Дело передается на рассмотрение властей. Теперь все зло — в бумагах, а разве бумага считается с честью, именем, званием? Если сумеете, остановите дальнейшие жалобы, чтобы они не преследовали меня по пятам. Ничего не жалейте, но остановите! — твердо сказал он.

Что для этого нужно предпринять — ни один из ограниченных и нерешительных родичей сообразить был не в состоянии. Не нашлось ни одного человека, который смог бы нащупать выход. Абай был поражен растерянностью и безволием людей, окружавших его отца. Раньше он избегал говорить и давать советы, но сейчас решился.

— Чтобы остановить жалобы, нужно расположить к себе тех, с кем мы в ссоре, — оказал он.

Кунанбай бросил из него суровый взгляд:

— Уж не предложишь ли ты челом бить?

— Нет, зачем? Но надо вернуть им отнятое и возместить убытки. Иначе они никогда не замолчат.

Кунанбай понял, но он хотел услышать мнение других, а потому выжидательно промолчал.

К совету Абая присоединились все. Но высказывались робко, неопределенно, хотя в конце концов приходили к тому же выводу. Один Изгутты отрезал напрямик:

— Все они — и жигитеки, и бокенши, и котибаки — думают только о пастбищах и зимовьях. Попробуем поделиться землею, больше делать нечего!

По существу такое решение было равносильно тому, чтобы принести повинную роду Жигитек. Гордость Кунанбая жестоко страдала. Он горел в бессильной ярости, но ни звуком себя не выдал: приходилось идти на уступки. «Если их удовлетворит земля и скот, пусть жрут и успокоятся! Ничего не поделаешь, жизнь безжалостна и требует жестокого унижения». — решил он.

Он отпустил собравшихся и оставил у себя только Жакипа, Майбасара и Изгутты, чтобы растолковать им, через кого следует начать переговоры с жигитеками.

Умилостивить врага — нелегкое дело. Идти к самому Байдалы— даже не унижение, а несмываемый позор. А эти недогадливые родичи способны на все. Кунанбай предвидел их беспомощность и сам назвал людей, которые могли бы стать посредниками в переговорах.

Одним из первых он упомянул Байгулака, самого уважаемого человека из молодого поколения. Вторым может быть Каратай из рода Кокше. Он, правда, в ссоре с Кунанбаем, но вступить в ряды вооруженных жигитеков все же отказался. Кунанбай приказал передать Каратаю свой салем: «Если будем живы, встретимся еще не раз. В жизни всякое бывает: и спиной повернешься и дружбы ищешь. Но да будет светлым день нашей встречи! Вот все, чего я желаю!..»

На следующий день Кунанбай без огласки простился со своими друзьями, детьми и женами и отправился в путь. Его сопровождали только пять жигитов. Самым надежным из них был Мирзахан. Он с малых лет служил жигитом у Кунанбая и до такой степени сроднился с ним, что готов был жизнь за него отдать. В решительную минуту Кунанбай мог положиться только на него.

Какая участь ожидает гордого Кунанбая, никто не знал. Сменят его или оставят на месте — никому не было известно. Одно оставалось бесспорным: самовластный Кунанбай, еще так недавно громивший аулы набегами, был вынужден ехать в округ против своей воли.

Все это было большой радостью для жигитеков, бокенши и котибаков. Они шумно, как долгожданный праздник, проводили эти дни. В общем веселье и скачках принимала участие не только молодежь, но и пожилые люди. Все три рода, давшие общий отпор Кунанбаю, точно срослись за это время, сроднились и жили теперь одним дыханием.

— Больше ему назад не вернуться! — говорили они, упоенные успехом. — Мы его в ссылку загоним, жалобами доконаем, в пропасть свалим! Отомстим за Божея!

Они готовили новые жалобы и приговоры и собирались снова отправлять Тусипа в округ.

В разгар этих приготовлений подоспели Байгулак и Каратай. После долгих переговоров и обсуждений им удалось приостановить поток жалоб. От жигитеков вел переговоры сам Байдалы, и Каратай больше всего напирал на него.

— Если ты решил не останавливаться ни перед чем, мы не можем одобрить тебя. Мы смотрим со стороны. Кунанбаю приходится каяться в своей непримиримости — сейчас для тебя самое удобное время вернуть все. Прими от него землю за убытки своего рода!

Переговоры длились дня три. Все горячо обсуждали предложение Каратая, и наконец оно было принято.

