Техника работы рук при нападении 22 страница

Огромную роль в подготовке и развитии народного восстания сыграли проповеди, памфлеты и листовки Томаса Мюнцера (ок. 1490—1525), выдающегося идеолога и вождя революционного крыла освободительного движения Германии. Одно время он поддерживал Лютера, но вскоре порвал с бюргерской реформацией, противопоставив ей идеи реформации народной. В «еретических» воззваниях Мюнцера слышались отзвуки средневекового мистицизма. Особенно были близки ему немецкий мистик XIV в. Таулер и итальянец Иоахим Флорский (XII в.), предрекавший наступление «тысячелетнего царства», «царства мира и правды на земле». Отражая прежде всего политические искания плебейства, программа Мюнцера, по словам Ф. Энгельса, «представляла собой не столько сводку требований тогдашних плебеев, сколько гениальное предвосхищение условий освобождения едва начинавших тогда развиваться среди этих плебеев пролетарских элементов» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 7, с. 371). Мюнцер подвергал сомнению учреждения и взгляды, свойственные всем общественным формам, покоившимся на классовых противоречиях, и в то время как крестьянское движение расчищало путь буржуазным порядкам, он тяготел к коммунистическим принципам, выходившим за пределы мира частной собственности. Необычно смелыми были и религиозно-философские воззрения Мюнцера, который, по словам Ф. Энгельса, «в христианской форме ... проповедовал пантеизм», «местами соприкасающийся ... с атеизмом» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 7, с. 370). Не на небесах, а на земле искал для людей царство божие Мюнцер. Ради этого он считал необходимым вернуть церковь ко временам раннего христианства, ничего не знавшего о феодальной иерархии, устранить социальное и имущественное

неравенство людей, уничтожить классовые различия, сделав народ подлинным властелином жизни.

Призывы Мюнцера воспламеняли народ. Плебеи и крестьяне стекались под знамена мюнцеровской партии и в годы Великой крестьянской войны храбро сражались с врагом. Однако народное восстание потерпело поражение. Отряд мюльгаузенцев, возглавлявшийся Мюнцером, был разбит. Мюнцера схватили и казнили 27 мая 1525 г.

Несомненно, Мюнцер был наиболее сильным публицистом Великой крестьянской войны. В его писаниях, наполненных библейскими образами и изречениями, звучит страстный голос пророка революции. Еще в 1524 г. в проповеди, произнесенной перед князьями Саксонскими, он бесстрашно предрекал гибель современных порядков, которые он отождествлял с железным царством, упоминаемым пророком Даниилом. Давно исчезли золотое и серебряное царство, т. е. государства древних вавилонян, мидийцев и персов. «Третьим было государство греков — медный век, славный своей мудростью. Четвертое — Римское государство, которое создавалось мечом и было царством принуждения и насилия. А пятое царство — это то, которое у всех перед глазами. Оно также из железа и очень хотело бы угнетать, но его железо смешано с грязью ...» Это — «царство дьявола». Но ему суждено погибнуть. «Ах, любезные господа, как славно прогуляется господь с железной дубинкой среди старых горшков».

О полемическом таланте Мюнцера дает представление «Защитительная речь против бездушной изнеженной плоти из Виттенберга» (1524), направленная против Лютера, обвинившего Мюнцера в опасном смутьянстве. Называя Лютера «святым лицемерным отцом», доктором-Лжецом, доносчиком, откормленной свиньей, он бросает ему в лицо библейские тексты, подтверждающие правоту мюнцеровского учения. Разве не сказано в Библии (Исайя, гл. 10), что «самое величайшее зло на земле заключается в том, что никто не стремится помочь горю бедняков: большие господа творят, что хотят»? И разве одержимые алчностью, творящие зло большие господа не «сами виноваты, что бедный человек становится их врагом. Они не желают устранить причину восстания. Как же это может кончиться добром?»

Пафос народной революции с огромной силой воплотился в воззваниях, обращениях и письмах Мюнцера 1525 г. Их плебейская откровенность, мятежный порыв и могучие образы, заимствованные из Библии, были в то время понятны широким массам. Каждая строка Мюнцера разила, как меч Гедеона, ветхозаветного сокрушителя идолов. Мюнцер так и называл себя: «Мюнцер с мечом Гедеона».

