Том Сойер за границей 4 страница

Некоторые люди и верблюды были наполовину покрыты песком, но таких было мало, потому что в этом месте земля была твердая, а слой песку над гравием очень тонкий. Одежда у них большей частью сгнила, и они лежали почти совсем голые. Стоило только дотронуться до какой-нибудь тряпки - она сразу же расползалась, словно паутина. Том сказал, что, по его мнению, они здесь уже много лет пролежали.

У некоторых мужчин были заржавленные ружья или сабли, у других - заткнутые за пояс длинные пистолеты с серебряными украшениями. На всех верблюдах оставались навьюченные тюки, но только эти тюки лопнули или сгнили, и весь груз вывалился на землю. Мы подумали, что покойникам сабли уже ни к чему, и взяли себе по сабле и по нескольку пистолетов. И еще мы взяли шкатулку - уж очень она была красивая, с такими тонкими резными узорами. Нам очень хотелось похоронить этих людей, но мы не знали, как это сделать, да и хоронить-то их было негде - разве только в песке, но ведь он бы все равно снова осыпался.

Тогда мы решили хотя бы прикрыть эту несчастную девушку и положили на нее несколько шалей из разорванного тюка, но когда мы хотели засыпать ее песком, волосы у мужчины снова начали шевелиться, и тут мы от страха остановились, потому что нам показалось, будто он хочет попросить нас, чтобы мы их не разлучали. Я думаю, что он ее очень любил и без нее остался бы совсем одиноким.

Ну, а потом мы поднялись наверх и полетели прочь, и скоро это темное пятно на песке совсем пропало из виду, и теперь мы больше никогда не увидим этих несчастных. Мы думали да гадали, как они очутились там и что с ними стряслось, но так ничего и не придумали. Сперва нам пришло в голову, что они заблудились и бродили взад-вперед до тех пор, пока у них не кончились вода и припасы, - и тогда они умерли с голоду. Однако Том сказал, что раз ни дикие звери, ни хищные птицы их не тронули, значит это не так. В конце концов мы бросили гадать и решили больше о них не думать - уж очень сильную тоску эти мысли на нас нагоняли.

Потом мы открыли шкатулку и нашли в ней целую кучу всяких драгоценных камней и украшений и маленькие покрывала - вроде тех, что были на мертвых женщинах, - обшитые по краям диковинными золотыми монетами, каких мы никогда не видали. Мы подумали, не вернуться ли нам и не отдать ли их обратно, но Том все обмозговал и сказал, что нет. В этой стране полно разбойников, они придут, все разворуют, и тогда мы возьмем на себя грех - ведь это мы введем их во искушение. Вот мы и отправились дальше, и я подумал: "Хорошо бы забрать все, что у них было, чтоб уж никакого искушения не осталось".

Целых два часа мы провели внизу, на палящей жаре, и когда снова поднялись на борт, нам ужасно хотелось пить. Мы сразу же отправились за водой, но оказалось, что она совсем испортилась, прогоркла да к тому же была слишком горячая - просто глотку обжигала. Пить ее было невозможно. Это была вода из Миссисипи, лучшая вода в мире, и мы даже взболтали илистый осадок - может, вкуснее будет, да только осадок этот был ничуть не лучше, чем вода.

Пока мы занимались погибшими людьми, жажда нас не очень мучила, но теперь, когда мы увидели, что пить нечего, нам захотелось пить в пять раз больше, чем за секунду до этого. Ох, вскоре мы уже готовы были высунуть язык, как собаки.

Том сказал, что мы должны во что бы то ни стало отыскать оазис, иначе он не знает, чем все это кончится. Сказано - сделано. Мы взяли подзорные трубы и водили ими во все стороны, покуда не устали до того, что трубы стали валиться у нас из рук. Два, три часа проходит. Мы все смотрим и смотрим, а кругом все песок да песок и больше ничего, а над песком раскаленный воздух дрожит. Да, брат, тот не хлебнул еще горя, кто ни разу не подыхал от жажды, потеряв всякую надежду когда-нибудь добраться до воды. Под конец я уже больше не мог смотреть на эти раскаленные равнины. Улегся я на ящик, да и махнул на все рукой.

