Перемирие с Данией

Кёльн, 7 сентября.

«Что станет с Германией, если Пруссия не будет больше стоять во главе ее, если прусские войска не будут больше охранять честь Германии, если мощь и влияние Пруссии как великой державы уступят место фантастическому господству иллюзорной германской центральной власти!»

Так хвастливо заявляет прусская партия, партия героев «с богом за короля и отечество», контрреволюционное дворянство Восточной Померании и Укермарка.

И вот Пруссия стояла во главе Германии, Пруссия охраняла ее честь – в Шлезвиг‑Гольштейне.

А каков же результат? После ряда легких, бесславных побед над слабым врагом, после войны, ведение которой тормозилось самой трусливой дипломатией, после постыдных отступлений перед разбитой армией, наконец – перемирие, столь оскорбительное для Германии, что даже прусский генерал нашел основание не подписывать его.

Снова начались военные действия и переговоры. Имперский регент дал прусскому правительству полномочия заключить договор о перемирии; эти полномочия не были контрассигнованы ни одним из имперских министров и потому не имели никакой законной силы. Согласно этим полномочиям признавался первый договор о перемирии, но со следующими изменениями: 1) состав нового правительства Шлезвиг‑Гольштейна должен быть еще до заключения перемирия «согласован таким образом, чтобы можно было считать обеспеченным существование и успешную деятельность нового правительства»; 2) все законы и распоряжения временного правительства, изданные до заключения перемирия, сохраняют полную законную силу; 3) все остающиеся в Шлезвиг‑Гольштейне войска подчиняются приказам германского главнокомандующего.

Если сравнить эту инструкцию с условиями первого прусско‑датского проекта, то цель ее станет совершенно ясной. Условия эти обеспечивают далеко не все то, что могла потребовать победоносная Германия; но, уступая во многом по форме, они спасают многое по существу.

Первое условие должно было гарантировать, что в новом правительстве шлезвиг‑гольштейнское (немецкое) направление сохранит перевес над датским. Как же поступает Пруссия? Она соглашается на то, чтобы глава датской партии в Шлезвиг‑Гольштейне, Карл Мольтке, стал главой нового правительства и чтобы Дания имела в правительстве три голоса против двух шлезвиг‑гольштейнских.

Второе условие должно было означать признание, если не самого временного правительства, признанного Союзным сеймом, то его прежней деятельности. Его постановления должны были сохранять силу. Как же поступает Пруссия? Под тем предлогом, что Дания тоже отказывается от иллюзорных постановлений, издававшихся для герцогств в Копенгагене и никогда не имевших ни малейшей силы закона за пределами острова Альсена^{146}, – под этим предлогом контрреволюционная Пруссия соглашается уничтожить все постановления временного правительства.

Наконец, третье условие должно было означать предварительное признание единства герцогств и их включения в состав Германии; подчинение всех остающихся в Шлезвиге и Гольштейне войск германскому главнокомандующему должно было свести на нет попытку датчан контрабандным путем опять отправить в Шлезвиг шлезвигских уроженцев, служивших в датской армии. А Пруссия? Пруссия соглашается на то, чтобы шлезвигские войска были отделены от гольштейнскнх, изъяты из‑под власти германского главнокомандующего и просто переданы в распоряжение нового правительства, на три пятых датского по своему составу.

Кроме того, Пруссия была уполномочена заключить только трехмесячное перемирие (статья 1 первоначального проекта), а заключила его собственной властью на семь месяцев; это значит, что она обеспечила датчанам перемирие в продолжение зимних месяцев, когда флот, эта главная сила датчан, неспособен к блокаде германского и шлезвигского побережья и когда мороз позволил бы немцам перейти по льду Малый Бельт, завоевать Фюнен^{147} и ограничить территорию Дании одной Зеландией.

Словом, во всех трех пунктах Пруссия растоптала данные ей полномочия. Почему бы и нет? Ведь они не были контрассигнованы! И разве г‑н Кампгаузен, посол Пруссии при центральной власти, в своем письме от 2 сентября его «превосходительству» (!!) г‑ну Хекшеру не говорил прямо, что прусское правительство «на основе этих полномочий считает себя вправе заключить договор без всяких оговорок»?