Победа княжеской партии означала победу феодальной реакции. Германия осталась политически раздробленной, и князья сохранили свои прерогативы. Бюргерство капитулировало перед княжеским самодержавием и не посягало на существующие порядки. Все это наложило отпечаток на развитие немецкой литературы в последующие десятилетия. Утрачивая былой размах, она проникалась мещанскими тенденциями, мельчала, становилась провинциальной. В трагическом положении оказались немецкие гуманисты. Они натолкнулись не только на религиозный фанатизм, но и на капитуляцию бюргерства. Достигнув перед Реформацией крутого подъема, немецкий гуманизм в дальнейшем утратил ту ведущую роль, которую он одно время играл в немецкой словесности.

Впрочем, если бросить ретроспективный взгляд на всю немецкую культуру конца XV и начала XVI в., то надо будет признать, что это было время большого литературного подъема. Привлекает в немецкой литературе тех лет и демократическая непосредственность, и энергичный протест против темного царства, нашедший выражение в разнообразных сатирических и публицистических формах. Что-то есть в этой литературе кряжистое, немного топорное, но зато сильное.

Не следует никогда забывать, что именно в это время сложился талант Альбрехта Дюрера (1471—1528), осуждавшего тех, кто привык «держаться старого пути», и требовавшего от «разумного человека», чтобы он смело шел вперед и постоянно искал «нечто лучшее» («Четыре книги о пропорциях», 1528). Без творчества Дюрера нельзя составить себе ясного представления о немецком Возрождении. Ведь немецкая литература XV—XVI вв., при всех ее несомненных достоинствах, не выдвинула таких огромных писателей, как Рабле или Шекспир. Зато Дюрер был подлинным титаном той замечательной эпохи. И безусловно, прав гуманист Эобан Гесс, видевший в Дюрере наиболее полное воплощение немецкого творческого гения. Гравюры и живописные полотна Дюрера, тяготевшего к жизненной правде, наделены силой и душевным порывом. Немецкий художник не устремлялся в мир отвлеченной красоты. Он внимательно присматривался к судьбам простых людей, ясно различал черты приближавшегося социального катаклизма (цикл гравюр на дереве «Апокалипсис», 1498) и на картине «Четыре апостола» (1526) с суровым лаконизмом изобразил непреклонных борцов за истину.

НЕМЕЦКАЯ ЛИТЕРАТУРА
ПОСЛЕ ПОРАЖЕНИЯ
КРЕСТЬЯНСКОЙ ВОЙНЫ

И после 1525 г. под густым слоем пепла продолжали тлеть искры народного гнева. Замечательную стойкость обнаруживали анабаптисты, связанные с идейными традициями Мюнцера: в 1534 г. им даже удалось временно захватить власть в городе Мюнстере и отражать натиск княжеских войск. Сохранились независимые мыслители, не желавшие мириться с существующими порядками и догматическими предписаниями. Смелым вольнодумцем был, например, Себастиан Франк (1499—1542 или 1543), разносторонний ученый, переведший на немецкий язык «Похвалу глупости» Эразма Роттердамского и составивший обширную антологию народных немецких пословиц и поговорок (1541). Согласно Франку, ни католическая, ни лютеранская церковь не могут быть посредниками между человеком и богом. Путь к богу каждый должен искать в глубинах своего деятельного духа. Резко отзывался Франк об общественном строе современной Германии, основанном на корысти и насилии. Феодалы превратились в волков, которые «хватают все, что могут». Купцы и ростовщики умножают страдания народа. Мечтая, подобно сторонникам народной Реформации, о строе, не знающем сословной иерархии и духовного гнета церкви, Франк, однако, уже не верил в близкую возможность осуществления этого на земле.

О благе «простых людей» помышлял также выдающийся врач и естествоиспытатель Теофраст Парацельс (1439—1541), смело выступивший против отживших средневековых авторитетов и научной рутины. Высоко ставя человека и его пытливый разум, Парацельс заявлял, что человек «более велик, чем небо и земля». Подобно Франку, тяготел он к идеям народной Реформации. В труде видел он залог земного счастья и ратовал за обновление мира на основе социальной справедливости.

