Другие отрасли труда 1 страница

Мы особенно долго задержались на описании фабричной системы потому, что она представляет собой совершенно новое явление, порождённое промышленной эпохой. Зато нам гораздо меньше придётся останавливаться на описании положения рабочих в остальных отраслях промышленности, ибо к ним может быть полностью или отчасти отнесено то, что было сказано о промышленном пролетариате вообще или о фабричной системе в частности. Нам остаётся, следовательно, лишь рассмотреть, в какой мере фабричная система проникла в отдельные отрасли труда и каковы особенности каждой из этих отраслей.

Четыре отрасли труда, на которые распространяется фабричный закон, заняты изготовлением тканей для одежды. Будет удобнее всего, если мы сейчас перейдём в первую очередь к тем рабочим, которые получают своё сырьё с фабрик, относящихся к этим четырём отраслям; в первую очередь рассмотрим вязальщиков Ноттингема, Дерби и Лестера. В «Отчёте комиссии по обследованию детского труда» об этих рабочих говорится, что продолжительный рабочий день (к которому вынуждает их низкая оплата труда) в сочетании с сидячим образом жизни и постоянным напряжением зрения, обусловленным характером самой работы, ослабляет весь их организм и главным образом сказывается на зрении. Без очень яркого освещения вечером работать нельзя, и для концентрации света рабочие обычно употребляют стеклянные шары, что очень вредно действует на глаза. К сорока годам почти все рабочие вынуждены носить очки. Дети, которые в этом производстве используются для наматывания шпулек и шитья (подрубливания), обычно болезненны и очень плохо сложены. С шести, семи или восьми лет они работают в маленьких душных комнатах по 10–12 часов в день. Многие от работы хиреют, настолько ослабевают, что не могут выполнять самой обыкновенной домашней работы и становятся такими близорукими, что уже в детские годы вынуждены носить очки. У многих детей члены комиссии обнаружили все симптомы золотухи; фабриканты в большинстве случаев отказываются принимать к себе на фабрику девушек, которые были на такой работе, ссылаясь на их слабосилие. Отчёт называет положение этих детей «позором для христианской страны» и высказывает пожелание, чтобы их работа была поставлена под охрану закона (Грейнджер. «Отчёт», приложения, часть 1, стр. F 15, §§ 132–142). Отчёт комиссии добавляет, что из всех рабочих Лестера вязальщики хуже всего оплачиваются; они зарабатывают 6 шилл., а при очень большом напряжении 7 шилл. в неделю, при ежедневной работе в 16–18 часов. Когда‑то они зарабатывали 20–21 шилл., но введение станков увеличенных размеров снизило их заработок; огромное большинство работает ещё на старых, простых станках и с большим трудом конкурирует с усовершенствованными машинами. Таким образом, и здесь каждый шаг вперёд, сделанный в развитии техники, является шагом назад в положении рабочих! Но несмотря на всё это, – рассказывает член комиссии Пауэр, – вязальщики гордятся тем, что они свободны, что они не зависят от фабричного колокола, диктующего им, когда они должны есть, спать или работать. В отношении заработной платы положение этих рабочих и в настоящее время не лучше, чем оно было в 1833 г., когда фабричная комиссия составляла свой отчёт; обусловливается это конкуренцией саксонских вязальщиков, которые сами живут впроголодь. Конкуренция эта побивает англичан не только на всех внешних рынках, но – по части низших сортов товара – и на английском рынке. Какое удовлетворение для немецкого вязальщика‑патриота, если он, голодая, смог лишить куска хлеба английских вязальщиков! Разве не будет он и впредь гордо и радостно голодать во славу германской промышленности, если честь Германии требует, чтобы его желудок всегда оставался наполовину пустым? О, конкуренция и «соперничество наций» – прекрасная вещь! В «Morning Chronicle» – тоже либеральная газета, газета буржуазии par excellence^{140} – в декабре 1843 г. появилось несколько писем одного вязальщика из Хинкли, в которых он описывает положение своих товарищей. Сообщает он, между прочим, о 50 семьях, состоящих в общей сложности из 321 человека и работающих на 109 станках; с каждого станка получалось в среднем в неделю 5¹/₆ шилл., и одна семья в среднем зарабатывала 11 шилл. и 4 пенса в неделю. Из этого заработка расходовалось на квартиру, прокат вязальной машины, уголь, освещение, мыло, иголки – всего 5 шилл. 10 пенсов, так что на питание оставалось по 1¹/₂ пенса (15 прусских пфеннигов) в день на человека, на одежду же не оставалось ничего.

