Добровольные признания Гирша

К. МАРКС

«Добровольные признания» Гирша[54], как мне представляется, стоят чего‑либо лишь постольку, поскольку они подтверждаются другими фактами, именно потому, что эти признания противоречат друг другу. Возвратившись из Кёльна по окончании своей миссии, Гирш на одном открытом рабочем собрании заявил, что Виллих является его сообщником. Естественно, что предложение запротоколировать это мнимое признание было с презрением отвергнуто. Различные лица намекали мне, – не знаю, делалось ли это по поручению Гирша или независимо от него, – что Гирш якобы выразил готовность сделать мне полное признание. Я это отклонил. Позднее мне стало известно, что Гирш находится в крайней нищете. Поэтому я не сомневаюсь в том, что его «самые последние» признания написаны в интересах той партии, которая его в данный момент оплачивает. Удивительно, что находятся люди, которые считают необходимым укрываться за спиной какого‑то Гирша.

Ограничусь пока несколькими замечаниями. Мы располагаем некоторыми другими добровольными признаниями шпионов – Видока, Шеню, Делаода[55]и пр. В одном пункте они совпадают. Все эти шпионы не обычные шпионы, а шпионы благородные, подлинные отпрыски «куперовского шпиона»[56]. Их добровольные признания неизбежно представляют собой лишь самооправдание.

Гирш, например, пытается намекнуть, что не он, а полковник Бандья донес Грейфу, а последний сообщил Флёри о дне собраний моих партийных товарищей. Наши собрания в тех нескольких случаях, когда на них присутствовал Гирш, происходили по четвергам; однако после того, как Гирш был изгнан, они стали проводиться по средам. Поддельные же протоколы заседаний[57], как до участия Гирша, так и после его изгнания, датированы четвергом. Кто же, кроме Гирша, мог допустить подобное «недоразумение»!

По другому пункту Гирш оказался счастливее. Бандья, согласно утверждению Гирша, неоднократно передавал сведения относительно моей переписки с Германией. Поскольку все имеющие отношение к этому данные в материалах кёльнского судебного процесса фальшивы, то, конечно, трудно решить, кто их сочинил. Перейдем теперь к Бандье.

Является Бандья шпионом или нет, – он никогда не мог стать опасным для меня или моих партийных товарищей, ибо я никогда не говорил с ним о моих партийных делах, да и сам Бандья, – как он напомнил мне об этом в одном из своих оправдательных писем, – всячески избегал заводить разговор об этих делах. Итак, шпион он или нет, он не мог ничего выдать, потому что ничего не знал. Это подтвердили материалы кёльнского процесса. Они подтвердили, что за исключением тех признаний, которые были сделаны в Германии, и документов, захваченных там же, прусская полиция ничего больше не знала о партии, к которой я принадлежу, и поэтому была вынуждена преподносить самые нелепые небылицы.

Но Бандья продал полиции брошюру Маркса «об эмигрантах»?[58]

В присутствии других лиц Бандья узнал от меня, что Эрнст Дронке, Фридрих Энгельс и я намерены напечатать сочинение о немецкой эмиграции в Лондоне, которое должно было публиковаться в нескольких выпусках. Бандья заверил, что он смог бы в Берлине подыскать издателя. Я предложил ему немедленно навести справки. Дней через восемь – десять он сообщил, что один берлинский книгоиздатель, некий Эйзерман, согласен взять на себя издание первого выпуска при условии, что авторы останутся анонимными, так как в противном случае он опасается конфискации. Я на это пошел, но, со своей стороны, выдвинул условие, чтобы гонорар был уплачен сразу же посла вручения рукописи, – я хотел избежать повторения опыта, который я имел с «Revue der Neuen Rheinischen Zeitung»[59], – и чтобы рукопись была напечатана немедленно после ее доставки. Я поехал к Энгельсу в Манчестер, где мы написали брошюру. Тем временем Бандья доставил моей жене письмо из Берлина, в котором Эйзерман принимал мои условия, но указывал, что опубликование второго выпуска будет зависеть от распространения первого. Когда я вернулся, Бандья получил рукопись, а я – гонорар.