Вдруг Том как заорет: "Вода!" И верно - мы увидели. большое блестящее озеро, над которым склонялись сонные пальмы, бросая на воду такие прозрачные и легкие тени, какие нам и во сне не снились. В жизни не видел я такой прекрасной картины. Озеро было очень далеко, но нам это все нипочем. Мы ринулись вперед со скоростью в сто миль, рассчитывая прибыть туда за семь минут. Однако озеро оставалось все так же далеко - словно мы нисколько к нему не приближались; да, сэр, оно оставалось все таким же далеким и сияющим совсем как мечта, и мы никак не могли подойти к нему поближе, а потом оно вдруг взяло да исчезло.

Том вытаращил глаза и говорит:

- Ребята, да ведь это мираж!

А сам как будто радуется. Не вижу я, чему тут радоваться, и говорю:

- Может быть. Что мне за дело, как оно называется? Одно я только хочу знать: куда оно девалось?

Джим весь дрожал и со страху ни слова вымолвить не мог, а то и он тоже задал бы этот вопрос.

Том сказал:

- Куда оно девалось? Ты же сам видишь, что оно пропало.

- Видеть-то вижу, что пропало, да только куда?

Оглядел он меня с ног до головы и говорит:

- Постыдился бы ты, Гек Финн, такие вопросы задавать! Будто ты не знаешь, что такое мираж!

- Не знаю. А что?

- Это одно только воображение, и больше ничего.

Разозлился я на такие слова и говорю:

- И к чему ты только все это болтаешь, Том Сойер? Ведь я же видел озеро.

- Ну да, ты думаешь, что видел.

- Ничего я про это не думаю. Видел - и все тут.

- Говорят тебе, что ты его не видел, - видеть-то было нечего.

Услыхав такие речи, Джим очень удивился. Он вмешался в разговор и жалобным голосом промолвил:

- Масса Том, пожалуйста, не говорите так, да еще в такое ужасное время. Вы ведь не только собой рискуете, но и нами тоже, - точь-в-точь как Анания Сапфирой<Анания и жена его Сапфира - библейские персонажи>. Озеро там было. Я видел его совсем ясно, вроде как сейчас вас и Гека.

Тут я сказал:

- Да ведь он и сам его видел! Он ведь его первый заметил, вот оно как было-то.

- Да, масса Том, так оно и было. Не станете же вы отпираться? Мы все его видели, и это доказывает, что оно там было.

- Доказывает! Как же это доказывает?

- Да так же, как в любом суде, масса Том. Один человек - он может напиться пьяный, или уснуть, или перепутать, и двое тоже; но говорю вам, сэр, что когда трое видели что-то, будь они пьяные или трезвые, значит так оно и есть. Никуда вам от этого не уйти, масса Том, вы и сами знаете.

- Ничего я не знаю. Сорок тысяч миллионов людей видели, что солнце движется с одного конца неба на другой. Разве это доказывает, что солнце и в самом деле двигалось?

- Конечно, доказывает. Да тут и доказывать-то нечего. Всякий, у кого хоть капля мозга в голове, и так это знает. Вот оно, солнце-то, - плывет себе по небу, как всегда.

Том повернулся ко мне и говорит:

- Ну, а ты что скажешь? Как по-твоему, солнце стоит на месте?

- Том Сойер, и чего ты такие дурацкие вопросы задаешь? Всякий, у кого есть глаза, видит, что оно на месте не стоит.

- Что ж, - говорит он, - остался я один в небе, а со мной только два тупых осла, которые смыслят не больше, чем глава университета лет триста или четыреста назад. Да ну тебя, Гек! В те времена даже папы римские и то больше твоего знали.

Это было нечестно, и так я ему и сказал:

- Ругань, - говорю, - это еще не доказательство, Том Сойер.

- А кто ругается-то?

