Стадии в эволюции обществ 2 страница

Я полагаю, довольно многие согласились бы, что проявления истин­но человеческого (в отличие от животного) поведения подразумевают приписывание действующим лицам, как и ученым, познающим их дей­ствия, того, что Вебер называл «субъективно предполагаемым смыслом» действия. Категория субъективно предполагаемого смысла требует, что­бы наблюдаемые единицы (термин, свойственный скорее теории инфор­мации) обязательно толковались не просто как обыкновенные эмпири­ческие объекты, а как объекты, имеющие смысловое содержание, которое надо понять. Это наиболее очевидно, например, в случае лингвистичес­ких символов, будь они физическими объектами в виде «письмен» или воспринимаемыми на слух сигналами, которые мы называем «речью». Здесь, однако, не место углубляться в лабиринты теории символизации.

В свете сказанного наиболее отличительным свойством соци­альных наук будет то, что изучаемые ими сущности должны рас­сматриваться и как объекты, и как действующие субъекты и что это двуединство применимо к их ориентациям друг на друга, а также к отношению наблюдателя с объектами его наблюдения. Следова­тельно, в том или ином смысле, «субъективные состояния созна­ния» должны поддаваться объективации. Это именно тот пункт, на котором застряло бихевиористское движение. Оно было склонно в принципе отрицать, что такая объективация вообще возможна.

Со времен Вебера очень важные для нас результаты дало развитие теории информации и кибернетики. Оно внесло огромный вклад в рас­чистку бесконечных завалов разноречивых мнений относительно мате­риальных и идеальных факторов в человеческой деятельности, или, как это иногда называют в немецкой литературе, Realfaktoren и Ideal-faktoren. Хотя сам Вебер не мог знать о еще не существовавшей в его время кибернетике, мне кажется, что его видение, к примеру, отноше­ний между экономическими и религиозными интересами созвучно ее подходу. Подобное можно сказать и о Фрейде, который, используя свою знаменитую метафору об отношениях лошади и всадника, сим­волизирующих Id и Ego в психоаналитической теории личности, очень хорошо понимал, что хотя лошадь намного сильнее любого всадника-человека, но при соответствующих условиях умелый всадник все же способен контролировать поведение лошади.

Мне думается, что сегодня научный прогресс требует идти даль­ше кибернетических теорий. Категория информации, столь заметно (развитая и универсально использованная последним поколением ученых, по существу сформулирована на количественной основе. Правда, различные комбинации элементарных единиц информации, битов, способны порождать весьма разнообразные структуры, кото­рым, кроме количественных оценок, можно приписывать смысловое содержание. К примеру, при исчислении информационно-пропуск­ной способности телефонных линий вполне допустимо совершен­но абстрагироваться от содержания переговоров по этим линиям. Существенным продвижением за пределы количественной теории информации стала так называемая семиотическая проблематика, наиболее основательно изучаемая в лингвистике. Кажется вполне ясным, что к категории информации, отличаемой в кибернетической теории от энергии и материи, должна быть добавлена категория зна­чения (смысла) на уровне абстракции, подобном лингвистическому уровню. Можно оставить открытым вопрос о том, содержит ли во­обще такого рода значения или в какой мере содержит передача информации через гены в механизме органической наследственно­сти. Но на уровне человеческого действия нет никаких причин со­мневаться в существенно важной роли значения (смысла), форму­лировки и передачи информационных сообщений.

Оглядываясь назад, я, полагаю, способен относительно ясно видеть, что двигался в рамках веберовской традиции и в контексте современной социальной теории во время разработки комплекса парных категорий, которые позже стал называть схемой перемен­ных образцов ориентации действующих систем*. Все разработки прямо опирались на различение субъекта и объекта и обобщали это различение, выходя за пределы эпистемологического уровня и свя­зывая познавательные компоненты человеческого действия с дру­гими составляющими его элементами (эмоциональными и т. п.).

* Более привычное название на русском языке — «схема типовых (стандарт­ных) переменных», но оно плохо раскрывает смысл парсоновского термина «pattern variables». — Прим. перев.

