Рабочее движение 1 страница

Даже если бы я привёл меньшее количество примеров, каждый должен был бы со мной согласиться, что английские рабочие не могут чувствовать себя счастливыми в том положении, в которое они поставлены, что в таком положении ни отдельный человек, ни целый класс не может жить, чувствовать и мыслить по‑человечески. Ясно, что рабочие должны стремиться выйти из положения, превращающего их в животных, и добиваться лучшего, более соответствующего человеческому достоинству положения. Они не могут делать это, не ведя борьбу против интересов буржуазии как таковой, интересов, заключающихся именно в эксплуатации рабочих. Но буржуазия защищает свои интересы всеми средствами, какие только предоставляют ей её собственность и находящаяся в её распоряжении государственная власть. Как только рабочий обнаруживает стремление освободиться от существующего положения вещей, буржуа становится его открытым врагом.

Кроме того рабочий на каждом шагу видит, что буржуазия обращается с ним, как с вещью, как со своей собственностью, и уже по одному этому он становится её врагом. Я уже показал на сотне примеров и мог бы привести их ещё столько же, что при современных отношениях рабочий может спасти своё человеческое достоинство только в ненависти к буржуазии и в возмущении против неё. А тем, что он способен так страстно протестовать против тирании имущих, английский рабочий класс обязан своему воспитанию или, вернее, отсутствию воспитания, равно как и значительной примеси горячей ирландской крови.

Английский рабочий – это уже не англичанин в обычном смысле, не расчётливый коммерсант, как его имущий соотечественник; чувства в нём развиты полнее, природная холодность северянина уравновешивается у него страстностью, которая, не встречая препятствий в своём развитии, смогла взять над ним верх. Рассудочность, которая так сильно содействовала развитию эгоистических задатков у английского буржуа, которая все его страсти подчинила себялюбию и сосредоточила всю силу его чувств на одной только погоне за деньгами, у рабочего отсутствует, благодаря чему страсти у него сильные и неукротимые, как у иностранца. Английские национальные черты у рабочего уничтожены.

Если, как мы видели, рабочему не предоставлено никакого иного поприща для проявления своих человеческих чувств, кроме протеста против своего положения, то вполне естественно, что именно в этом протесте рабочий должен обнаружить свои самые привлекательные, самые благородные, самые человечные черты. Мы увидим, что вся сила, вся деятельность рабочих устремляется именно в этом направлении и что даже все их усилия приобщиться к человеческой культуре находятся с этим в непосредственной связи. Нам придётся, правда, сообщить об отдельных случаях насилия и даже грубости, но при этом никогда не надо забывать, что в Англии происходит открытая социальная война; если буржуазия заинтересована в том, чтобы лицемерно вести эту войну под покровом мира и даже филантропии, то рабочим может принести пользу только разоблачение истинного положения вещей, уничтожение этого лицемерия; следовательно, даже самые насильственные враждебные действия рабочих против буржуазии и её слуг являются лишь откровенным, неприкрытым проявлением того, что сама буржуазия совершает по отношению к рабочим скрыто и исподтишка.

Возмущение рабочих против буржуазии стало проявляться вскоре после начала промышленного развития и прошло через различные фазы. Здесь не место подробно останавливаться на историческом значении этих фаз для развития английского народа; это составит предмет другой работы, а здесь я ограничусь лишь изложением фактов в той мере, в какой они могут понадобиться для характеристики положения английского пролетариата.

Первой, наиболее грубой и самой бесплодной формой этого возмущения было преступление. Рабочий жил в нужде и нищете и видел, что другим людям живётся лучше, чем ему. Ему было непонятно, почему именно он, делающий для общества больше, чем богатый бездельник, должен терпеть такие лишения. Нужда к тому же побеждала его традиционное уважение к собственности – он воровал. Мы видели, что с развитием промышленности растёт и преступность и что годовое число арестов находится в постоянном отношении к числу кип обрабатываемого хлопка.