«Никто никогда не видел», – пишет вязальщик, – «никто не слышал ничего подобного, ни одно сердце не в силах постичь и половины тех страданий, которые приходится переносить этим бедным людям».

Постелей нет совсем или их хватает только для половины людей; дети бегают оборванные и босые. Мужчины чуть не плача говорят, что давным‑давно уже не ели мяса и почти забыли его вкус. В конце концов некоторые стали работать и по воскресеньям, хотя общественное мнение никогда им этого не простит и громкий стук ткацкого станка раздаётся на всю округу.

«Взгляните на моих детей», – сказал один из них, – «вы псе поймёте. Бедность вынуждает меня к этому; я больше не в силах вечно слышать голодные крики моих детей, не испытав последнего средства честным путем заработать на хлеб. В прошлый понедельник я встал в два часа утра и проработал почти до полуночи, в остальные дни я работал с 6 часов утра до 11–12 часов ночи; но мне это не под силу, я не желаю вогнать себя в гроб. Поэтому я работаю каждый вечер до 10 часов, а потерянное время навёрстываю по воскресеньям».

Ни в Лестере, ни в Дерби, ни в Ноттингеме заработная плата не повышалась с 1833 г., и что хуже всего – в Лестере, как уже было сказано, господствует система оплаты товарами. Поэтому не приходится удивляться, если вязальщики в этой местности принимают самое деятельное участие во всех рабочих волнениях; это участие тем более активное и энергичное, что у самих станков большей частью работают мужчины.

Местность, в которой живут вязальщики, является также главным центром кружевного производства. В упомянутых трёх графствах работает в общем 2760 кружевных машин, а во всей остальной Англии – только 786. Вследствие строгого разделения труда кружевное производство очень осложнилось, разбившись на множество отдельных отраслей. Сначала нитки наматываются на шпульки – работа, которую выполняют девушки 14 лет и старше (winders); затем шпульки вставляются в машину, нитки продеваются через мелкие отверстия, которых на каждой машине бывает в среднем около 1800, и им даётся дальнейшее направление – эту работу выполняют мальчики 8 лет и старше (threaders); затем рабочий изготовляет кружево, которое выходит из машины в виде широкой полосы; совсем маленькие дети разделяют полосу на отдельные части, выдёргивая соединяющие их нити; этот процесс называется running или drawing lace, а сами дети называются lace‑runners. – После этого кружево окончательно приготовляется к продаже. –