- Да ты же.

- Я и не думал ругаться. Не вижу ничего обидного в том, чтобы сравнить безмозглую деревенщину из штата Миссури вроде тебя с папой римским, хотя бы даже с самым негодным из всех, какие сидели на престоле. Да это еще большая честь для тебя, головастик ты несчастный: это ведь папе римскому попало, а вовсе не тебе, и ты не можешь обижаться, если он станет ругаться; да только они не ругаются, то есть теперь не ругаются, я хочу сказать.

- Правда, Том? А прежде они разве ругались?

- В средние века? Да ведь это было их обычное занятие.

- Честное слово? Неужто они и вправду ругались?

Тут Том разошелся и такую речищу закатил (когда он в ударе, он может), что я даже попросил его написать мне на память вторую часть этой речи, - уж очень она была похожа на то, как в книжках пишут, - никак не запомнить, а многие слова даже и писать-то трудно, до того они замысловатые.

- Ясно, ругались. Не то чтоб они сквернословили где попало, ну вроде бы как Бен Миллер, и складывали ругательные слова так, как он. Нет, слова у них были те же самые, но складывали они их вместе по-другому, - ведь их самые лучшие учителя обучали, вот они и знали, что к чему, не то что Бен Миллер. Он-то просто набрался этих слов где попало, и не было у него под рукой знающего человека. Зато папы римские - они знали, что к чему. Их ругательства - это не пустая, бестолковая ругань, как у Бена Миллера, который просто из пустого в порожнее переливает. Нет, это были научные, систематические, основательные, торжественные, грозные проклятия; тут уж не отойдешь в сторону и не посмеешься, как над неотесанным неучем Беном Миллером. Такой тип, вроде Бена Миллера, может проклинать человека целую неделю подряд, а тому хоть бы что - собака лает, ветер носит. Но вот если в средние века папа римский, обученный проклятиям, соберет все свои ругательные принадлежности да начнет гвоздить короля, или целое королевство, или еретика, или еще кого-нибудь, кто дурно вел себя и нуждался в исправлении, - это совсем другое дело. Папа римский - он не действовал как бог на душу положит, нет. Он брал этого короля или другого человека и проклинал его всего, сверху донизу. Он проклинал каждый волосок у него на голове, каждую кость в его черепе, проклинал его глаза и уши, воздух, которым он дышит, все его внутренности и жилы, всю его плоть и кровь и кости во всем его теле, проклинал всех, кого он любит, и всех его друзей, выбрасывал его на улицу и проклинал каждого, кто давал ему пищу, приют и постель, каждого, кто давал ему глоток воды или рубище, чтобы прикрыть его наготу, когда он замерзал. Вот это я понимаю! Такие проклятия действительно чего-нибудь да стоят! Человек или страна, которых так проклинали, готовы были сорок раз помереть. Бен Миллер! И он еще воображает, что умеет ругаться! Куда там! Да ведь его бы любой, самый ничтожный захолустный епископишка из средних веков с легкостью переплюнул бы! Что там говорить, в нынешние времена мы и вовсе проклинать не умеем.

- Да брось ты, - говорю я ему, - стоит ли об этом сокрушаться, мы и так проживем. Ну, а теперешние епископы умеют проклинать так, как в прежнее время?

- Да, их этому обучают, это часть науки, которая входит в ихний курс, знаешь, вроде изящной словесности; и хотя ему от нее столько же пользы, как девчонкам из штата Миссури от французского языка, все равно приходится ее учить, как и девчонкам этим. Ведь если девчонка из штата Миссури не умеет говорить "бонжур", а епископ не умеет проклинать, то им в обществе делать нечего.

- А разве им нынче приходится проклинать. Том?

- Очень редко. Может, в Перу они и проклинают кого-нибудь, но среди людей, которые хоть что-нибудь смыслят, это дело давно уже сошло на нет, и они на это и вовсе внимания не обращают, все равно как на Бена Миллера. Понимаешь, они так далеко ушли вперед, что теперь знают не меньше, чем саранча в средние века.

