Отдел Третий исторические условия накопления 5 страница

¹ В постановлениях Тимура (переведенных в 1883 г. с персидского на английский язык) сказано:

«And I commanded that they should build places of worship, and monasteries in every city; and that they should erect structures for the of reception of travellers on the high roads and that they should make bridges across the rivers».

«And I commanded that the ruined bridges should be repaired; and that bridges should be constructed over the rivulets and over the rivers; and that on the roads, at the distance of one stage from each other, Kauruwansarai should be erected, and that guards and watcher etc. should be stationed on the road and that in every Kauruwansarai people should be appointed to reside etc.».

«And I ordained, whoever undertook the cultivation of waste lands, or built an aqueduct or made a canal, or planted a grove, or restored to culture a deserted district that in the first year nothing should de taken from him, and that in the second year whatever the subject voluntarily offered should be received, an that in the third year the duties should be collected according to the regulation». (James Mill, The history of British India, 4 ed., vol. II, p. 492-498).

² Graf Warren, De l'etat moral de la population indigene. Цитировано У Ковалевского, I. с., стр. 164.

бавить, за в р е ­м я в с е ­г о п е ­р и ­о ­д а н а ­ш е ­г о г о с ­п о д с т­ в а в И н ­д и и, эти сооружения пришли в большой упадок»¹.

И это вполне понятно: английскому капиталу нечего было сохранять жизнеспособность индийской общины и поддерживать ее в хозяйственном отношении; напротив того, ему нужно было разрушить ее и лишить ее производительных сил. Ненасытная жажда накопления, которая по всему своему существу живет «конъюнктурами», не в состоянии подумать о завтрашнем дне, не может оценивать ценности старых культурно-хо­зяйст­вен­ных сооружений с более широкой точки зрения. Когда английские инженеры в Египте собирались недавно построить для капитала гигантские водные сооружения по течению Нила, они ломали себе голову в поисках за следами той античной системы каналов, которую они с тупой беззаботностью ботокудов совершенно запустили в своих индийских провинциях. Англичане научились в некоторой степени понимать значение своих благородных дел лишь тогда, когда ужасный голод, унесший в округе Орисса за один только год миллион человеческих жизней, вынудил в 1867 году английский парламент к обследованию причин разразившейся нужды. В настоящее время английское правительство пытается административным путем спасти крестьян от ростовщичества. Punjab Alienation Act (1900) воспрещает отчуждение или закладывание крестьянской земли в пользу лиц, принадлежащих к другим кастам: исключения из этого правила названный закон ставит в зависимость от разрешения собирателя налогов². Разорвавши по намеченному плану связи, защищавшие первобытные социальные образования индусов, и вскормивши ростовщичество, для которого 15% годовых были обычным явлением, англичане поставили разоренных и обнищавших индусских крестьян под опеку фиска и его чиновников, т. е. под «защиту» его непосредственных кровопийц.

Рядом с мученической судьбой Британской Индии в капиталистическом колониальном хозяйничании претендует на почетное место и история французской политики в Алжире.

Когда французы завоевали Алжир, в тамошней массе арабско-ка­бильс­ко­го населения господствовали старинные социальные и хозяйственные порядки, которые, несмотря на длинную и бурную историю страны, сохранились до XIX века, а отчасти даже до настоящего времени.

Хотя в городах – среди мавров и евреев, среди купцов, ремесленников и ростовщиков – господствовала частная собственность, хотя огромные пространства земли уже во времена господства турецких вассалов были узурпированы как государственные домены, однако почти половина обрабатываемой земли составляла еще нераздельную собственность арабско-ка­бильс­ких племен, в среде которых господствовали еще первобытные патриархальные нравы. Такую

¹ Historical and descriptive account of British India jrom the most remote period to the conclusion of the Afghan war by Hugh Murray, James Wilson, Greville, Prof. Jameson, Willian Wallace and Captain Dalrymple. (Эдинбург, 4-е изд. 1843 г., т. II, стр. 427. Цитировано у Ковалевского, l. с.)