Я делал это, принимая во внимание существование закономерной симметрии в отношениях субъекта и объекта, действующей системы и ситуации и прочие вещи в том же роде. Система координат, кото­рую я многие годы называю системой действия, в основных чертах сложилась у меня под прямым влиянием Вебера и в результате новых размышлений об этом влиянии. Эта система прочно определи­лась ко времени написания «Структуры социального действия», опубликованной в 1937 г. Прежде чем оставить веберовскую тему, можно отметить один особенно важный аспект из тех, которые при­влекали мое внимание к мысли Вебера. Это была проблема приро­ды экономического действия как особой аналитической категории и способа, каким его следовало бы толковать, чтобы оно согласова­лось со всеми остальными составными частями сложного мира социального действия. Очевидно, это было центральной темой и в собственной работе Вебера и вообще темой, которая глубоко про­никла в интеллектуальную культуру того времени (как интересова­ла ее и после), особенно, конечно, в связи с использованием катего­рии капитализма, ее многочисленных вариантов и ее антонима — социализма. Главным здесь был тот общий смысл, в каком экономи­ческое действие высвечивало проблему природы рациональности в многосложной ситуации человеческого действия, взятой в целом. Во всяком случае, для меня эти соображения были особенно важны при закладке фундамента того, что я теперь вижу как метатеоретический рабочий каркас, называемый схемой переменных образцов ориента­ции для индивидуальных и коллективных действующих систем.

Так вышло, что в моей интеллектуальной биографии схема пере­менных образцов, построенная вначале на обобщении отношения «субъект - объект», оказалась матрицей того, о чем сегодня я думаю как о наиболее важном, единственном в своем роде метатеоретиче-ском инструменте, который играл значительнейшую роль в моей соб­ственной работе и в работе самых разных партнеров, с которыми я сотрудничал многие годы. Здесь я имею в виду построение, обычно именуемое четырехфункциональной парадигмой. С формальной точ­ки зрения она была всего лишь результатом особого способа комби­нирования элементов из схемы переменных образцов. Все эти эле­менты, так или иначе, входили в арсенал понятий, менявшихся на протяжении многих лет до окончательного формирования парадиг­мы. Этот арсенал включал также весьма значимую проблемную об­ласть (она никогда не исчезала полностью, но иногда оттеснялась на задний план), а именно, проблему личности в связи с коллективист­ской ориентацией. Эта проблематика отнюдь не ушла из рассмотре­ния, но в контексте новой парадигмы явно получила другое назначение и относится к другому уровню анализа, чем восемь (или четыре пары) переменных образцов ориентации действия, послуживших исходной комбинаторной базой при введении окончательной схемы четырехфункциональной парадигмы.

В свете моих сегодняшних взглядов, особенно важным кажется, что отношения между компонентами переменных образцов отбира­лись в четырехфункциональную парадигму параллельно отбору от­ношений по линии «субъект - объект». Попутно заметим, что в этом явственно сказались результаты моих предшествующих теоретиче­ских разработок. Конкретной новой комбинацией, которая имела наи­большее значение в начале развертывания парадигмы, была комби­нация элементов из категорий «универсализм» и «специфичность», если использовать широко известные обозначения из общей схемы переменных образцов ориентации действия. Мои собственные эм­пирические применения этой схемы, вплоть до настоящего момента, в основном сосредоточивались на уровне социальной системы, а внутри этой системы типом действия, который, по-видимому, лучше всего соответствовал комбинации «универсализм - специфичность», было экономическое действие. Применение этой формулы к эконо­мическому поведению позволило разработать относительно система­тические способы артикулированного соединения экономической деятельности с другими сферами деятельности. Все эти вопросы потом прошли через долгую и запутанную историю попыток кон­цептуализации и пересмотров и т. п., но, определенно, размышления о природе и месте экономического поведения были главной точкой отсчета в развитии общей теории социального действия.

Перечисление всех шагов в эволюции схемы переменных об­разцов и ее толкований, вышло бы далеко за пределы этой статьи. Но в качестве только одной иллюстрации сложностей, связанных с развитием метатеории в представляемом здесь смысле, напомню затруднения в моей стггье «Pattern variables revisited» («Еще раз о переменных образцах»), написанной в 1960 г. в ответ на провока­ционную просьбу профессора Роберта Дубина прояснить, о чем собственно идет речь в схеме переменных образцов.

