Подлинная книга протоколов 1 страница

IV

В заседании от 23 октября председатель {Гёбель. Ред.} замечает, что, «как заявил ему полицейский советник Штибер, последний должен дать еще новые важные показания», и с этой целью он опять вызывает вышеуказанных свидетелей. Штибер выскакивает вперед и кладет начало новой мизансцене.

До сих пор Штибер характеризовал деятельность партии Виллиха – Шаппера, или, короче говоря, партии Шерваля, – деятельность этой партии до и после ареста кёльнских обвиняемых. О самих обвиняемых ни до их ареста, ни после этого Штибер ничего не говорил. Заговор Шерваля возник после ареста данных обвиняемых, и Штибер теперь заявляет:

«До сих пор в своих показаниях я характеризовал положение дел в Союзе коммунистов и деятельность его членов только до ареста данных обвиняемых».

Он, таким образом, признает, что заговор Шерваля не имеет никакого отношения «к положению дел в Союзе коммунистов и деятельности его членов». Он признает полную никчемность показаний, сделанных им до сих пор. Он настолько безразличен к своим показаниям от 18 октября, что считает излишним продолжать отожествлять Шерваля с «партией Маркса».

«Прежде всего», – говорит он, – «существует еще фракция Виллиха, из которой до сих пор схвачен только Шерваль в Париже и т. д.»

Ага! Значит, главный вожак, Шерваль, является вожаком виллиховской фракции.

Но Штибер сейчас должен сделать наиважнейшие сообщения, не только наиновейшие, но и наиважнейшие. Наиновейшие и наиважнейшие! Эти наиважнейшие сообщения потеряли бы свою важность, если бы не была подчеркнута неважность сделанных до сих пор показаний. До сих пор, собственно, я ничего не сообщил, дает понять Штибер, и только теперь я начинаю. Внимание! До сих пор я сообщал о партии Шерваля, враждебной обвиняемым, что, собственно говоря, к делу не относится. Теперь я сообщу о «партии Маркса», о которой только и идет речь в этом процессе. Однако столь просто Штибер не мог высказаться. И поэтому он говорит: «До сих пор я характеризовал Союз коммунистов до ареста обвиняемых, теперь я охарактеризую его после ареста обвиняемых». Со свойственной лишь ему виртуозностью он умеет даже чисто риторической фразе придать характер лжеприсяги.

После ареста кёльнских обвиняемых Маркс якобы создал новый Центральный комитет.

«Это явствует из показания одного полицейского агента, которого уже покойный полицейдиректор Шульц сумел незаметно ввести в лондонский Союз и устроить в непосредственной близости к Марксу».

Этот новый Центральный комитет вел книгу протоколов, и эта «подлинная книга протоколов» находится теперь в руках Штибера. Подлинная книга протоколов подтверждает ужасные козни в Рейнской провинции, в Кёльне, даже в самом зале суда. В ней содержится доказательство продолжавшейся сквозь тюремные стены переписки обвиняемых с Марксом. Одним словом: архив Дица был Ветхим заветом, подлинная же книга протоколов – это Новый завет. Ветхий завет был упакован в прочную, клеенку. Новый же завет переплетен в ужасный красный сафьян. Красный сафьян во всяком случае является demonstratio ad oculos {наглядным доказательством. Ред.}, но мир в настоящее время является еще более неверующим, чем во времена Фомы; он не верит даже тому, что видит. Кто теперь еще верит Ветхому или Новому заветам, с тех пор как открыта религия мормонов[298]? Но и это предусмотрел Штибер, который не совсем чужд религии мормонов.

«Мне, конечно», – говорит мормон Штибер, – «мне, конечно, могли бы возразить, что все это только россказни презренных полицейских агентов, но», – показывает под присягой Штибер, – «но у меня имеются исчерпывающие доказательства правдивости и надежности сделанных ими сообщений».

Подумайте только! Доказательства правдивости и доказательства надежности! Да еще исчерпывающие доказательства! Исчерпывающие доказательства! А каковы эти доказательства?

Штибер давно знал,

«что между Марксом и находившимися в предварительном заключении обвиняемыми ведется тайная переписка, но я не мог напасть на ее след. Но в прошлое воскресенье ко мне явился экстренный курьер из Лондона с сообщением, что, наконец, удалось обнаружить тайный адрес, по которому велась эта переписка; это – адрес здешнего купца Д. Котеса, проживающего на Старом рынке. Этот же курьер доставил мне подлинную книгу протоколов, которая велась лондонским Центральным комитетом; эту книгу удалось получить за деньги у одного из членов Союза».