Байдалы поставил свои условия. Он потребовал возвращения пятнадцати зимовий, которые в течение десяти лет Кунанбай одно за другим отобрал у своих соседей хитростью или принуждением. Каждый из четырех родов — Жигитек, Бокенши, Котибак и Торгай — получил по нескольку пастбищ и зимовий.

Но земли достались только знатным старейшинам родов и богатым аулам. Говорили о «возмещении за урон, понесенный всем народом», требовали земли «для блага народа», — а окончился этот шум тем, что пастбища и зимовья достались Байдалы, Байтасу и Суюндику с их друзьями. Остальным аулам заткнули рот небольшим количеством убойного скота, предоставлением во временное пользование лошадей, уступкой бычков и телок. А тяжесть расплаты легла не только на Кунанбая и его богатых старейшин, — ее делил весь род Иргизбай.

Враждующие примирились через десять дней после отъезда Кунанбая. Отправка жалоб в округ прекратилась. Главари родов, получившие землю и табуны, торжествовали и, празднуя победу, щедро раздавали скот ближайшим родичам. Днем и ночью в жертву создателю и духам предков, оказавшим помощь в трудном деле, кололи несчетное количество баранов. Многолюдные торжественные сборы, праздники с их играми, скачками, песнями не прекращались долгое время. В этом ликовании была уверенность в прочности наступившего благоденствия.

С того дня, как вражда прекратилась и жиэнь вошла в обычное русло, аулы покинули Жидебай и Мусакул и тронулись кочевкой вниз по склонам Чингиза по своим осенним пастбищам.

Осень стояла на редкость холодная. Пронзительный леденящий ветер, мелкий дождь, тяжело нависшее свинцовое небо — все дышало гнетущим холодом. А когда зимнее дыхание повеет так рано, благоразумнее держаться поближе к зимовью. Заботясь о своей старой свекрови и о детях, Улжан решила дойти в три перегона до Осембая, провести там осеннюю стрижку овец, а потом сразу перебираться на зимовье.

После отъезда отца Абай никуда не выезжал, но до него доходили слухи о торжествах и неудержимом веселье в роде Жигитек. Он знал и о том, что пятнадцать зимовий, уступленных его родом, перешли во владение лишь нескольких старейшин. Немного погодя пришли новые вести: эти самые старейшины не сумели поделить между собою полученных земель, стали тягаться и наконец рассорились. Абая это уже не поражало: он много повидал за этот год.

«Народ стонет… Народ изнемогает от непосильного бремени… Народу тесно!»— говорили старейшины. Почему же они не поделились с народом?.. Эти главари родов будто бы боролись за честь Божея, но чего же стоила эта честь, если ее оказалось возможным променять на землю и зимовки?.. Абай много думал, и мысли терзали его: ему было стыдно за этих людей. Он убедился, что все раздоры и ссоры продолжались до тех пор, пока главари родов не набили себе брюха. А как только их алчность была удовлетворена, все было забыто.

Эта осень открыла перед Абаем истинное лицо биев и аксакалов, которое они так старательно скрывали. Когда раньше эти люди называли его отца насильником, казалось, что они действительно думают о народе. «Кунанбай обирает бедноту, отнимает земли народа, ввергает в слезы неимущих», — твердили они. Но почему же теперь, когда сила оказалась — в их руках, они сами так же обманывают и грабят народ? Почему вместо того, чтобы вернуть народу отнятое у него Кунанбаем, они сами норовят обобрать его еще больше? Получалось так, что добычу одного Кунанбая поделили между собой пять кунанбайчиков… Шли против него за память Божея, а сломив его, продали ее за полученные зимовья…

Думая над этим, Абай понял, как обманут народ и как вместе с ним обманут и он сам. «Ворон ворону глаз не выклюет, — видно, о таких своих попечителях и говорит народ», — размышлял Абай. Нет, не из среды старейшин, которые сегодня против Кунанбая, а завтра вместе с ним выйдет настоящий заступник народа… Народ должен выдвинуть его из людей совсем другого склада…

Однажды вечером после верховой прогулки он, по обыкновению, зашел к матерям и в присутствии Габитхана, Такежана, Оспана и нескольких чабанов взялся за домбру. Он играл с особенным воодушевлением, а под конец спел едкую, полную колких словечек песню. Эта песня высмеивала Байдалы и Байсала, получивших наконец свои земли обратно и тут же перессорившихся из-за них. Она была сложена хлестко и проникнута язвительной, уничтожающей насмешкой.

Песня понравилась всем, ее прослушали с веселым смехом.

Дата добавления: 2015-06-04