На этом очередном этапе развития схемы, которое большей ча­стью состояло в ее формализации, мне удачно помогал не только Уинстон Уайт, но, к возможному удивлению многих, и Харольд Гарфинкель. Ключевым тогда оказалось соображение, что, если бы каждый из двух комплексов переменных образцов ориентации, а именно комплекс, характеризующий субъективные ориентации, и комплекс, характеризующий модальности познавательного отноше­ния к объектам ситуации, удалось истолковать в категориях функ­ционального анализа, то они соединились бы в некоем третьем ком­плексе, который и стал бы четырехфункциональной парадигмой. Эта новая схема должна была сыграть объединяющую роль внутри более общей схемы действия, которая продвинулась к тому време­ни достаточно далеко, чтобы позволить реализовать такой уровень формализации. Я долго придерживался взгляда, что одно из боль­ших достоинств формализации — заготовка впрок для будущих кон­кретных исследований множества логически связанных категорий-ячеек, так что если какие-то из этих ячеек оказываются пустыми, то это само по себе ставит перед нами проблему: либо такие ячейки надо заполнить подходящим эмпирическим материалом, либо сде­лать вывод, что с их формально-логической организацией не все в порядке, и надо внести в нее поправки. Тогда мы попытались запол­нить пустые ячейки, которые составляли адаптационный квадрат че­тырехфункциональной схемы при шестнадцатиячейном уровне ее дифференциации. В то время, однако, результаты внесения схемы переменных образцов в эти ячейки, мало что значили в любом из возможных эмпирических истолкований. Но со временем нашлись зачатки осмысленных толкований, которые от случая к случаю раз­вивались и, в конце концов, приняли весьма содержательную форму. Размышления на эту тему вращались вокруг различения внутрен­ней и внешней среды живой системы. Идея такого различения при­шла ко мне из биологических источников, а именно, от У. Каннона и Л. Хендерсона. До своего более или менее ясного оформления она прошла очень долгий путь, связанный в особенности с новым обра­щением к Дюркгеиму лет десять назад, когда я начал понимать, что он имел, по сути, ту же самую основную идею разделения внутренней и внешней сред действия. Его концепция milieu social, социальной сре­ды, сформулирована с точки зрения индивидуального действующего лица и была способом концептуализации ситуации, в которой действия этого лица должны протекать. Этот вывод еще больше убедил меня, что область применения четырехфункциональной схемы не ограничивается уровнем собственно человеческого действия, но, вероятно, при­менима к любым живым системам вообще. И, конечно, мне было дав­но известно, что идея функционального анализа широко применяется ко многим явлениям вне сферы собственно действия.

Новое важное звено в процессе формирования логически связ­ной системы понятий пришло ко мне с идеей еще одного биолога, Альфреда Эмерсона. Идея заключалась в том, что существует извест-«ная связь по аналогии (не выходящей за пределы здравого смысла биологов) между геном, или генетической наследственностью инди­видов, и символом, который я назвал бы культурным наследием сис­тем коллективного действия, то есть социальных систем. По-види­мому, это очень хорошо согласуется с теми ролями и функциями, которые Бейлз, Шилз и я приписывали подсистеме поддержания (культурного) образца в системах действия. Если принять эмерсонов-скую аналогию, то ее можно было бы принять как еще один довод в пользу того, что четырехфункциональная схема пригодна для анализа живых систем вообще, а не только для систем человеческого действия. Разумеется, биологическое понятие адаптации к тому времени уже было обобщено Смелзером и мною в таком духе, что дарвиновское ее значение стало ассоциироваться с адаптационным значением эконо­мики в человеческих социальных системах.

Последней из четырех главных категорий четырехфункциональ-ной схемы, в процессе формирования приобретшей более обобщен­ное значение, чем ожидалось первоначально, была категория целе-достижения. Ее история в исследованиях человеческого действия, поведения и вообще живых систем чрезвычайно долгая и сложная. Думается, мы были правы, когда использовали слово «цель» имен­но в этой связи еще на ранней стадии развития нашей схемы. Стоит припомнить, например, старые и порой ожесточенные споры между психологами, стремившимися использовать слово «цель» (в особен­ности покойным Эдвардом Тоулманом), и теми из них, кто утверж­дал, что это вводит в науку абсолютно неприемлемую телеологию. Цели в том смысле, в каком их обсуждали психологи, изучавшие поведение крыс, и цели в смысле, в каком Вебер использовал отношение «цель - средства» в качестве некоего центрального пун­кта своего анализа, могут показаться столь далекими друг от друга, что не найдется ничего общего при попытке установить связь между ними. И это не говоря уже о категории смысла, как его использовал Вебер применительно к религиозным сюжетам.