Но этого еще мало. Имперский регент посылает помощника статс‑секретаря, «своего» Макса Гагерна в Берлин, а оттуда в Шлезвиг для наблюдения за переговорами. Он дает ему полномочия, опять‑таки не контрассигнованные. Г‑н Гагерн – мы не знаем, какой прием встретил он в Берлине – приезжает в герцогства. Уполномоченные Пруссии для ведения переговоров находятся в Мальмё. Ему об этом ничего не сообщают. – В Любеке происходит обмен ратификационными грамотами. Тогда г‑ну Гагерну сообщают, что этот обмен уже произошел и что он теперь спокойно может отправляться домой. Разумеется, неудачливому Гагерну с его не контрассигнованными полномочиями не остается ничего другого, как возвратиться во Франкфурт и жаловаться на то, какую жалкую роль ему пришлось сыграть.

Так родилось славное перемирие, которое связывает немцам руки в самое благоприятное для ведения войны время года, уничтожает революционное правительство и демократическое Учредительное собрание Шлезвиг‑Гольштейна, отменяет все декреты этого правительства, признанного Союзным сеймом, передает герцогства датскому по своему составу правительству, во главе которого находится ненавистный Мольтке, вырывает шлезвигских солдат из их полков, изымает их из‑под власти германского главнокомандующего и передает датскому правительству [герцогств], которое по своему усмотрению может их распустить, – перемирие, принуждающее немецкие войска отступить от Кёнигсау^{148} к Ганноверу и Мекленбургу и передающее Лауенбург в руки старого реакционного датского правительства^{149}.

Не только Шлезвиг‑Гольштейн, но и вся Германия, за исключением старо‑прусских провинций, возмущена этим позорным перемирием. А имперское министерство, которому г‑н Кампгаузен сообщил о перемирии, сперва испугалось, но в конце концов все же взяло на себя ответственность за него. Да и что было ему делать? По‑видимому, г‑н Кампгаузен прибегнул к угрозам, а для трусливого, контрреволюционного имперского министерства официальная Пруссия все еще представляет силу. Но затем дело дошло до Национального собрания. Необходимо было его согласие, и, как ни примерно поведение этого Собрания, его «превосходительство» г‑н Хекшер все‑таки чувствовал себя неловко, выступая с этим документом. Он огласил его, сопровождая тысячами реверансов и самыми смиренными просьбами сохранять спокойствие и умеренность. Последовала всеобщая буря. Даже правый центр, даже часть правых и сам г‑н Дальман были охвачены сильнейшим гневом. Комиссиям было дано поручение представить доклад в течение 24 часов. На основании этого доклада решено было немедленно приостановить отступление войск. Решение о самом перемирии еще не принято.

Наконец‑то Национальное собрание приняло энергичное решение, хотя министерство заявило, что оно подаст в отставку, если подобное решение будет принято. Это решение означает не отказ от перемирия, а его нарушение. В герцогствах оно вызовет не только возбуждение, но и открытое сопротивление как проведению перемирия, так и новому правительству; оно приведет к новым осложнениям.

Мы, однако, питаем мало надежды на то, что Собрание отвергнет само перемирие. Г‑ну Радовицу достаточно перетянуть на свою сторону только девять голосов из центра, чтобы получить большинство. И разве ему не удастся это в течение тех нескольких дней, которые остаются до решения?

Если Собрание решит сохранить перемирие в силе, то результатом этого будет провозглашение республики и гражданская война в Шлезвиг‑Гольштейне, полное подчинение Пруссии центральной власти, всеобщее презрение всей Европы к центральной власти и к Собранию и вместе с тем множество осложнений, достаточных для того, чтобы любое будущее имперское министерство погибло под тяжестью неразрешимых трудностей.

Если оно постановит отменить перемирие, то результатом этого будет европейская война, разрыв между Пруссией и Германией, новые революции, распад Пруссии и действительное единство Германии. Пусть Собрание не дает себя запугать: не менее двух третей Пруссии стоит на стороне Германии.