Но рабочие скоро обнаружили, что таким путём ничего не добьёшься. Своим воровством преступники могли протестовать против существующего общественного строя лишь в одиночку, как отдельные лица; вся власть общества обрушивалась на каждого в отдельности и подавляла его чрезмерным превосходством своих сил. К тому же кража была самой примитивной, самой несознательной формой протеста и уже по одному этому не могла стать всеобщим выражением общественного мнения рабочих, хотя бы они в душе и одобряли её. Рабочий класс впервые выступил против буржуазии тогда, когда он силой воспротивился введению машин, что произошло в самом начале промышленного переворота. Так подверглись насилию первые изобретатели, Аркрайт и другие, а машины их были разбиты; позже последовало множество восстаний, вызванных введением машин, которые протекали почти в точности так, как волнения ситцепечатников в Богемии в июне 1844 г.: рабочие ломали машины и разрушали фабрики.

Но и эта форма протеста носила изолированный характер, ограничивалась отдельными местностями и была направлена лишь против одной стороны современных отношений. Едва рабочим удавалось достичь мимолётного успеха, как общественная власть всей своей тяжестью обрушивалась на вновь ставших беззащитными преступников, подвергая их всевозможным карам, а машины всё же вводились. Надо было найти новую форму протеста.

В это время подоспел закон, изданный старым дореформенным, олигархическим парламентом тори, закон, который позже, после того как билль о реформе узаконил антагонизм между буржуазией и пролетариатом и сделал буржуазию правящим классом, никогда не прошёл бы через палату общин. Закон этот был принят в 1824 г.; он отменил все акты, ранее воспрещавшие объединение рабочих для защиты своих интересов. Рабочие получили право ассоциации – право, принадлежавшее до тех пор только аристократии и буржуазии. Тайные союзы, правда, и раньше постоянно существовали среди рабочих, но значительных результатов они никогда не могли дать. Так, например, в Шотландии, по словам Саймонса («Ремёсла и ремесленники», стр. 137 и сл.), уже в 1812 г. произошла общая стачка ткачей в Глазго, подготовленная тайной ассоциацией. В 1822 г. стачка повторилась, и двум рабочим, которые не пожелали примкнуть к союзу и были поэтому объявлены изменниками своему классу, плеснули в лицо серной кислотой, в результате чего они оба ослепли. Ассоциация шотландских горняков в 1818 г. также была уже настолько сильна, что ей удалось провести всеобщую забастовку. Каждый член такой ассоциации давал обет верности и соблюдения тайны; имелись списки членов, кассы, отчётность и местные отделения. Но тайный характер всей деятельности задерживал развитие этих ассоциаций. Когда же рабочие в 1824 г. получили право свободно объединяться, союзы эти очень быстро распространились по всей Англии и получили большое значение. Во всех отраслях труда образовались такие союзы (trades‑unions), открыто стремившиеся оградить отдельных рабочих от тирании и бездушного отношения буржуазии. Они ставили себе целью: устанавливать заработную плату, вести переговоры с работодателями коллективно, как сила, регулировать заработную плату сообразно с прибылью работодателя, повышать заработную плату при удобном случае и удерживать её для каждой профессии повсюду на одинаковом уровне. Поэтому эти союзы обычно добивались от капиталистов установления ставок заработной платы, обязательных для всех, а если кто отказывался принять эти ставки, они объявляли у него стачку. Далее, путём ограничения приёма учеников союзы старались поддержать спрос на рабочих и тем удержать заработную плату на известной высоте, старались по мере возможности противодействовать мошенническим попыткам фабрикантов снизить заработную плату посредством введения новых машин, инструментов и т. д., и, наконец, они поддерживали денежной помощью безработных рабочих. Это делалось либо непосредственно из кассы союза, либо посредством карточки, удостоверявшей личность рабочего, с которой он переходил с места на место, получая от товарищей по профессии поддержку и указания, где легче будет найти работу. Такого рода странствия называются у рабочих the tramp, а бродячий рабочий называется tramper. Для осуществления всех этих целей союз назначает председателя и секретаря на жаловании, – так как можно ожидать, что ни один фабрикант таким людям работы не даст, – а также комитет, который собирает еженедельные взносы и наблюдает за расходованием средств в интересах союза. Когда это было возможно и оказывалось выгодным, союзы отдельных округов объединялись в федеративные союзы и устраивали через определённые промежутки времени собрания делегатов. В отдельных случаях были сделаны попытки объединить всех рабочих одной профессии в один большой союз, охватывающий всю Англию, и неоднократно – впервые в 1830 г. – пытались создать общее объединение рабочих союзов всей Англии, с тем чтобы каждая профессия сохранила свою собственную организацию. Такого рода объединения, однако, были недолговечны и даже редко когда вообще осуществлялись; только необычайный общий подъём может вызвать к жизни такое объединение и сделать его дееспособным.