И вот Штибер завязывает сношения с полицейдиректором Гейгером и с дирекцией почты.

«Были приняты необходимые меры предосторожности, и уже через два дня вечерняя почта доставила из Лондона письмо, адресованное Котесу. По распоряжению обер‑прокуратуры письмо было конфисковано и распечатано. В нем была найдена написанная рукой Маркса инструкция на 7 страницах адвокату Шнейдеру II. Письмо содержит указание, как должна быть проведена защита… На оборотной стороне письма значилось большое латинское В. С письма была снята копия, часть подлинника, которую легко было отделить, была сохранена вместе с подлинным конвертом. Затем письмо было запечатано в конверт; в таком виде его получил приезжий полицейский чиновник вместе с поручением явиться к Котесу, отрекомендоваться ему эмиссаром Маркса» и т. д.

Далее Штибер описывает мерзкую полицейско‑лакейскую комедию, как приезжий полицейский чиновник изображал эмиссара Маркса и т. д. 18 октября арестовывают Котеса и через 24 часа он заявляет, что латинское В на адресе, обозначенном внутри письма, означает Бермбах. 19 октября аресту подвергается Бермбах и дома у него производится обыск. 21 октября Котес и Бермбах снова оказываются на свободе.

Штибер дал это показание в субботу 23 октября. «В прошлое воскресенье», то есть в воскресенье 17 октября, прибыл экстренный курьер с адресом Котеса и с подлинной книгой протоколов; через два дня после прибытия курьера, т. е. 19 октября, было получено письмо, адресованное Котесу. По ведь Котес был арестован уже 18 октября в связи с письмом, которое ему 17 октября передал приезжий полицейский чиновник. Таким образом, письмо к Котесу пришло на два дня раньше прибытия курьера с адресом Котеса, или же Котес был арестован 18 октября из‑за письма, которое он получил только 19 октября. Что это – хронологическое чудо?

Позднее, прижатый к стене адвокатурой Штибер заявляет, что курьер с адресом Котеса и подлинной книгой протоколов прибыл 10 октября. Почему 10 октября? Потому что 10 октября также приходится на воскресенье и по отношению к 23 октября точно так же являлось уже «прошлым» воскресеньем, поэтому сохраняется в силе первоначальное заявление относительно прошлого воскресенья и с этой стороны лжеприсяга остается завуалированной. Но в таком случае письмо было получено не через два дня, а через целую неделю после прибытия курьера. Объектом лжеприсяги становится теперь письмо, вместо курьера. Со штиберовскими присягами происходит то же самое, что с лютеровским крестьянином. Если ему помогают взобраться на лошадь с одной стороны, то он падает с нее с другой[299].

Наконец, в заседании 3 ноября полицейский лейтенант Гольдхейм из Берлина заявляет, что полицейский лейтенант Грейф из Лондона передал Штиберу книгу протоколов в присутствии его и полицейдиректора Вермута 11 октября, следовательно, в понедельник. Таким образом, Гольдхейм обвиняет Штибера в двойной лжеприсяге.

Маркс сдал на почту письмо к Котесу, как это доказывает подлинный конверт с лондонским почтовым штемпелем, в четверг, 14 октября. Письмо, таким образом, должно было прибыть в пятницу вечером, 15 октября. Курьер, который за два дня до получения письма привез адрес Котеса и подлинную книгу протоколов, должен был, следовательно, явиться в среду, 13 октября. Но он не мог прибыть ни 17 октября, ни 10‑го, ни 11‑го.

