Черный пепел пустыни 1 страница

Монахи осторожно ступали по раскаленному песку. Сиротливые вышки лагеря тощими скелетами торчали из земли, пугая воображение самой черной фантазией. И только двухэтажное здание казармы с крышей обзора на ней немного оживляли мертвый лик проклятой долины. Лагерь был пуст. Отважный грифон важно расхаживал по вышке над воротами и предупреждающе взмахивал огромными крыльями, напоминая людям о своем присутствии. Следы недавнего боя виднелись везде: рваные пробоины на грузовиках, стенах казармы, проволока клочьями висевшая на столбах, кривые обгоревшие опоры вышек. Трупов не было видно. Но мусор, черный пепел жуткой сущностью вяло шелестился по земле. Кругом все было мертво и загробно тихо. Только любопытный и хозяйственный орел набрался ветоши, развесил ее на перилах вышки. Это теперь было его и он готов был защищать свою скудную добычу.

Монахи остановились у входа в лагерь. Дальше Ван пошел один. Дойдя до бетонного колодца, который служил явно не для питья, присел на край.

Здесь он хотел ощутить обстановку лагеря. Определить, в какую сторону может направить мысль свое тело после столь угнетающей местности и климата. Ван не напрягался. Просто расслабился и логично рассуждал; куда удобнее скрыться из этой пустыни, если она известна по карте. До лагеря Рус жил в Аргентине, в Уругвае. Потом в Парагвае по просьбе оппозиционных группировок. Так передавал связник. Позже он пропал. Китайцы, жившие в Парагвае, ничего вразумительного добавить не могли. Был послан Хан Хуа с молодыми отроками. Но анализ событий настораживал. С сомнениями Коу Кусина все старейшины были согласны. Ван решил, что его присутствие в Америке более оправдано, чем кого-либо другого. Он сидел, прикрыв веки и ни о чем не думал. Ему вспомнились скитания Руса трехлетней давности. По логике событий выходило, что эта, проведенная экстремистской оппозицией операция была скорее плодом не их тактических разработок, а инсценирована теми же силами, что преследуют Руса на протяжении всего этого длительного времени. В мире ничто случайно не происходит и само собой не совершается. Если бы брат был оставлен в покое, он просуществовал бы эти несколько лет в Латине и ничего не должно было произойти из ряда вон выходящего. Сейчас Рус остался верен себе и при приближении конкретного врага скрылся один, никого не ставя под удар. Значит это могут быть только американцы. И, если конкретно, то господин Динстон, крепко обиженный собственными фантазиями и раздутым не к месту апломбом. Пора его укладывать в постель на попечение сиделки. Странное упорство Динстона. Ван поднимет много китайцев в Латине, чтобы напомнить невежественному американцу, что нельзя быть долго злопамятным и обижать большой круг людей, которые могут успешно постоять за себя.

Ван встал, неторопливо пошел к казарме, продолжая рассуждать и изредка поглядывать на одинокого орла. Аргентина отпадает, как страна, в которой Рус многим известен. Уругвай тоже. Боливия—из-за границ, которые предстояло пересечь. Тем более Чили или Перу. Бразилия—да. Эта страна и режимом благоприятна, территория огромная, береговая линия практически свободная.

Гордый грифон шумно взмахнул крыльями, оторвался от вышки и медленно, большими кругами устремился ввысь. Ослепительное солнце не могло остановить высокий полет большой смелой птицы. Скоро только маленькая точка в бескрайней синеве неподвижно застыла над земным пространством, как далеко ушедшая мысль, которую нелегко было вернуть обратно. Ван долго любовался свободой выбора могучего орла. Властелин высот и далей, тот философски сливался с космической синевой, охватывая сполна всю ее своим гордым одиноким присутствием.

— Сан-Паулу,—негромко, но уверенно проговорил он,—скорее всего там. Некоторое время он обязательно будет там, —заставляя утвердиться в своем решении, настойчиво доказывал себе Большой Чемпион.