Средства, которые эти союзы обычно применяют для достижения своих целей, состоят в следующем. Если один или несколько предпринимателей отказываются признать установленную союзом заработную плату, к ним отправляют депутацию или им подаётся петиция (рабочие, как видите, умеют считаться с властью абсолютного, самодержца‑фабриканта в его маленьком государстве). Если это не помогает, союз отдаёт приказ прекратить работу, и все рабочие расходятся по домам. Эта забастовка (turn‑out или strike) может быть частичной, если один или несколько фабрикантов отказываются считаться с установленной союзом заработной платой, или всеобщей, если отказываются все фабриканты в данной отрасли труда. Таковы законные средства союза – законные лишь в том случае, если забастовка объявлена после предупреждения, что бывает не всегда. Но и эти законные средства очень слабо действуют, пока есть рабочие, которые не состоят в союзе или готовы выйти из него ради минутных выгод, предложенных фабрикантами. Особенно при частичных забастовках фабриканту легко набрать рабочих из числа этих паршивых овец (так называемых knobsticks^{145}) и сделать, таким образом, бесплодными усилия объединённых рабочих. Члены союза обычно пытаются воздействовать на этих knobsticks угрозами, руганью, побоями и другими средствами, короче, всячески стараются так или иначе их запугать. Те подают жалобу в суд, а так как поклонница законности, буржуазия, пока ещё держит в своих руках власть, первое же противозаконное действие, первая судебная жалоба против одного из членов организации почти каждый раз подрывает силу союза.