Далее я собираюсь остановиться на своих последних разработках, возможно, столь предварительного, незаконченного характера, что их не стоило бы пока публиковать. Но, надеюсь, мне позволительно вос­пользоваться привилегией престарелого ученого и высказаться безот­лагательно. Я хотел бы зафиксировать два главных момента. Первый, что категория целедостижения имеет особое отношение к категории времени. Как все мы хорошо знаем, время было чрезвычайно спорной и, в определенных отношениях, таинственной категорией во множе­стве преимущественно философских попыток понять условия челове­ческого существования. Как это часто бывает, те или иные ключевые проблемы вертятся и организуются вокруг чего-то, по-видимому, очень простого. В данном случае, вокруг соображения, что действующая живая система (короче, агент, «действователь» применительно к чело­веку), будучи ориентированной на определенное будущее состояние какой-то среды и разбираясь в значении или отношениях этой среды, должна характеризоваться сильным «взаимопроникновением» между, с одной стороны, значением содержания явлений среды как объектов познания и ее вероятным будущим развитием и, с другой стороны, внутренним состоянием самой действующей единицы. Это равносиль­но утверждению, что значимость элемента времени ярче всего выяв­ляется в контексте того, что мы называем целевой ориентацией. Пока существует представление о цели, достигаемая цель — это всегда бу­дущее состояние дел. Если бы оно существовало в настоящем време­ни, думать об этом состоянии как о цели значило бы попросту думать логически противоречиво.

Поэтому вполне разумно предположить, что адаптивная способ­ность живых систем по отношению к окружающим их средам должна включать какое-то временнуе измерение, какую-то длительность спо­собности выбирать разные возможные пути при установлении при-способительных связей с этими средами. Совершенно ясно, что такие допущения содержат идею некоторой автономной независимости дан­ной живой системы по отношению к ее среде. А от этой идеи не так уж далеко до разговоров об ограниченном, но существенном «контро­ле» со стороны действующей системы не столько над самой средой, сколько над взаимоотношениями такой системы и среды. Эти краткие суждения никоим образом не исчерпывают всех сложностей в отно­шениях понятия действия как системы координат для теоретического обществоведения и понятия времени. Однако во всем этом была зача­точная идея, которая постепенно выросла в интуитивное прозрение или убеждение (или как там это еще называется), что четырехфункци-ональную схему следует рассматривать как «пространственно-времен­ную» систему координат для анализа живых систем.

Если вспомнить феноменологические дискуссии, то в них осо­бенно выдающееся место занимала проблема временных отноше­ний. Шюц, к примеру, много и специально занимался тем, как вы­глядят на фоне ньютоновской концепции физического пространства и физического времени тонкие различия между, как он говорил, «потому что» мотивами и «для того, чтобы» мотивами. Эти поиски имеют для меня смысл и дают надежду, что избранный мною путь интерпретации четырехфункциональной схемы может оказаться довольно удачным. Главная моя мысль при этом такова, что детер­минизм имеет отношение ко времени в том же смысле, какой имеет в виду избитая фраза «что случилось — то случилось», с баналь­ным выводом из нее, что никогда уже нельзя будет вернуться назад во время, когда это «что» еще не случилось. Но для живых систем с их огромным разнообразием степеней свободы ориентация на будущее означает множество возможностей выбора вероятных со­бытий, которые могут случиться, а могут и не случиться. И это кажется мне метатеоретическим обоснованием понятия свободы, осо­бенно подходящим к ситуации человеческого действия.

С распространением эйнштейновской теории относительности ученое сообщество привыкло к идее пространственно-временного континуума вместо прежней раздельной трактовки пространства и времени. Фактически, именно мысль о возможности интерпрета­ции четырехфункциональной схемы в этом контексте ускорила са­мую последнюю фазу ее развития, о которой я теперь сообщаю. Не Думаю, однако, что этот представляемый мною набросок был бы очень полезным, если бы все сводилось лишь к постановке вопро­са об абстрактности введения временного измерения в систему дей­ствия. Ясно, что в обсуждаемом контексте особенно важно понятие живых систем как систем ограниченных, когда определенная система имеет границу по отношению к своей внешней среде и, следовательно, создает для своих функционирующих единиц какую-то внутреннюю среду, которая отличается от внешней среды данной системы в це­лом. Мне кажется, что классическое суждение о природе этого от­личия высказал У. Каннон: внешняя среда во многих важных отно­шениях более изменчива, чем среда внутренняя. Можно напомнить, что его первой впечатляющей иллюстрацией этого тезиса было под­держание постоянной температуры тела у млекопитающих и птиц. Само собой понятно, что температура окружающей среды колеблет­ся в гораздо более широком диапазоне, чем температура живых тел, и это поясняет идею стабильности «внутренней среды».

