Annotation 20 страница. Мать сунула в нее руку и вынула оттуда маленькое зеркальце, показав мне мое же отражение, словно оно и было первой уликой

Мать сунула в нее руку и вынула оттуда маленькое зеркальце, показав мне мое же отражение, словно оно и было первой уликой. Я выглядел усталым, но мать нашла этому другое объяснение. Я же вижу, ты меня боишься. Твое лицо знакомо мне куда лучше собственного, и, если ты склонен считать мои слова глупым и сентиментальным преувеличением, вспомни, сколько раз я утирала тебе слезы или смотрела, как ты улыбаешься. Даниэль, за все эти годы ты никогда не смотрел на меня так, как сейчас… Взгляни и убедись! Но я не должна расстраиваться. В этом нет твоей вины. Против меня сфабриковали обвинения, но не в том, что я совершила преступление, а в том, что сошла с ума. Инстинкт подсказывает тебе, что ты обязан встать на сторону отца. Нет смысла отрицать очевидное, мы должны быть честны друг с другом. Я уже несколько раз подмечала, как ты с испугом смотришь на меня. Мои враги утверждают, что я представляю опасность для себя и окружающих, даже для тебя, сын мой. Это доказывает, насколько они беспринципны и нечистоплотны, если готовы злонамеренно разрушить самые дорогие отношения в моей жизни, готовы пойти на все, чтобы остановить меня. Позволь мне мимоходом напомнить тебе, что обвинения в умственной неполноценности — испытанный и проверенный временем способ, позволяющий заткнуть рот женщине и дискредитировать ее, если она осмеливается бороться с насилием и издевательствами и восстает против признанных авторитетов. Вместе с тем, я понимаю, что мой внешний вид внушает тревогу. Руки у меня неухожены, одежда обтрепалась, ногти обломаны, а изо рта дурно пахнет. Всю жизнь я стремилась выглядеть презентабельно, а сегодня в аэропорту ты окинул меня взглядом с ног до головы и подумал: «Она больна!» Неправда. Я мыслю так ясно, как никогда раньше. Временами мой голос может показаться тебе необычным. Ты даже можешь решить, что я сама на себя не похожа. Но ты не можешь ожидать, что я буду говорить с привычной беззаботностью, ведь если мне не удастся убедить тебя, последствия могут оказаться катастрофическими. Не вправе ты и требовать, чтобы я сразу же перешла к самым шокирующим обстоятельствам и в двух словах рассказала о том, что происходит. Если я попытаюсь хотя бы вкратце обрисовать тебе общую картину, ты ничего не поймешь и лишь окончательно запутаешься. Ты начнешь качать головой и выразительно закатывать глаза. Так что одним резюме обойтись не удастся. Услышав слова «убийство» и «преступный сговор», ты мне не поверишь. Вместо этого я намерена изложить тебе все детали, одну за другой. Ты должен сам увидеть, как из отдельных кусочков складывается мозаика. Не имея перед собой цельной картины, ты наверняка сочтешь меня помешанной. Не спорь, так и будет. Ты отвезешь меня в какую-нибудь психиатрическую лечебницу в каком-нибудь Богом забытом уголке Лондона и сообщишь врачам, что у меня не все дома. И тогда, словно я — преступница, которая совершила ужасные вещи, они посадят меня под замок и будут держать там до тех пор, пока отчаянное желание вырваться на свободу не заставит меня согласиться с тем, что все, что я собираюсь рассказать тебе сейчас, — ложь. Помня о власти, которую ты имеешь надо мной, я должна бояться тебя. Посмотри на меня, Даниэль, посмотри! Мне действительно страшно. * * *

Она говорила и говорила, торопясь и захлебываясь словами. Мысли и образы, теснившиеся у матери в голове, хлынули наружу бурным потоком, быстрым и стремительным, но по-прежнему управляемым. Мама оказалась права: она была сама на себя не похожа, и голос ее звучал на повышенных нотах, резкий и непривычный, но по-прежнему завораживающий и убедительный. Казалось, она обвиняет, выносит приговор и поверяет мне свои самые сокровенные тайны одновременно. В аэропорту и по пути домой мать разговаривала со мной совершенно по-другому. А вот такой я никогда прежде ее не видел — энергия буквально переполняла ее, и она задыхалась от избытка чувств. Это был не рассказ, а театральное представление. Неужели мать действительно боится меня? Во всяком случае, руки ее и впрямь дрожали, когда она положила зеркальце на стол, а не обратно в сумочку. Очевидно, это был знак, что она будет вынимать ее содержимое вещь за вещью. Признаюсь откровенно, если раньше я просто не успел испугаться, то