История этих союзов представляет собой длинный ряд поражений рабочих, прерываемый лишь немногими отдельными победами. Само собой понятно, что все усилия союзов не в состоянии изменить того экономического закона, согласно которому заработная плата определяется соотношением спроса и предложения на рынке труда. Поэтому союзы бессильны устранить важнейшие причины, влияющие на это соотношение. Во время торгового кризиса союзы вынуждены сами снижать ставки заработной платы, либо вовсе прекращать своё существование, а в случае значительного спроса на труд им не удаётся поднять заработную плату выше того уровня, на котором она сама собой установилась бы в результате конкуренции капиталистов. Но зато союзы могут воздействовать на менее важные причины, носящие частный или местный характер. Если бы фабрикант не имел перед собой концентрированной массы рабочих, готовых к отпору, он в погоне за наживой постепенно всё более и более понижал бы заработную плату; более того, конкурентная борьба, которую ему приходится вести с другими фабрикантами, заставляла бы его это делать, и заработная плата скоро упала бы до минимума. Такого рода конкуренция фабрикантов между собой может быть при нормальных условиях ограничена сопротивлением рабочих. Каждый фабрикант знает, что любое снижение заработной платы, не продиктованное общими для него и его конкурентов условиями, вызовет стачку, которая несомненно нанесёт ему ущерб, так как, во время стачки, вложенный в его дело капитал будет лежать без движения, а его машины покроются ржавчиной. Между тем, в подобном случае ещё неизвестно, добьётся ли он снижения заработной платы, но зато хорошо известно, что если это ему удастся, конкуренты последуют его примеру, цены на вырабатываемый ими фабрикат упадут и прибыль, на которую он надеялся, опять ускользнёт из его рук. Далее, союзы, конечно, могут добиться, по окончании кризиса, более быстрого повышения заработной платы, чем это было бы без их вмешательства. Фабрикант заинтересован в том, чтобы не повышать заработной платы до тех пор, пока конкуренция других предпринимателей его к этому не принудит; между тем, при наличии союза, как только положение дел на рынке улучшается, рабочие сами требуют повышения заработной платы и, пользуясь большим спросом на рабочие руки, могут нередко заставить фабриканта согласиться на это повышение посредством стачки. Но, как я уже говорил, перед лицом более значительных причин, влияющих на рынок труда, союзы бессильны. В таких случаях голод постепенно заставляет рабочих возобновить работу на любых условиях, и если это сделало хоть несколько человек, то сила союза оказывается сломленной, ибо эти несколько knobsticks, при наличии на рынке известных запасов товара, дают возможность буржуазии устранить наиболее тяжёлые последствия перерыва в производстве. Фонды союза быстро истощаются из‑за большого числа нуждающихся в поддержке; лавочники в конце концов отказывают в кредите, который они предоставляли за высокие проценты, и нужда заставляет рабочих снова подчиниться игу буржуазии. Но фабриканты в своих собственных интересах, – разумеется, это стало их интересом только в силу сопротивления рабочих, – должны избегать всякого ненужного снижения заработной платы, тогда как сами рабочие воспринимают каждое снижение, даже вызванное состоянием рынка, как ухудшение своего положения, от которого они хотят по мере возможности оградить себя; поэтому‑то большинство стачек кончается неблагоприятно для рабочих. Возникает вопрос, почему же рабочие объявляют стачку в таких случаях, когда бесполезность этой меры ясна для каждого? Да просто потому, что рабочий обязан протестовать против снижения заработной платы, даже против самой необходимости этого снижения, потому что он обязан заявить, что он, человек, должен не применяться к обстоятельствам, а, наоборот, приспособлять обстоятельства к себе, к человеку, потому что молчание рабочего означало бы примирение с этими обстоятельствами, признание за буржуазией права в периоды процветания торговли эксплуатировать рабочего, а во время застоя обрекать его на голодную смерть. Рабочие не могут не протестовать против этого, пока они ещё сохраняют хоть каплю человеческого достоинства, а протестуют они именно так, а не иначе потому, что они – англичане, люди практики, которые выражают свой протест действием, а не отправляются, подобно немецким теоретикам, мирно почивать, как только их протест занесён в протокол и приложен ad acta^{146}, где он будет так же мирно покоиться, как и сами протестующие. Активный протест англичанина, напротив, не остаётся без влияния: он ставит известные границы алчности буржуазии и не даёт заглохнуть возмущению рабочих против общественного и политического всемогущества имущего класса. И в то же время этот протест доказывает рабочим необходимость чего‑то большего, чем только рабочие союзы и стачки, для того чтобы сломить могущество буржуазии. Но значение этих союзов и организуемых ими стачек в первую очередь состоит в том, что они представляют собой первую попытку рабочих уничтожить конкуренцию. Наличие их предполагает уже понимание того, что господство буржуазии основывается только на конкуренции рабочих между собой, т. е. на отсутствии сплочённости пролетариата, на противопоставлении одних рабочих другим. И именно потому, что, при всей их односторонности и ограниченности, усилия союзов направлены против конкуренции, против жизненного нерва современного социального строя, именно поэтому союзы представляют для этого строя такую опасность. Рабочий не мог бы найти более уязвимого места для нападения на буржуазию, а вместе с ней и на весь современный общественный строй. Когда конкуренция рабочих между собой прекратится, когда все рабочие примут решение не давать себя больше эксплуатировать буржуазии, царству собственности наступит конец. Заработная плата ведь только потому зависит от условий спроса и предложения, от случайного состояния рынка труда, что рабочие до сих пор позволяли обращаться с собой, как с вещью, которую можно купить и продать. Когда рабочие примут решение не терпеть дальше, чтобы их покупали и продавали, когда при определении, какова же собственно должна быть стоимость труда, рабочий будет выступать не как вещь, а как человек, обладающий не только рабочей силой, но и волей, тогда всей теперешней политической экономии и законам заработной платы наступит конец. Конечно, законы заработной платы в конечном счёте снова дали бы себя почувствовать, если бы рабочие, добившись уничтожения конкуренции между собой, на этом остановились. Но рабочие не могут на этом остановиться, не отказавшись от всего своего предшествующего движения и не восстановив опять этой самой конкуренции рабочих между собой, другими словами, они вообще этого не могут допустить. Необходимость заставит их уничтожить не часть конкуренции, а конкуренцию вообще, и они это сделают. Рабочие уже и теперь с каждым днём всё более и более начинают понимать, какой вред наносит им конкуренция, они лучше, чем буржуазия, понимают, что конкуренция имущих между собой тоже оказывает своё действие на рабочего, вызывая торговые кризисы, и что её тоже нужно устранить. А скоро они поймут, как им нужно это сделать.