- Саранча?

- Ну да. В средние века во Франции, когда саранча начинала пожирать хлеб, епископ выходят в поле и с важным видом осыпал ее страшными проклятиями. Точно такими же, какими осыпали еретика или короля, как я тебе рассказывал.

- А что же делала саранча, Том?

- Смеялась, только и всего, и продолжала преспокойно пожирать хлеба. В средние века разница между человеком и саранчой состояла в том, что саранча была не дура.

Тут Джим как завопит:

- Ох ты господи, ох ты боже мой, опять озеро! Ну, масса Том, что вы теперь скажете?

Да, сэр, на краю пустыни снова появилось озеро. Мы видели его совершенно ясно - и деревья и все было точно такое же, как и прежде. Я сказал:

- Ну, что ты теперь скажешь, Том Сойер?

- Ничего. Никакого озера там нет.

- Не говорите так, масса Том, - сказал Джим, - мне просто страшно слушать. Это у вас от жары да от жажды в голове помутилось, масса Том. Ох, и какое же оно красивое! Мне просто невтерпеж, до того пить хочется.

- Придется тебе обождать. Хотя жди не жди - все одно. Ведь говорят же тебе, что никакого озера там нет.

- Джим, ты только не спускай глаз с озера, - говорю я.

- Да неужто ж я их спущу, милок, дай тебе бог здоровья.

Мы понеслись к озеру, и хотя миля за милей оставались позади, мы ни на дюйм не приближались к нему, - и вдруг оно снова исчезло! Джим зашатался и чуть не упал. Когда он смог разговаривать, он сказал, ловя воздух ртом, как рыба:

- Масса Том, это дух, вот что это такое, и дай бог, чтоб мы его больше не увидели. Озеро там было, да только что-то случилось, и оно померло, и мы видели его дух, мы два раза его видели, и уж это вернее верного. Тут, в пустыне, водятся привидения, это уж точно. О масса Том, давайте отсюда выбираться! Я лучше помру, чем останусь тут ночью, когда дух этого озера станет шататься вокруг нас, а мы во сне и не узнаем, какая нам опасность грозит.

- Дух! Эх ты, осел несчастный! Да это просто воздух и жажда, склеенные вместе воображением человека. Если б я... Дай-ка сюда подзорную трубу!

Том схватил трубу и стал глядеть направо.

- Вот стая птиц, - сказал он. - Уже вечереет, и они движутся наперерез нам. Они зря не полетят - скорее всего, летят кормиться где-нибудь у воды. Право руля! Ниже! Так держать!

Мы сбавили ход, чтобы не перегонять птиц, и понеслись за ними следом, держась примерно в четверти мили от стаи. Часа через полтора мы сильно приуныли, а жажда до того нас замучила, что и вовсе невмоготу стало. Вдруг Том сказал:

- Пусть кто-нибудь из вас возьмет подзорную трубу и поглядит, что там впереди виднеется.

Джим взял трубу, глянул в нее, да как рухнет на ящик - ему худо сделалось. Чуть не плача, он произнес:

- Опять оно, масса Том, это опять оно! И теперь я непременно помру - так уж всегда бывает, когда в третий раз привидение увидишь. Ох, и зачем я только на этот шар полез!

Он не стал больше смотреть, да и я тоже испугался, услыхав такие слова. Ведь я знал, что это правда, и потому мне тоже смотреть не хотелось. Мы с Джимом стали умолять Тома повернуть и лететь куда-нибудь в другое место, но он ни за что не соглашался и сказал, что мы оба тупые, суеверные болваны. Ох, и попадется же он в лапы к привидению, если будет так оскорблять всю их братию, сказал я про себя. Они, может, еще немножко потерпят, но не станут же они терпеть вечно. Всякому, кто хоть что-нибудь смыслит в привидениях, известно, как легко их обидеть и какие они злопамятные.