Как мотальщицы, так и вдевалщики не имеют определенного рабочего времени – они бывают нужны, когда нитки в машине подходят к концу; а так как работа продолжается и ночью, то их могут во всякое время вызвать на фабрику или в мастерскую кружевника. Нерегулярность занятий, частая ночная работа и вытекающий отсюда неправильный образ жизни, – всё это влечёт за собой множество зол, физических и моральных, в особенности же, как указывают все, беспорядочные и ранние половые сношения. Самый труд очень вреден для глаз; общих хронических заболеваний у вдевальщиков не обнаруживается, но среди них распространено воспаление глаз, а само вдевание ниток вызывает боль в глазах, слезотечение, временную затуманенность зрения и т. п. Что же касается мотальщиц, то установлено, что труд их приносит серьёзный вред зрению, вызывая частые воспаления роговой оболочки, а нередко и катаракту. – Работа самих кружевников очень тяжела; машины изготовляются всё более широкими, и в настоящее время в ходу бывают почти исключительно такие машины, на которых должны работать три работника; рабочие сменяют друг друга через каждые четыре часа в течение круглых суток, и каждый из них работает 8 часов из 24. Отсюда понятно, почему мотальщицам и вдевалыцикам так часто приходится работать ночью, чтобы машина слишком долго не простаивала. Ведь чтобы продеть нитки в 1 800 отверстий, требуется работа троих детей в течение двух часов. Некоторые машины уже приводятся в движение силой пара, которая вытесняет труд мужчин. В «Отчёте комиссии по обследованию детского труда» всюду говорится о том, что детей вызывают на «кружевную фабрику»; из этого очевидно следует, что в настоящее время либо кружевники работают в больших фабричных помещениях, либо применение силы пара к изготовлению кружев получило общее распространение. И в том и в другом случае перед нами дальнейшее распространение фабричной системы. – Самым нездоровым следует признать труд детей, выдёргивающих нитки из готовых кружев; это большей частью дети семи, даже пяти или четырёх лет. Комиссар Грейнджер застал даже за этой работой ребёнка двух лет. Постоянное высматривание в сложном кружевном узоре одной и той же нитки, которую надо выдёргивать при помощи иголки, очень вредно сказывается на глазах, в особенности если работа, как это обычно бывает, продолжается в течение 14 или 16 часов. В лучшем случае развивается очень сильная близорукость, а в худшем, который встречается довольно часто, неизлечимая слепота как следствие катаракты. Кроме того дети, работая постоянно в согнутом положении, вырастают слабыми, узкогрудыми и – вследствие дурного пищеварения – золотушными; нарушение функций женских органов составляет почти общее явление у девочек, равно как и искривление позвоночника, так что «этих детей всегда можно узнать по их походке». Такие же последствия, как для глаз, так и для всего организма, имеет вышивание кружев. Все медицинские эксперты единогласно свидетельствуют, что здоровье детей, занятых в кружевном производстве, сильно страдает от их работы, что все они бледны, слабы, хилы, слишком малы для своего возраста и обладают гораздо меньшей сопротивляемостью болезням, чем другие дети. Они обычно страдают общей слабостью, частыми обмороками, головными болями, болями в боку, в спине и в пояснице, сердцебиениями, тошнотой, рвотой и отсутствием аппетита, искривлением позвоночника, золотухой и чахоткой. Особенно глубоко этот вид работы всегда подрывает женский организм: везде жалуются на бледную немочь, трудные роды и выкидыши (Грейнджер, «Отчёт» – во многих местах). Тот же младший чиновник докладывал комиссии по обследованию детского труда, что дети очень часто плохо одеты и оборваны, плохо питаются, большей частью одним хлебом и чаем, и часто целыми месяцами не видят мяса. – Что же касается их нравственности, то он говорит об этом следующее:

«Все обитатели Ноттингема – полиция, духовенство, фабриканты, рабочие и сами родители этих детей – в один голос утверждают, что современная система труда является в высшей степени благоприятной почвой для безнравственности. Вдевалыцики, большей частью мальчики, и мотальщицы, большей частью девочки, одновременно вызываются на фабрику, часто среди ночи, а так как родители их не могут знать, сколько времени они там будут заняты, то они имеют полную возможность заводить дурные знакомства и шататься вместе по окончании работы. Это немало содействовало развитию безнравственности, принявшей в Ноттингеме, по всеобщему признанию, ужасающие размеры. Мы не говорим уже о том, что это в высшей степени неестественное положение вещей совершенно нарушает покой и домашний распорядок семей, к которым принадлежат эти дети и молодые люди».