² Victor v. Leyden, Agrarverfassung und Grundsteuer in Britisch-Ostindien. Jahrouch fur Qesetzgebimg, Verwaltung und Volkswirtschaft. XXXVI. Jahrg., Heft 4, 1835.

жизнь номадов, – лишь с первого взгляда скитальческую и нерегулярную, а на самом деле строго регулируемую и в высшей степени монотонную, – вели еще в XIX столетии, как и в старину, многие арабские роды и с их мужчинами, женщинами и детьми, с их стадами и шалашами: летом они жили в более прохладной прибрежной полосе Телль, открытой для морских ветров, а зимой они возвращались снова под защиту жары пустыни. Каждое племя и каждый род имел свои определенные области для кочевок и определенные летние и зимние стоянки, где они разбивали свои шалаши. Земли арабов-зем­ле­дель­цев тоже составляли еще нередко общую собственность племен. Патриархально, по старозаветным правилам, жила и кабильская большая семья, руководимая избираемым старшиной.

Домашнее хозяйство этой большой семьи велось сообща под руководством старшей в семье женщины, которая либо выбиралась, либо занимала должность по-очереди. Эта семья, которая своей организацией воспроизводила на окраинах африканской пустыни своеобразную копию знаменитой южнославянской «задруги», являлась собственницей не только земли, но всех орудий труда, оружия и денег, которые нужны были для занятий всех ее членов и ими же приобретались. Как частной собственностью, мужчины владели лишь своей одеждой, а женщины – одеждой да украшениями, которые они сохраняли, как свадебный подарок. Все более ценные наряды и драгоценности составляли нераздельную собственность семьи и могли употребляться отдельными ее членами только с общего разрешения. Если семья была не особенно многочисленна, то все ее трапезы происходили за общим столом, при этом все женщины по-очереди готовили пищу, а старшие ведали ее распределением. Если круг лиц был слишком велик, то средства питания каждый месяц распределялись равномерно семейным советом (Uorstand) между отдельными семьями в сыром виде и потом уже приготовлялись последними. Теснейшие узы солидарности, взаимная помощь и равенство связывали эту общину, и патриархи, умирая, завещали своим сыновьям хранить верность семейному союзу, как последнюю заповедь отцов¹.

Уже турецкое господство, распространившееся в Алжире в XVI столетии, сделало серьезные посягательства на эти социальные условия. Рассказы о том, что турки конфисковали в пользу казны всю землю, были лишь басней, сочиненной впоследствии французами. Эта дикая фантазия, которая могла притти в голову только европейцам, находилась в противоречии со всеми экономическими основами Ислама и его приверженцев. Напротив того, отношения земельной собственности деревенских общин и больших семей в общем и целом не были затронуты турками. Лишь значительная часть необ-

¹ «Presque toujours, le pere de famille en mourant recommande a ses descendants de vivre dans Pindivision, suivant l'exemple de leurs aieux; c'est la sa Uerniere exhortation et son voeu le plus cher». (A. Hanotauxet A. Letourneux, La Kabylie et les coutumes Kabyles, 1837, tome II, Droit civil, p. 468-473). Авторы между прочим начинают вышеприведенную яркую характеристику коммунизма большой семьи следующей сентенцией: «Dans la ruche laboneuse de la famillie associee, tons sont reunis dans un but commun, tous travailient dans un interet general; mais nul n'abdique sa liberte et ne renonce u ses droits hereditaires; chez aucune nation on ne trouve de combinaison qui soit plus pres do l'egalite etplus loin du communisme».

