Annotation 22 страница. Запустив обе руки в сумочку, мать извлекла оттуда ржавую железную шкатулку

Запустив обе руки в сумочку, мать извлекла оттуда ржавую железную шкатулку. Размерами она походила на жестянку из-под печенья, к тому же очень старую. Она едва помещалась в сумочке и наверняка была самым большим предметом из тех, что находились в ней. Когда к нам приехали подрядчики, чтобы бурить новую скважину, я нашла эту коробку закопанной в земле, в нескольких метрах под поверхностью. Мы с Крисом наблюдали за ходом работ, словно на похоронах, с мрачным видом стоя на краю ямы и мысленно прощаясь с половиной наших сбережений. И вдруг, когда бур погрузился глубже, я заметила какой-то металлический блеск. Я закричала рабочим, чтобы они остановились, и замахала руками. Подрядчики заметили суматоху, выключили бур, и, прежде чем Крис успел схватить меня, я спрыгнула в яму. Признаю, это было глупо с моей стороны. Я запросто могла погибнуть. Но мне во что бы то ни стало требовалось спасти то, что лежало там, внизу. Когда я вылезла из ямы, прижимая к груди коробочку, на меня обрушился град упреков. До спасенной мною коробочки никому не было дела. Мне оставалось лишь извиниться и удалиться в дом, чтобы без помех обследовать свою находку. Подними крышку… Загляни внутрь… Сейчас здесь лежит не то, что я нашла в ней в тот день. Позволь мне объяснить. В коробочке находились бумаги. Да, в ней лежали те же самые бумаги, но записей на них не было. Ты сам видишь, что в нескольких местах она проржавела почти насквозь. Влага проникла внутрь, и чернила на страницах давно выцвели. Разобрать можно лишь несколько слов. Скорее всего, это были какие-то юридические документы. Мне следовало бы отправить их прямиком в огонь. Но для меня они уже стали частью истории фермы, и мне показалось неправильным уничтожить их, поэтому я сложила бумаги снова в шкатулку и спрятала ее под раковиной. Обрати внимание на мои следующие слова: я и думать забыла о них. Я вынуждена повторить их, потому что не уверена, что ты осознал всю их важность… * * *

Чтобы сохранить атмосферу дружелюбия и сотрудничества, я перебил ее: — Ты и думать забыла о них. Она одобрительно кивнула. — Когда я вновь вышла на улицу, на моем месте уже стоял Хокан. После нашего переезда он впервые появился у нас на ферме… — Если не считать того раза, когда испортил скважину, ты имеешь в виду? Мать явно оценила ту серьезность, с которой я отнесся к ее рассказу, и не стала интерпретировать мой вопрос как издевательский сарказм. Я не была тому свидетелем. Тогда я впервые увидела его собственными глазами на нашей земле. Но да, ты прав, он мог либо сам испортить скважину, либо нанять кого-нибудь для этой грязной работы. Как бы там ни было, в его позе ощущалась безраздельная властность, словно наша ферма уже перешла в его собственность. Рядом с ним стоял Крис. До этого они никогда не встречались. Я подошла к ним, надеясь увидеть осторожность и недоверие в его отношении к нашему соседу, но меня ждало разочарование. А ведь я рассказывала Крису о том, как оскорбил меня этот человек. Но возможность поговорить с кем-либо, кто владеет английским языком, привела Криса в такой восторг, что он не желал видеть правду: что этот человек хочет разорить нас. Я услышала, как Крис радостно отвечает на его расспросы о наших планах. Хокан шпионил! Они даже не замечали, что я стою рядом. Нет, неправда, Хокан видел меня. В конце концов Хокан обернулся, сделав вид, что только сейчас заметил мое присутствие. Изобразив дружелюбие, он пригласил нас на свой первый из летних пикников на открытом воздухе, который должен был состояться на берегу его участка реки. В этом году он пожелал устроить вечеринку в честь нашего прибытия. Какой абсурд! После того как он несколько недель сторонился нас как чумы и испортил нашу скважину, он вдруг решил сделать нас почетными гостями. Но Крис, ничтоже сумняшеся, с восторгом принял его предложение. Он принялся с жаром трясти руку Хокана, заверяя его, что будет с нетерпением ждать пикника. Уходя, Хокан попросил