теперь мне стало страшно. Пожалуй, в глубине души я все-таки надеялся, что вся эта история разрешится как-нибудь сама собой, в этой самой комнате, и нам не придется впутывать в нее ни врачей, ни детективов — наступит благополучный конец, произойдет мягкая посадка, и жизнь наша легко и просто вернется в прежнее русло. Однако же в поведении матери сквозило такое возбуждение, что мне стало понятно: либо она и в самом деле очень больна, либо же в Швеции действительно произошло нечто ужасное, с чем она не смогла справиться в одиночку. Очень многое зависит от того, поверишь ли ты мне, и я понимаю, что эта ноша может оказаться для тебя непосильной. Признаюсь, учитывая, сколь высоки ставки, соблазн злоупотребить нашими отношениями и сыграть на твоих чувствах очень велик. Но я постараюсь не поддаться ему, потому что мой рассказ должен твердо стоять на собственных ногах, опираясь на непреложные факты, а не на твою любовь ко мне. Вот почему ты должен видеть во мне не свою мать, а Тильду, обвинителя… Не расстраивайся! Постарайся сохранить объективность. Именно в этом сегодня и заключается твой сыновний долг. Вскоре ты начнешь спрашивать себя, как мог Крис, добрый и мягкий мужчина, который был тебе таким славным отцом, оказаться в центре столь серьезных обвинений? Подумай вот о чем. Он слаб духом, и этим могут воспользоваться другие, чтобы манипулировать им. Он предпочитает компромисс конфликту. Он легко сдается и отступает. Ему можно силой навязать чужое мнение. И, подобно всем нам, у него есть свои побудительные мотивы и стремления. Я полагаю, что есть человек, который ввел его в заблуждение и манипулировал его сознанием. И этот человек — злодей и преступник. * * *

Мой отец мог распознать любое растение и цветок, он никогда не повышал голоса, ему нравилось бродить по лесу, и мне нелегко было представить его виновным в совершении тяжких преступлений. Мать совершенно точно уловила мои колебания и отреагировала на них с потрясающей восприимчивостью. Тебе не нравится это слово? Злодей. Оно кажется тебе фальшивым и ненастоящим? Но ведь злодеи существуют на самом деле. Они живут среди нас. Их можно встретить на любой улице, в любой общине, в любом доме — и на любой ферме. Кто такой злодей? Это человек, который не остановится ни перед чем в погоне за своими желаниями. И я не могу найти более подходящего слова для описания того человека, которого имею в виду. В этой сумочке лежат улики, которые я собрала этим летом. На самом деле их больше, но это все, что мне удалось в такой спешке тайком вывезти из Швеции. Пожалуй, будет лучше, если мы рассмотрим каждую в хронологическом порядке, а начнем вот с этой… * * *

Из переднего кармашка сумочки мать достала органайзер с переплетом из черной кожи. Такие были в моде лет двадцать назад. В нем оказались какие-то бумаги, фотографии и вырезки из газет. Поначалу я намеревалась лишь записывать в него свои мысли, но со временем он превратился в самую важную покупку, которую я совершила. Если ты перелистаешь его, то обратишь внимание, что по мере того, как шли месяцы, я стала делать в нем все больше и больше записей. Взгляни на страницы в апреле, когда я только приехала на ферму. Ты увидишь там лишь отрывочные и редкие заметки. И сравни их с июлем, когда я исписала их все, до последней строчки. Эта книга помогла мне разобраться в том, что происходит вокруг. Она стала моим спутником и напарником в расследовании. Что бы там ни говорили другие, здесь изложены факты, собранные или в момент совершения событий, или несколькими часами позже. Если существует возможность проанализировать старение чернил, то криминалистическая экспертиза подтвердит мою правоту. Время от времени я буду останавливаться, чтобы свериться со своими записями во избежание ошибок. В моем рассказе нет места художественному вымыслу. Если я не смогу вспомнить каких-либо подробностей и их не окажется в органайзере, я не стану заполнять пробелы выдумками. Ты должен поверить в то, что каждое слово из сказанного мною — правда. Даже безобидное украшательство недопустимо. Например, я не стану уверять тебя, будто в кронах деревьев распевали птицы, если не буду уверена в этом. Если ты заподозришь, что я приукрашиваю действительность, а не излагаю голые факты, то моя убедительность и способность вызывать доверие пострадают. И наконец, позволь мне добавить: я бы отдала все, что угодно, ради того, чтобы события последних месяцев оказались исключительно плодом моего воображения. Боже мой, я бы с радостью приняла подобное объяснение! Ужасы пребывания в сумасшедшем доме и унижение от клейма «выдумщица» показались бы мне сущими пустяками по сравнению с теми преступлениями, о которых я расскажу тебе сейчас. * * *