Не приходится доказывать, что союзы в значительной мере содействуют усилению ненависти и озлоблению рабочих против имущего класса. Поэтому в периоды особенного возбуждения от этих союзов исходят – с ведома или без ведома руководителей – отдельные действия, которые можно объяснить только ненавистью, доведённой до отчаяния, дикой страстью, переходящей всякие границы. К такого рода действиям относятся упомянутые выше случаи ожогов серной кислотой, а также ряд других, из числа которых я здесь приведу несколько. Однажды вечером, во время сильных волнений среди рабочих в 1831 г., в поле был застрелен молодой Аштон, фабрикант из Хайда близ Манчестера; убийца остался необнаруженным. Нет никакого сомнения в том, что это являлось актом мести со стороны рабочих. – Поджоги и попытки произвести взрывы случаются очень часто. В пятницу, 29 сентября 1843 г., была сделана попытка взорвать мастерскую пил фабриканта Паджина на Говард‑стрит в Шеффилде. Воспользовались для этого железной трубкой, набитой порохом и наглухо закрытой; убытки были довольно значительны. На следующий день, 30 сентября, имела место такая же попытка на фабрике ножей и напильников Иббетсона в Шейлс‑Муре близ Шеффилда. Г‑н Иббетсон возбудил ненависть рабочих деятельным участием в буржуазных организациях, низкой заработной платой, использованием на работе исключительно knobsticks, а также спекуляцией на законе о бедных (во время кризиса 1842 г. он заставил рабочих согласиться на низкую заработную плату, сообщив попечительству о бедных имена тех, кто отказывался, и выдавая их за людей, которые могут получить работу, но не хотят и потому не заслуживают поддержки). Взрыв причинил довольно значительный ущерб, и все рабочие, приходившие на место происшествия, сожалели только о том, «что не удалось взорвать всё предприятие». – В пятницу, 6 октября 1843 г., в Болтоне была сделана неудачная попытка поджечь фабрику Эйнсуэрта и Кромптона. Это была уже третья или четвёртая попытка на этой фабрике за очень короткий срок. – На заседании городского совета в Шеффилде в среду, 10 января 1844 г., полицейский комиссар демонстрировал специально изготовленный для взрыва снаряд из чугуна, содержащий четыре фунта пороху, с обгорелым, но потухшим фитилём, который был обнаружен на фабрике г‑на Китчена на Эрл‑стрит в Шеффилде. – В воскресенье, 20 января 1844 г., на лесопильном заводе Бентли и Уайта в Бери, в Ланкашире, произошёл взрыв, вызванный заброшенным внутрь фабрики свёртком с порохом; взрыв причинил значительные повреждения. – В четверг, 1 февраля 1844 г., был подожжён и сгорел дотла колёсный завод Сохо в Шеффилде. – Итого шесть случаев за четыре месяца, и все они были вызваны только озлоблением рабочих против работодателей. Что из себя представляет социальный строй, при котором такие вещи возможны, говорить не приходится. Факты эти с достаточной ясностью показывают, что в Англии социальная война объявлена и действия ведутся даже в такие благоприятные для дел периоды, как конец 1843 года. И всё же английская буржуазия никак не образумится! Но самым красноречивым фактом является процесс так называемых тугов^{147} в Глазго, разбиравшийся в суде присяжных этого города с 3 по 11 января 1838 года. Из разбора дела выяснилось, что союз бумагопрядильщиков, существовавший там с 1816 г., обладал редкой сплочённостью и силой. Члены его обязывались клятвой подчиняться решению большинства. Во время каждой стачки действовал тайный комитет, неизвестный огромному большинству членов союза и без каких‑либо ограничений распоряжавшийся его денежными средствами.