Но разве представители буржуазии во Франкфурте не согласятся скорее проглотить любое оскорбление, разве они не предпочтут отдаться в рабство Пруссии, чем решиться на европейскую революционную войну и подвергнуть себя новым бурям, которые будут угрожать их собственному классовому господству в Германии?

Мы думаем, что дело будет именно так. Слишком сильна трусость буржуазной натуры. Мы не верим, что Франкфуртское собрание спасет в Шлезвиг‑Гольштейне уже поруганную в Польше честь Германии.

Написано Ф. Энгельсом 7 сентября 1848 г.

Печатается по тексту газеты

Напечатано в «Neue Rheinische Zeitung» № 97, 8 сентября 1848 г.

Перевод с немецкого

ПАДЕНИЕ МИНИСТЕРСТВА ДЕЛА

Кёльн, 8 сентября, 10 часов вечера. Министерство дела свергнуто. До этого оно много раз «спотыкалось» и удерживалось только благодаря своей наглости. Наконец, все возраставшие притязания министерства показали Собранию, в чем именно состояла тайна существования министерства.

На вчерашнем заседании согласительного собрания обсуждалось предложение Штейна[231]. Предложение гласило:

«Неотложной обязанностью министерства должно быть немедленное издание приказа в соответствии с постановлением от 9 августа в целях успокоения страны, а также во избежание разрыва с Собранием».

Министерство заявило, что оно не пойдет ни на какие уступки, ни на какой компромисс.

Левая заявила, что она уйдет, если Собрание откажется от своего постановления от 9 августа.

Затем на вчерашнем заседании, после ничего не говорящей речи министра‑президента, депутат Унру внес следующую поправку:

«Принимая во внимание, что постановление от 9 августа имеет целью не расследование образа мыслей и не давление на совесть, а лишь установление необходимого в конституционном государстве согласия между народом и армией и предупреждение реакционных происков, а также дальнейших конфликтов между гражданами, принадлежащими к армии, и штатскими», –

Собрание заявляет,

«что министерство лишится доверия страны, если будет дольше медлить с изданием приказа по армии в соответствии с постановлением от 9 августа».

Этой поправке левого центра была противопоставлена поправка правого центра, внесенная депутатом Тамнау. Онагласит: «Национальное собрание считает нужным разъяснить следующее: в своем постановлении от 9 августа с. г. Национальное собрание имело в виду издание такого же приказа командному составу армии, с каким министерство финансов и министерство внутренних дел обратились 15 июля к регирунгспрезидентам. Собрание не имеет в виду принуждать офицеров армии излагать свои политические убеждения и не собирается предписывать военному министру самый текст приказа. Оно считает необходимым в интересах гражданского мира и развития нового конституционного государственного строя издание приказа, предостерегающего офицеров армии как от реакционных, так и от республиканских устремлений».

После длившихся некоторое время прений «благородный» Шреккенштейн заявляет от имени министерства о согласии с поправкой Тамнау. И это после гордого, заверения, что министерство не пойдет ни на какой компромисс!

После того как прения продолжались еще некоторое время и г‑н Мильде даже предостерег Собрание, чтобы оно не превратилось в революционный Конвент (опасения г‑на Мильде совершенно излишни!), происходит голосование при невероятном скоплении народа у зала заседания. Поименное голосование:

Поправка Унру отклоняется 320 голосами против 38. Поправка Тамнау отклоняется 210 голосами против 156. Предложение Штейна принимается 219 голосами против 152. Против министерства – большинство в 67 голосов.

Один из наших берлинских корреспондентов сообщает:

Сегодня в городе царило большое волнение; тысячи людей окружили здание, где заседает Собрание, так что г‑н Рейхеншпергер после оглашения председателем вполне лойяльного адреса гражданского ополчения предложил перенести заседания Собрания в другой город, ибо Берлин находится‑де под угрозой.

Как только до собравшегося народа дошла весть о поражении министерства, началось неописуемое ликование, и, когда появились депутаты левой, их проводили непрерывными криками «ура!» до Унтер‑ден‑Линден. Когда же показался депутат Штейн (внесший предложение, принятое сегодняшним голосованием), энтузиазм достиг своей высшей точки. Несколько человек из народа сейчас же посадили его себе на плечи и с триумфом донесли до дверей его гостиницы на Таубенштрассе. Тысячи людей присоединились к этому шествию, и с непрерывными криками «ура» массы проходили по площади Оперы. Никогда еще не видели здесь такого проявления радости. Чем больше было опасений за успех, тем поразительнее блестящая победа.