До сих пор мы оба стояли, а сумочка лежала на столе. Мать жестом предложила мне присесть, показывая тем самым, что рассказ займет некоторое время. Я повиновался и опустился на стул напротив нее. Сумочка осталась лежать между нами, словно ставка в игре в покер. Мать всматривалась в свой дневник, явно решая, с чего начать. А я вдруг вспомнил, как она часто читала мне перед сном, и контраст между умиротворенным покоем тех детских воспоминаний и тревогой, которую я испытывал сейчас, поверг меня в уныние. Может показаться, что мне недоставало любопытства или мужества, но я готов был умолять ее не начинать своего повествования. В последний раз мы виделись с тобой на прощальной вечеринке в день отъезда, 15 апреля. Мы обнялись у старого белого фургона, в котором были сложены все наши пожитки. Это был один из дней, когда все пребывают в приподнятом настроении, — счастливый день, по-настоящему счастливый, один из самых лучших в моей жизни, честное слово. Но теперь я начала сомневаться в этом. Оглядываясь назад, Крис утверждает, что, уезжая в Швецию, я гналась за недостижимой мечтой, и в моем сознании образовалась пропасть между ожиданиями и реальностью, которая становилась все глубже по мере того, как шли месяцы. Он говорит, что разочарование заставило меня поверить в то, что вместо рая мы оказались в аду, где царят порок и безнравственность. Как у него все просто получается, правда? Потому что его слова — ложь, изощренная и умелая, потому что в его смехе я лучше, чем кто-либо еще, видела трудности, которые ждали нас впереди. Кое-чего ты еще не знаешь, Даниэль. Мы разорены. У нашей семьи не осталось денег. Совсем. Тебе известно, что во время кризиса мы столкнулись с некоторыми трудностями. На самом деле все было куда хуже, чем мы делали вид. Мы разорились, но вынуждены были обманывать тебя, потому что растерялись и не знали, что предпринять, но при этом не хотели, чтобы нас жалели и предлагали деньги. Позволь мне быть честной с тобой до конца, сегодня наступил день неприятных откровений: мне было стыдно. И стыдно до сих пор. * * *

От таких известий я испытал смешанные чувства: стыд, печаль и шок. Но самым главным было недоверие. Я ничего не знал. И даже ни о чем не подозревал. Как могло случиться, что я оказался настолько слеп? Я уже собрался обрушить на мать град вопросов, но она почувствовала, что я намерен прервать ее, и ласково накрыла мою руку своей, чтобы остановить меня. Позволь мне закончить. Пожалуйста. Все, что захочешь, ты скажешь мне немного погодя. Бухгалтерией всегда занималась только я. Благодаря мне тридцать лет наш корабль держался на плаву. Мы справлялись. Ведь садоводческий магазин никогда не приносил особых доходов. Но мы никогда не гнались за большими деньгами. Мы просто держали голову над водой и любили свою работу. Если пару лет нам не удавалось съездить в отпуск за границу, мы отправлялись отдохнуть на местный пляж. Мы всегда сводили концы с концами. Долгов у нас было немного, накладные расходы никогда не были значительными, и мы хорошо делали свое дело. Клиенты сохраняли нам верность. Они продолжали ходить к нам даже тогда, когда за городом открылись дешевые садоводческие центры, и мы выстояли и остались на плаву. Ты уже не жил с нами, когда на нашем пороге очутилось письмо от торговца недвижимостью. Из него мы узнали настоящую стоимость нашего крошечного садоводческого магазинчика. Это было невероятно. Я и мечтать не могла о таком благополучии. Всю жизнь мы вкалывали как проклятые, выращивали цветы и получали весьма скромный доход, но оказалось, что земля у нас под ногами, на которую мы не обращали ни малейшего внимания, настолько выросла в цене, что стоила больше того, что мы сумели заработать за всю жизнь. Впервые нас с Крисом буквально опьянила мысль о больших деньгах. Мы приглашали тебя на ужин в самые модные рестораны. Мы ликовали, как дети. Но вместо того, чтобы просто продать участок, я решила одолжить в банке несколько сотен тысяч фунтов под залог нашей земли. Все говорили, что я поступаю здраво и