Все было тихо и спокойно; мы с Джимом помирали со страху, а Том занимался делом. Вдруг он останавливает шар и говорит:

- Ну, вставайте и глядите, остолопы несчастные! Тут мы увидели, что под нами вода - настоящая, прозрачная, голубая, глубокая вода! - и легкий ветерок колышет на ней волны. В жизни я ничего лучше не видывал! А кругом зеленые берега, и цветы, и тенистые рощи высоких деревьев, переплетенных виноградными лозами; и все такое тихое, мирное и уютное, - прямо плакать хочется от радости, что такую красоту видишь.

Джим - тот и в самом деле заплакал, закричал и заплясал, просто чуть не рехнулся от счастья. Наступила моя вахта, так что я остался при механизмах, а Том с Джимом спустились вниз и выпили по бочке воды каждый и мне тоже принесли напиться. Да, много вкусных вещей перепробовал я на своем веку, но где им с этой водой сравняться! Потом они снова спустились вниз и искупались, а после Том сменил меня, и тогда мы с Джимом пошли купаться, а потом Джим сменил Тома, и мы с Томом принялись бегать наперегонки и бороться, и мне еще ни разу в жизни так хорошо не было. Погода была не особенно жаркая - дело шло к вечеру, да к тому же мы были совсем голые. Одежда - она только в школе, в городе да, может, еще на балах требуется, ту, а там, где никакой цивилизации и прочих докучных неприятностей не водится, она и вовсе ни к чему.

- Львы идут! Львы! Скорей, масса Том! Спасайся, Гек!

Ох, и понеслись же мы! Забыв про одежду, мы, в чем были, полезли вверх по лестнице. Джим - тот сразу голову потерял, он всегда ее теряет, если очень расстроится или напугается, - и вот, вместо того чтобы только слегка приподнять лестницу с земли, чтоб звери ее не достали, он дал полный ход, шар взмыл наверх, а мы повисли между небом и землей, и он даже не сразу понял, что за глупости делает. Потом Джим остановил шар, но у него совсем из головы выскочило, что надо дальше делать, ну а мы пока что болтались в воздухе, да так высоко, что львы казались нам просто щенками, а ветер тем временем относил шар в сторону.

Но Том все же взобрался наверх к механизмам и направил шар наискосок вниз и обратно к озеру, где собралась целая куча зверей, словно на молитвенное собрание. "Уж не рехнулся ли он? - подумал я. - Ведь он же знает, что я со страху не могу наверх взобраться. Может, он хочет сбросить меня вниз, прямо в лапы всем этим тварям?"

Но, оказывается, он был в полном здравии и рассудке и знал, чего хочет. Спустившись вниз, он остановил шар футах в тридцати или сорока над самой серединой озера и крикнул:

- Отцепляйся и прыгай!

Я так и сделал и пулей понесся вниз, ногами вперед, да так, что чуть не на целую милю ушел под воду; а когда поднялся на поверхность, Том мне и говорит:

- А теперь ложись на спину и плавай, покуда не отдохнешь и храбрости не наберешься. Тогда я спущу лестницу в воду и ты сможешь залезть на борт.

Сказано - сделано. Том это здорово придумал! Ведь если бы он отлетел куда-нибудь в другое место, над песком, то весь зверинец пошел бы за нами следом, и мы бы до тех пор искали безопасное место, пока я окончательно не выбился бы из сил и не упал на землю.

Все это время львы и тигры ворошили нашу одежду, стараясь поделить ее между собой так, чтобы каждому что-нибудь досталось, но все время у них получалось какое-то недоразумение, потому что некоторые пытались захватить себе больше, чем им полагалось, ну и снова начиналась свалка, какая вам и во сне не снилась. Их было штук пятьдесят, и все сбились в одну кучу, и все рычали, фыркали, ревели, кусались и толкались, задрав хвосты кверху, а кругом только шерсть да песок летели. Когда все, наконец, угомонились, одни упали мертвыми, другие, прихрамывая, заковыляли прочь, а остальные уселись кружком на поле боя зализывать свои раны и поглядывали на нас, как будто приглашая нас спуститься вниз немножко позабавиться, да только нам чего-то не хотелось.