Против министерства голосовали: левые, левый центр (партия Родбертуса – Берга) и центр (Унру, Дункер, Кош). Председатель по всем трем пунктам голосовал за министерство. Министерство Вальдека – Родбертуса может после этого рассчитывать на абсолютное большинство.

Следовательно, через несколько дней мы будем иметь удовольствие наблюдать, как инициатор принудительного займа, министр дела, «его превосходительство» г‑н Ганземан будет прогуливаться здесь, как он вернется к своему «гражданскому^{150} прошлому» и будет размышлять о Дюшателе и Пинто.

Падение Кампгаузена произошло в благопристойной форме. Г‑н Ганземан, который своими интригами привел его к падению, г‑н Ганземан кончил весьма плачевно! Бедный Ганземан‑Пинто!

Написано Ф. Энгельсом 8 сентября 1848 г.

Печатается по тексту газеты

Напечатано в «Neue Rheinische Zeitung» № 99, 10 сентября 1848 г.

Перевод с немецкого

ДАТСКО‑ПРУССКОЕ ПЕРЕМИРИЕ

Кёльн, 9 сентября. Мы снова возвращаемся к перемирию с Данией – из‑за обстоятельности Национального собрания, которое, вместо того чтобы быстро и энергично принять решение и добиться назначения новых министров, позволяет комиссиям совещаться не торопясь и предоставляет разрешение министерского кризиса на волю божью. Эта обстоятельность, которая плохо прикрывает тот факт, что «мужества нет у наших добрых знакомых»[232], предоставляет нам время для этого.

Война в Италии была всегда непопулярна у демократической партии и даже у венских демократов давно уже утратила всякую популярность. При помощи фальсификации и лжи прусское правительство смогло отсрочить лишь на несколько недель бурю общественного недовольства по поводу истребительной войны в Познани. Уличные бои в Праге, вопреки всем стараниям националистической печати, возбудили в народе симпатии только к побежденным, а не к победителям. Напротив, война в Шлезвиг‑Гольштейне была с самого начала популярна и среди народа. Чем же это объясняется?

В то время как в Италии, в Познани, в Праге немцы боролись против революции, в Шлезвиг‑Гольштейне они поддерживали революцию. Война с Данией – это первая революционная война, которую ведет Германия. И потому мы, отнюдь не обнаруживая этим ни малейшего родства с энтузиазмом буржуазии, воспевающей за кружкой пива омываемый морями Шлезвиг‑Гольштейн, с самого начала высказались за энергичное ведение войны с Данией.

Довольно‑таки печально для Германии, что ее первая революционная война – это самая комическая из войн, которые когда‑либо велись!

А теперь о существе дела. Датчане – это народ, находящийся в самой неограниченной торговой, промышленной, политической и литературной зависимости от Германии. Известно, что фактической столицей Дании является не Копенгаген, а Гамбург; что датское правительство целый год проделывало все эксперименты с Соединенным ландтагом по примеру прусского правительства, окончившего свой жизненный путь в результате баррикадных боев; что Дания получает всю свою литературную пищу, точно так же как и материальную, из Германии, и что датская литература – за исключением Хольберга – представляет собой бледную копию немецкой литературы.

Как ни бессильна была издавна Германия, но она может испытывать удовлетворение, что скандинавские нации, и в частности Дания, оказались в зависимости от нее, что по сравнению с ними она является даже еще революционной и прогрессивной страной.

Вы хотите доказательств? Ознакомьтесь с полемикой, разгоревшейся между скандинавскими нациями со времени появления идеи скандинавизма. Скандинавизм заключается в восхвалении жестокого, грубого, пиратского древне‑норманского национального характера, той крайней замкнутости, при которой избыток мыслей и чувств выражается не в словах, а только в делах, именно в грубом обращении с женщинами, в постоянном пьянстве и в неистовой воинственности [Berserkerwut^{151}], перемежающейся со слезливой сентиментальностью.