разумно. К чему цепляться за деньги? Недвижимость походила на волшебную палочку: безо всяких усилий с нашей стороны она приносила прибыль. Забросив свой садоводческий центр и поручив наемным сотрудникам спустя рукава выполнять работу, в которую сами вкладывали душу, мы приобрели несколько квартир, чтобы сдавать их внаем. На первый взгляд, мы с Крисом приняли совместное решение, но ты же знаешь своего отца — цифры его не интересуют. Он предпочел передоверить все дело мне. Я искала квартиры. Я сделала окончательный выбор. Уже через полгода нам принадлежали пять квартир, но мы рассчитывали увеличить их число до десяти. Откровенно говоря, эту цифру я взяла с потолка, только потому, что десять казалось мне лучше девяти. Мы начали использовать выражения вроде «наш портфель недвижимости». Теперь я заливаюсь краской стыда, когда вспоминаю об этом. Мы говорили об этих квартирах так, словно построили их собственными руками. Мы восторженно удивлялись тому, как их стоимость возрастала на семь, восемь, девять процентов в год. В свое оправдание скажу, что обыкновенная жадность была здесь ни при чем. Я планировала, что мы отойдем от дел. Управлять садоводческим магазином — нелегкое занятие. Мы не могли заниматься им бесконечно. Мы не были даже уверены в том, что выдержим еще хотя бы год. У нас не было сбережений. У нас не было пенсии. И продажа земли под залог стала для нас выходом из положения, способом разом покончить со всеми проблемами. Сейчас меня называют сумасшедшей, но это случилось еще пять лет назад. Во всяком случае, я поддалась безумному порыву. Это единственное объяснение, которое приходит мне в голову. Я сошла с ума. Я с головой ударилась в бизнес, о котором ровным счетом ничего не знала, забросив источник существования, в котором разбиралась досконально. А когда разразился кризис, наш банк оказался на грани банкротства. То самое учреждение, которое настойчиво уговаривало нас занять у него деньги и вложить их в недвижимость, теперь смотрело на нас, как на своих злейших врагов! Они хотели получить свои деньги обратно еще быстрее, чем одолжили их нам. Нам пришлось продать всё, все пять квартир. Ты знал об этом, но до сих пор не представляешь, какие убытки мы понесли на каждой. Мы внесли депозит в долевое строительство, но, поскольку завершить покупку не смогли, деньги оказались потеряны. Полностью, до последнего пенни! Мы были прижаты к стене. Мы продали дом и садоводческий магазин. Но при этом делали вид, внушая всем, а не только тебе, что это — лишь часть нового, грандиозного плана. Свой выход на пенсию мы ускорили под предлогом того, что смертельно устали от бесконечной тяжелой работы. Это была ложь. У нас просто не было иного выхода. На те немногие деньги, что у нас еще оставались, мы купили ферму в Швеции. Вот почему она находится в Богом забытом углу страны и пребывает в полуразрушенном состоянии. Тебе же мы представили дело так, будто искали и наконец нашли свою идиллию. Да, это и в самом деле было так, но также верно и то, что приобрели мы ее почти даром, поскольку стоила она дешевле гаража в Лондоне. Но, несмотря на всю ее дешевизну, после переезда, с учетом всех расходов на него, у нас осталось всего девять тысяч фунтов. Назови эту цифру любому финансовому консультанту, и он категорически заявит тебе, что у нас ничего не выйдет: нас двое, по четыре с половиной тысячи фунтов на каждого, а ведь нам уже за шестьдесят — хотя мы сможем прожить еще лет тридцать. Нам неоткуда было ожидать помощи и поддержки. Мы вверили свое будущее отдаленной ферме в медвежьем углу в стране, которую я покинула пятьдесят лет назад. Не имея денег, жить в Лондоне невозможно и невыносимо. Садясь в автобус, будь готов заплатить два фунта. Буханка хлеба на рынке стоит пять. На своей ферме мы собирались переписать правила современного образа жизни и обрести счастье без кредитных карточек и наличных. Мы будем ездить на велосипедах, а бензин сэкономим для экстренных случаев. Отпадет необходимость уезжать куда-либо в отпуск. Зачем отдыхать еще где-то, когда ты живешь в красивейшем уголке мира? Летом мы могли купаться в речке, а зимой — кататься на лыжах, причем совершенно бесплатно. Мы вновь соединимся с природой, станем выращивать продукты для собственного потребления, разведем огород и фруктовый сад, будем собирать в лесу грибы и ягоды, которые в любом гастрономе стоят баснословных