Во всяком случае Грейф в качестве курьера привез Штиберу из Лондона его подлинную книгу протоколов. Что это была за книга, Штибер знал так же хорошо, как и его коллега Грейф. Поэтому он медлил представить ее суду, так как здесь речь шла уже не о показаниях, добытых за тюремными решетками Мазаса[300]. В этот момент было получено письмо Маркса. Это оказалось весьма на руку Штиберу. Котес играл лишь роль адреса, так как само письмо предназначалось не Котесу, а латинскому В, указанному на оборотной стороне вложенного в запечатанный конверт письма. Таким образом, Котес был фактически всего лишь адресом. Но предположим, что это – конспиративный адрес. Предположим далее, что это – тот конспиративный адрес, по которому Маркс переписывается с кёльнскими обвиняемыми. Предположим, наконец, что наши лондонские агенты послали с тем же самым курьером одновременно и подлинную книгу протоколов и этот конспиративный адрес, письмо же было получено через два дня после приезда курьера с адресом и книгой протоколов. Таким образом, мы одним выстрелом убиваем двух зайцев. Во‑первых, мы доказываем существование тайной переписки с Марксом, во‑вторых, мы доказываем достоверность подлинной книги протоколов. Достоверность подлинной книги протоколов доказана правильностью адреса, правильность адреса доказана письмом. Надежность и правдивость наших агентов доказана адресом и письмом, достоверность подлинной книги протоколов доказывается надежностью и правдивостью наших агентов. Quod erat demonstrandum {что и требовалось доказать. Ред.}. Затем последует веселая комедия с приезжим полицейским чиновником; затем таинственные аресты – публика, присяжные и сами подсудимые будут поражены словно громом.

Но почему же Штибер не заставил своего экстренного курьера прибыть 13 октября, что было бы так легко сделать? Потому что иначе он не был бы экстренным, потому что хронология, как мы видели, является слабым местом прусского полицейского советника, а заглядывать в обыкновенный календарь он считает ниже своего достоинства. Кроме того, подлинный конверт письма он сохранил у себя; кто, таким образом, мог бы распутать это дело?

Однако в своем показании Штибер заранее скомпрометировал себя тем, что умолчал об одном факте. Если бы его агенты знали адрес Котеса, то они знали бы также и того человека, который скрывался за таинственным В на оборотной стороне находящегося внутри конверта письма. Штибер был так мало посвящен в тайны латинского В, что он 17 октября приказал обыскать в тюрьме Беккера, чтобы найти у него письмо Маркса. Только из показания Котеса он узнал, что буквой В обозначался Бермбах.

Но каким образом попало письмо Маркса в руки прусского правительства? Очень просто. Прусское правительство регулярно вскрывает доверенные его почте письма, а во время кёльнского процесса оно занималось этим с особенным усердием. Ахен и Франкфурт‑на‑Майне многое могут об этом порассказать. Ускользнет ли от него то или иное письмо или оно попадет ему в руки – дело чистого случая.

Вместе с подлинным курьером отпала также подлинная книга протоколов. Но Штибер, конечно, об этом еще не подозревал в заседании 23 октября, когда он с торжествующим видом делился своими откровениями о содержании Нового завета, красной книги. Ближайшим результатом его показаний был вторичный арест Бермбаха, который в качестве свидетеля присутствовал на судебных заседаниях.

Почему Бермбах был арестован вторично?

Из‑за найденных у него документов? Нет, поскольку после произведенного у него обыска он снова был освобожден. Он был арестован через 24 часа после ареста Котеса. Если бы, следовательно, у него имелись компрометирующие его документы, то они, безусловно, исчезли бы. Почему же был арестован свидетель Бермбах, между тем как свидетели Хенце, Хетцель, Штейнгенс, которые, как было установлено, либо знали о деятельности Союза, либо принимали в нем участие, спокойно оставались на скамье свидетелей?

Бермбах получил письмо от Маркса, содержавшее только критику обвинения и ничего больше. Штибер признал этот факт, так как письмо лежало перед присяжными. Он только следующим образом изложил этот факт в своей полицейско‑гиперболической манере: «Сам Маркс оказывает из Лондона постоянное влияние на настоящий процесс». И присяжные задавали самим себе вопрос, подобный тому, который Гизо задавал своим избирателям: Estce quo vous vous sentez corrompus? {Чувствуете ли вы себя подкупленными? Ред.} Итак, почему же был арестован Бермбах? Прусское правительство с самого начала следствия стремилось в принципе систематически лишать обвиняемых средств защиты. Адвокатам, как они заявили об этом в публичном заседании, в прямом противоречии с законом было запрещено сноситься с обвиняемыми даже после вручения последним обвинительного акта. С 5 августа 1851 г. в руках у Штибера, согласно его собственному признанию, находился архив Дица. Однако архив Дица не был приобщен к обвинительному акту. Он был предан огласке только 18 октября 1852 г. в ходе публичного заседания, и притом лишь в той мере, в какой это казалось выгодным Штиберу. Нужно было огорошить, захватить врасплох присяжных, обвиняемых, публику; нужно было оставить адвокатов безоружными перед лицом полицейских сюрпризов.