работанных земель была ими украдена от родов в качестве государственных домен и превращена в бекства, управляемые местными турецкими властями. Эти земли обрабатывались отчасти туземными рабочими силами за счет государства, отчасти же сдавались в аренду за плату или же за натуральные повинности. Кроме того турки пользовались каждым мятежом подвластных им родов и каждым волнением в стране, чтобы увеличить владения фиска конфискациями обширных пространств и учреждать на них военные колонии или продавать конфискованные земли с публичного торга, благодаря чему они большею частью попадали в руки турецких или других ростовщиков. Чтобы избегнуть конфискации и налогового бремени, многие крестьяне, – подобно тому, как это происходило в средние века в Германии, – отдавали себя под защиту церкви, которая стала таким образом верховным сувереном над обширными пространствами земель. В конце концов, после всех этих превратностей судьбы, распределение земельной собственности в Алжире ко времени завоевания его французами представляло следующую картину: 1 500 000 гектаров охватывали домены, 3 000 000 гектаров неиспользованной земли тоже числилось за государством «как общая собственность всех правоверных» (Блед-эль-ислам); частная собственность обнимала 3 000 000 гектаров, которые еще со времени римлян составляли владения берберов, и 1 500 000 гектаров, перешедших в частные руки при турецком господстве. В нераздельной общей собственности арабских родов после этого оставалось всего лишь 5 000 000 гектаров земли. Что касается Сахары, то из трех приблизительно миллионов гектаров годной для обработки земли, находящейся в оазисах, часть составляла общинную, а часть – частную собственность. Остальные 23 000 000 гектаров представляли собою главным образом пустыню.

Превративши Алжир в свою колонию, французы приступили к своим цивилизаторским подвигам. Освободившись в начале XVIII столетия из-под власти Турции, Алжир стал вольным разбойничьим гнездом, которое делало небезопасным путешествие по Средиземному морю и вело с христианами торговлю рабами. Этому безбожию магометан Испания и Североамериканский союз, которые сами в ту пору вели широкую торговлю рабами, объявили беспощадную войну. Во время великой французской революции также был объявлен крестовый поход против анархии в Алжире. Завоевание Алжира было таким образом проведено Францией под лозунгами борьбы против рабства и введения цивилизованных порядков. Практика должна была однако показать, что за этим скрывалось. За сорок лет, которые прошли со времени завоевания Алжира, ни одно европейское государство, как известно, не переживало столь частой смены политических систем, как Франция. За реставрацией последовала июльская революция и буржуазное королевство, за ними – февральская революция, вторая республика, вторая империя, наконец буря 1870 г. и третья республика. Дворянство, haute finance, мелкая буржуазия и широкий слой средней буржуазии сменяли друг друга в области политического господства. Но во всем потоке событий неизменной оставалась политика Франции в Алжире – политика, которая от начала до конца преследовала одну и ту же цель и на окраинах африканской пустыни лучше всего доказывала, что все государствен-

ные перевороты Франции конца XIX века сводились к одной и той же цели – к установлению господства капиталистической буржуазии и капиталистических форм собственности.

«Предложенный вашему обсуждению законопроект, – сказал на заседании французского Национального собрания 30 июля 1873 г. депутат Эмбер, выступавший в качестве докладчика комиссии по упорядочению аграрных отношений в Алжире, – представляет собой лишь венец здания, фундамент которого был заложен целым рядом ордонансов, декретов, законов и сенатских решений, из коих все вместе и каждый в отдельности преследовали одну и ту же цель – введение института частной собственности среди арабов». Планомерное и преднамеренное уничтожение и разделение общей собственности составляли тот неподвижный полюс, на который в продолжение полустолетия ориентировалась компасная стрелка французской колониальной политики, невзирая на все бури внутренней жизни страны. Это происходило по двум следующим вполне понятным соображениям. Во-первых, уничтожение общинной собственности должно было прежде всего уничтожить власть арабских родов как социальных образований и этим самым сломить их упорное сопротивление французскому игу – сопротивление, которое, несмотря на все военное превосходство Франции, выливалось в беспрестанные мятежи туземных племен и имело последствием непрерывное военное положение в колонии¹. Во-вторых, гибель общинной собственности была для французов предварительным условием для того, чтобы овладеть хозяйственной жизнью страны, т. е. чтобы отобрать у арабов насиженные тысячелетиями земли и передать их в руки французских капиталистов. Этой цели служила прежде всего уже известная нам выдумка, согласно которой вся земля по мусульманскому закону является собственностью того, кто в данное время господствует над страной. Алжирские губернаторы Людовика-Фи­лип­па, подобно англичанам в Британской Индии, объявили существование общей собственности целых племен на землю «невозможным явлением». На этом основании большинство необработанных земель – пастбища, леса и луга – были объявлены государственной собственностью и использованы в целях колонизации. Возникла целая систем поселений, так называемых canionnements. Согласно этой системе французские колонисты должны были селиться среди родовых земель, а сами роды должны были быть стиснуты в самых незначительных районах. Постановлениями 1830, 1831, 1840, 1844, 1845 и 1846 гг. все эти кражи арабских родовых земель были обоснованы «законным путем». Но в действительности эта система поселений вовсе не вела к колонизации, она воспитала только необузданную спекуляцию и ростовщичество. Арабам в большинстве случаев удавалось купить отобранные у них же земли, но они конечно попадали при этом в большие долги. Французский налоговый пресс действовал в том же направлении. Закон 16 июня 1851 г., объявивший все леса собственностью государства и похитив-