Ну, а от одежды и вовсе ничего не осталось. Звери проглотили все до последнего лоскутка, но только я не думаю, чтоб она им впрок пошла - уж больно много медных пуговиц там было, а в карманах лежали ножи, табак, гвозди, куски мела, камешки, рыболовные крючки и прочее барахло. Ну да мне-то что за дело! Я об одном беспокоился - у нас теперь только профессорская одежда осталась. Ее было много, но она никуда не годилась - штаны длинные, как тоннели, пиджаки и все прочее в том же роде. Впрочем, нашлось все, что нужно для портного, а Джим немного умел портняжничать и сказал, что скоро сможет приспособить для нас парочку костюмов.

ГЛАВА IX

ТОМ РАССУЖДАЕТ О ПУСТЫНЕ

Мы все же решили на минутку спуститься на землю, правда по другой причине. Большая часть провизии, заготовленной профессором, была упакована в жестянки по новому, только что изобретенному кем-то способу, остальная была свежая. Когда едешь в Великую Сахару с бифштексом из штата Миссури, нужно быть осмотрительным и держаться повыше, где прохладная погода. Наши припасы сохранялись хорошо, пока мы не провели столько времени внизу среди мертвецов. От этого у нас испортилась вода, а от бифштекса пошел такой дух, что англичанину он, может, показался бы в самый раз, но для американцев, пожалуй, был слишком крепок, - так по крайней мере заявил Том. Вот мы и решили спуститься вниз на львиный базар и поглядеть, нельзя ли там чем-нибудь поживиться.

Втащив лестницу на борт, мы опустились пониже, но с таким расчетом, чтобы звери не могли нас достать, а потом сбросили вниз веревку со скользящей петлей и подняли наверх мертвого льва - небольшого, понежнее, а потом еще тигренка. Прочую братию нам пришлось отгонять пистолетом, а не то они вмешались бы в это дело и принялись бы нам помогать.

Мы содрали с зверей шкуры, отрезали от каждой туши по большому куску мяса, а остальное выкинули за борт. Насадив на крючки мясную наживку, мы принялись удить рыбу. Шар стоял на подходящей высоте над озером, и мы поймали множество отличной рыбы. Ужин у нас получился на редкость - жаркое из льва, жаркое из тигра, жареная рыба и горячие кукурузные лепешки. Ну, а мне ничего лучше и не надо.

На закуску у нас были фрукты, мы их сорвали с верхушки одного высоченного дерева. От корней до верхушки на этом дереве не было ни одной ветки, и только на самом верху торчал пучок листьев - вроде метелки из перьев, которой пыль смахивают. Это была пальма - ясное дело. Пальму всякий вмиг узнает по картинкам. Мы поискали на ней кокосовых орехов, но их не оказалось. На этой пальме висели только большие пучки каких-то ягод вроде крупных виноградин, и Том сказал, что это, наверно, финики, - он про них в "Тысяче и одной. ночи" и в других книжках вычитал. Конечно, это, может, и вправду были финики, ну, а может, это вовсе яд. Вот мы и решили обождать немножко и посмотреть, едят их птицы или нет. Оказалось, что едят, ну тогда и мы тоже стали есть. Ох, и вкусные же они были!

Мало-помалу начали слетаться какие-то огромные птицы. Они садились на дохлых зверей и принимались храбро клевать какого-нибудь льва, даже если с другого конца его уже другой лев грыз. Лев прогонит птицу, но не успеет он опять за дело приняться, а она уж снова тут как тут.

Птицы прилетали со всех сторон. Когда они были так далеко, что простым глазом не разглядеть, то можно было увидеть их в подзорную трубу. Падаль была еще слишком свежая, и от нее ничем не пахло - за пять миль птице такого запаха никак не учуять, и потому Том сказал, что они не по запаху мясо находят, они его видят.