Печатание, однако, затягивалось под всевозможными благовидными предлогами. Я стал кое‑что подозревать; отнюдь не то, что рукопись была передана полиции для того, чтобы полиция ее напечатала. Я готов сегодня же вручить мои рукописи даже русскому императору, если бы он, со своей стороны, согласился завтра же сдать их в печать. Напротив, я опасался именно того, что рукопись будут держать под спудом.

В рукописи мы нападали на модных крикунов, конечно, не потому, что они опасные для государства революционеры, а потому, что они играют роль контрреволюционного отребья.

Мои подозрения подтвердились. Георг Веерт, которого я просил навести справки в Берлине об Эйзермане, написал мне, что никакого Эйзермана ему разыскать не удалось. Вместе с Дронке я отправился к Бандье. Эйзерман теперь уже оказался всего лишь управляющим у Якоба Кольмана. Так как для меня было важно иметь заявление Бандьи в письменном виде, я настоял на том, чтобы он в моем присутствии написал письмо Энгельсу в Манчестер, повторил в нем все сказанное мне и сообщил адрес Кольмана. Одновременно я написал несколько строк Бруно Бауэру с просьбой узнать, кто живет в том доме, на который мне указал Бандья как на дом Кольмана. Однако ответа я не получил. Мнимый же издатель на мои многократные письма ответил мне, что я никаким контрактом не оговорил точной даты выхода рукописи в свет и что ему лучше знать, когда для этого наступит подходящий момент. В последующем письме он разыграл роль обиженного. Наконец, Бандья заявил мне, что издатель отказывается напечатать рукопись и перешлет ее обратно. Сам же Бандья скрылся в Париже.

Берлинские письма и письма Бандьи, содержащие все переговоры, а также попытки Бандьи оправдаться, находятся в моих руках.

Но почему меня не смутили подозрения, которые немецкая эмиграция распространяла в отношении Бандьи? Да потому, что я знал «предысторию» этих подозрений. Оставляю пока эту предысторию, как она того заслуживает, в тени.

Потому, что я знал, что Бандья во время венгерской войны в качестве революционного офицера выполнял подобного рода поручения. Потому, что он переписывался с Семере, к которому я отношусь с уважением, и находился в дружественных отношениях с генералом Перцелем. Потому, что я своими глазами видел документ, в котором Кошут назначал Бандью своим начальником полиции in partibus^{2}, – документ, скрепленный подписью доверенного лица Кошута графа Сирмои, проживавшего в одном доме с Бандьей. Эта должность, которую Бандья занимал у Кошута, также объясняет необходимое общение Бандьи с полицейскими. Если не ошибаюсь, Бандья еще и в настоящее время является агентом Кошута в Париже.

Венгерские лидеры знали, с кем они имели дело. Чем же по сравнению с ними рисковал я? Ничем, кроме возможности утайки копии рукописи, оригинал которой я сохранил у себя.

Позднее я сделал запрос книгоиздателю Лициусу во Франкфурте‑на‑Майне и другим издателям в Германии, не пожелают ли они издать упомянутую рукопись. Они ответили, что в настоящих условиях это невозможно. За последнее время появилась надежда на издание рукописи за пределами Германии.

После этих разъяснений, которые я, разумеется, адресую не г‑ну Гиршу, а моим соотечественникам в Америке, остается ли «открытым» вопрос, почему прусская полиция была заинтересована в том, чтобы держать под спудом памфлет против Кинкеля, Виллиха и прочих «великих мужей эмиграции»?

О Эриндур, объясни мне

Эту двойственность натуры!

{Из драмы Мюльнера «Вина», акт II, сцена пятая. Ред.}

Лондон, 9 апреля 1853 г.

Написано К. Марксом 9 апреля 1853 г.

Напечатано о «Belletristisches Journal und New‑Yorker Criminal‑Zeitung» 5 мая 1853 г.

Подпись: Карл Маркс

Печатается по тексту газеты

Перевод с немецкого

На русском языке публикуется впервые

Дата добавления: 2015-06-04