¹ «Мы должны поторопиться, – сказал в 1851 г. в Национальном собрании в качестве докладчика депутат Дидье, – разложить родовые союзы, потому что они являются рычагом всякой оппозиции против нашего господства».

ший таким образом у туземцев 24 миллиона гектаров лугов и земель, покрытых низким кустарником, уничтожил условия существования скотоводства. Под проливным дождем всех этих законов, ордонансов и мероприятий в вопросах земельной собственности возникла неописуемая путаница. Чтобы использовать господствующую лихорадочную спекуляцию землями, туземцы, в надежде, что они вскоре получат обратно свои земли, продавали свои участки французам, они продавали двум или трем покупателям в одно и то же время один и тот же участок, который вдобавок ко всему оказывался не их частной собственностью, а неотчуждаемой собственностью рода. Так одно спекулятивное общество из Руана воображало, что оно купило 20 000 гектаров, в то время как оно в действительности оказалось собственником лишь 1 370 гектаров спорного участка. В другом случае оказалось, что проданный участок в 1 230 гектаров после размежевания оказался равным двум гектарам. Последовал бесконечный ряд судебных процессов, причем французские суды принципиально поддерживали все размежевания и притязания покупателей. Непрочность отношений, спекуляция, ростовщичество и анархия стали всеобщими явлениями. Но план французского правительства создать себе посреди арабского населения опору в лице французских колонистов потерпел полное крушение. Поэтому французская политика при второй империи приняла другой оборот: правительство, которое после 30 лет упорного отрицания общей собственности должно было при всей своей европейской ограниченности кое-чему научиться, в конце концов официально признало существование неделимой родовой собственности, с тем однако, чтобы немедленно же прокламировать необходимость ее насильственного раздела. Этим двойным смыслом отличается постановление сената от 22 апреля 1863 года.

«Правительство, – заявил генерал Аллар в государственном совете, – не теряет из виду, что общая цель его политики – ослабить влияние родовых старейшин и вызвать разложение родов. Этим путем оно рассеет последние остатки феодального права(!), защитниками которого являются противники правительственного законопроекта... Создание частной собственности, поселение европейских колонистов среди арабских родов... будут самыми сильными средствами к ускорению процесса разложения родовых союзов»¹.

Закон 1863 года создал для разделения земель особые комиссии, которые составлялись из бригадного генерала или капитана как председателя, из помощника префекта, из чиновника от арабских военных властей и чиновника управления доменами. Этим прирожденным знатокам хозяйственных и социальных отношений Африки была дана троякого рода задача: они должны были прежде всего отмечать границы участков родов, затем разделить участок каждого отдельного рода между его отдельными ветвями или большими семьями и наконец разбить землю этих больших семей на отдельные частные парцеллы. Походом внутрь Алжира бригадные генералы в

¹ Цитировано у Ковалевского, I. с., стр. 217. Во Франции, как известно, со времен Великой революции в моде называть всякую оппозицию против правительства открытой или скрытой защитой «феодализма».