меня проводить его, чтобы обсудить кое-какие детали приглашения. Он объяснил, что, согласно заведенному обычаю, каждый из гостей должен принести с собой какое-нибудь блюдо. Этот обычай был мне хорошо знаком, о чем я и сказала, поинтересовавшись, что же, по его мнению, мы должны принести с собой. Он притворился, будто обдумывает различные варианты, после чего предложил свежеприготовленный картофельный салат, пояснив, что это блюдо неизменно пользуется большим спросом. Я согласилась и спросила, в котором часу мы должны прийти. Он ответил, что угощение будет подаваться, начиная с трех пополудни. Я вновь поблагодарила его за любезное приглашение, и он зашагал прочь по дороге. Через несколько шагов он оглянулся и сделал вот так… * * *

Мать приложила к губам палец, словно библиотекарь, успокаивающий шумного читателя. Сегодня я уже видел у нее этот жест. Теперь же она утверждала, будто просто копирует Хокана. Подобное совпадение пробудило во мне любопытство, и я поинтересовался: — Он издевался над тобой? Насмехался! Наш разговор превратился в шараду, которая не давала мне покоя. Свое приглашение он сделал вовсе не от доброты душевной. Это была ловушка. И в день пикника она захлопнулась. Мы вышли из дома незадолго до трех и зашагали вверх по течению реки. Здесь было намного красивее, чем на дороге, и я не сомневалась, что мы окажемся в числе первых гостей, поскольку должны были прийти точно в назначенный срок. Вот только вечеринка уже была в самом разгаре. На ней собрались человек пятьдесят, и они явно пришли уже давно. В яме для барбекю пылал жаркий огонь. На решетке жарилось мясо. И мы, пришедшие к шапочному разбору, стоя за порогом шумного празднества, выглядели совершенно по-идиотски. На несколько долгих минут воцарилось неловкое молчание, пока Хокан не провел нас через толпу гостей к столу, на который мы и поставили принесенное с собой блюдо. Опоздавшие и неуклюже державшие в руках картофельный салат — совсем не такое первое впечатление я стремилась произвести, а потому спросила Хокана, не перепутала ли я назначенное время, вежливо давая понять, что ошибку совершил именно он. Но он ответил, что ошиблась именно я, поскольку пикник начался ровно в час дня. И добавил, что поводов для беспокойства нет, поскольку он ничуть не обижается — я ведь наверняка помню его слова о том, что угощение будет подаваться в три пополудни. Ты можешь сказать, что произошло досадное недоразумение. Но ты ошибаешься. Это был преднамеренный недружественный поступок. Похожа я на женщину, которая устроила бы скандал из-за путаницы во времени? Нет, я бы просто извинилась, и дело с концом. Но никакой ошибки не было, потому что он назвал мне совершенно определенный час. Хокан хотел, чтобы мы опоздали и почувствовали себя лишними. Что ж, он преуспел в этом. На протяжении всей вечеринки я не находила себе места. Мне не удавалось беззаботно поддерживать разговор, а спиртное, вместо того чтобы успокоить, лишь еще сильнее раззадорило меня. Я без конца рассказывала окружающим о том, что родилась в Швеции, что у меня шведский паспорт, но так и осталась в их глазах подвыпившей англичанкой, которая притащилась на пикник с опозданием да еще и с картофельным салатом в руках. Теперь-то ты понимаешь, сколь искусно Хокан все это устроил? Он ведь сам попросил меня приготовить картофельный салат. В тот момент его просьба не показалась мне странной. Но более простого и незамысловатого блюда попросту невозможно себе представить — его и похвалить-то никто не мог, не рискуя при этом выставить себя на посмешище. У меня даже не нашлось домашней картошки, поскольку урожай еще не созрел. Жена Хокана осыпала щедрыми комплиментами блюда, приготовленные другими гостями: ломтики лосося или восхитительные слоеные десерты — угощение, которым можно гордиться. И только о картофельном салате она ничего не сказала, потому что говорить было нечего. Он, конечно, отличался от блюд массового приготовления, которые можно купить в обычном супермаркете… * * *

Я заметил: — Ты впервые упомянула жену Хокана.
