Бургундия

II

Бриар – старинный городок, расположенный у устья канала, соединяющего Сену с Луарой. Здесь я расспросил о дальнейшем маршруте и счел более целесообразным отправиться в Швейцарию через Осер, чем через Невер. Итак, я покинул Луару и направился через горы в Бургундию.

Плодородный характер долины Луары постепенно, но довольно медленно исчезает. Подъем в гору идет незаметно, и лишь в пяти – шести милях от Бриара, у Сен‑Совёра и СенФаржо, начинается покрытая лесом гористая местность, благоприятная для скотоводства. Горный хребет между Ионной и Луарой здесь уже имеет большую высоту, и вся эта западная сторона департамента Йонны вообще довольно гориста.

Неподалеку от Туси, в шести лье от Осера, я впервые услышал своеобразный, наивно растянутый бургундский диалект – диалект, который здесь и во всей собственно Бургундии еще довольно мил и приятен, но в вышележащих местностях Франшконте звучит тяжеловесно, неуклюже, почти наставительно. Это аналогично тому, что происходит с наивным австрийским диалектом, который постепенно переходит в грубый верхнебаварский. Бургундский диалект удивительно не по‑французски ставит всегда ударение на слоге, предшествующем тому, на который падает главное ударение в хорошем французском языке; он превращает ямбический французский язык в трохеический и этим поразительно искажает то изящное акцентирование, которое образованный француз умеет придавать своей речи. Но, повторяю, в самой Бургундии это еще звучит довольно мило, а в устах хорошенькой девушки даже прелестно: Mais, ma foi, monsieur, je vous demande un peu…^{190}

Вообще бургундец, если допустимо такое сравнение, – это французский австриец. Наивные, добродушные, в высшей степени доверчивые, одаренные большим природным умом в пределах привычного жизненного круга, полные наивно‑комических представлений обо всем, что выходит за рамки этого круга, забавно‑неловкие в непривычных условиях, всегда неистощимо веселые, – таковы почти все эти добрые люди. Приветливому, добродушному бургундскому крестьянину, пожалуй, скорее, чем кому‑нибудь другому, можно простить его полное политическое невежество и его преклонение перед Луи‑Наполеоном.

Бургундцы, впрочем, имеют, бесспорно, более сильную примесь немецкой крови, чем живущие далее к западу французы; волосы и цвет лица у них светлее, фигура несколько крупнее, особенно у женщин; острый критический ум и меткое остроумие им уже значительно менее присущи, но это возмещается у них более простодушным юмором, а иногда и легким налетом сентиментальности. Однако элемент французской веселости еще в значительной степени преобладает, а в беззаботном легкомыслии бургундец не уступит никому.

В западной гористой части департамента Йонны занимаются, главным образом, скотоводством. Но французы всюду плохие скотоводы, и бургундский рогатый скот – совсем худой и мелкий. Однако наряду со скотоводством много занимаются также земледелием и везде едят хороший пшеничный хлеб.

Крестьянские дома там также уже более похожи на немецкие; они опять становятся больше и объединяют под одной крышей жилое помещение, амбар и хлев; однако дверь и здесь находится чаще всего в стороне от дороги или же выходит на противоположную сторону.

На длинном склоне, ведущем вниз к Осеру, я увидел первые бургундские виноградники с еще не снятым большей частью урожаем винограда, не бывало обильным в 1848 году. На некоторых лозах из‑за гроздьев почти не видно было листьев.

Осер – небольшой городок, лежащий на неровной поверхности, неказистый изнутри, с красивой набережной на Йонне и с некоторыми зачатками бульваров, без которых не обходится во Франции ни один главный город департамента. В обычное время городок этот, должно быть, совсем тих и мертв, и префект Йонны, вероятно, расходовал очень мало средств на обязательные балы и званые вечера, которые он должен был давать при Луи‑Филиппе местным нотаблям. Но теперь Осер был оживлен, как бывает только раз в году, Если бы гражданин Данжуа – народный представитель, который в Национальном собрании столь рьяно выражал свое негодование по поводу того, что на демократически‑социальном банкете в Тулузе все помещение было разукрашено в красный цвет, – если бы этот почтенный гражданин Данжуа прибыл вместе со мной в Осер, с ним случился бы от ужаса нервный припадок. Здесь не одно какое‑нибудь помещение, а весь город был разукрашен в красный цвет. И какой красный цвет! Самый несомненный, самый неприкрытый кроваво‑красный цвет окрашивал стены и лестницы домов, блузы и рубашки людей; темно‑красные потоки наполняли даже сточные канавы и обагряли мостовую, а какие‑то бородатые, зловещие люди носили по улицам в больших чанах наводящую ужас темноватую, красно‑пенистую жидкость. Казалось, красная республика господствует со всеми ее ужасами, казалось, что гильотина, паровая гильотина действует непрерывно, и buveurs de sang^{191}, о которых «Journal des Debats» умеет рассказывать такие ужасные вещи, явно устраивали здесь свои каннибальские оргии. Но красная республика в Осере была совершенно невинной – это была красная республика бургундского сбора винограда, и кровопийцы, поглощающие с таким наслаждением благороднейшее изделие этой красной республики, это – не кто иные, как сами господа добропорядочные республиканцы, крупные и мелкие буржуа Парижа. Да и почтенный гражданин Данжуа, несмотря на всю свою благонамеренность, полон в этом отношении красных вожделений.