Он еще раз поискал в небе одинокую птицу. Но ее не так-то легко было найти. Ярки солнечный свет скрывал ее в бесконечных бликах своих лучей.

Полуденный зной продолжал тяготеть над мертвой долиной: делая ее отталкивающе неземной, мрачной для вольных фантазий. Столбы вышек изгибались от нестерпимой жары, песок глухо хрустел и жутко шипел под редкими порывами ветерка. Кладбищенская тишина пронизывала все пространство ужасающим духом небытия. Время надолго замерло здесь. Остановилось и солнце. Застыла в изначальной неподвижности земля.

И только люди, влекомые движением непрестанной мысли, тыкались в завесу времени, вершили будничное и раздвигали ширму настоящего, проникая в неизвестное будущее.

Глава шестая

Рус из далекого темного угла сонливо посматривал на детей, дружно работавших ложками над незатейливым супом. И маленький Хуан также усердно трудился над своей пайкой. И его подружки: такие маленькие, что многие куклы по сравнению с ними смотрелись здоровенными девками. За неделю, которую монах провел в этом самодельном приюте, возглавляемом четырьмя довольно уже старыми женщинами, он привык к детям и этим сердобольным боговерующим нянькам. Тех денег, что он отдал им, хватит при экономном использовании где-то на полгода. Предстояло раздобыть себе деньги на дорогу до Индии, для приюта лет на пять вперед. Приобрести документы. На это тоже нужны немалые крузейро. Огромный рабочий конгломерат Сан-Паулу должен помочь. В приюте можно жить не привлекая липкого взора властей, недругов. Этот полуподвал. стараниями обитателей был ухожен и чист. И это все на свою более, чем скромную пенсию содержали старые учительницы и врачи. Двадцать три ребенка приютились здесь. Самым старшим было около одиннадцати лет. Как он узнал: после этого возраста дети сами уходили куда-то в неизвестность. Периодически некоторые из них наведывали приют: иногда приносили деньги на содержание новых бездомных малолеток. Никто не спрашивал их, откуда у них деньги. Дети взрослели быстро. Быстро знакомились с жизнью. И быстро узнавали, где и как можно делать баксы. Воровство не считалось чем-то нехорошим. Жизнь требовала свое, и этим требованиям подчинялось все живущее в этом большом городе.

Сейчас Рус даже корил себя, что слишком щедро заплатил индейцам за переход границы. Не предполагал, что так все сложится. Но и не жалел о задержке в приюте. Иначе он и не смог бы.

Монах развернул газету. Он часто читал вслух детям, уверяя их, что это сказки. Нужно было вычитать уйму объявлений, чтобы подыскать подходящее. А для малышей читал так, будто бы сказочник в чужом городе выискивает подходящие места для своих сказок. И он спрашивал ребят, подойдет ли порт или какой стадион для того, чтобы принц нашел себе там дом и невесту. И когда дети, как всегда, дружно кричали «да», он предлагал им новое место и они снова восторженно кричали «да» и хором соглашались с этим местом. Сказка эта длилась у них целыми днями. Рус фантазировал, дети ликовали, подсказывали. Женщины были спокойны, что хоть в это время малыши никуда не разбредутся по соседним дворам. Но в газетах ничего толкового не находилось. Зато всем было хорошо и интересно.

Центр города монах изучил и планировал на следующий день пройтись в богатых кварталах города. Вечером зайти в казино, в спортзалы. Где-то там должен поймать денежную жилу, сделать деньги. Выйти на дельцов, подделывающих документы.

Но неожиданное предложение пришло от старшего мальчугана приюта девятилетнего Хосе. Он с восторгом рассказал про готовящиеся соревнования по кэтчу районного масштаба. Про то, как интересно их смотреть. Только вот за вход надо платить. У малыша имелись каким-то образом добытые деньги. Но их, конечно, не хватало. Рус не стал разубеждать ребенка. Прихватив с собой еще Хуана, быстро пошли к спортзалу.