Другая отрасль производства кружев, плетение их на коклюшках, распространена в сельскохозяйственных районах – Нортгемптоншире, Оксфордшире, Бедфордшире и Бакингемшире. Заняты в этом производстве большей частью дети и подростки, которые все жалуются на плохое питание и на то, что редко получают мясо. Самый труд их крайне вреден для здоровья. Дети работают в небольших, плохо проветриваемых, душных комнатах, всегда в сидячем положении, согнувшись над коклюшками. Чтобы как‑нибудь поддержать тело в этом неудобном положении, девушки носят корсеты с деревянными планками, а так как большинство девушек начинает работать в раннем возрасте, когда кости ещё очень мягкие, корсеты эти вызывают полное смещение грудной клетки и рёбер и вообще узкогрудость. Поэтому большинство из этих девушек, промучившись от жестоких (severest) последствий дурного пищеварения, вызванного сидячим образом жизни и плохим воздухом, умирают от чахотки. Они не получают почти никакого воспитания, и меньше всего нравственного воспитания, – любят наряды, и вследствие этого их моральный уровень самый жалкий, а проституция среди них носит почти эпидемический характер. («Отчёт комиссии по обследованию детского труда», доклад Бёрнса.)

Такова цена, которую общество платит за то, чтобы нарядные буржуазные дамы имели удовольствие носить кружева! Разве это не очень дешёвая цена? Всего лишь несколько тысяч слепых рабочих, лишь некоторое количество чахоточных дочерей пролетариата, лишь одно хилое поколение плебейской массы, которое передаёт эту хилость своим таким же плебейским детям и внукам, – какое это имеет значение? Никакого, решительно никакого! Наша английская буржуазия равнодушно отложит в сторону отчёт правительственной комиссии и по‑прежнему будет наряжать своих жён и дочерей в кружева. – Душевное равновесие английского буржуа замечательная вещь!

Большое число рабочих в Ланкашире, Дербишире и на западе Шотландии занято на ситценабивных фабриках. Ни в одной отрасли английской промышленности развитие техники не увенчалось такими блестящими результатами, как в этой, но и ни в одной оно не привело к такому ухудшению положения рабочих. Применение гравированных цилиндров, приводимых в движение паром, а также изобретение способа одновременного печатания в четыре и шесть красок при помощи таких цилиндров совершенно вытеснили ручной труд, подобно тому как применение машин вытеснило его из хлопчатобумажной прядильной и. ткацкой промышленности. Но на ситценабивных фабриках новые изобретения вытеснили ещё гораздо большее число рабочих, чем там. Здесь один взрослый человек вместе с ребёнком‑подручным выполняет при помощи машины ту же работу, которую раньше, при ручном способе, выполняли 200 рабочих. Одна машина даёт в минуту 28 ярдов (80 футов) печатного ситца. Вследствие этого положение набойщиков очень скверное. Ланкашир, Дербишир и Чешир изготовили (гласит петиция набойщиков в палату общин) в 1842 г. 11 млн. кусков печатного ситца; из них 100 тыс. было изготовлено только ручным способом, 900 тыс. – частично машинным, частично ручным способом и 10 млн. – только машинами. Так как машины большей частью введены недавно и к тому же постоянно совершенствуются, то число ручных набойщиков бывает всегда больше, чем требуется для производства; само собой разумеется, что многие из них – в петиции сказано: одна четверть общего их числа – совсем не имеют работы, а остальные бывают в среднем заняты один или два, самое большее три дня в неделю и получают самую низкую плату. Лич утверждает, что на одной ситценабивной фабрике (Дипли‑Дейл, близ Бери в Ланкашире) ручные набойщики зарабатывали в среднем не более 5 шилл. («Неопровержимые факты», стр. 47), а между тем, как ему хорошо известно, работающие при машинах довольно прилично оплачиваются. Таким образом, ситцепечатни вполне приобщились к фабричной системе, не подпадая под те ограничения, которым законодательство подвергает последнюю. Они производят модный товар, и потому у них нет установленного рабочего времени. Когда у них мало заказов, они работают половину времени, а если какой‑нибудь рисунок имеет успех и дела идут хорошо, фабрика работает до 10, 12 часов ночи, а иногда и всю ночь напролёт. Вблизи моей квартиры в Манчестере была ситценабивная фабрика. Возвращаясь домой поздно ночью, я неоднократно заставал её ярко освещённой, и, как мне часто говорили, детям там нередко приходилось работать так долго, что они искали возможности отдохнуть и поспать хоть минутку где‑нибудь на каменной лестнице или в углу прихожей. У меня нет документального подтверждения этого, иначе я бы назвал фирму. В «Отчёте комиссии по обследованию детского труда» лишь бегло упоминается о положении рабочих в этой отрасли промышленности. Здесь сообщается лишь, что, по крайней мере в собственно Англии, эти дети большей частью довольно хорошо одеты и неплохо питаются (относительно, конечно, в зависимости от того, много ли зарабатывают их родители), что они не получают никакого образования и в моральном отношении оставляют желать многого. Для нас достаточно указать на то, что дети эти находятся во власти фабричной системы, и, сославшись на сказанное об этой системе выше, мы можем перейти к дальнейшему.