А как стали усердствовать после предъявления подлинной книги протоколов! Прусское правительство страшно боялось разоблачений. Бермбах же получил от Маркса материал для защиты: нетрудно было предположить, что он мог получить разъяснения относительно книги протоколов. Его арестом было провозглашено новое преступление, состоявшее в переписке с Марксом, и было установлено, что преступление это карается тюремным заключением. Это должно было удержать каждого прусского гражданина от того, чтобы давать свой адрес. A bon entendeur demi mot {Понимающему достаточно полуслова. Ред.}. Бермбах был заключен для того, чтобы исключить материалы для защиты. И Бермбах сидит пять недель. Если бы его освободили тотчас же по окончании процесса, то прусские суды открыто признали бы свое безропотное, рабское подчинение прусской полиции. Бермбах сидел ad majorem gloriam {для вящей славы. Ред.} прусских судей.

Штибер показывает под присягой, что

«Маркс после ареста кёльнских обвиняемых снова собрал воедино обломки своей партии в Лондоне и образовал приблизительно из восемнадцати человек новый Центральный комитет» и т. д.

Эти обломки никогда не разваливались, а были настолько собраны воедино, что с сентября 1850 г. они постоянно составляли private society {частное общество, круг частных лиц. Ред.}. Одним высочайшим повелением Штибер заставляет их исчезнуть, чтобы после ареста кёльнских обвиняемых другим высочайшим повелением вновь вызвать их к жизни, и притом в виде нового Центрального комитета.

В понедельник, 25 октября, «Kolnische Zeitung» с отчетом о показаниях Штибера от 23 октября была получена в Лондоне.

«Партия Маркса» не образовывала нового Центрального комитета и не вела протоколов своих собраний. Она тотчас же сообразила, что Новый завет сфабрикован главным образом Вильгельмом Гиршем из Гамбурга.

В начале декабря 1851 г. Гирш появился в «обществе Маркса» в качестве коммунистического эмигранта. Но в это же время письма из Гамбурга разоблачили его как шпиона. Однако было решено некоторое время терпеть его в обществе, наблюдать за ним и получить доказательства его вины или невиновности. На собрании 15 января 1852 г. было зачитано письмо из Кёльна, в котором один друг Маркса сообщал об очередной отсрочке процесса и о том, как трудно даже родственникам добиться свидания с арестованными. При этом упоминалась супруга д‑ра Даниельса. Примечательным было то, что после этого заседания Гирша не было видно ни в «непосредственной близости», ни в отдалении. 2 февраля 1852 г. Маркс получил из Кёльна извещение о том, что у супруги д‑ра Даниельса был произведен обыск по полицейскому доносу; согласно этому доносу, письмо г‑жи Даниельс к Марксу было якобы прочитано в лондонском коммунистическом обществе и Марксу было поручено ответить супруге д‑ра Даниельса, что он, Маркс, занимается реорганизацией Союза в Германии и т. д. Этот донос дословно воспроизведен на первой странице подлинной книги протоколов. – Маркс сразу же ответил, что так как г‑жа Даниельс никогда ему не писала, то он не мог прочитать ее письма к нему. Весь донос является измышлением некоего Гирша, бесчестного молодого человека, которому ничего не стоит за наличные деньги сочинить для прусской полиции сколько ей угодно небылиц.

Начиная с 15 января Гирш исчез, не появляясь на собраниях: теперь он был окончательно исключен из общества. Одновременно было решено переменить помещение, где собиралось общество, и день собраний. До сих пор собирались на Фаррингтон‑стрит. Сити, у Дж. У. Мастерса, Маркет‑хаус, по четвергам. Теперь день собраний был перенесен на среду, а место в таверну «Роза и Корона», Краун‑стрит, Сохо. Гирш, которого «полицейдиректор Шульц сумел незаметно устроить в непосредственной близости к Марксу», несмотря на эту «близость», даже спустя восемь месяцев не знал ни помещения, где собиралось общество, ни дня собраний. Как до, так и после февраля, фабрикуя свою «подлинную книгу протоколов», он упорно относил заседания к четвергам и помечал их четвергами. Стоит только обратиться к «Kolnische Zeitung», как мы обнаружим: протокол от 15 января (четверг), то же от 29 января (четверг), от 4 марта (четверг), от 13 мая (четверг), от 20 мая (четверг), от 22 июля (четверг), от 29 июля (четверг), от 23 сентября (четверг) и от 30 сентября (четверг).