Во второй половине XVI в. на тираническое самоуправство феодалов резко нападал Филипп Никодим Фришлин (1547—1590), драматург, поэт и ученый, предпочитавший писать на языке классического Рима. В «Слове о сельском житии» (1578) он не только прославил крестьянское сословие в качестве наиболее благочестивого и общественно полезного, но и решительно осудил феодальную знать, безбожно угнетавшую мирных землепашцев. Фришлин был смел, энергичен, неукротим. Но за ним уже не стояла дружная когорта гуманистов, стремившихся к обновлению немецкой жизни. Такие люди, как Фришлин, были в Германии периода реакции второй половины XIV в. обречены на трагическое одиночество, на преследования и гонения.

На протяжении нескольких десятилетий немецкую литературу наполняли догматические споры протестантов и католиков. Подчас она становилась разновидностью церковной проповеди. Последователи Лютера советовали приобщать «безумный мир» к «слову божьему» «через посредство проповедей, хоралов, виршей, песней, притч, представлений, комедий и трагедий». Перечисленные жанры действительно получили широкое развитие. В частности, заметно развилась драма на немецком и латинском языках. В протестантских кругах усердно культивировалась библейская школьная драма, пропагандировавшая религиозное и нравственное учение Лютера. Нередко она содержала резкие выпады против папства и его сторонников. Так, в школьной латинской драме «Паммахий» (1538), сочиненной виднейшим неолатинским драматургом Германии первой половины XVI в. Томасом Наогеоргом (1516—1563), папа Паммахий (т. е. Всеразрушитель) оказывается верным слугой сатаны.

Если исходить из немецких масштабов, то следует признать, что немецкая драма XVI в. достигла определенных успехов. Причем это относится не только к пьесам светского характера (Фришлин и др.), но и к библейским драмам, не лишенным подчас бытовых черт, житейской непосредственности. Несомненной живостью отмечена, например, пьеса Буркарда Вальдиса «Притча о блудном сыне» (1527), содержащая ряд выразительных сцен, рисующих веселую жизнь молодого вертопраха, наделенного характерными чертами немецкого бюргера XVI в.

К дидактическим жанрам, наиболее популярным в XVI в., относится также басня. В бюргерской литературе она с давних пор занимала видное место. Эпоха Реформации вдохнула в нее новую жизнь. В роли баснописца выступал сам Лютер («Эзоповы басни», 1530, изд. 1557). Одаренными баснописцами были лютеранские пасторы Эразм Альбер (ок. 1500—1553) и вышеупомянутый Буркард Вальдис (ок. 1490—1556). В 1534 г. вышел из печати первый сборник Альбера, включавший 17 басен. В 1550 г. появилась окончательная редакция сборника под названием «Книга о добродетели и мудрости, содержащая 49 басен, большею частью заимствованных из Эзопа и украшенных рифмами». В 1548 г. увидел свет «Обновленный Эзоп, переложенный в стихи» Б. Вальдиса. Поэты смотрят на басню, как на испытанное средство вразумления «легкомысленных людей»,

до которых не доходят строгие слова проповедника.

Понятно, что у обоих поэтов, ревностных лютеран, встречаются выпады против папства и католического клира. В басне Э. Альбера об осле в львиной шкуре осел обозначает римского папу, стремящегося к земному господству, а М. Лютер показывает всем ослиные уши этого мнимого льва. Однако чаще всего баснописцы касаются нравственных изъянов, не выходя за пределы повседневных житейских явлений. Их идеалы подчас окрашены в филистерские тона. В басне «О двух братьях» Вальдис противопоставляет гуляке и моту, расточающему отцовское наследство, рачительного хозяина, умеющего умножать добро. В басне «О лягушке и быке» поэт советует людям отказаться от несбыточных мечтаний и понять, что глупо «выступать против более сильного». Но есть в баснях бюргерских поэтов отзвуки народной мудрости, привлекательная живость и естественность в изображении немецкой жизни. Сельский пастор Альбер охотно касается деревенского быта, в то время как горожанин Вальдис обнаруживает превосходное знание быта городского. Нередко басни Вальдиса превращаются в веселые шванки. Вместо зверей в них выступают обыкновенные люди. Одна колоритная жанровая сценка следует за другой. Тут и находчивые простолюдины, оставляющие в дураках алчного попа, и распутные монахи, и вороватые портные, и ярмарочные шарлатаны, и смышленые школяры, ловко надувающие доверчивых поселян («О школяре и мельнике»).