точности выполнили свои задания; комиссии отправились на места, причем одни и те же лица измеряли земли, распределяли их и кроме того во всех спорных случаях выступали еще в качестве судей. Генерал-губернатор Алжира должен был утверждать планы размежевания как последняя инстанция. После того как комиссия а поте лица своего проработала 10 лет, оказалось, что с 1864 по 1873 год, из 700 арабских родовых участков приблизительно 400 были размежеваны между большими семьями. Уже здесь была заложена основа для будущего неравенства – для крупного землевладения и для маленьких парцелл, ибо в зависимости от величины участка и числа членов рода на долю каждого приходилось то от одного до четырех гектаров земли, то 100 и даже 180. Размежевание остановилось однако на больших семьях. Вопреки всяким генералам размежевание семейных участков натолкнулось на непреодолимые, затруднения со стороны нравов арабов. Таким образом цель французской политики – создание индивидуальной собственности на землю и передача ее во владение французов – в общем и целом еще раз потерпела крушение.

Лишь третья республика, представлявшая собою откровенное буржуазное строительство, нашла в себе достаточно мужества и цинизма, чтобы без лишних слов и подготовительных шагов второй империи подойти к делу с другого конца. Прямое размежевание участков всех 700 арабских родов на индивидуальные наделы и введение частной собственности par force в кратчайшее время – таковы были открыто высказанные цели закона, выработанного Национальным собранием в 1873 году. Предлогом для этого было отчаянное положение колоний. В Индии потребовался ужасный голод, 1866 года для того, чтобы благотворные результаты английской колониальной политики стали достоянием широкой гласности и чтобы была образована парламентская комиссия для обследования бедственного положения индусов. То же самое было с Алжиром. В конце 60-х годов Европа была встревожена криками нужды, которые неслись из Алжира, где в результате более чем 40-летнего господства французов среди арабов воцарились массовый голод и необыкновенная смертность. Для обследования причин этого бедственного положения и для того, чтобы осчастливить арабов новыми законодательными мерами, была учреждена комиссия, которая пришла к заключению, что арабов может спасти только одно – частная собственность! Только при наличности частной собственности каждый араб будет в состоянии продавать или закладывать свой участок и тем самым спастись от нужды. Итак, единственным средством помочь арабам в нужде, возникшей вследствие произведенных французами хищений алжирской земли и созданного ими же налогового пресса, связанного с задолжанием арабов, была объявлена полная выдача арабов в когти ростовщичества. Эта нелепость с серьезной миной была доложена Национальному собранию и столь же серьезно принята почтенным законодательным корпусом. Бесстыдство «победителей» Парижской коммуны справляло свои оргии.

Для обоснования нового закона в Национальном собрании служили в особенности два аргумента. Арабы сами очень хотят введения частной собственности, – многократно подчеркивали защитники пра-