Хозяин таверны «Роза и Корона» сделал перед полицейским судьей на Марльборо‑стрит заявление о том, что «общество д‑ра Маркса» с февраля 1852 г. собирается у него каждую среду. Либкнехт и Рингс, выдаваемые Гиршем за секретарей, составивших его подлинную книгу протоколов, удостоверили свои подписи перед тем же мировым судьей. Наконец, были добыты протоколы, которые Гирш вел в рабочем обществе Штехана[301], так что можно было сравнить его почерк с почерком, которым написана подлинная книга протоколов.

Таким образом, было доказано, что подлинная книга протоколов является подделкой, и при этом не было даже необходимости вдаваться в критику ее содержания, которое уничтожает себя своими собственными противоречиями.

Трудность заключалась в доставке документов адвокатам. Прусская почта была лишь сторожевой заставой^{32}, расставленной от границ прусского государства до Кёльна, чтобы отрезать защитников от подвоза оружия.

Пришлось прибегнуть к обходным путям, и первые документы, высланные 25 октября, могли быть получены в Кёльне только 30 октября.

Поэтому адвокатам пришлось сначала ограничиваться только теми скудными средствами защиты, которые были им доступны в Кёльне. Первый удар Штибер получил с той стороны, с которой он его совершенно не ждал. Советник юстиции Мюллер, отец супруги д‑ра Даниельса, уважаемый юрист и известный своим консервативным образом мыслей бюргер, выступил в «Kolnische Zeitung» от 26 октября с заявлением, что его дочь никогда не состояла в переписке с Марксом и что подлинная книга Штибера представляет собой «мистификацию». Отправленное 3 февраля 1852 г. в Кёльн письмо, в котором Маркс называет Гирша полицейским шпиком и субъектом, фабриковавшим ложные полицейские донесения, было случайно найдено и доставлено защитникам. В заявлении «партии Маркса» о выходе из Общества на Грейт‑Уиндмилл‑стрит, находившемся в архиве Дица, оказался образец подлинного почерка В. Либкнехта. Наконец, адвокат Шнейдер II получил от секретаря кёльнского управления попечительства о бедных Бирнбаума подлинные письма Либкнехта и от частного письмоводителя Шмица подлинные письма Рингса. В секретариате суда адвокаты сравнили книгу протоколов – с одной стороны, с почерком Либкнехта в заявлении о выходе, с другой стороны, с письмами Рингса и Либкнехта.

Штибер, обеспокоенный уже заявлением советника юстиции Мюллера, получил сведения о предвещавшем беду исследовании почерков. Чтобы предотвратить грозивший удар, он опять выскакивает вперед в заседании от 27 октября и заявляет:

«Ему казалось очень подозрительным то обстоятельство, что имеющаяся в книге подпись Либкнехта сильно отличается от другой его подписи, уже встречавшейся в документах. Он поэтому стал наводить более подробные справки и узнал, что лицо, подписавшее данные протоколы, это Г. Либкнехт, между тем как перед фамилией Либкнехта, встречавшейся в документах, стоит буква В».

На вопрос адвоката Шнейдера II: «Кто сказал ему о том, что существует также Г. Либкнехт», Штибер отказывается отвечать. Шнейдер II спрашивает его далее о личности Рингса и Ульмера, фамилии которых фигурируют в книге протоколов в качестве секретарей рядом с фамилией Либкнехта. Штибер чувствует новую ловушку. Три раза он делает вид, что не слышит вопроса, старается скрыть свою растерянность и вновь обрести присутствие духа, три раза ни с того, ни с сего повторяет, как он получил книгу протоколов. Наконец, запинаясь, он бормочет, что Рингс и Ульмер, вероятно, не настоящие имена, а лишь ««союзные клички». Постоянно повторяющееся в книге протоколов упоминание г‑жи Даниельс как корреспондентки Маркса Штибер объясняет тем, что, может быть, нужно читать: супруга д‑ра Даниельса, а подразумевать под этим помощника нотариуса Бермбаха. Адвокат фон Хонтхейм задает ему вопрос о Гирше. Штибер показывает под присягой:

«Он не знает также и этого Гирша. Но что это не прусский агент, как ходят слухи, следует из того, что со стороны Пруссии за этим самым Гиршем было установлено наблюдение».