Об остальных рабочих, занятых в производстве тканей, нам остаётся сказать немного. Работа белильщиков очень вредна, так как им приходится постоянно вдыхать хлор – вещество, самым разрушительным образом действующее на лёгкие. Работа красильщиков уже менее вредна, во многих случаях она даже идёт на пользу рабочему, потому что требует напряжения всех мышц тела. О том, какова оплата этих категорий рабочих, имеется мало сведений, и это доказывает, что она не ниже средней, ибо иначе раздавались бы жалобы. Стригальщики бархата, число которых при большом сбыте плиса довольно велико и доходит до 3–4 тыс., косвенно очень сильно пострадали от фабричной системы. Товар, который раньше изготовлялся на ручных ткацких станках, бывал сработан не совсем равномерно, так что для срезывания отдельных рядов ниток требовалась умелая рука. С тех пор как ткань изготовляется на механических ткацких станках, ряды ниток стали получаться совершенно ровные, каждая нитка идёт параллельно предыдущей, так что для стрижки уже не требуется большого искусства. На эту сравнительно лёгкую работу набрасываются рабочие, которых машины лишили их постоянного заработка, и своей конкуренцией они снижают заработную плату. Фабриканты обнаружили, что эту работу вполне можно поручить женщинам и детям, и заработная плата упала до уровня заработной платы женщин и детей, а сотни мужчин оказались совсем вытесненными. Далее, фабриканты обнаружили, что они могут гораздо дешевле оплачивать работу, которая производится у них на фабрике, чем ту, которая производится в мастерской рабочего, поскольку платить за эту мастерскую косвенно приходилось им же. С тех пор мансарды многих коттеджей, служившие раньше мастерскими для стрижки бархата, опустели или сдаются под квартиры, а стригальщик бархата лишился права свободно распоряжаться своим временем и попал в зависимость от фабричного колокола. Один стригальщик, которому на вид было не более 45 лет, говорил мне, что помнит то время, когда работа, за которую он теперь получает по 1 пенни за ярд, приносила ему по 8 пенсов; правда, он может теперь быстрее стричь более ровный товар, но он может настричь его за час отнюдь не вдвое больше, чем прежде; таким образом, заработная плата его уменьшилась более чем на три четверти. Лич даёт («Неопровержимые факты», стр.35) сравнительную таблицу заработной платы за различные ткани в 1827 и 1843 году. Из неё явствует, что за те ткани, за которые в 1827 г. стригальщик получал по 4 п., 2¹/₄ п., 2³/₄ п., 1 п. с ярда, в 1843 г. он получал только 1¹/₂ п., ³/₄ п., 1 п. и ³/₈ п. с ярда. Средний заработок в неделю составлял, по Личу, в 1827 г. 1 ф. ст. 6 шилл. 6 п., 1 ф. ст. 2 шилл. 6 п., 1 ф. ст., 1 ф. ст. 6 шилл. 6 п., а в 1843 г. за те же товары – 10 шилл. 6 п., 7 шилл. 6 п., 6 шилл. 8 п., 10 шилл., причём есть сотни рабочих, которые не получают и этих ставок. – О ручных ткачах, занятых в хлопчатобумажной промышленности, мы уже говорили. Остальные ткани изготовляются почти исключительно ручными ткачами, которые, как и стригальщики бархата, пострадали от конкуренции рабочих, вытесненных