вительственного законопроекта. В действительности этого желали алжирские земельные спекулянты и ростовщики, которые были крайне заинтересованы в том, чтобы «освободить» свои жертвы от защищавших их родовых связей и уз солидарности. Пока в Алжире действовало мусульманское право, закладывание земли наталкивалось на непреодолимые препятствия в виде неотчуждаемости родовых и семейных владений. Лишь закон 1863 года пробил в этих препятствиях брешь. Их надо было совсем устранить, чтобы открыть свободное поприще для ростовщичества. Второй аргумент имел «научный характер». Он был заимствован из английской политической экономии, из того идейного арсенала, из которого достопочтенный Джемс Милль почерпал свое вздорное объяснение индийских отношений собственности. Необходимой предпосылкой всякой более интенсивной и улучшенной обработки полей в Алжире, – а последняя и предупредила бы голод, – является частная собственность, ибо ни один человек не желает вкладывать капитал и интенсивный труд в землю, которая не составляет его частной собственности и плодами которой будет пользоваться не он, – декламировали с выражением научно образованные последователи Смита-Рикардо. Но факты говорили конечно другое. Они показывали, что французские спекулянты использовали созданную ими в Алжире частную собственность для каких угодно целей, только не для более интенсивной и улучшенной обработки земли. Из 400 000 гектаров земли, которые принадлежали французам в 1873 году, 120 000 гектаров находились в руках двух капиталистических обществ, Алжирской и Сетифской компаний, которые сами вообще не вели хозяйства, а сдавали свои земли в аренду туземцам, обрабатывавшим их традиционным способом. Четвертая часть остальных французских землевладельцев тоже не занималась сельским хозяйством. Создать искусственно – из ничего – капитальные затраты и интенсивную обработку земли оказалось так же невозможно, как и установление подобным путем капиталистических отношений вообще. Они существовали только в барышнической фантазии французских спекулянтов и в доктринерском мире их научных идеологов из области политической экономии. Если оставить в стороне пустые отговорки и риторические фразы, которые пускались в ход при обосновании закона 1873 года, то дело шло попросту о неприкрытом желании лишить арабов базиса их существования, их земли. И несмотря на всю несостоятельность аргументации, несмотря на явную лживость ее обоснования, закон, нанесший смертельный удар алжирскому населению и его материальному благосостоянию, был принят 26 июля 1873 г. почти единогласно.

Но фиаско этого насильственного приема не заставило себя долго ждать. Политика третьей республики подобно политике второй империи потерпела крушение на трудностях введения одним ударом буржуазной частной собственности в первобытных коммунистических союзах больших семейств. Закон 26 июля 1873 г., дополненный законом 28 апреля 1887 г., после 17-летнего действия дал следующий результат: до 1890 г. расходы по размежеванию 1,6 млн. гектаров земли составили 14 млн. франков. Было рассчитано, что продолжение этой операции длилось бы до 1950 г. и стоило бы еще 60 млн. франков.

Но цель, которая сводилась к устранению коммунизма больших семей, не была при этом достигнута. И если что-нибудь во всем этом было фактически и несомненно достигнуто, так это – бешеная земельная спекуляция, пышно расцветшее ростовщичество и хозяйственное разорение туземцев.

Крушение попытки насильственного введения института частной собственности повело к новому эксперименту. Несмотря на то, что алжирское генерал-гу­бер­на­торст­во уже в 1890 г. учредило комиссию, которая пересмотрела и осудила законы 1873 и 1887 гг., прошло еще семь лет, пока господа законодатели на Сене решились приступить к реформе в интересах разоренной страны. Теперь взгляды изменились, и мысль о принудительном введении частной собственности именем государства в принципе была оставлена. Закон 27 февраля 1898 г., равно как и инструкция алжирского генерал-губернатора от 7 марта 1898 г. предусматривают главным образом введение частной собственности по добровольному ходатайству собственника или покупателя¹. Но так как определенные оговорки допускали введение частной собственности по ходатайству одного собственника без согласия остальных совладельцев, и так как давление ростовщика могло в любой момент побудить задолженного владельца к «добровольному» ходатайству, то новый закон открыл двери для дальнейшей эксплоатации и ограбления французскими и туземными капиталистами родовых земель и владений больших семейств.

Восьмидесятилетняя вивисекция Алжира в последнее время встречает более слабое сопротивление: подчинением в 1881 г. Туниса, с одной стороны, и недавним подчинением Марокко, с другой, арабы окружались все более тесным кольцом французского капитала и были поставлены в положение, из которого нет выхода. Последним результатом французского режима в Алжире является массовая эмиграция арабов в Азиатскую Турцию².