денег. Мы с твоим отцом вновь начали бы заниматься тем, что делали всю жизнь, ради чего появились на этой земле, — сажать и выращивать цветы. Несмотря на то, как это выглядит со стороны, я вовсе не чувствовала себя несчастной, когда строила эти планы. Подобная перспектива отнюдь не страшила меня. Мы рассчитывали вернуться к простому и незатейливому существованию вовсе не из каких-либо ханжеских или добродетельных побуждений: дескать, аскеза полезна для души. Жить по средствам, считали мы, — вот единственный способ обрести подлинную независимость. Мы уже видели себя паломниками, отправившимися на поиски новой жизни и убегающими от гнета долговой ямы. На борту корабля, плывущего в Швецию, мы с Крисом весь вечер провели на палубе, сидя в креслах с термосом чая на коленях, укутав ноги пледами и глядя на звезды. Мы разрабатывали стратегию ведения домашнего хозяйства так, словно это была военная операция, поскольку поклялись друг другу больше никогда не одалживать денег, чтобы не получать впредь ни единого письма из банка с угрозами в свой адрес и не испытывать гнетущего чувства беспомощности, глядя на растущую пачку счетов. Никогда, никогда! * * *

Я встал, чтобы собраться с мыслями и заставить мать сделать перерыв. Подойдя к окну, я уперся лбом в стекло. А ведь я был совершенно уверен в том, что родители способны обеспечить себе безбедное существование на пенсии. Как-никак, они продали пять квартир, свой дом и садоводческий магазин. Да, действительно, кризис больно ударил по стоимости их недвижимости, но принятое ими решение никогда не казалось мне вынужденным. Они улыбались и шутили, как всегда. Оказывается, все это было сплошным притворством, в которое я поверил как маленький. Свое решение они представили мне как часть грандиозного плана. По их словам, переезд в Швецию был обусловлен необходимостью изменить образ жизни, а не борьбой за существование. И я уверовал в то, что они безбедно живут себе на ферме, выращивая продукты на пропитание, причем по собственному выбору, а не в силу жесточайшей необходимости. Самое же унизительное заключалось в том, что я подумывал просить их о займе, будучи уверенным в том, что сумма в пару тысяч фунтов для них — сущие пустяки. Мысль о том, что я попросил бы у них денег, не подозревая, какие душевные страдания у них вызываю, повергла меня в содрогание. Будь я богат, то предложил бы сейчас все свои деньги матери, до последнего пенни, и попросил бы прощения. Но предложить мне было нечего. Я даже спросил себя, а не потому ли так беззаботно относился к собственному безденежью, что был уверен: мои близкие, родители и Марк, — состоятельные люди. Мать присоединилась ко мне у окна, ошибочно истолковав мою реакцию. — В данный момент деньги — наименьшая из наших забот. Это было верно только отчасти. Моя семья попала в финансовый кризис, но мать хотела поговорить со мной отнюдь не об этом, ведь не из-за этого же она села в самолет сегодня утром. И тут мне пришло в голову, что если я ничего не знал о состоянии их финансов, то о чем еще я даже не подозреваю? Всего несколько минут назад я отказался верить словам матери, сказанным о моем отце. Очевидно, напрасно. У меня не было доказательств того, что мама говорит правду, зато я получил прекрасную возможность убедиться в том, что совершенно не могу доверять собственной проницательности и интуиции. Следовало признать, что эта задача мне не по плечу, и я уже совсем было решил обратиться за помощью, но придержал язык, вознамерившись во что бы то ни стало доказать, что мама не ошиблась, обратившись ко мне в трудную минуту. Поскольку я не имел никакого права сердиться — в конце концов, сам я обманывал их на протяжении многих лет, — то попытался обуздать свой гнев и спросил как можно мягче: — И когда вы собирались рассказать мне обо всем? Когда ты приедешь к нам на ферму. Мы боялись, что, начав обсуждать стратегию натурального хозяйства еще в Лондоне, ты мог бы счесть наши планы невыполнимыми и прожектерскими. А вот когда ты побывал бы на ферме, то увидел бы наш огород и попробовал бы овощи и фрукты, которые ничего нам не стоили. Мы бы прогулялись меж фруктовых деревьев. Ты сам набрал бы корзинку грибов и ягод, что растут на воле в лесу. Ты своими глазами увидел бы, что наша кладовая полна домашнего варенья и самодельной консервации. Твой отец наловил бы в реке лососей, и мы устроили бы пиршество, достойное королей, набив животы самыми изысканными яствами в мире, и притом бесплатно. И тогда нехватка денег показалась бы тебе ничего не значащим обстоятельством. Зато мы стали бы богачами совсем в другом. Отсутствие средств ничем бы не угрожало нашему новому благополучию. Но, как говорят, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Вот почему мы втайне только обрадовались, когда ты отложил свой приезд; это давало нам время подготовиться как следует, отремонтировать ферму и показать тебе, что с нами все будет в порядке и что беспокоиться не о чем. * * *