Очень характерная и показательная оплошность. Это получилось у меня не специально, зато вполне уместно. Почему? Она — не более чем спутник, двигающийся по орбите вокруг своего супруга. Точка зрения Хокана является и ее точкой зрения. Ее значимость заключается отнюдь не в том, как она себя ведет, а в том, как отказывается вести. Она из тех женщин, кто готов скорее выцарапать себе глаза, чем увидеть ими, что община погрязла в преступном сговоре. Я часто встречала ее, но сейчас перед глазами у меня встает лишь ее тучность — тяжеловесная фигура, лишенная легкости поступи, огонька, фантазии и лукавства. Они были богаты, но она работала не покладая рук. Как следствие, физически она была очень развитой и в поле не уступила бы любому мужчине. Я еще не встречала в женщине столь разительного сочетания силы и кротости, способностей и беспомощности. Звали ее Эльза. Подругами мы с ней не были, в этом можешь быть уверен. Но и ее неприязнь не доставляла мне особых неудобств, поскольку решение принимала не она. Ее взгляды определял Хокан. Дай он ей знать о своем одобрении, как уже на следующий же день она бы пригласила меня на кофе и представила своим ближайшим подругам. Аналогичным образом, если бы Хокан выразил мне свое неудовольствие, то всяческие приглашения моментально прекратились бы, а круг ее друзей оказался для меня недоступен. В своем поведении она свято придерживалась одного-единственного постулата: Хокан прав всегда и во всем. Если наши пути случайно пересекались, она ограничивалась ничего не значащими замечаниями о погоде или урожае, прежде чем поспешно ретироваться, бросив напоследок, что ужасно занята. Она была занята всегда и неизменно, я никогда не видела ее сидящей на веранде с книгой в руках или купающейся в реке. Даже вечеринки, которые она устраивала, были всего лишь очередным способом занять себя. Беседа для нее тоже была разновидностью работы — она педантично задавала приличествующие случаю вопросы, не проявляя при этом ни малейшего интереса. Она была женщиной без удовольствий. Иногда я даже жалела ее. Но в большинстве случаев мне хотелось встряхнуть ее и крикнуть: — Разуй свои проклятые глаза! * * *

Мать редко ругалась. Если ей случалось уронить тарелку или порезаться, она, конечно, могла в сердцах выразиться, но и только. Она гордилась своим английским, который выучила самостоятельно, а учебными пособиями ей служили бесчисленные романы, позаимствованные в местных библиотеках. Но сейчас ругательство олицетворяло вспышку гнева, взрыв неконтролируемых эмоций, прорвавший броню ее сдержанности. Чтобы скрыть замешательство, она пустилась в формально-юридические рассуждения, как если бы они были траншеями, вырытыми для того, чтобы защитить ее от обвинений в помешательстве. Я не верю, как и не имею прямых доказательств того, что Эльза непосредственно замешана в совершенных преступлениях. Однако я уверена, что она о них знала. Работа помогала ей забыться, занять руки и голову настолько, чтобы не осталось сил сложить воедино кусочки головоломки. Представь себе океанского пловца, который не осмеливается оторвать взгляд от горизонта, потому что знает — под ним простирается черная и глубокая бездна, холодными течениями ласкающая ему лодыжки. Она предпочла жизнь во лжи, выбрав сознательную слепоту. Но это — не для меня. Я не закончу так, как она, — и совершу открытия, на которые она оказалась не способна. На вечеринке я почти не разговаривала с Эльзой. Время от времени она поглядывала на меня, но представить своим друзьям так и не пожелала. Когда стало понятно, что пикник близится к концу, передо мной встал выбор — или смириться с тем, что мое представление обществу провалилось, или драться. Я предпочла последнее. Мой план заключался в том, чтобы рассказать захватывающую историю. Я