Многие немецкие писатели XVI в. питали склонность к шванку. Этот старинный жанр именно в XVI в. достиг расцвета. Вначале он был довольно тесно связан с традициями Средних веков. Это чувствуется хотя бы в книге францисканского проповедника Иоганнеса Паули (ок. 1455 — ок. 1530) «И в шутку, и всерьез» (1522), состоящей из небольших рассказов назидательного характера, почерпнутых из различных источников. К таким «прикладам», то серьезным, то забавным, охотно обращались проповедники, стремившиеся сделать проповеди более наглядными и привлекательными. Шванки Паули сродни анекдотам, повествовательный элемент в них сведен к минимуму, зато дидактическая тенденция выражена ясно. Со временем шванки становятся более «литературными», свободными, далекими от проповеднической кафедры. Впрочем, уже с самого начала в них жил озорной дух карнавала, они были связаны с шутовскими сказами и веселым народным острословием. В суровые годы Реформации шванк уступил место публицистическим жанрам, более соответствовавшим требованиям религиозной и социальной борьбы. Зато с середины XVI в. шванки буквально наводняют немецкую литературу. Утомленные конфессиональной полемикой, читатели с жадностью набрасываются на сборники шванков. В 1555 г. появилась «Дорожная книжечка» одаренного прозаика и поэта Иорга Викрама (ок. 1505 — ок. 1562). За ней последовала вереница книг, написанных разными авторами: «Общество в саду» (1556) Якоба Фрея, «Развлечение в пути» (1557) и «Вторая часть Общества в саду» (ок. 1560) Мартина Монтана, «Книжечка отдыхающих» и «Катципори» (1558) Михаэля Линденера, «Книжечка для чтения на ночь» (1558) Валентина Шумана, «На карауле» (1560) Бернгарда Герцога и, наконец, семитомный сборник шванков «Средство от тоски» (1563—1603) Ганса Вильгельма Кирхгофа.

Если благочестивый Паули видел свою задачу в «исправлении людей», то авторы шванков середины и второй половины XVI в. больше заботились об их развлечении. Викрам, например, заявлял, что его книжечка «выпущена в свет исключительно ради забавы, а не ради того, чтобы кого-то поучать и наставлять либо выставлять на позор, подвергать глумлению и насмешке». Вниманию читателей предлагалось немало «хороших шванков и историй, какие обычно от нечего делать рассказываются во время путешествий по воде и по суше, а также в цирюльне и банях, дабы развеселить тех, чей дух охвачен тягостной меланхолией».

Нельзя сказать, что шванки вовсе лишены сатирических тенденций. Их авторы охотно посмеиваются над распутством и невежеством католического клира. М. Монтан, например, протестовал против самоуправства господ, выжимающих последние соки из бедных тружеников, а Кирхгоф осуждал князей, ввергающих страну в пучину междоусобных войн. У Кирхгофа, писавшего в период усилившейся католической реакции, эта насмешка даже превращается в злую издевку. Встречаются среди шванков и грустные, и даже трагические истории, почерпнутые из немецкой повседневной жизни или итальянских новелл (например, у Викрама). Но в основном шванки наполняет смех, веселый, лишенный желчи и яда. Авторы любят порассказать о забавных проделках. Ловкий мошенник, чтобы не платить долгов, притворяется умершим от чумы (Викрам). Изобретательные студенты оплачивают пирушку какой-нибудь лживой историей (Шуман). Шванки тяготеют к анекдоту, к фарсовым ситуациям. Немалое место занимают соленые шутки, потасовки, грубые забавы,

связанные с физиологическими отправлениями человека. Этот площадной комизм, далекий от сумрачного церковного ригоризма, был связан с народным жизнелюбием. Но проскальзывали в нем также черты того «грубианизма», о котором К. Маркс в статье «Морализирующая критика и критизирующая мораль» писал, как о проявлении «честного сознания самодовольного добродетельного обывателя» XVI в. (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 4, с. 292).