машинами из других отраслей промышленности, и, кроме того, подобно фабричным рабочим, беспощадно штрафуются за плохую работу. Возьмём ткачей тёлка. Фабрикант шёлковых материй Броклхёрст, один из крупнейших во всей Англии, представил парламентской комиссии таблицы из своих книг, из которых видно, что за те работы, за которые он в 1821 г. платил 30 шилл., 14 шилл., 3¹/₂ шилл., ³/₄ шилл., 1¹/₂ шилл., 10 шилл., он в 1831 г. платит только 9 шилл., 7¹/₂ шилл., 2¹/₄ шилл., ¹/₃ шилл., ¹/₂ шилл., 6¹/₄ шилл., хотя в этой отрасли промышленности никаких усовершенствований в машинах сделано не было. Но то, что сделал у себя на фабрике г‑н Броклхёрст, вполне можно принять за норму для всей Англии. Из тех же таблиц можно усмотреть, что средний заработок ткача на этой фабрике за всеми вычетами составлял в 1821 г. 16¹/₂ шилл., а в 1831 г. только 6 шилл. в неделю. С тех пор заработная плата ещё более понизилась: за те ткани (так называемые single sarsnets – ординарная тафта), за которые в 1831 г. платили по ¹/₃ шилл., или 4 п., с ярда, в 1843 г. платят только 2¹/₂ п., а многие ткачи, живущие в деревне, могут найти работу, только если соглашаются на плату в 1¹/₂ – 2 п. с ярда. К этому присоединяются ещё произвольные вычеты из заработной платы. Каждый ткач, берущий основу, получает одновременно и карточку, на которой обычно указано, что готовая работа принимается в такие‑то часы, что ткач, который не может работать по болезни, должен об этом известить контору в течение трёх дней, иначе болезнь не может ему служить оправданием; что не может также служить достаточным оправданием ссылка ткача на то, что ему пришлось ждать уточной пряжи; что за определённые дефекты в работе (если, например, на известную длину ткани употреблено больше уточных нитей, чем предписано и т. д.) высчитывается не менее половины заработной платы, а если работа не сдана в указанный срок, вычитается по одному пенни с каждого ярда. – Все эти вычеты, взимаемые в соответствии с карточкой, настолько сокращают заработную плату, что, например, приёмщик, приезжающий два раза в неделю в Ли, в Ланкашире, за готовой тканью, каждый раз привозит своему фабриканту не менее 15 ф. ст. (100 прусских талеров) штрафных денег. Об этом он сам свидетельствует, а между тем он считается одним из самых снисходительных приёмщиков. В былые времена такие вопросы решались третейским судом, но так как рабочие, настаивавшие на таком суде, большей частью получали расчёт, обычай этот мало‑помалу исчез, и фабрикант теперь поступает совершенно произвольно: он и обвинитель, и свидетель, и судья, и законодатель, и исполнитель – всё в одном лице. Когда же рабочий обращается к мировому судье, он получает в ответ: взяв карточку, вы заключили контракт и теперь должны его выполнять. Точь‑в‑точь как с фабричным рабочим. Кроме того фабрикант каждый раз заставляет рабочего подписывать бумагу, в которой сказано, что он, мол, «согласен с произведёнными вычетами». Если же он вздумает сопротивляться, то все фабриканты города тотчас же узнают, что он человек, который, говоря словами Лича,