Скандинавизм и теория племенного родства с омываемым морями Шлезвиг‑Гольштейном появились одновременно в землях датского короля. Они взаимно связаны: они вызвали друг друга к жизни, боролись друг с другом и таким путем отстояли свое существование.

Скандинавизм был той формой, в которой датчане апеллировали к поддержке шведов и норвежцев. Но случилось то, что бывает всегда у христианско‑германской нации: немедленно возник споро том, кто является истинным христиано‑германцем, кто является подлинным скандинавом. Швед объявил датчанина «онемеченным» и выродившимся, норвежец объявил таковыми шведа и датчанина, а исландец – всех троих. Конечно, чем менее культурна нация и чем ближе ее нравы и образ жизни к древне‑норманским, тем более «скандинавским» характером она отличается.

Перед нами лежит газета «Morgenbladet»[233]из Христиании^{152} от 18 ноября 1846 года. В статье этой милой газетки мы находим следующие веселые места о скандинавизме.

Изобразив весь скандинавизм просто как попытку датчан вызвать движение в своих собственных интересах, она говорит о датчанах:

«Что общего у этого веселого, жизнерадостного народа с древним, суровым и хмурым миром воинов (med den gamle, alvorlige og vemodsfulde Kjampeverden)? Как может эта нация со своим – как признает даже один датский писатель – слабым и мягким характером думать о духовном родстве своем с крепкими, полными сил и энергии людьми древней эпохи? И как могут эти люди с мягким выговором южан воображать, что они говорят на северном языке? И хотя главная черта нашей и шведской нации, как и древних обитателей севера, состоит в том, что чувства уходят глубоко внутрь души, не проявляясь ео‑вне, тем не менее эти чувствительные и сердечные люди, которых так легко привести в изумление, затронуть их чувства, подчинить своему влиянию, которые сразу же всем своим внешним видом выдают свои душевные переживания, – эти люди воображают, что они скроены по единому северному образцу, что они родственны по натуре двум другим скандинавским нациям!»

«Morgenbladet» объясняет это вырождение датчан их связью с Германией и распространением в Дании немецких нравов. Правда, немцы

«потеряли свое самое священное достояние, свой национальный характер; но как ни слаба и бесцветна немецкая национальность, в миро существует другая национальность, еще более слабая и бесцветная, а именно датская. В то время как в Эльзасе, Ваадте и на славянской границе немецкий язык вытесняется» (!! тогда заслуги «нетцких братьев» еще не получили огласки), – «на датской границе он сделал огромные успехи».

Поэтому, мол, датчане должны были противопоставить немцам свою национальность, и для этой цели они изобрели скандинавизм; датская национальность была неспособна к сопротивлению,

«ибо, как сказано, датская нация, хотя и не переняла немецкого языка, но была в значительной степени онемечена. Автор сам читал в одной датской газете признание того, что датская национальность не отличается существенным образом от немецкой).

Так пишет «Morgenbladet».

Конечно, нельзя отрицать, что датчане являются полу цивилизованной нацией. Несчастные датчане!

По тому же праву, по которому французы забрали Фландрию, Лотарингию и Эльзас и раньше или позже завладеют Бельгией, – по тому же праву Германия забирает Шлезвиг: это право цивилизации по отношению к варварству, прогресса по отношению к застою. И если даже, – что еще очень сомнительно, – договоры были бы в пользу Дании, то это право значит больше, чем все договоры, ибо это право исторического развития.

Пока шлезвиг‑гольштейнское движение сохраняло характер чисто буржуазной, мирной, легальной, филистерской агитации, оно только возбуждало энтузиазм благонамеренных мелких буржуа. Поэтому, когда перед февральской революцией теперешний датский король при своем восшествии на престол обещал ввести во всем своем государстве либеральную конституцию с равным числом депутатов для герцогств и для Дании, а герцогства возражали против этого, то в этом неприятным образом проявился мелкобуржуазный локальный характер шлезвиг‑гольштейнского движения. Речь шла тогда не столько о присоединении к Германии – разве была тогда Германия? – сколько об отделении от Дании и образовании маленького самостоятельного государства локального характера.