...Там было шумно, накурено, весело. Первые три поединка прошли явно халтурно и возбужденный народец начал злобно роптать. Требовал настоящих боев, острых зрелищ. Чтобы было на кого ставить бабки.

На ринг поднялся ведущий, успокаивающе объявил:

—Уважаемые сеньоры, кабальеро, чтобы у вас не имелось предвзятости и сомнении к проведенным схваткам, мы предлагаем сразиться любому желающему из зала.

Публика бурно и злорадно подняла на смех ведущего и язвенно предложила ему самому сразиться с толстяками.

Тот артистично поднял кисть. Зал подчиняясь жесту немного поутих.

—Участвующий получает сто долларов, победитель двести и тридцать процентов от тотализатора.

Зал борзо затрепетал, но желающие не объявлялись.

— Решительнее, смелее кабальеро! Кто из вас? Выходите. Жизнь вы не потеряете, а деньги приобретете. Есть врач, справедливый судья, рефери.

Честная, откровенная речь ведущего перцово взбодрила народ на новые колкости и улюлюканье.

Рус не долго думал, что это его момент, когда судьба дает возможность подзаработать деньги. Он оставил малышей сидеть, подошел со стороны к судейскому столику.

—Уважаемые сеньоры, я желаю попробовать.

Выражение лиц судейской комиссии было не менее выразительно, чем охающий шумок в рядах. Судьи в больших сомнениях поскребывали подбородки.

—Здесь, парень, нет весовых категорий. Насчет здоровья у тебя как. Вернее психики. Такие шальные деньги они частенько боком выходят.

Но дружные аплодисменты в зале подсказали судьям, что публика на полном серьезе поддерживает просьбу желающего.

Главный судья некоторое время в раздумье покарябал карандашом по бумаге, даже насупился, но ухмылку спрятать на лице у него не получалось.

Махнул врачу. Тот нащупал пульс монаха, посмотрел в глаза. Повернулся к комиссии:

—Слишком спокоен. Или не понимает, что ожидает его: или с нервами у него не все в порядке. А так отклонений по здоровью не наблюдается.

—Кто ваши секунданты? —еще надеясь на что-то, деловито потребовал судья.

Рус, не думая о подтексте, показал на детей.

— Нет, амиго. Ты чего-то совсем не понимаешь. Нужны граждане, достигшие восемнадцати лет. Не дури, ищи секунданта.

Но секундант сам нашелся мгновенно. Один из разбитных малых, каких в достатке всегда ошивается на подобных мероприятиях. Подскочил к монаху и за десять процентов от прибыли предложил свои услуги. Следом подошел еще один в очках.

— Ну что ж,—согласился судья,—три минуты на формальности, на пятую рефери вызовет вас на ринг. С кем желаете встретиться?

—Воля жребия,—с кладбищенским пренебрежением бросил Рус. Он заполнил листок участника. При нем имелся документ на машину на имя какого-то Луиса; его он и вписал туда.

Секретарь прочитал, растянул губы в сарказме, покачал головой, но подписал, показал на ринг.

...Под свет ярких юпитеров вышел спортсмен роста не очень длинного, но весом где-то к центнеру.

Зал встретил обоих дружными овациями. Симпатии публики были на стороне худощавого паренька, но ставки делались на дородного кетчиста.

...Гонг.

Добрый молодец, обученно махая и хлопая толстыми руками, быстро пошел- на монаха. Упитанный крепыш показывал зрителям, как он обхватит соперника, подкинет его словно деревянную колоду и бросит мощно на ковер ринга.

Но Рус не знал правил новой борьбы кетча: то, что там в основном многое условно—и удары, и броски, и все болевые приемы. Когда боец грозно приблизился к нему на расстояние удара, так мощно произвел прямой удар в солнечное сплетение совсем не защищаемое противником, что тот. секунды три еще постоял согнувшись, спазменно хватая воздух побелевшими губами и рухнул на пол, как подкошенный сноп соломы.

Монах отошел назад, к своему углу ринга. Секундант в бешенном восторге прыгал у канатов. Зрители еще ничего не понимая молчали и смотрели на зал, думая что противник поднимется и игра-кетч продолжится.