Если бы только иметь в этой красной республике полные карманы денег? Сбор 1848 года был так необыкновенно обилен, что нельзя было раздобыть достаточно бочек, чтобы вместить все вино. К тому же, какого изумительного качества – лучше, чем вино 1846 года и, может быть, даже лучше, чем вино 1834 года! Со всех сторон устремились сюда крестьяне, чтобы закупить по баснословно дешевым ценам остатки вина 1847 года – 2 франка за бочонок в 140 литров хорошего вина; ко всем воротам подъезжали телеги за телегами с пустыми бочками, и все же бочек не хватало. Я сам видел, как один виноторговец в Осере вылил на улицу несколько бочек вполне хорошего вина 1847 года, чтобы освободить их для нового вина, которое, конечно, давало совершенно иные возможности для спекуляции. Меня уверяли, что этот виноторговец вылил таким образом в течение нескольких недель до 40 больших бочек (futs).

Выпив в Осере несколько бутылок старого, а также и нового вина, я перешел через Йонну, направляясь к горам правого берега. Шоссе идет вдоль долины, но я пошел по старому кратчайшему пути, через горы. Небо было облачно, погода хмурая, сам я был утомлен и поэтому остался переночевать в ближайшей деревне, в нескольких километрах от Осера.

На следующее утро я отправился в путь очень рано, вместе с солнцем, которое сияло прекраснее, чем когда‑либо. Дорога шла между сплошными виноградниками, через довольно высокий горный хребет. Но за усилие, потраченное на подъем, я был вознагражден наверху великолепным видом. Прямо передо мной расстилался весь холмистый спуск вплоть до Йонны, дальше простиралась сама зеленая долина Йонны, покрытая лугами и обсаженная тополями, усеянная многочисленными деревнями и крестьянскими дворами, а позади – серокаменный Осер, прислонившийся к скалистой стене на том берегу; и повсюду деревни, и везде, куда достигает взор, виноградники, одни только виноградники, а ослепительные, жаркие солнечные лучи, чей блеск умеряется вдали лишь нежной осенней дымкой, льются в этот громадный котел, в котором августовское солнце варит благороднейшее вино.

Я не знаю, что придает этим французским ландшафтам, вовсе не отличающимся какими‑нибудь необычайно красивыми очертаниями, их своеобразную прелесть. Конечно, не та или другая деталь, а все в целом, весь ансамбль накладывает на них печать такой насыщенности, какую редко можно встретить где‑либо в другом месте. На Рейне и Мозеле гораздо более красивые группы скал, в Швейцарии более величественные контрасты, Италия более красочна, но ни в одной стране нет местностей с таким гармоническим ансамблем, как во Франции. С необычайным удовлетворением взор переходит с широкой, покрытой роскошными лугами долины к горам, так же роскошно поросшим до самой своей вершины виноградниками, и к бесчисленным деревням и городам, утопающим в листве фруктовых деревьев. Нигде не увидишь ни одного голого клочка земли, ни одного режущего глаз непривлекательного места, ни одной суровой скалы с поверхностью, недоступной для растений. Всюду богатая растительность, красивая сочная зелень, отливающая осенне‑бронзовой окраской, и все это залито лучами солнца, которое и в середине октября еще достаточно горячо жжет, чтобы не оставить на виноградной лозе ни одной не созревшей ягоды.

Я прошел немного дальше, и передо мной открылся новый, такой же красивый вид. Далеко внизу, в более узкой котловине лежал Сен‑Бри – небольшой городок, живущий также только виноделием. Те же детали ландшафта, что и перед этим, но только в уменьшенном виде. Внизу, в долине, городок окружен пастбищами и садами, кругом, на склонах котловины – виноградники и лишь на северной стороне то вспаханные, то покрытые растущим на жнивье зеленым клевером поля и луга. Внизу, на улицах Сен‑Бри, та же суета, что и в Осере, – повсюду бочки и давила, повсюду жители были заняты тем, что под смех и шутки давили виноград, перекачивали сусло в бочки или носили его по улицам в больших чанах. Тут же был базар, на более широких улицах стояли крестьянские телеги с зеленью, зерном и другими продуктами земледелия. Крестьяне в своих белых остроконечных шапках, крестьянки в своих мадрасских платках, повязанных вокруг головы, толкались среди виноделов, болтая, крича и смеясь, и в маленьком Сен‑Бри царило такое оживление, что казалось, будто находишься в большом городе.