Мой первый приезд на ферму должен был стать пиршеством натуральных первосортных продуктов и столь же первосортного обмана — их и моего. Неудивительно, что родители не стали разбираться в туманных причинах, из-за которых я перенес свой визит. Это оказалось им на руку, давая время подготовиться получше, поскольку мы все втроем собирались признаться во лжи. Настойчивые уверения матери в том, что мне совершенно не о чем беспокоиться, лишний раз доказывали, каким никчемным созданием они меня считали. Но ее отношение ко мне изменилось. Она больше не оберегала меня от жизненных невзгод. Готов я к этому или нет, но сегодня она безжалостно изложит мне все нелицеприятные подробности. Из своей сумочки она вытащила мятую карту Швеции и развернула ее на столе. Как получилось, что мы поселились именно в этом районе Швеции — районе, совершенно мне неизвестном, в котором у меня нет ни родственников, ни друзей и в котором я никогда прежде не бывала? Ферма наша, кстати, расположена вот здесь… Мы с Крисом рассматривали многочисленные варианты, в основном далеко на севере, за Стокгольмом, где цены дешевле. И пока мы занимались поисками подходящего места, к нам как к потенциальным покупателям и обратилась Цецилия, пожилая владелица фермы. Я уже говорила тебе, что тогда мы сочли это невероятной удачей. Нам позвонил торговец недвижимостью и поинтересовался, не хотим ли мы взглянуть на участок. Еще более необычным стало то, что продавец пожелал лично встретиться с нами. Мы озвучили свои пожелания местным агентам, но южная провинция Халланд пользуется большой популярностью — многие люди имеют там второй дом, и жизнь там очень дорога. Сообщив о том, что бюджет у нас очень ограничен, вплоть до этого звонка мы не получали никаких предложений. Изучив подробный отчет, мы сочли его превосходным. Упускать такой шанс было нельзя. Когда мы приехали туда, то увиденное превзошло все наши ожидания. Все было поистине великолепно! Помнишь наш восторг по этому поводу? Ферма располагалась неподалеку от моря, в каких-нибудь тридцати минутах езды на велосипеде, в районе белых песчаных пляжей, старомодных кафе-мороженых и летних отелей. Участок включал небольшой фруктовый сад и плавучий причал на реке Этран. Но при этом стоимость была невероятно низкой. Владелица, Цецилия, оказалась бездетной вдовой. Здоровье ее ухудшилось настолько, что требовалось безотлагательно переселяться в дом престарелых, и поэтому она хотела завершить сделку купли-продажи как можно скорее. Во время разговора с ней мы не углублялись в подробности. Участок буквально покорил и очаровал меня, и я сочла это знаком свыше — небеса благословили мое возвращение в Швецию, и теперь наша судьба неизбежно переменится к лучшему. Ты, наверное, спрашиваешь себя, почему за все это время я ни разу не попробовала связаться со своим отцом? Отчасти я понимаю, почему ты не задал мне этот вопрос. Я дала тебе понять, что мне не хочется обсуждать свое детство и что эта тема для меня закрыта. Кроме того, тебе всегда нравилось, что наша семья состоит всего лишь из трех человек. Быть может, ты полагал, что родственные узы у троих людей крепче, чем у четверых или пятерых. Как бы там ни было, мне очень жаль, что твой дед так и остался для тебя чужим человеком, никогда не принимая участия в нашей жизни. Он по-прежнему живет на той же ферме, на которой выросла и я. Она находится не в Халланде, где мы купили себе дом, а в провинции Вермланд, к северу от нас, по другую сторону большого озера Венерн, между городами Стокгольм и Гетеборг… Вот здесь… Это в шести часах езды на машине от нас. Расстояние говорит само за себя. Но горькая правда заключается в том, что я не хотела искать воссоединения с ним. Прошло слишком много времени. Я вернулась в Швецию, а не к нему. Сейчас ему уже около