К XVI в. относится возникновение прозаического бюргерского романа. Правда, еще не совсем ясны границы, отделяющие его от народных книг. Черты бюргерского романа присущи, например, народной книге «О Фортунате и его кошельке» (1509). Книга повествует о сыне разорившегося бюргера Фортунате, который мудрости предпочел богатство и тем самым обрек себя и своих близких на трагические испытания и злоключения. Волшебные мотивы переплетаются с выразительными бытовыми зарисовками, знакомящими читателя с жизнью различных социальных слоев. Традиции народных книг, особенно тех, которые были связаны с куртуазными повествованиями Средних веков, проступают в бюргерском романе Иорга Викрама «Золотая нить» (1557). Героем романа является сын бедного пастуха Лейфрид. Автор делает все, чтобы как можно выше поднять в глазах читателей молодого простолюдина. Фортуна благоволит к герою романа. За подвиг, решивший исход войны, король возводит его в рыцарский сан, после чего Лейфрид сочетается браком с прекрасной Англианой, дочерью могущественного графа, и сам вскоре становится графом. Так по воле автора награждены достоинства крестьянского сына, который на вершине могущества не забывает о родителях. Мудрого купца Германа, воспитавшего его как родного сына, Лейфрид делает своим первым советником, хорошо зная, что тот станет подлинным отцом бедняков.

В этом раннем бюргерском романе личные достоинства человека торжествуют над сословными прерогативами. Даже суровый граф, решивший первоначально убить Лейфрида, чтобы предотвратить неравный брак, позорящий его феодальную честь, высказывает суждения, оправдывающие любовь молодых людей: «Ведь и Давид был низкого происхождения, а Саул ему все-таки отдал свою дочь». Ведущая тема романа — любовь — раскрывалась как тема естественного равенства людей. Чувство Лейфрида не уступало в глубине и благородстве любви графини Англианы. Влюбленная девушка не искала в Лейфриде знатности, богатства и высокого положения. Она полагала, что Лейфрид такой, какой он есть, «вполне достоин королевы». Человеческое перевешивает в романе сословное. И в этом заключалась его привлекательность для широких читательских кругов (до конца XVII в. роман выдержал десять изданий).

Стремление изобразить в «Золотой нити» идеальные чувства связано с поисками более «идеальной» формы. Герои Викрама изливают свои чувства в изысканных монологах и письмах. Их украшенная речь далека от грубоватой речи шванков, пересыпанной забористыми словечками. Красноречие автора проявляется в пристрастии к блесткам гуманистической риторики, в плавных ритмах округленных периодов. В бюргерской литературе XVI в. появилось произведение, которое не только сохраняло некоторые черты куртуазной литературы Средних веков, но и прокладывало пути повествовательной прозе XVII в.

С середины XVI в. начали выходить новые народные книги. В них снова зазвучал веселый площадной смех, заглохший было в первые годы Реформации. Среди книг комического содержания выделяется народная книга о шильдбюргерах (1598), приобретшая огромную популярность. Ф. Энгельс писал об этом произведении: «У кого из современных авторов хватило бы достаточно выдумки, чтобы создать такую книгу, как «Шильдбюргеры»» (Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведений. М., 1956, с. 348). Это произведение связано с народной традицией анекдотов о «глупых» селениях, племенах и т. п. Повествуя о мещанском тупоумии и самодурстве жителей саксонского городка Шильды, народная книга вновь возвращается к теме торжествующей глупости, которая так занимала писателей-сатириков во времена Себастиана Бранта и Эразма Роттердамского. Но есть тут и существенная разница. Для сатириков кануна Реформации неразумие было синонимом всеобщего неустройства, универсальным состоянием мира, ждущего обновления. Насмешка народной книги лишена такого размаха. Ее острие направлено против узкого, будничного мирка мещан, комическим олицетворением которого является Шильда в «Миснопотамии, что позади Утопии». Упоминание идеального государства Томаса Мора усугубляет комический эффект книги. Шильда — это, так сказать, Утопия наизнанку. В Утопии, согласно представлениям автора, все разумно и целесообразно. В Шильде все глупо и нелепо. Каждое начинание шильдбюргеров поражает своей несообразностью. Ради сохранения своего домашнего уюта бюргеры Шильды решили отречься от мудрости и превратиться в глупцов. Это удалось им в полной мере. Книга представляет

собой забавную летопись несуразных «деяний» самоуверенных бюргеров. Они носят в новую ратушу, построенную без окон, солнечный свет в мешках, прилежно сеют соль, принимают решение утопить рака в реке и т. п. Слава об их беспримерной дурости распространяется по свету. Свое личное благополучие поставили они выше мудрости, приносившей пользу многим людям. Но глупость, воцарившаяся в Шильде, довела ее до гибели. Пожар уничтожил город глупцов. Все, ради чего шильдбюргеры отреклись от мудрости, превратилось в груду пепла. Дымом стали их мещанские идеалы. Эта забавная книга, осмеивающая мещанское скудоумие, по сей день привлекает читателей. В XVIII в. К. М. Виланд использовал мотивы «Шильдбюргеров» в сатирическом романе «История абдеритов», направленном против немецкого филистерства.