остановилась на случае с лосем. Выбор показался мне удачным, поскольку произошел неподалеку, и я собиралась интерпретировать его как знак того, что сам Господь благословил нас на покупку этой фермы, в надежде, что и остальные воспримут его так же. Я испробовала свою историю на небольшой группе людей, среди которых оказался и весельчак мэр. Они сочли ее замечательной. Обрадованная столь явным успехом своей затеи, я стала обдумывать, кому еще представить ее. Но прежде чем я успела принять решение, ко мне подошел Хокан и попросил рассказать ее всем присутствующим сразу. Наверняка какой-то шпион, скорее всего двуличный мэр, шепнул ему на ушко о том положительном эффекте, который она оказала на мое положение в здешнем обществе. Хокан жестом призвал собравшихся к молчанию, и я оказалась в центре всеобщего внимания. Надо признать, у меня нет привычки к публичным выступлениям, и перед многочисленной аудиторией я теряюсь и становлюсь застенчивой. Но ставки были очень высоки. Если я проявлю себя с лучшей стороны, мое неуклюжее появление будет забыто. Итак, моя история вполне могла изменить мое будущее к лучшему. Сделав глубокий вдох, я начала с описания места действия. Пожалуй, я все-таки переволновалась; в моем рассказе присутствовали детали, которые вполне можно было опустить. Например, тот факт, что я купалась голой, о чем вовсе не было нужды рассказывать всем и каждому, как и то, что я была уверена: кто-то притаился в ветвях дерева и подсматривает за мной с недобрыми намерениями — в результате чего я выставила себя параноиком. Но мое повествование захватило аудиторию, никто не зевал и не тянулся за телефоном. Впрочем, когда я умолкла, аплодисментов не последовало, а Хокан заявил, что прожил здесь всю жизнь и ни разу не видел, чтобы лось осмелился переплыть реку. Так что, судя по всему, я просто ошиблась. Этот человек предложил мне во всеуслышание рассказать свою историю только для того, чтобы публично бросить мне вызов! Не знаю, какова вероятность своими глазами увидеть лося в воде. Быть может, это случается один раз в десять лет. Или в сто. Все, что мне известно, — это случилось со мной. Стоило Хокану усомниться в моей правдивости, как гости встали на его сторону. Тот самый мэр, который всего минуту назад восхищался столь замечательным приключением, теперь утверждал, что лоси так далеко не заплывают. Были выдвинуты всевозможные теории для объяснения моей ошибки: сгущавшиеся сумерки, отсутствие дневного света, игра теней и прочие неправдоподобные выдумки относительно того, как женщина могла принять за плывущего рядом с ней лося, скажем, плавник или упавшее дерево. Криса отделяла от меня толпа гостей, я не знала, что из сказанного он понял, поскольку разговор велся на шведском. Я обернулась к нему за поддержкой. Но вместо того чтобы заявить, что я не имею склонности лгать, он прошипел мне: — Ради бога, замолчи ты наконец со своим лосем! И желание сражаться покинуло меня. Торжествуя победу, Хокан успокаивающим жестом положил мне руку на плечо и пообещал, что сводит меня в лес, чтобы показать настоящего, живого лося. А мне хотелось спросить, почему он так гадко себя ведет. Он одержал грязную победу, но ошибался, если думал, что сможет выжить меня с моей земли. Подлость не поможет ему заполучить ферму. В тот вечер мне было грустно. Грустно оттого, что посещение пикника не увенчалось успехом, что у меня не появились телефонные номера новых друзей, которым я могла бы позвонить, и что я не получила ни единого приглашения на кофе. Мне хотелось только одного — поскорее уйти оттуда, и я уже собиралась сказать об этом Крису, когда вдруг заметила приближающуюся к нам молодую женщину. Она шла со стороны фермы Хокана, одетая небрежно и даже мешковато. Вне всякого сомнения, она была одной из самых красивых