девяноста лет. Кто-то может счесть мое поведение жестоким, но в том, что мы стали чужими, нет никакой тайны. Когда мне было шестнадцать, я попросила его о помощи. Он отказал. И я больше не могла оставаться рядом с ним. Не старайся разобрать мои пометки на полях. Мы к ним еще вернемся. Хотя, с другой стороны, поскольку ты их уже видел, то, пожалуй, стоит обратить твое внимание на масштаб преступлений. Весь регион оказался вовлечен в тайный сговор. Он затрагивает множество жизней, включая местные власти и учреждения, политиков и полицейских. Я так много должна рассказать тебе, а времени у нас очень мало. Пока мы тут с тобой разговариваем, Крис наверняка покупает билет на ближайший рейс в Лондон. Уже совсем скоро он появится на пороге твоей квартиры и постучит в дверь… * * *

Я перебил ее, подняв руку, словно на уроке в классе: — Папа не прилетит. Он остался в Швеции. Вот, значит, что он сказал тебе… Он хочет, чтобы ты думал, будто ему нет нужды прилетать сюда и убеждать тебя в чем-то, поскольку он, дескать, и так не сомневается, что ты не поверишь ни одному слову из сказанного мною. Он совершенно уверен в том, что ты придешь к единственно возможному выводу: что я повредилась рассудком. Но, видишь ли, что бы он ни говорил насчет того, что остается в Швеции, сейчас он ведет напряженные переговоры со своими сообщниками. И они наверняка прикажут ему лететь в Лондон при первой же возможности и приложить все усилия к тому, чтобы меня поместили в лечебницу для душевнобольных. Он перезвонит тебе с минуты на минуту и сообщит, что передумал, купил билет и летит сюда. Причем найдет какой-нибудь благовидный предлог для неожиданной перемены своих планов: например, скажет, что беспокоится о том, как ты тут справляешься один. Вот увидишь! Но этим он лишь докажет, что я права, и его ложь никого не обманет. Я уверена, что он ругает себя последними словами, потому как сейчас у тебя появятся неопровержимые доказательства его вранья… * * *

Оборвав предложение на полуслове, мать вскочила на ноги и поспешила вниз. Я последовал за ней к входной двери, боясь, что сделал что-то не так и она собирается уйти. — Подожди! Вместо этого она накинула цепочку на дверь и повернулась ко мне, намереваясь обезопасить квартиру. Облегчение, охватившее меня после того, как я понял, что она не собирается убегать, было настолько велико, что я не сразу обрел голос. — Мам, здесь ты в безопасности. Пожалуйста, сними цепочку с замка. — А почему ее нельзя оставить? И оказалось, что я не могу назвать другой убедительной причины, кроме той, что с цепочкой на двери я ощущаю себя загнанным в угол. Это означало молчаливое согласие с тем, что отец представляет собой угрозу, — а ведь это еще надо было доказать. Чтобы разрядить ситуацию, явно зашедшую в тупик, я сдался: — Хорошо, оставь ее, если хочешь. Мать окинула меня понимающим взглядом. Она одержала маленькую победу, но та, в конечном счете, обернулась против нее же самой. Воинственно задрав подбородок, она сняла цепочку и, идя следом, раздраженно стала подталкивать меня наверх. Ты совершаешь ту же ошибку, что и я. Я недооценила Криса. В точности как ты, я исходила из презумпции невиновности, причем снова и снова, пока не стало слишком поздно. Скорее всего, он уже летит сюда. В расписании был указан рейс, отправляющийся всего через несколько часов после моего. Так что он вполне может появиться здесь без всякого предупреждения. * * *

Вернувшись на прежнее место, но так и не избавившись от досады на меня, мать сложила карту и вновь взялась за дневник, явно собираясь продолжить рассказ. Я же опустился на другой стул, поближе к ней, так, чтобы стол не разделял нас. Она показала мне запись, помеченную 16 апреля, — это был день их первого появления на ферме. На странице было написано лишь: «Какое странное, быстролетящее небо». Во время поездки по Швеции в нашем белом фургоне я испытывала не только возбуждение, но и страх. Страх оттого, что я поставила перед собой невыполнимую задачу, пытаясь вновь обрести дом в стране, которую покинула много лет назад. Ответственность тяжким грузом лежала на моих плечах. Крис не знал по-шведски ни единого слова. Шведские обычаи и традиции оставались для него тайной за семью печатями, и я должна была стать мостом между двумя нашими культурами. Но его это не волновало — в конце концов, он был иностранцем, чужаком и выдавать себя