Глава двадцать восьмая
ВВЕДЕНИЕ ТОВАРНОГО ХОЗЯЙСТВА

Второй из важнейших предпосылок как для приобретения средств производства, так и для реализации прибавочной стоимости является вовлечение натуральнохозяйственных образований – после их разрушения и в процессе их разрушения – в товарное обращение и в

¹ Ср. G. К. Anton, Neuere Agrarpolitik in Algerien und Tunesien. Jahrbuch fur Gesetzgebung, Verwaltung und Volkswirtschaft. 1900, стр. 1341 и сл.

² В своей речи от 20 июня 1912 г. во французской палате депутатов Албин Розе, докладчик комиссии по реформе «Indigenats» (административной юстиции) в Алжире, указал на тот факт, что из округа Сетиф эмигрируют тысячи алжирцев. Из Тлемсена в прошлом году выселилось 1 200 туземцев. Местом поселения служит Сирия. Один эмигрант писал с своей новой родины: «Я водворился теперь в Дамаске и вполне счастлив. У нас тут много алжирцев, которые переселились вместе со мной и которым правительство пожаловало землю и средства для ее обработки». Алжирские власти борются против эмиграции отказами в выдаче паспортов. (См. Journal Officiel от 21 июня 1912 г., стр. 1594 и сл.)

товарное хозяйство. Все некапиталистические слои и общества должны стать для капитала покупателями товаров и продавать ему свои продукты. Кажется, что здесь по крайней мере начинаются «мир» и «равенство», do ut des, взаимность в интересах, «мирное соревнование» и «влияние культуры». Если капитал может насильственно отнимать у чуждых ему социальных союзов средства производства и насильственно заставлять трудящихся становиться объектом капиталистической эксплоатации, то он все-таки не в состоянии путем насилия сделать их покупателями своих товаров и принудить их реализовать его прибавочную стоимость. Эта мысль подтверждается как будто тем обстоятельством, что необходимой предпосылкой распространения товарного хозяйства в натуральнохозяйственных областях являются средства транспорта – железные дороги, пароходные сообщения и каналы. Победоносное шествие товарного хозяйства начинается большею частью с грандиозных культурных построек, сооружений средств современного транспорта; сюда относятся железные дороги, прорезающие девственные леса и горы, телеграфные провода, проходящие через пустыни, и океанские пароходы, заходящие в отдаленнейшие гавани. Но мирный характер этого переворота является лишь видимостью. Торговые сношения остиндских компаний со странами пряностей были таким же грабежом, вымогательством и грубым обманом под флагом торговли, как и современные отношения американских капиталистов к канадским индейцам, у которых они закупают меха, или как отношения немецких купцов к африканским неграм. Классическим примером «тихой» и «мирной» торговли с отсталыми обществами служит современная история Китая. Через нее, начиная с сороковых годов, на протяжении всего XIX столетия красной нитью проходит полоса войн с европейцами, которые задали себе целью насильно открыть Китай для товарного обращения. Провоцируемые миссионерами преследования христиан, затеваемые европейцами тревоги, периодические военные кровопускания, во время которых совершенно беспомощный мирный земледельческий народ должен был меряться силами с новейшей капиталистической военной техникой объединенных великих держав Европы, тяжелые военные контрибуции со всей системой государственного долга, с европейскими займами, европейским контролем над финансами и оккупацией в конечном счете крепостей, вынужденное открытие вольных гаваней и вынужденные концессии на постройку европейскими капиталистами железных дорог, – таковы были в Китае повивальные бабки торговли от начала сороковых годов прошлого столетия и до начала китайской революции.

Период открытия Китая для европейской культуры, т. е. для товарного обмена с европейским капиталом, начался войной из-за опия, которая заставила Китай покупать яд индийских плантаций, чтобы превратить его в деньги для английских капиталистов. В XVII столетии культура опия была введена в Бенгалии английской остиндской компанией. Ее филиальное отделение в Кантоне распространило потребление этого яда в Китае. В начале XIX века опий так сильно упал в цене, что он быстро стал «средством потребления широких народных масс». В 1821 г. ввоз опия в Китай изме-

Дата добавления: 2015-06-04