Наряду с народными книгами комического содержания, в конце XVI и начале XVII в. увидели свет книги, в основе которых лежат исполненные силы и драматизма сказания, принадлежащие, по словам Энгельса, «к самым глубоким творениям народной поэзии всех народов» (Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведений, с. 347). Энгельс имеет в виду сказания о докторе Фаусте и Агасфере — Вечном Жиде.

Иоганн или Георг Фауст не был вымышленной фигурой. Он жил в первой половине XVI в. По словам современников, был он хвастуном и шарлатаном, выдававшим себя за великого ученого. Кичился он своими познаниями в области нигромантии, хиромантии и прочих «тайных» наук. Все это, видимо, и послужило поводом для возникновения легенды, согласно которой доктор Фауст, ради приобретения великого познания, продал душу дьяволу. Такая легенда не случайно, конечно, возникла в эпоху Возрождения, когда еще давали о себе знать вековые предрассудки и в то же время раскрепощенная человеческая мысль одерживала одну победу за другой. У фаустовской легенды было героическое основание. Человек ради земного знания жертвует небесным блаженством. Подобная легенда овеяна дерзновенным духом эпохи, которая нуждалась в титанах и порождала титанов.

Следует, однако, заметить, что первая литературная обработка легенды, напечатанная в 1587 г. книгоиздателем И. Шписом и озаглавленная «История о докторе Иоганне Фаусте, знаменитом чародее и чернокнижнике», весьма далека от ренессансных устремлений. Автором ее, вероятно, был лютеранский пастор или, во всяком случае, лютеранин, враждебно относившийся к гуманистическому вольномыслию. Свою задачу он видел прежде всего в том, чтобы развенчать Фауста, который «захотел проникнуть и изучить все основания неба и земли». В книге осуждался «греховный» порыв Фауста, доведший его до гибели. При этом благочестивый автор намеренно наделяет доктора Фауста чертами ученого гуманиста. Это особенно заметно в издании 1589 г., пополненном рядом новых эпизодов. В противоположность Лютеру, отвергшему языческую древность, Фауст питает к ней «предосудительное» пристрастие, даже чувствует себя в древнем мире, как дома. В Эрфуртском университете он читает лекции о Гомере, показывает не в меру любопытным студентам героев Троянской войны, цитирует утраченные комедии Плавта и Теренция. По просьбе императора Карла V он вызывает Александра Македонского с супругой, а виттенбергским студентам предоставляет возможность взглянуть на Елену Прекрасную. Прославленная красавица древнего мира становится его наложницей и даже рожает ему сына Юста Фауста. Желая окончательно скомпрометировать языческое суемудрие, автор заставляет беса Мефистофеля, служащего Фаусту, высказать материалистическое суждение Аристотеля о вечности мира, который «никогда не рождался и никогда не умрет». Негодующий автор замечает по этому поводу: «Дьявол, ты лжешь, божье слово учит иначе».

Продавая душу дьяволу, Фауст надеялся познать «первопричины всех вещей». Но бесы не могли ему дать подлинного знания. Правда, с помощью Мефистофеля Фауст совершил увлекательное путешествие по многим странам Европы, Азии и Африки. Однако в тайны мироздания он так и не проник. Поэтому Фаусту не оставалось ничего иного, как поражать людей магическим искусством либо потешаться над ними. Заключительная часть книги почти целиком состоит из волшебных шванков. Одному рыцарю знаменитый чернокнижник наколдовал оленьи рога; у крестьянина, не пожелавшего уступить ему дорогу, сожрал воз сена вместе с телегой и лошадью; на бочке выехал из винного погреба и т. п. Когда же приблизился срок неминуемой расплаты, Фауст впал в глубокую душевную тоску, сетовал, каялся, но было уже поздно. И автор с видимым удовольствием повествует об ужасной, устрашающей кончине «великого грешника», которая должна «послужить зеркалом и предостережением для каждого христианина».