Рефери пригласил врача. Тот подбежал к лежащему.

—Жить будет,—не понимая, чего склонился врач над поверженным, слишком спокойно для напряженной ситуации подсказал Рус.

— Дурак ты. Правил не знаешь. —Махнул рукой лекарь.

Монах подошел к судьям.

— Разве я что-то не так сделал? Не так, как они?

Те переглядывались друг с другом не зная, что ответить. Борца уже привели в чувство нашатырным спиртом. Несколько человек его группы сочувственно и с усилием несли обмякшее тело спортсмена за кулисы.

Зал зашумел. Требовал нового поединка. Соперника покрепче, порезвее. Секунданты Руса удовлетворенно подсчитывали деньги за победу и гонорар. Посмотрели на монаха: по его знаку подбежали к судейскому столику и дали согласие на очередной поединок.

Судьи не стали уклоняться. Шок первых минут прошел, подбиралась затаенная злоба к самозванному борцу. Быстро назвали следующего спортсмена.

Рефери пояснил Русу.

—Бить надо не больно. Так, чтобы падал, но вставал сам. Минимум три раунда положено отработать. Иначе недовольная публика разнесет весь зал ко всем чертям. Она платит деньги и она же играет в тотализатор, и она же хочет видеть зрелище не одну секунду, а все пять раундов.

—Вот ты,—показал он на монаха,—одним ударом отхватил двести долларов и пару тысяч с тотализатора. А публику не порадовал, не удивил, не заставил ее покричать. Ей так неинтересно. Понравится ли такое подвыпившим парням? В состоянии гроги они любой кордон полиции сметут вчистую. Публике надо зрелище, кровь, азарт, нервы.

— Много крови?.—также наивно переспросил Рус.
—А где ты ее сейчас много раздобудешь? Заготавливать заранее надо.

Он смотрел на монаха, как на привидение, не от мира сего. И, как хирург с многолетней практикой, терпеливо вопрошал:

—У тебя случайно справка с психушки не с собой?

—Всевышний миловал,—удивил его ответом Рус.

—Тогда без дурацких шуточек. Вот тебе соперник.— Показал бланк с напечатанной фамилией.

Следом судья-информатор объявил залу соперников. Несколько минут ушло на прием ставок в тотализатор. Секунданты все еще считали и делили куш с первого. Ставки по отношению к монаху оказались нулевые. Никто и второй раз на него не ставил. Оргкомитету пришлось выставить доллар, чтобы соотношения цифр не принимали бессмысленные значения. Да, секунданты, по условиям тоже обязаны были выставить минимум по доллару. Сейчас они были на седьмом небе. Собрано всего двадцать четыре тысячи баксов. Тридцать процентов, это семь тысяч долларов их спортсмену: значит доля секундантов по триста пятьдесят тысяч. И это всего за два поставленных доллара. Вот это вечер. Секунданты бегали около Руса, как около родного.

А публика заводилась. Второй атлет был гораздо мощнее первого. Повыше, помускулистее. Симпатии зрителей перешли от жестокого, как им казалось паренька, к мощному спокойному атлету по имени Пабло. Ставки все пошли на мулата. Зрители требовали решительных действий и, главное, победы.

...Гонг.