Это различение внутреннего и внешнего, в свою очередь, относит­ся и ко времени. Если внутренняя и внешняя среды должны быть «при­способлены» друг к другу, тогда эти процессы приспособления не могут осуществляться и действительно не осуществляются мгновен­но. Выражаясь банально: «они требуют времени». И это одно из на­ших фундаментальных обоснований важности времени в метатеоре-тической системе координат для построения теории живых систем. Далее можно, разумеется, на все лады и почти бесконечно разрабаты­вать вариации на эти темы и в итоге получить не журнальную статью, а целую книгу. Но здесь не место для упражнений в таком роде.

В заключение вернемся к заглавию, которое я дал этой статье. Положения, которые я в ней рассматривал, начиная с различения субъекта и объекта, продолжая замечаниями о переменных образцах ориентации действия и кончая четырехфункциональной парадигмой, не составляют теории в обычном смысле слова. Они не составляют, как часто выражаются в философии науки, суждений типа «если - то», таких, как суждения, устанавливающие определенное отношение меж­ду увеличением и/или уменьшением массы и скорости в системе нью­тоновской механики. Указанные положения располагаются на другом уровне, и отличия этого уровня оправдывают мое использование тер­мина «метатеория», анализ которой и есть, как я понимаю, методоло­гия в немецком, а не в американском смысле слова. Термин, который я нашел самым подходящим для характеристики такого уровня кон­цептуализации, — это термин «система координат».

Мне кажется очень важным, по мере роста интеллектуальной изощренности американского ученого мира вообще и его общество­ведческого сектора, в частности, сохранять совершенную ясность в различении двух вышеописанных уровней теоретизирования и из­бегать их смешения. Не следует использовать один и тот же термин без предварительного тщательного определения области его при­менения как на обоих уровнях, так и по отдельности на каждом, а также без предупреждения о переходах от одного уровня к друго­му. Опасность несоблюдения таких различений в том, что ожида­ния и критические замечания, свойственные одному уровню теоре­тизирования, будут бездумно переноситься на другой.

По-моему мнению значительную часть работы, проходящей под рубрикой «специальная теория», следовало бы проанализировать, привлекая теоретические суждения в духе данной статьи. Это мог­ло бы затронуть такие проблемы, например, как вопрос о путях, какими определенные аспекты в развитии современного индивиду­ализма привели к определенным анемическим проявлениям типа высоких показателей самоубийств, разводов и т. п.

Однако проблемы общего статуса четырехфункциональной парадиг­мы, схемы переменных образцов ориентации и системы координат в категориях действия не являются в этом специальном смысле теорети­ческими проблемами. Думаю, что я научился различать эти тонкости прежде всего под воздействием учения А. Н. Уайтхеда. Его книга «На­ука в современном мире» была для меня истинным откровением. Он сделал кристально ясной ньютоновскую систему координат: трехмер­ное прямолинейное пространство (которое теперь, по-моему, можно назвать «не-взаимопроницаемым» с линейным временем), понятия ско­рости и движения составили метатеоретическую схему, которую нельзя ни доказать, ни опровергнуть простыми процедурами эмпирической верификации и ее противоположности — фальсификации. Такая систе­ма координат работает на интеллектуальный прогресс научных дисцип­лин совсем на другом уровне. И мне кажется, что наш долг — прила­гать максимум усилий для аналитического различения этих уровней, теории и метатеории, и ясно указывать, когда мы говорим о явлениях одного уровня, а когда — о явлениях другого.

Примечание

¹ Следует оговорить, что это их отношение не должно рассматриваться как «игра с нулевой суммой».

Перевод с английского А. Д. Ковалева

Ирвинг Гоффман. ПОРЯДОК ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ *

Послание президента Американской ассоциации социологов 1982 года

* Перевод сделан по: Goffman. E. The Interaction Order // American Sociological Review. 1983. Vol. 48. P. 1-17.

Дата добавления: 2015-06-04