женщин, которых я когда-либо видела, ничем не уступавшая моделям с обложек глянцевых журналов, рекламирующих духи или одежду от знаменитых кутюрье. Увидев, что она направляется к нам, я моментально позабыла о Хокане. Тут мне пришло в голову, что я слишком уж откровенно ее разглядываю и что было бы неплохо проявлять свой интерес не столь явно. Но, оглядевшись исподтишка, я заметила, что гости тоже во все глаза смотрят на нее, мужчины и женщины без исключения, словно она была гвоздем программы на сегодняшний вечер. Мне вдруг стало не по себе, как если бы я принимала участие в чем-то непристойном. Нет, все вели себя в рамках приличий, но в головах присутствующих роились мысли, которых там быть не должно. Девушка была совсем еще молоденькая, на пороге взросления — ей только-только исполнилось шестнадцать, как я узнала впоследствии. Ты будешь прав, если предположишь, что все гости на вечеринке были белыми. Но девушка-то оказалась чернокожей, и мне стало любопытно, с кем она заговорит, но она лишь прошла сквозь толпу, не обменявшись ни с кем и словом и даже не остановившись, чтобы пригубить напиток или что-нибудь съесть. Она целеустремленно направлялась к реке. На деревянном понтоне она начала раздеваться, расстегнув «молнию» и сбросив на доски свитер с капюшоном. За ним последовали теплые брюки от тренировочного костюма и сандалии-шлепанцы. Сбросив эту мешковатую одежду, она осталась в одном купальнике бикини, более подходящем для ловли жемчуга в южных морях, чем для купания в ледяной воде Элк-ривер, Лосиной реки. Стоя спиной к нам, она грациозно нырнула и исчезла в пене пузырьков. Вынырнув в нескольких метрах от причала, она поплыла прочь — или полностью игнорируя взгляды собравшихся, или, наоборот, вполне осознавая их. Хокан даже не пытался скрыть свою ярость. Его реакция испугала меня. Рука его по-прежнему лежала у меня на плече. Мышцы его напряглись. Он быстро убрал руку, поскольку она выдавала его истинные чувства, и сунул сжатые кулаки в карманы. Я поинтересовалась, кто такая эта молодая женщина, и Хокан ответил, что ее зовут Миа. — Она — моя дочь. Миа рассекала воду, выбрасывая руки из воды и глядя на нас. Вот взгляд ее остановился на Хокане и мне. Он был настолько выразительным, что мне вдруг захотелось окликнуть ее и объяснить, что я — не с ним, что я — не друг ему. Я была здесь сама по себе — как и она. Пока я летела в Лондон, мне вдруг пришло в голову, что ты можешь решить, будто у меня есть предрассудки насчет приемных детей. Это неправда. Однако Хокан и Миа не походили на любящих отца и дочь. Я — не расистка, можешь мне поверить, и столь гадкие мысли мне не свойственны. Просто сердце подсказывало, что здесь что-то не так. Почему-то я не могла представить, что их связывают родственные отношения, что они живут в одном доме, едят за одним столом, что он утешает ее в трудную минуту, а она обращается к нему советом. Должна признаться, впрочем, что это открытие заставило меня по-новому взглянуть на Хокана. Поначалу я сочла его примитивным и ограниченным ксенофобом^[3]. Но я ошиблась. Оказывается, он был далеко не так прост. Очевидно, он считал истинными шведами не только обладателей светлых волос и голубых глаз. В этом вопросе он явно руководствовался своей благосклонностью. По мнению Хокана, я отказалась от своей национальности, когда уехала из страны и обрела покровителя в лице мужа-англичанина. А Миа натурализовалась потому, что истинной шведкой ее признал Хокан. Право собственности для этого человека означало все. Но шестое чувство подсказывало мне даже тогда, при первой нашей встрече, что ей грозит смертельная опасность. * * *