Комитет назначал премии за убийство knobsticks и ненавистных фабрикантов, а также за поджоги фабрик. Так была подожжена фабрика, на которую вместо мужчин‑прядильщиков были наняты работницы, не состоявшие в союзе; мать одной из этих девушек, по имени Мак‑Фёрсон, была убита, и двое убийц были переправлены в Америку на средства союза. – Уже в 1820 г. один knobstick, Мак‑Куорри, был ранен выстрелом, за что стрелявший получил от союза 15 фунтов стерлингов. Позже был также ранен выстрелом некий Грехем; стрелявший получил 20 ф. ст., но был пойман и приговорён к пожизненной ссылке. Наконец, в мае 1837 г. вследствие стачки произошли беспорядки на фабриках в Отбанке и Майл‑Энде, причём человек десять knobsticks подверглись насилиям; в июле того же года беспорядки ещё не затихли, и один knobstick, некий Смит, был так избит, что умер от побоев. Тогда комитет был арестован и началось следствие. Председатель и виднейшие члены комитета, обвиняемые в участии в незаконных союзах, в насилии над knobsticks и в поджоге фабрики Джемса и Фрэнсиса By да, были признаны виновными и приговорены к ссылке на семь лет. Что скажут на это наши добрые немцы?^{148}

Имущий класс, и в особенности промышленная часть его, непосредственно соприкасающаяся с рабочими, с величайшей страстностью ратует против этих союзов и постоянно пытается доказать рабочим их бесполезность, опираясь на доводы, которые с точки зрения буржуазной политической экономии совершенно правильны, но именно поэтому в определённом отношении являются ошибочными и никак не могут повлиять на ум рабочего. У же само усердие, проявляемое буржуазией, свидетельствует о том, что в этом деле затронуты её интересы; ведь не говоря о непосредственных убытках от стачки, положение вещей таково, что всё то, что идёт в карман фабриканта, непременно должно быть извлечено из кармана рабочего. Если бы рабочие и не знали так хорошо, что союзы ограничивают в известных пределах стремление конкурирующих между собой работодателей понизить заработную плату, она уже по одному тому не отказались бы от союзов, что, сохраняя их, они наносят вред своим врагам – фабрикантам. На войне урон, нанесённый одной стороне, идёт на пользу другой, а так как рабочие находятся с фабрикантами в состоянии войны, то они в данном случае делают то же самое, что делают августейшие монархи, когда вцепятся друг другу в волосы. – Из всех буржуа самым ярым противником рабочих союзов является уже знакомый нам д‑р Юр. Захлёбываясь от возмущения, говорит он о «тайных судилищах» бумагопрядильщиков, самого мощного отряда рабочих, о судилищах, которые заявляют, что могут парализовать всякого непокорного фабриканта «и таким образом разорить человека, который в течение многих лет кормил их». Юр говорит о времени, «когда изобретательная голова и всеоживляющее сердце промышленности окажутся в рабстве у беспокойных низших членов», – о ты, новоявленный Менений Агриппа![113]Как жаль, что английских рабочих не так легко успокоить басней, как римских плебеев! В заключение Юр рассказывает следующую милую историю. Прядильщики, выделывающие грубую пряжу на мюль‑машине, тоже некогда безобразным образом злоупотребляли своей силой. Высокая заработная плата, вместо того чтобы вызвать чувство благодарности к фабриканту и стремление к умственному развитию (в науках безобидных или даже полезных для буржуазии, разумеется), часто порождала в них гордость и давала им средства для поддержания строптивого духа в стачках, которые возникали одна за другой на различных фабриках совершенно без всякой причины. Во время такого злосчастного происшествия в Хайде, Дакинфилде и окрестностях местные фабриканты, опасаясь конкуренции французов, бельгийцев и американцев, обратились к машиностроительному заводу Шарп, Робертс и К° с просьбой направить изобретательский талант г‑на Шарпа на конструкцию автоматической мюль‑машины, дабы «спасти производство от горького рабства и грозящей ему гибели».