Но тут нагрянула революция и придала движению другой характер. Шлезвиг‑гольштейнская партия должна была либо погибнуть, либо сама решиться на революцию. Она решилась на революцию и правильно сделала: датские обещания, очень благоприятные до революции, стали недостаточными после революции; присоединение к Германии, представлявшее прежде пустую фразу, теперь могло приобрести значение; Германия переживала революцию, и Дания, как всегда, повторяла ее на провинциальный манер.

Шлезвиг‑голыптейнская революция и возникшее в результате этой революции временное правительство вначале имели сами весьма мещанский характер. Но война скоро заставила их вступить на демократический путь. Это правительство, в котором сидят одни лишь достопочтенные старо‑либеральные деятели, прежние единомышленники Велькера, Гагерна и Кампгаузена, дало Шлезвиг‑Гольштейну более демократические законы, чем в каком‑либо другом германском государстве. Кильское собрание – единственное из всех немецких собраний, основанное не только на всеобщем избирательном праве, но и на прямых выборах. Предложенный ему правительством проект конституции – самый демократический из всех, составленных когда‑либо на немецком языке. Шлезвиг‑Гольштейн, до сих пор в политическом отношении тащившийся в хвосте у Германии, благодаря революционной войне сразу получил более прогрессивные учреждения, чем вся остальная Германия.

Война, которую мы ведем в Шлезвиг‑Гольштейне, является, следовательно, подлинно революционной войной.

А кто стоял с самого начала на стороне Дании? Три самые контрреволюционные державы Европы: Россия, Англия и прусское правительство. Пока возможно было, прусское правительство вело лишь мнимую войну: достаточно вспомнить ноту Вильденбруха[234], готовность, с которой прусское правительство, по представлению Англии и России, отдало приказ об отступлении из Ютландии, и, наконец, двукратное перемирие! Пруссия, Англия и Россия – вот три державы, которым больше всего приходится опасаться германской революции и се ближайшего результата – единства Германии: Пруссии – ибо благодаря этому она перестанет существовать, Англии – ибо она тем самым лишится возможности эксплуатировать германский рынок, России – ибо благодаря этому демократия продвинется не только до Вислы, но даже до Двины и Днепра. Пруссия, Англия и Россия составили заговор против Шлезвиг‑Гольштейна, против Германии и против революции.

Война, которая, быть может, будет вызвана теперь решениями во Франкфурте, была бы войной Германии против Пруссии, Англии и России. И именно такая война нужна засыпающему германскому движению – война против трех контрреволюционных великих держав, война, которая действительно растворит Пруссию в Германии, сделает безусловно необходимым союз с Польшей, немедленно приведет к освобождению Италии, – война, которая будет направлена как раз против старых контрреволюционных союзников Германии в 1792–1815 гг., война, которая ввергнет «отечество в опасность» и именно тем спасет его, так как она поставит победу Германии в зависимость от победы демократии.

Пусть буржуа и юнкеры во Франкфурте не питают на этот счет никаких иллюзий: если они решат отвергнуть перемирие, они предрешат свое собственное падение совершенно так же, как во времена первой революции жирондисты, участвовавшие в событиях 10 августа и голосовавшие за казнь бывшего короля, тем самым подготовили свое собственное падение 31 мая. Если, напротив, они примут предложенное перемирие, то они также предрешат свое собственное падение: они отдадут себя под власть Пруссии, и на этом их роль будет сыграна. Пусть они сделают выбор.

Вероятно, известие о падении Ганземана прибыло во Франкфурт еще до голосования. Возможно, что оно существенно повлияет на исход голосования, особенно потому, что ожидаемое министерство Вальдека и Родбертуса, как известно, признает суверенитет Национального собрания.

Поживем – увидим! Но повторяем: честь Германии находится в плохих руках!

Написано Ф. Энгельсом 9 сентября 1848 г.

Печатается по тексту газеты

Напечатано в «Neue Rheinische Zeitung» № 99, 10 сентября 1848 г.

Перевод с немецкого

КРИЗИС И КОНТРРЕВОЛЮЦИЯ [235]

Дата добавления: 2015-06-04