Почему-то молодая женщина, купающаяся в реке в летний день, никак не желала ассоциироваться у меня с опасностью. В моем представлении, во всяком случае. Поэтому я счел своим долгом осведомиться: — И какой же опасности она подвергалась? Вопрос мой явно вызвал у матери раздражение. Наверное, ты меня невнимательно слушал. Я же сказала тебя, что на Мию смотрели с неприкрытым вожделением. Наверное, такие вещи никогда не приходили тебе в голову, но это очень опасно, когда тебя хотят столь яростно, что не могут думать больше ни о чем, и от этого внутреннее возбуждение лишь нарастает. Ничего более опасного в этом смысле попросту не существует. Ты сомневаешься? Тогда подумай о том, как вела себя Миа. Она вышла из воды, стараясь ни с кем не встречаться взглядом, хотя прекрасно знала, что за ней наблюдают. Это неестественная реакция. Она оделась, даже не подумав вытереться полотенцем, так что по всей ее одежде расплылись мокрые пятна, а потом зашагала обратно, прямо через толпу, высоко подняв голову, — не прикоснувшись ни к еде, ни к питью, не сказав никому ни слова, и вернулась в дом. Только не говори мне, что это ничего не значит. Почему я в этом уверена? Потому что неделей позже я вновь увидела ее, когда возилась в огороде. Не знаю, где в тот день был Крис. Его любовь к ферме проявляется какими-то вспышками. Иногда он готов работать с утра до поздней ночи, а иногда пропадает неизвестно где по многу часов. Словом, его не было рядом, когда я услыхала какой-то шум и подняла голову. По дороге на велосипеде неслась Миа. Она виляла из стороны в сторону, ноги ее срывались с педалей, но при этом она набрала сумасшедшую скорость, словно за ней черти гнались. Когда она проезжала мимо наших ворот, я заметила выражение ее лица. Она плакала. Я выронила лопату и побежала к дороге, боясь, что она упадет и разобьется. Одному Богу известно, как она сумела сохранить равновесие, когда резко повернула налево и скрылась из виду. Я не могла вновь вернуться к работе, словно ничего не случилось, поэтому поспешила к амбару, вывела оттуда велосипед и пустилась в погоню. Я решила, что девушка направляется в город по заброшенной тропинке, тянувшейся вдоль берега Лосиной реки вниз, до самого Фалькенберга. Жаль, что ты так и не побывал у нас, потому что сейчас не самое подходящее время для того, чтобы описывать тебе красоты Фалькенберга, милого прибрежного городка. Меня куда больше занимает душевное состояние Мии, и я пытаюсь выяснить, в чем состоит опасность, вместо того чтобы восторгаться старомодными деревянными домиками, выкрашенными в светло-желтый цвет, и старинными каменными мостами. Ограничусь тем, что скажу: перед тем как впасть в море, устье реки расширяется, и на его берегах выстраиваются самые престижные отели, рестораны и магазины городка. Именно здесь Миа слезла с велосипеда и зашагала по аккуратному и безупречно ухоженному городскому саду, погруженная в невеселые мысли. Я вышла вслед за нею на главную набережную, где решила устроить якобы случайную встречу с девушкой. Мое внезапное появление в сочетании с грязной рабочей одеждой, в которой я возилась в огороде, вряд ли могло произвести благоприятный эффект. Я не рассчитывала на что-то иное, кроме вежливого «здравствуйте» со стороны Мии. Что ж, так тому и быть: я удостоверюсь, что с ней все в порядке, и вернусь домой. Помню, на ней были ярко-розовые сандалии-шлепанцы. Она выглядела такой славной и симпатичной, что мне просто не верилось, что всего несколько минут назад она плакала. Увидев меня, девушка остановилась. Она помнила, как меня зовут, и знала, что я приехала из Лондона. Должно быть, Хокан рассказал ей обо мне. Некоторые дети неизменно принимают точку зрения своих родителей, но только не Миа: в ее отношении ко мне не чувствовалось враждебности. Приободрившись, я пригласила ее на чашку кофе в кафе «Ритц» на набережной. Несмотря на свое громкое название, цены в нем были вполне умеренными, и мы