«Через несколько месяцев была создана машина, обладающая как будто разумом, чувством и пальцами опытного рабочего. Так железный человек – как рабочие прозвали эту машину – вышел по повелению Минервы из рук современного Прометея. Это было создание, призванное восстановить порядок среди промышленных классов и обеспечить за англичанами господство в промышленности. Весть об этом новом геркулесовском подвиге распространила ужас в рабочих союзах, и прежде чем это чудесное создание вышло, так сказать, из своей колыбели, оно уже задушило гидру анархии».

Далее Юр доказывает, что изобретение машины, позволяющей печатать одновременно четырьмя и пятью красками, было следствием беспорядков среди рабочих ситцепечатников, что строптивость рабочих, шлихтующих основу на ткацких фабриках, вызвала к жизни новую усовершенствованную машину для шлихтовки и приводит ещё несколько подобных случаев^{149}. Тот же Юр несколько раньше выбивался из сил, доказывая на многих страницах, что введение машин выгодно для рабочих! – Впрочем, Юр не одинок; в фабричном отчёте фабрикант Ашуэрт и многие другие не упускают случая излить своё негодование на союзы рабочих. Подобно некоторым правительствам, эти премудрые буржуа приписывают все движения, которые им непонятны, влиянию зловредных агитаторов, злоумышленников, демагогов, крикунов и молодёжи. Они утверждают, что агенты этих союзов, получая жалованье от последних, заинтересованы в агитации; как будто не сама буржуазия делает необходимым для союзов оплату этих агентов, раз она таких людей лишает работы!