«не желает подчиняться установленному карточками порядку и законности и имеет дерзость сомневаться в мудрости тех, кто, как это должно быть ему известно, стоит выше него по положению в общество» («Неопровержимые факты», стр. 37–40).

Ткачи, разумеется, совершенно свободны, фабрикант их ничуть не принуждает брать у него основу и карточки, он только говорит им, как это коротко и ясно сказано у Лича:

«Не хотите жариться на моей сковородке, можете отправляться прямо в огонь (If you don't like to be frizzled in my frying‑pan, you can take a walk into the fire)».

Ткачи шёлковых тканей в Лондоне, в частности в Спиталфилдсе, уже с давних пор периодически впадают в величайшую нужду, и тот факт, что они принимают самое деятельное участие во всех рабочих выступлениях в Англии, и в особенности в Лондоне, доказывает, что и в настоящее время они не имеют основания быть довольными своим положением. Царившая среди них нужда привела к эпидемии горячки, разразившейся в восточной части Лондона и повлекшей за собой назначение комиссии для обследования санитарных условий жизни рабочего класса. Впрочем, из последнего отчёта лондонской больницы для горячечных видно, что эта горячка продолжает свирепствовать по‑прежнему.

После текстильного производства второй важной отраслью английской промышленности является производство металлических изделий. Центром этого производства является Бирмингем, где выделываются всевозможные тонкие металлические изделия, Шеффилд, центр производства ножей, и Стаффордшир, в особенности Вулвергемптон, где производится более простои товар: замки, гвозди и т. п. Начнём описание положения рабочих, занятых в этой отрасли промышленности, с Бирмингема. – Организация производства в Бирмингеме, как и в большинстве мест, где изготовляются металлические изделия, сохранила некоторые черты старого ремесла. Сохранились мелкие мастера, работающие со своими учениками либо на дому, в собственной мастерской, либо – в тех случаях, когда нужен паровой двигатель, – в больших фабричных зданиях, разделённых на маленькие мастерские, сдающиеся отдельным мастерам; в каждую мастерскую проведён передаточный ремень от парового двигателя, которым и приводятся в движение машины. Леон Фоше (автор ряда статей о положении английских рабочих в журнале «Revue des deux Mondes»[112], статей, которые показывают, что автор по крайней мере изучал вопрос, и которые во всяком случае более ценны, чем всё то, что по этому поводу было до сих пор написано как англичанами, так и немцами) называет такую организацию, в противоположность крупному производству Ланкашира и Йоркшира, democratie industrielle^{141}. Он при этом замечает, что она не особенно благоприятно отражается на положении мастеров и подмастерьев. Замечание это совершенно правильно: регулируемая конкуренцией прибыль, которая при других условиях попадает в руки одного крупного фабриканта, делится здесь между многими мелкими мастерами, дела которых поэтому идут неважно. Централизующая тенденция капитала постоянно действует на них; там, где один разбогатеет, десять человек разоряются и сотне других, под давлением конкуренции одного разбогатевшего, который может продавать дешевле, чем они, живётся хуже, чем раньше. Само собой разумеется, что в тех случаях, когда мелким мастерам приходится конкурировать с крупными капиталистами, они лишь с трудом сводят концы с концами. Ученикам, как мы увидим ниже, живётся у мелких мастеров по меньшей мере так же плохо, как и у фабрикантов, с той только разницей, что они со временем сами становятся мастерами, благодаря чему приобретают некоторую независимость; другими словами, они тоже эксплуатируются буржуазией, но не так непосредственно, как на фабриках. Таким образом, эти мелкие мастера – не настоящие пролетарии, ибо они отчасти живут трудом учеников и продают не труд, а готовый продукт, но и не настоящие буржуа, потому что они главным образом живут всё‑таки своим собственным трудом. Этим своеобразным промежуточным положением рабочих Бирмингема объясняется то, что они очень редко целиком и открыто примыкали к английскому рабочему движению. В политическом отношении Бирмингем радикальный город, но он не принадлежит к числу решительных сторонников чартизма. – Правда, в Бирмингеме имеется также множество более крупных фабрик, принадлежащих капиталистам, и в них фабричная система полностью утвердилась: разделение труда, проведённое здесь до мельчайших деталей (как, например, в изготовлении иголок), и применение силы пара позволяют использовать на работе множество женщин и детей. Поэтому здесь наблюдаются (по данным «Отчёта комиссии по обследованию детского труда») те же отличительные особенности, которые нам уже знакомы из фабричного отчёта: работа беременных женщин до самых родов, неумение вести домашнее хозяйство, запущенный очаг и безнадзорные дети, равнодушие и даже отвращение к семейной жизни и падение морального уровня; далее, вытеснение мужчин из этой отрасли труда, непрерывное усовершенствование машин, ранняя самостоятельность детей, мужчины, находящиеся на иждивении жён и детей, и т. д. и т. д. – Дети, по словам отчёта, полуголодный оборваны. Половина их не знает, что такое быть сытым, многие за весь день съедают на одно пенни (10 прусских пфеннигов) хлеба или вовсе ничего не едят до обеда; встречаются даже дети, которые не получают никакой еды с восьми часов утра до семи вечера. Одежда сплошь да рядом едва прикрывает их наготу; многие босы даже зимой. Поэтому все дети малы ростом и слабы для своего возраста и редко достигают нормального развития. Если принять во внимание, что к столь скудным средствам восстановления физических сил присоединяется ещё тяжёлый и продолжительный труд в душных помещениях, то не приходится удивляться, что в Бирмингеме оказывается так мало мужчин, годных для военной службы.