По знаку Штибера Гольдхейм стрекочет, что «в октябре 1851 г. он был послан в Гамбург для поимки Гирша». Мы увидим, как этот самый Гольдхейм на следующий же день посылается в Лондон для поимки того же Гирша. Итак, тот же самый Штибер, который утверждает, что купил за наличные деньги у эмигрантов архив Дица и подлинную книгу протоколов, тот же самый Штибер теперь утверждает, что Гирш не может быть прусским агентом, потому что он эмигрант! Ему достаточно быть эмигрантом, чтобы, в зависимости от надобности, Штибер гарантировал либо его абсолютную продажность, либо его абсолютную неподкупность. Но разве Флёри, которого сам Штибер в заседании от 3 ноября объявляет полицейским агентом, разве этот самый Флёри не является политическим эмигрантом?

После того как в его подлинной книге протоколов были пробиты со всех сторон бреши, Штибер 27 октября с классическим бесстыдством заявляет, что «он более чем когда‑либо твердо убежден в подлинности книги протоколов».

В заседании от 29 октября эксперт сравнивает переданные Бирнбаумом и Шмицем письма Либкнехта и Рингса с книгой протоколов и заявляет, что подписи в книге протоколов поддельные.

В обвинительной речи обер‑прокурор Зеккендорф заявляет:

«Приведенные в книге протоколов данные согласуются с данными, полученными другим путем. Однако прокуратура абсолютно не в состоянии доказать подлинность книги».

Книга эта подлинная, но доказательства подлинности отсутствуют. Новый завет! Зеккендорф продолжает:

«Защита, однако, сама доказала, что в книге содержится, по крайней мере, много истинного, так как в ней имеются сведения о деятельности упомянутого там Рингса, о чем до сих пор никто ничего не знал».

Если до сих пор никто ничего не знал о деятельности Рингса, то и книга протоколов не дает об этом никаких сведений. То, что там сказано о деятельности Рингса, таким образом не могло свидетельствовать в пользу содержания книги протоколов, а в отношении ее формы служило доказательством того, что подпись одного из членов «партии Маркса» поистине там подделана. Сказанное о Рингсе, таким образом, доказывает, употребляя выражение Зеккендорфа, «что в книге содержится, по крайней мере, много истинного», – а именно истинный подлог. Обер‑прокуратура (Зедт – Зеккендорф) и дирекция почты вместе со Штибером вскрыли письмо к Котесу. Они знали, следовательно, день прибытия письма; они знали, таким образом, что Штибер совершил клятвопреступление, когда он показывал под присягой сначала, что курьер прибыл 17‑го, потом, что он прибыл 10 октября, получение же письма сначала относил к 19‑му, а затем к 12‑му. Они были его сообщниками.

В заседании от 27 октября Штибер тщетно пытался сохранить присутствие духа. Он опасался, что из Лондона в любой день могут быть получены обличительные документы. Штибер чувствовал себя плохо, и так же плохо чувствовало себя воплощенное в нем прусское государство. Разоблачение перед публикой достигало опасных размеров. Поэтому полицейский лейтенант Гольдхейм был послан 28 октября в Лондон для спасения отечества. Что делал Гольдхейм в Лондоне? Он пытался при содействии Грейфа и Флёри побудить Гирша приехать в Кёльн и под именем Г. Либкнехта подтвердить под присягой подлинность книги протоколов. Гиршу была предложена государственная пенсия, выплачиваемая по всей форме. Однако полицейский инстинкт у Гирша был развит не хуже, чем у Гольдхейма. Гирш знал, что он не прокурор, не полицейский лейтенант, не полицейский советник и поэтому не имеет привилегии на клятвопреступление. Гирш предчувствовал, что его оставят без всякой поддержки, если дело примет дурной оборот. Гирш не захотел превращаться в козла^{33}, а тем более в козла отпущения. Гирш категорически отказался. Но за христианско‑германским правительством Пруссии остается слава, что оно пыталось нанять лжесвидетеля в уголовном процессе, в котором дело шло о головах его обвиняемых соотечественников.