Участившиеся в невероятной степени стачки всего лучше доказывают, как далеко зашла в Англии социальная война. Не проходит недели, почти даже дня, чтобы там или тут не возникла стачка, то вследствие сокращения заработной платы, то вследствие отказа повысить её, то из‑за приёма на фабрику knobsticks, то из‑за отказа устранить злоупотребления или плохие порядки, то из‑за введения новых машин или из‑за бесчисленного множества других причин. Конечно, эти стачки – только авангардные схватки, превращающиеся иногда и в более серьёзные битвы: они ещё ничего не решают, но они с несомненной ясностью доказывают, что решительный бой между пролетариатом и буржуазией уже близится. Стачки являются военной школой, в которой рабочие подготовляются к великой борьбе, ставшей уже неизбежной; они являются манифестацией отдельных отрядов рабочего класса, возвещающих о своём присоединении к великому рабочему движению. И если просмотреть годовой комплект газеты «Northern Star», единственной газеты, сообщающей о всех движениях пролетариата, то можно убедиться, что все рабочие городов и сельских промышленных округов объединились в союзы и от времени до времени заявляют свой протест против господства буржуазия посредством всеобщей стачки. А как школа борьбы стачки незаменимы. В них проявляется своеобразное мужество англичанина. На континенте считают, что англичане, в особенности рабочие, трусливы, что они якобы неспособны совершить революцию; мнение это основано на том, что они не готовы бунтовать каждую минуту, подобно французам, чти они как будто спокойно мирятся с буржуазным режимом. Но это мнение совершенно ошибочно. Английские рабочие не уступают никакой нации в мужестве, они не менее беспокойны, чем французы, но борются они иначе. Французы насквозь политичны, они борются и против социального зла на политической арене. Англичане же, считая, что политика служит лишь корыстным интересам буржуазного общества, борются не против правительства, а непосредственно против буржуазии, а эта борьба может пока что вестись с успехом лишь мирным путём. Застой в промышленности и вызванная им нищета повлекли за собой в 1834 г. в Лионе восстание во имя республики, а в 1842 г. в Манчестере всеобщую стачку с требованием Народной хартии и повышения заработной платы. А что для стачки тоже требуется мужество и даже большее, часто гораздо большее мужество, гораздо более смелая и твёрдая решимость, чем для восстания, – это ясно. В самом деле, для рабочего, знающего по опыту, что такое нищета, вовсе не пустяк смело идти навстречу нужде, обречь на неё жену и детей, месяцами терпеть голод и лишения, оставаясь твёрдым и непоколебимым. Сравните смерть или галеры, угрожающие французскому революционеру, с тем, что английский рабочий терпит, чтобы не подчиниться игу имущего класса, с медленной смертью от голода, с необходимостью изо дня в день смотреть на голодающую семью, с сознанием, что буржуазия когда‑нибудь да отомстит тебе! Мы увидим дальше пример такого упорного, неодолимого мужества английского рабочего, уступающего силе лишь тогда, когда всякое сопротивление бесполезно и уже не имеет смысла. И именно в этой спокойной выдержке, в этой непоколебимой решимости, ежедневно выдерживающей сотни испытаний, именно в них английский рабочий обнаруживает наиболее достойную уважения черту своего характера. Люди, которые терпят такие бедствия, чтобы сломить сопротивление одного‑единственного буржуа, сумеют сломить и силу всей буржуазии. Но и помимо этого английский рабочий не раз обнаруживал достаточно мужества. Если стачка 1842 г. не имела дальнейших последствий, то это произошло отчасти потому, что буржуазия толкнула рабочих на выступление, отчасти потому, что сами рабочие не понимали ясно цели стачки и не были между собой солидарны. В других же случаях, когда дело шло об определённых социальных целях, английские рабочие не раз доказали своё мужество. Не говоря уже о восстании 1839 г. в Уэльсе, во время моего пребывания в Манчестере (в мае 1843 г.) там произошло настоящее сражение. На одном кирпичном заводе (Полинга и Хенфри) увеличили форму для кирпичей, не повысив заработной платы, хотя кирпичи больших размеров продавались, конечно, дороже. Рабочие, которым отказали в повышении заработной платы, оставили работу, а союз объявил фирме бойкот. С большими усилиями фирме удалось, однако, набрать рабочих в окрестных местностях и из числа knobsticks. Сначала союз попытался их запугать. Для охраны завода фирма наняла двенадцать человек отставных солдат и полицейских и вооружила их ружьями. Так как попытки запугивания не помогли, однажды, часов около десяти вечера, отряд рабочих‑кирпичников в боевом порядке с авангардом, вооружённым ружьями, напал на завод, расположенный всего шагах в 400 от казарм, в которых стояла пехотная часть^{150}. Проникнув на территорию завода и обнаружив охрану, рабочие стали стрелять, растоптали выложенные для сушки кирпичи, разбросали сложенный в кучи уже подсохший кирпич, разрушили всё, что им попалось под руку, и, проникнув в одно из зданий, поломали всю мебель и избили жену жившего там надсмотрщика. Тем временем охрана расположилась за изгородью, под прикрытием которой можно было беспрепятственно стрелять. Нападающие были ярко освещены пылающей обжигательной печью, перед которой стояли, являясь прекрасной мишенью для своих противников, в то время как сами они стреляли наугад. Тем не менее перестрелка продолжалась более получаса, пока не были истрачены все заряды и не была достигнута цель нападения, т. е. не было разрушено на заводе всё, что можно было разрушить. Тогда появились войска, и рабочие отступили к Эклсу (в трёх милях от Манчестера). Неподалёку от Эклса они сделали перекличку, причём каждый вызывался по номеру, под которым он был записан в своей секции, и потом рассеялись, правда, лишь для того, чтобы попасть в руки надвигавшейся со всех сторон полиции. Раненых, очевидно, было очень много, но стало известным лишь число тех, кто попал в руки полиции. Один рабочий был ранен тремя пулями: в бедро, в голень и в плечо, и тем не менее прошёл более четырёх миль. – Эти люди достаточно показали, что они тоже обладают революционной отвагой и не боятся пуль. Если же невооружённая масса, сама не знающая, чего она собственно хочет, запертая на рыночной площади, может быть усмирена несколькими драгунами и полицейскими, занявшими все выходы, как это случилось в 1842 г., то это далеко не доказывает ещё отсутствия у неё мужества; эта масса ничего не предприняла бы и в том случае, если бы этих слуг государственной, т. е. буржуазной, власти тут не было. Там же, где народ имеет перед собой определённую цель, он обнаруживает достаточно мужества, что доказывает, например, нападение на фабрику Бёрли, которую пришлось затем отстаивать при помощи артиллерии.

Дата добавления: 2015-06-04