«Рабочие», – говорит врач, осматривавший рекрутов, – «малы ростом, худы и очень слабосильны; у многих кроме того наблюдается искривление грудной клетки или позвоночника».

По свидетельству унтер‑офицера, проводившего набор рекрутов, мужчины в Бирмингеме меньше ростом, чем где бы то ни было: они большей частью имеют не более 5 футов 4–5 дюймов роста, и из 613 навербованных рекрутов только 238 оказались годными. Что касается просвещения, то я отсылаю читателя к приведённым выше (стр. 345) отдельным высказываниям и примерам из жизни металлообрабатывающих округов; впрочем в Бирмингеме, как это видно из «Отчёта комиссии по обследованию детского труда», более половины детей от 5 до 15 лет вообще не посещает школы; состав детей, посещающих школу, постоянно меняется, так что более или менее основательное обучение их невозможно, и все дети очень рано покидают школу и поступают на работу. Из того же отчёта видно, какого рода учителя там преподают. Одна учительница на вопрос, преподаёт ли она и мораль, ответила: «Нет, за три пенса в неделю этого нельзя требовать». Некоторые учительницы даже не поняли вопроса, а иные полагали, что моральное воспитание детей вовсе не входит в их обязанности. Одна учительница ответила, что морали она не преподаёт, но старается внушить детям хорошие принципы, и при этом употребила совершенно неправильный оборот речи. В самих школах, по словам члена комиссии, постоянный шум и беспорядок. Вследствие всего этого нравственный уровень самих детей весьма неудовлетворительный; половина всех преступников моложе 15 лет; в течение одного только года осуждено 90 десятилетних преступников, из коих 44 за уголовные преступления. Беспорядочные половые сношения, по‑видимому, составляют, по мнению членов комиссии, почти общее явление, и притом уже в очень раннем возрасте. – (Грейнджер. «Отчёт» и документы.)

Дата добавления: 2015-06-04