Вот это зрение так зрение! Том сказал, что за пять миль куча дохлых львов выглядит не больше ногтя, и он не понимает, как птицы могут разглядеть такую фитюльку с такого большого расстояния.

Нам показалось очень странно и неестественно, что лев пожирает льва, и мы подумали, что, может, они вовсе не родня. Но Джим сказал, что это все равно. Он сказал, что свинья любит есть своих собственных детей, и паук тоже, и что, наверно, лев почти такой же безнравственный, может только чуть-чуть поменьше. Он сказал, что лев, наверно, не станет есть своего родного отца, если только узнает его, ну а зятя своего он наверняка сожрет, когда очень сильно проголодается, а что касается тещи, то ее в любой момент. Ну да известно, что от рассуждений толку мало. Рассуждай хоть до тех пор, покуда коров с поля пригонят, и все равно ни до чего не додумаешься. Потому мы это дело бросили.

Обыкновенно в пустыне по ночам бывает очень тихо, но на этот раз мы услышали концерт. На ужин собралось множество всяких зверей - визгливые подлые твари, про которых Том сказал, что это шакалы, и еще какие-то с изогнутыми спинами, - их он называл гиенами. Вся шайка подняла страшный галдеж. Такого, что они там вытворяли, я еще в жизни не видывал. Мы привязали шар канатом к вершине дерева, отменили вахты, улеглись спать и уснули, но я несколько раз вставал поглядеть на зверей и послушать ихнюю музыку. Это все равно что получить бесплатный билет в зверинец. Дурак бы я был, если б спал и не воспользовался таким небывалым случаем. Навряд ли еще когда-нибудь так здорово повезет.

На рассвете мы снова отправились ловить рыбу, а потом целый день прохлаждались в пустой тени на островке и по очереди следили, чтоб зверям не вздумалось сунуться к нам и стащить себе на ужин парочку эрронавтов. Мы назначили отлет на завтра, но потом передумали, - уж больно хорошо тут было.

На третий день, поднявшись в небо и взяв курс на восток, мы обернулись назад и до тех пор смотрели на озеро, покуда оно не превратилось в маленькое пятнышко на поверхности пустыни, и нам казалось, будто мы распрощались с другом, которого больше никогда не увидим, вот что я вам скажу.

Джим долго думал про себя, а потом и говорит:

- Масса Том! По-моему, мы уже почти до самого конца пустыни добрались.

- С чего ты взял?

- Добрались, это факт. Вы ведь знаете, как долго мы над ней болтаемся. Наверно, скоро весь песок выйдет. Я прямо удивляюсь, как его еще до сих пор хватило.

- Ерунда! Песку тут полным-полно, ты не беспокойся.

-Да я не беспокоюсь, масса Том, я только удивляюсь, и все. У господа бога песку сколько угодно, в этом я не сомневаюсь, да только не станет он его зря на ветер бросать, а эта пустыня уже и так хороша, и если ее еще дальше тянуть, то наверняка песок зря на ветер бросать придется.

- Да брось-ка ты! Пустыня еще только начинается. Как ты думаешь, Гек, Соединенные Штаты - большая страна?

- Ясно, большая, - говорю, - я так думаю, что больше ее на свете нет.

- Вот видишь, - говорит Том, - эта пустыня почти такой же формы, как Соединенные Штаты, и если ее положить на Соединенные Штаты, то страна свободы скроется с глаз, словно ее одеялом накрыли. Там наверху, возле штата Мэн, на северо-западе, останется торчать один уголок, да и еще Флорида вылезет наружу, как черепаший хвост, вот и все. Года два или три назад мы отняли у мексиканцев Калифорнию<Калифорния была присоединена к США после захватнической войны с Мексикой (1846-1848) по мирному договору, заключенному в Гвадалупе-Гидальго 2 февраля 1848 года>, так что теперь эта часть Тихоокеанского побережья наша, и если взять Сахару и положить так, чтоб ее край был на берегу Тихого океана, она накроет все Соединенные Штаты и за Нью-Йорком протянется еще миль на шестьсот в Атлантический океан.