могли спокойно поговорить в уютной задней комнате. К моему удивлению, она согласилась. Кафе работало по принципу самообслуживания, и я выбрала кусочек торта «Принцесса», где под тонкой корочкой зеленого марципана скрывался толстый слой сливок. Я взяла две вилки, чтобы мы могли съесть его вместе, кофейник и диетическую колу для Мии. Только у кассы я сообразила, что, в спешке убегая из огорода, не взяла с собой денег, и пришлось спросить у женщины-кассира, не могу ли я заплатить в другой раз. Владелица кафе резонно заметила, что не знает, кто я такая, и Мии пришлось поручиться за меня. Она была дочерью Хокана, ее слово имело вес, и женщина взмахом руки пропустила нас с нашими тортом, кофе и колой, взятыми в кредит. Извиняющимся тоном я пообещала обязательно прийти сюда сегодня же вечером, чтобы расплатиться и не оставлять за собой долгов, особенно если учесть, что и в Швецию-то мы переехали с твердым намерением больше никогда и никому не быть должными. За тортом я говорила без умолку. Миа с воодушевлением выслушала рассказ о моих приключениях, но о своей жизни в Швеции говорила очень сдержанно. Это показалось мне довольно необычным; как правило, подростки предпочитают говорить только и исключительно о себе. Не заметила я в девушке и безрассудной самоуверенности, несмотря на ее потрясающую красоту. Уже под конец разговора она поинтересовалась, успела ли я познакомиться со всеми нашими соседями, включая Ульфа, отшельника. О последнем я даже не слышала. Миа пояснила, что раньше он был фермером, но потом забросил сельское хозяйство и совершенно перестал выходить из дома. Его землями распоряжался Хокан. Раз в неделю он привозил Ульфу все необходимое. После этого она попрощалась и встала из-за стола, любезно поблагодарив за торт и колу. Когда Миа выходила из комнаты, я заметила, что женщина за прилавком наблюдает за нами, прижав к уху телефонную трубку. Почему-то я нисколько не сомневалась, что она разговаривает с Хоканом, рассказывает о том, что я только что пила кофе в обществе его дочери. По глазам человека всегда можно угадать, говорит он о вас или нет. * * *

Я переспросил: — Так уж и всегда? Мать решительно ответила: — Да. Подобно автомобилю, мчащемуся на огромной скорости, который налетел на кочку, всего на миг потеряв колесами сцепление с дорогой, она без дальнейших предисловий вернулась к своему рассказу. Последние слова Мии не выходили у меня из головы, и я вдруг поняла, что это очень странный способ закончить разговор. Упоминание об отшельнике наверняка стало завуалированным советом непременно повидаться с ним. Чем больше я раздумывала над этим, тем сильнее убеждалась, что таково было намерение Мии. Я не собиралась терять времени и решила ехать к нему немедленно! Поэтому, вместо того чтобы вернуться домой, я покатила на велосипеде мимо своей фермы и фермы Хокана, высматривая дом отшельника. Наконец я заметила старую постройку, стоявшую прямо посреди поля, словно отбившееся от стада животное. Глядя на то, какая она заброшенная и полуразвалившаяся, трудно было поверить, что там кто-то живет. Подъездная дорожка разительно отличалась от той, что вела к дому Хокана. Между камней пробивались сорняки высотой до пояса, а с обеих сторон на нее наступали поля, так что узкая тропинка была еле видна. Тут и там валялось проржавевшее сельскохозяйственное оборудование, придавая ферме унылый и жуткий вид. Чуть в стороне торчал фундамент недавно снесенного амбара. Я слезла с велосипеда, на каждом шагу говоря себе, что не стану оглядываться, чтобы проверить, не наблюдает ли за мной Хокан. Уже подойдя к самому порогу, я все-таки не выдержала и обернулась. Он был тут как тут: его трактор черным пятном маячил на горизонте на фоне серого неба. Хотя с такого расстояния я не могла разглядеть его лица, но