Автор народной книги хотел развенчать в лице доктора Фауста человеческое дерзание. Но ему все-таки не удалось до конца вытравить

из легенды о Фаусте ее героического ренессансного духа. При всем своем религиозном ригоризме именно народная книга сделала «исполненную силы» легенду о дерзком искателе истины достоянием мировой литературы. Опираясь на народную книгу, вскоре переведенную на английский язык, выдающийся предшественник Шекспира Кристофер Марло написал свою «Трагическую историю доктора Фауста» (изд. 1604). За трагедией Марло последовали творения Лессинга, Гете, М. Клингера и др.

Религиозно-дидактические тенденции присущи также народной книге об Агасфере, изданной в 1602 г. под заглавием «Краткое повествование о неком иудее из Иерусалима по имени Агасфер, который самолично присутствовал при распятии Христа, а также кричал вместе с другими: «распни его!» — и взывал о Варраве». Книга описывает встречу шлезвигского епископа Эйцина с Агасфером, якобы имевшую место в 1542 г. Агасфер рассказывает епископу о том, как шедший на Голгофу Христос, которому Агасфер не разрешил отдохнуть около своего дома, обрек его на вечные скитания. В основе книги лежат апокрифические сказания. По словам М. Горького, «эта легенда искусно соединяет в себе и заветную мечту о бессмертии, и страх бессмертия, вызываемый тяжкими мучениями жизни». Подобно легенде о Фаусте, легенда об Агасфере не раз привлекала к себе внимание позднейших писателей (Шубарт, Гёте, Ленау, Э. Кинэ, Э. Сю, В. Кюхельбекер, К. Павлова и др.).

ГАНС САКС

Наиболее значительным бюргерским поэтом Германии XVI в. был Ганс Сакс (1494—1576). Трудолюбивый башмачник и не менее трудолюбивый поэт, он почти всю свою долгую жизнь провел в Нюрнберге, который был одним из центров немецкой бюргерской культуры. Сакс гордился тем, что является гражданином вольного города, изобилующего выдающимися мастерами искусств и неутомимыми ремесленниками. В пространном стихотворении «Похвальное слово городу Нюрнбергу» (1530) он со свойственной ему обстоятельностью описал родной город, стараясь ничего не упустить из его достопримечательностей и достойных внимания установлений. Много времени и сил уделял он «благородному искусству» мейстерзанга, почитаемому в кругах нюрнбергских ремесленников. Саксу удалось значительно расширить поэтический диапазон этого искусства, опиравшегося на строгие правила, записанные в специальных руководствах (табулатурах). В отличие от ранних мейстерзингеров, не выходивших обычно за пределы религиозных тем, Сакс охотно обращался к разнообразным темам светского, в том числе шванкового, характера.

Реформационное движение увлекло Сакса. В аллегорическом стихотворении «Виттенбергский соловей» (1523) он приветствовал выступление Лютера.

Полемическим задором наполнены прозаические диалоги Сакса «Спор между каноником и башмачником» (1524), обличающие невежество католического клира. Резкие выпады против католической церкви содержались также в стихотворных подписях к циклу гравюр, клеймивших злодеяния папства и предрекавших ему гибель («Чудесное пророчество о папе», 1527). С годами, однако, Сакс убеждался, что неустройство, царящее в Германии, не может быть всецело отнесено к проискам папистов. Он видел, что империю раздирают смуты князей, вражда сословий. Германия напоминала ему Древний Рим периода упадка, шедший навстречу гибели. Беда, по мнению Сакса, заключалась в том, что немцы забыли об общей пользе, каждый заботится только о себе. К этому выводу поэт приходит в стихотворении «Разговор богов о смутах в священной Римской империи» (1544). Но вернется ли в Германию Общая Польза? Уступит ли ей дорогу Корысть? Ганс Сакс не слишком в этом уверен. Ведь эгоизм представляется Гансу Саксу самым цепким и разрушительным пороком. Корыстолюбие делает человека бессердечным и лживым. А там, где торжествует эгоизм, нет места для верности и правды (аллегорическое стихотворение «Корыстолюбие — ужасный зверь», 1527).

Дата добавления: 2015-06-04