- Господи боже ты мой! - говорю я. - А документы у тебя на это есть. Том Сойер?

- Есть, вот они тут, и я их все время изучаю. Можешь сам посмотреть, если хочешь. От Нью-Йорка до Тихого океана две тысячи шестьсот миль, а от одного края Великой Пустыни до другого - три тысячи двести. Площадь Соединенных Штатов - три миллиона шестьсот тысяч квадратных миль, площадь пустыни - четыре миллиона сто шестьдесят две тысячи. Сахарой можно накрыть все Соединенные Штаты - до последнего дюйма, а туда, где края выступают, можно засунуть Англию, Шотландию, Ирландию, Францию, Данию и всю Германию в придачу. Да, сэр, всю родину смелых и все эти страны можно начисто запрятать под Великой Сахарой, да еще две тысячи квадратных миль песка останется.

- Да, - говорю я, - тут уж я и вовсе ничего не понимаю. Выходит, господь положил на Сахару столько же трудов, сколько на Соединенные Штаты и все прочие страны. Он, наверно, не меньше двух или трех дней эту пустыню создавал.

Тут Джим вмешался в наш разговор:

- Нет, Гек, неправильно ты говоришь. Я так думаю, что эту пустыню вовсе никто не создавал. Ты только погляди на нее. Погляди - и увидишь, что я прав. От пустыни какой прок? Никакого. От нее никакой выгоды быть не может. Верно я говорю, Гек?

- Пожалуй, верно.

- Ведь правда, масса Том?

- Может, и правда. Валяй дальше.

- Если от чего-нибудь никакого проку нет, то его зря создали, правда?

- Правда.

- Ну вот! Разве господь бог создавал что-нибудь зря? Вы мне ответьте.

- Конечно, нет. Не создавал.

- Тогда зачем же он пустыню создал?

- Валяй, валяй. В самом деле, зачем он создал пустыню?

- Масса Том, мое мнение такое: он никогда ее не создавал, то есть у него и в мыслях ничего такого не было, он и вовсе за это дело не брался. Сейчас я вам все растолкую, и вы тогда увидите. Все было точно так же как бывает, когда строится дом. Что вы тогда делаете с мусором и щепками, которые остаются? Вы берете их, вывозите и сбрасываете в кучу на каком-нибудь пустом участке. Ну, вот я и думаю, что точно так же оно и было. Когда господь бог собрался построить мир, он взял множество камней и сложил их в кучу, а потом взял много земли и тоже сложил в кучу рядом с камнями, а потом взял песок, и его тоже там рядом, в кучу сложил. Затем он начал. Отмерил он немного камней, земли и песку, сложил их вместе и сказал: "Это Германия", а после приклеил к ней ярлык и поставил в сторону сушиться; потом отмерил еще немножко камней, земли и песку, сложил их вместе и сказал: "Это Соединенные Штаты", приклеил на них ярлык и поставил в сторонку сушиться; и так далее и тому подобное - пока не настал субботний вечер. Тогда он оглянулся и увидел, что все они созданы и что очень даже хороший мир он за такое короткое время создал. Вдруг он заметил, что землю и камни он отмерил точно, а вот песку-то очень много осталось, а как это так вышло, он и сам позабыл. Стал он глядеть, нет ли где поблизости пустого участка, и увидел это место, и сильно обрадовался, и велел ангелам забрать весь песок, да и свалить его сюда. Вот что я про это думаю - я думаю, что Великую Сахару вовсе никто не создавал, она просто так, случайно получилась.

Я сказал, что это и в самом деле веский аргумент, Джим еще ни разу такого не приводил. Том сказал то же самое. Однако он добавил, что аргументы - это в конце концов одни лишь теории, и больше ничего; а теории ничего не доказывают, от них только та польза, что можно немножко выиграть время и отдохнуть, ежели ты совсем запутался, стараясь найти что-нибудь, чего найти невозможно. Потом он говорит:

Дата добавления: 2015-06-04