за шведа не собирался. А вот кем была я? Иностранкой или местной уроженкой? Не англичанка и не шведка, чужая в собственной стране — кем же можно было назвать меня? Utlanning! Вот как меня будут называть! Это грубое шведское слово, почти неприличное, означающее человека из других земель. И пусть я родилась и выросла в Швеции, община все равно сочтет меня чужестранкой, незваной гостьей в собственном доме — я буду utlanning здесь так же, как была ею в Лондоне. Чужестранка здесь! Чужестранка там! Чужестранка везде! Вид за окном фургона напомнил мне о том, как пустынен и безлюден здешний пейзаж. В Швеции стоит выехать за пределы города, как сразу оказываешься в дикой природе. Люди, крадучись, ходят на цыпочках меж высоченных елей, царапающих верхушками небо, и озер, площадь поверхности которых больше иных государств. Не забывай, именно такой пейзаж и породил мифы о троллях^[2], которые я читала тебе в детстве, рассказы о гигантских и неуклюжих людоедах с бородавками на горбатом носу и брюхом размером с огромный валун. Своими мускулистыми руками они с легкостью могут разорвать человека пополам, а его кости переламывают и выковыривают ими мясо, застрявшее у них между острых, как кинжалы, зубов. Эти чудовища могут скрываться только в таких бескрайних лесах, как этот, посверкивая желтыми глазами из темной чащи. По обеим сторонам последнего отрезка пустынной дороги на ферму тянулись унылые коричневые поля, на которых уже растаял снег, но пахотный слой еще оставался скованным льдом. Вокруг не было видно ни следа жизни: ни остатков урожая, ни тракторов или фермеров — никого. Лишь звенящая тишина царила над полем да по небу с невероятной скоростью неслись облака, словно солнце превратилось в заглушку, которую выдернули из горизонта, и сливное отверстие с жуткой быстротой затягивало в себя тучи с остатками дневного света. Я не могла оторвать взгляд от быстролетящего неба. Очень скоро у меня закружилась голова, и я попросила Криса остановить машину, потому что меня начало подташнивать. Но он продолжал ехать дальше, уверяя, что мы почти на месте и останавливаться просто нет смысла. Я вновь попросила его остановить фургон, на этот раз уже не так вежливо, но он лишь повторил, что нам осталось проехать совсем немного. И тогда я замолотила кулаками по приборной доске и заорала, чтобы он остановил проклятый фургон сию же секунду! Он взглянул на меня так, как смотришь сейчас ты, но повиновался. Я выпрыгнула, и меня тут же стошнило на поросшей травой обочине. Я злилась на себя, боясь, что безвозвратно разрушила то, что должно было стать радостным событием. Меня по-прежнему тошнило, и, вместо того чтобы залезть обратно в фургон, я попросила Криса ехать дальше одного, намереваясь пройти остаток пути пешком. Но он отказался, поскольку хотел, чтобы мы приехали на ферму вместе, и заявил, что это должно стать хорошим знаком. Тогда мы решили, что я пойду впереди, а он поедет за мной с черепашьей скоростью. Словно во главе похоронной процессии, я отправилась в недолгий путь к нашему новому дому, а фургон пополз следом. Зрелище получилось нелепым, согласна, но как иначе можно было совместить мое желание идти пешком, его желание вести фургон и наше общее желание прибыть к месту назначения одновременно? Слушая, как Крис проливает крокодиловы слезы, живописуя мою болезнь докторам в шведском сумасшедшем доме, я поняла, что он пытается представить этот эпизод как проявление больного рассудка. Если бы он рассказал тебе всю историю сейчас, то наверняка начал бы именно с этого момента, пропустив любое упоминание о странном и пугающем небе, по которому быстро летели облака. Вместо этого он постарался бы представить мое поведение непонятным, иррациональным и неустойчивым с самого начала. Кстати, именно так он и сделал, и в голосе его звучала притворная грусть. Кто бы мог подумать, что он окажется таким хорошим актером? Но что бы он ни утверждал сейчас, тогда он вполне понимал и разделял чувства, которые я испытывала. Мое возвращение домой получилось столь же необычным и загадочным, как и небо над головой с убегавшими вдаль облаками. Едва мы достигли фермы, как он вышел из фургона, бросив его прямо посреди дороги, и взял меня за руку. И мы вместе переступили порог нашей фермы, как партнеры или любящая чета, открывающая новую и восхитительную главу в своей жизни. * * *

Дата добавления: 2015-06-04