По ту сторону Сен‑Бри дорога опять медленно шла в гору. Но на эту гору я поднимался с особенным удовольствием. Здесь все еще были заняты сбором винограда, а сбор винограда в Бургундии несравненно веселее, чем даже в Рейнской области. На каждом шагу я встречал самое веселое общество, самый сладкий виноград и самых хорошеньких девушек; ибо в этих местах, где от одного городка до другого часа три ходьбы, где жители, благодаря торговле вином, находятся в постоянных сношениях с остальным миром, господствует уже некоторая цивилизация, и никто не усваивает эту цивилизацию быстрее, чем женщины, которые извлекают из нее непосредственные и самые очевидные выгоды. Ни одной француженке‑горожанке не приходит в голову петь:

Если бы сравниться я посмела

С девушками сельскими красой,

Шляпу из соломы я б надела

С лентой розовой иль голубой[282].

Наоборот, она слишком хорошо знает, что всем богатством своих чар она обязана городу, освобождению от всяких грубых работ, цивилизации с ее множеством средств, дающих возможность поддерживать чистоту и одеваться к лицу. Она знает, что деревенские девушки, даже если они не унаследовали от своих родителей широкую кость, которая так не нравится французам и которая составляет гордость германской расы, все же, из‑за изнурительных полевых работ в самую жаркую пору и в сильнейший дождь, из‑за трудностей, мешающих соблюдать чистоту, из‑за отсутствия средств ухода за своим телом, из‑за, правда, очень почтенного, но в такой же мере мешковатого и безвкусного костюма, становятся большей частью неуклюжими пугалами с утиной походкой, комически разряженными в яркие цвета. О вкусах не спорят, нашим немецким соотечественникам больше нравятся крестьянские девушки, и, может быть, они и правы. Отдадим дань уважения драгунской поступи дюжей скотницы, и особенно ее кулакам; воздадим должное ярко‑зеленым и огненно‑красным клеткам на платье, облекающем ее мощную талию; почет и уважение той безупречной равнине, которая тянется у нее от шеи до пяток и придает ей сзади вид обтянутой пестрым ситцем доски! Но о вкусах не спорят, и поэтому пусть не согласная со мной, но не менее почтенная часть моих соотечественников простит меня, если чисто умытые, гладко причесанные, прекрасно сложенные бургундки из Сен‑Бри и Вермантона произвели на меня более приятное впечатление, чем те первобытно‑грязные, взъерошенные, мясистые буйволицы, встречающиеся между Сеной и Луарой, которые таращат глаза, когда при них сворачивают папиросу, и с воем убегают, когда у них спрашивают на чистом французском языке, как найти дорогу.

Мне поэтому охотно поверят, что я больше валялся в траве, поедая виноград, попивая вино, болтая и шутя с виноградарями и их девушками, чем взбирался на гору, и что за время, отданное восхождению на эту незначительную возвышенность, я мог бы взобраться на вершину Блоксберга или даже Юнгфрау. Тем более, что каждый день можно шестьдесят раз досыта наесться винограду и, таким образом, найти в каждом винограднике удобный предлог побывать в обществе этих постоянно смеющихся, приветливых людей обоего пола. Однако все имеет свой конец, в том числе и эта гора. Было уже после полудня, когда я спускался по противоположному склону в прелестную долину Кюры, небольшого притока Йонны, по направлению к городку Вермантону, еще более красиво расположенному, чем Сен‑Бри.

Вскоре после Вермантона исчезают, однако, красоты природы. Постепенно надвигается более высокий хребет Фосийон, являющийся водоразделом между бассейнами Сены, Роны и Луары. От Вермантона подъем продолжается несколько часов и тянется через длинное неплодородное плато, на котором рожь, овес и гречиха более или менее вытесняют пшеницу^{192}.

Написано Ф. Энгельсом в конце октября – ноябре 1848 г.

Впервые опубликовано в журнале «Neue Zeit», т. 1, №№ 1 и 2, 1898 г.

Печатается по рукописи

Перевод с немецкого

ПРИЛОЖЕНИЯ

КО ВСЕМ РАБОЧИМ ГЕРМАНИИ [283]

Дата добавления: 2015-06-04