Гольдхейм возвращается, таким образом, в Кёльн, не достигнув никаких результатов.

В заседании от 3 ноября после окончания обвинительной речи и перед началом защиты Штибер, оказавшись в критическом положении, выскакивает вперед:

«Он», – показывает под присягой Штибер, – «должен был произвести дальнейшие расследования, касающиеся книги протоколов. Он послал полицейского лейтенанта Гольдхейма из Кёльна в Лондон с поручением произвести это расследование. Гольдхейм уехал 28 октября, а вернулся 2 ноября. Гольдхейм находится здесь».

По знаку своего повелителя выползает Гольдхейм и показывает под присягой, что,

«прибыв в Лондон, он прежде всего обратился к полицейскому лейтенанту Грейфу, который проводил его в городской район Кенсингтон к полицейскому агенту Флёри, к тому самому агенту, который передал книгу Грейфу. Флёри признался в этом ему, свидетелю Гольдхейму, и подтвердил, что он действительно получил книгу от члена партии Маркса по имени Г. Либкнехт. Флёри без колебаний признал расписку Г. Либкнехта о получении денег за книгу. Самого же Либкнехта свидетель не мог поймать в Лондоне, потому что последний, по утверждению Флёри, боялся показываться публично. Он, свидетель, убедился в Лондоне, что, не считая нескольких ошибок, содержание книги совершенно достоверно. Ему это, в частности, подтвердили заслуживающие доверия агенты, присутствовавшие на заседаниях у Маркса, но книга эта является не подлинной книгой протоколов, а лишь записной книжкой с заметками о том, что происходило на заседаниях у Маркса. Существуют только два пути для объяснения при всем этом не вполне еще выясненного происхождения книги. Либо, как решительно уверяет агент, она действительно является делом рук Либкнехта, который, чтобы скрыть свое предательство, избегал писать своим почерком, либо же агент Флёри получил записки для книги от двух других друзей Маркса, от эмигрантов Дронке и Имандта, и придал этим записям форму подлинной книги протоколов, чтобы поднять цепу на свой товар. Ведь через полицейского агента Грейфа официально установлено, что Дронке и Имандт часто встречались с Флёри… Свидетель Гольдхейм уверяет, что в Лондоне он убедился, что все, ранее сообщавшееся о тайных заседаниях у Маркса, о связях между Лондоном и Кёльном, о тайной переписке и т. д., вполне соответствует истине. Для доказательства того, насколько хорошо осведомлены прусские агенты в Лондоне и в настоящее время, свидетель Гольдхейм сообщает, что 27 октября у Маркса имело место совершенно секретное заседание; на нем обсуждались меры, которые следует принять против книги протоколов и особенно против весьма неприятного для лондонской партии полицейского советника Штибера. Соответствующие постановления и документ были совершенно секретно отправлены адвокату Шнейдеру II. А именно, среди посланных Шнейдеру II бумаг находится также частное письмо, которое Штибер сам написал в 1848 г. Марксу в Кёльн и которое Маркс держал в большом секрете, потому что он надеялся этим письмом скомпрометировать свидетеля Штибера».

Свидетель Штибер вскакивает и заявляет, что он тогда писал Марксу по поводу наглой клеветы, угрожал ему судом и т. д.

«Ни один человек, кроме меня и Маркса, не может об этом знать, и это, конечно, лучшее доказательство достоверности доставленных из Лондона сообщений».

Итак, по Гольдхейму, подлинная книга протоколов, за исключением неверных частей, является «совершенно достоверной». В ее достоверности его убедило главным образом то обстоятельство, что подлинная книга протоколов является вовсе не подлинной книгой протоколов, а лишь «записной книжкой». А Штибер? Штибер отнюдь не чувствует себя свалившимся с седьмого неба, наоборот, он чувствует, как тяжесть сваливается с его сердца. В последнюю минуту, едва только отзвучало последнее слово обвинения и не успело еще прозвучать первое слово защиты, как Штибер уже заставляет подлинную книгу протоколов мгновенно превратиться с помощью своего Гольдхейма в записную книжку. Если двое полицейских уличают друг друга во лжи, то не значит ли это, что они оба служат истине? Штибер использовал Гольдхейма для того, чтобы прикрыть свое отступление.

Дата добавления: 2015-06-04