ничуть не сомневалась, что это именно Хокан — деспот-повелитель, восседающий на своем троне-тракторе. Мне вдруг захотелось развернуться и бежать отсюда, и я ужасно разозлилась, что по его вине чувствую себя такой трусихой. Стараясь не поддаться страху, я постучала в дверь отшельника, не зная, чего ожидать, и подсознательно рассчитывая увидеть мрачный интерьер с паутиной в углах и застрявшими в ней дохлыми мухами. И поэтому зрелище кроткого высоченного мужчины, возникшего на пороге, за спиной которого виднелся уютный коридор, стало для меня неожиданным. Его звали Ульф Лунд. Он обладал силой и телосложением Хокана, но во всем его облике сквозила негромкая печаль, а голос звучал так тихо, что приходилось напрягать слух, чтобы расслышать его. Я представилась, пояснив, что совсем недавно переехала сюда и надеюсь, что мы станем друзьями. К моему удивлению, он пригласил меня войти. Проходя через кухню, я обратила внимание на то, что электрическому свету Ульф Лунд, похоже, предпочитает свечи. Во всем доме царила атмосфера какой-то церковной торжественности. Он предложил мне кофе и, достав из морозилки булочку с корицей, положил ее в духовку, извинившись за то, что придется немного обождать, пока она разморозится. Похоже, он не испытывал ни малейшей неловкости, в молчании сидя напротив меня и ожидая, пока одинокая булочка в духовом шкафу разогреется. Набравшись храбрости, я спросила, не женат ли он, прекрасно понимая, что Ульф живет один. Отшельник ответил, что его жена умерла, хотя и не пояснил, как и от чего. Он даже не пожелал сказать, как ее звали, вместо этого предложив мне самый крепкий кофе из всех, что я когда-либо пробовала. Кофе оказался настолько горек, что пришлось подсластить его. Коричневый сахар в банке затвердел до состояния камня. Отскребая крошки ложечкой, я поняла, что гостей здесь не бывает. Вскоре Ульф вежливо протянул мне булочку на тарелке, и я рассыпалась в благодарностях, хотя сердцевина ее так и не оттаяла до конца, и с улыбкой проглотила комок холодного и щедро сдобренного специями теста. Уже перед самым уходом, сидя в коридоре, надевая туфли и глядя по сторонам, я вдруг подметила две странности. Здесь не было троллей. Совсем. Ни единой фигурки из тех, что вырезает Хокан. Вместо этого на стенах висели цитаты из Библии в рамочках. Они были вышиты на полосках материи, каждую из которых украшали библейские же сцены, фараоны и пророки. Был среди них и райский сад, исполненный цветными нитками, и расступившееся Красное море, тоже цветное, и горящий терновник, и тому подобное. Я поинтересовалась, сам ли он занимается рукоделием. Но Ульф лишь покачал головой: вышивкой когда-то занималась его жена. Пожалуй, таких рамочек было не меньше сотни, они занимали все пространство стены, от пола до потолка, включая вот этот… * * *

Мать вытащила из сумки скатанный в трубочку лоскут материи, перевязанный грубой бечевкой, и развернула передо мной, показывая текст, вышитый черными нитками. Края лоскута обуглились и почернели, а некоторые слова были повреждены огнем. Он обгорел, потому что всего несколько дней назад Крис швырнул его в печку, заорав на меня, что это ничего не значит, и… — Пусть он сгорит к чертовой матери! В ответ я схватила щипцы и выдернула из пламени полуобгоревший лоскут. Крис бросился ко мне, намереваясь отнять его, так что пришлось отступить в гостиную, размахивая перед ним горящим куском материи, словно отгоняя нападающего волка. Тогда он впервые назвал меня сумасшедшей. Хотя я уверена, что за глаза он уже давно называет меня так. Но ведь нет ничего безумного в том, чтобы спасти из огня горящую улику, особенно когда она доказывает, что здешняя община прогнила изнутри, и поэтому я не позволила ей «сгореть к чертовой матери». * * *

Дата добавления: 2015-06-04