Второй атлет уже более осторожно сближался с монахом. Левую руку он держал далеко впереди, чтобы не дать возможности неожиданно сблизиться противнику. Подойдя до двух шагов рискнул что-то предпринять из своего небогатого боевого арсенала. Но Рус ловко ушел вниз под руку противнику, сверкнула его рука у лица атлета, и отскочил в сторону на солидное расстояние. Борец остался стоять, но из носа обильно пошла кровь. Выбежали секунданты, врач, увезли спортсмена к углу, усадили на стул. Сделали примочки, вставили вату в ноздри. Кэтчист снова вышел на ринг. Покрутил головой, вставляя мозги на место. Растопырил широко пальцы рук и бешено двинулся вперед. Но монах снова виртуозно ушел вниз в сторону и боковым ударом по нижним ребрам заставил борца охнуть и согнуться. Тот некоторое время постоял, потер бока, отдышался принял боксерскую стойку и под дружное подбадривание зала смело пошел на сближение. Сбитого с толку, но играющего на публику здоровяка теперь было не сложно эксплуатировать на зрелище. Атлет внешне смело приближался к противнику, но боязливо водил руками перед собой, стараясь схватить или хотя бы внушительно пнуть кулаком, но находил только пустое место. Монаху оставалось играть в кошки-мышки с оппонентом, ловко манипулировать своим телом, придумывать что-то, чтобы веселее позабавить публику. Он проделал несколько подсечек с инерционным движением противника, и тот, плохо разбираясь в законах физики, с грохотом гремел на настил. Это шоу неистово веселило зловредную, безжалостную к судьбе простоватого оппонента публику. Удар сбоку в колено, которым монах заставил упасть атлета оказался слишком травмирующим. Кэтчист не смог продолжать бой. Но раунд закончился и за имевшуюся минуту, спортсмену наложили тугую повязку.

Следующий раунд. Но это уже было неинтересно. Боец откровенно боялся. Больше отступал и крутился, стараясь не упустить из виду монаха. И никакие подбадривающие возгласы из зала не могли заставить его активизироваться и проявить себя с лучшей стороны. Он стоял в центре, вытянул руки вперед и только следил за своим визави. Рус находился на расстоянии вытянутой руки, но мулат никак не мог схватить его и зал больше покатывался от смеха, чем сожалел о своих вкладах в тотализаторе. Выловив момент, Рус снова поймал атлета на подножку, тот неловко упал. Сразу не смог подняться. Секунданты подтащили его к углу. Стопа борца приняла красно-синий цвет. Бой остановили. Рефери объявил монаха победителем.

Судья подозвал Руса.

—Тебе, амиго, надо не в кетче выступать. Иди в бокс, каратэ. Ты калечишь людей.

—Сеньор, вы сказали, что надо кровь: она есть. Опять что-то не так?

Судья махнул рукой.

—Ты виноват в том, что ты ничего не знаешь и ничего не понимаешь. Где ты родился? Весь мир знает кэтч, а ты нет. Но ладно. Все в прошлом. С более сильными соперниками ты не побоишься сразиться/

—Если заплатят, то можно, — тоном договаривающейся стороны охотно добавил Рус.

—Заплатят. Через недели три состоится городской турнир. Если не боишься, попробуй. Может какой бой и выиграешь. Деньги сделаешь. Подберем противника попроще, с тотализатора куш хороший снимем. Одного боя хватит. Согласен?

—Согласен,—как о чем-то несущественном произнес монах.

Принесли деньги за прошедший бой. Доля победителя этот раз оказалась немного меньше.

—Странно,—удивился Рус.

Главный судья довольно пошевелил губами.

—Я рискнул на второй бой на тебя поставить. Доля, соответственно, каждого уменьшается. Математику знаешь?

—Знаю,—понимающе ответил монах.

—Мне надо было больше на тебя ставить. Я был уверен, что ты все равно будешь по-своему делать. Удар у тебя слишком жесткий. Можно на этом умно сыграть. Скорость поразительная. Вижу, нуждаешься в деньгах. Можем с тобой скооперироваться. Возьми адрес моего спортивного зала, приходи, подготовим более основательно.

—Спасибо, сеньор. У меня своя система подготовки. Скажи: где и когда. Я приду. Ваше дело все организовать.

—Хорошо. Учти, что нас могут выгнать с турнира, но деньги свои мы получим. Вот тебе моя визитка: на ней все написано. Только не подведи меня. Позвони за день до соревнований.

— Позвоним,—скромно, с акцентом бросил Рус. Домой он с детьми шел вдохновенно. Зашли в магазин, набрали всякой всячины и на всех. В приюте старушенции ахнули от невиданного изобилия. Накрыли праздничный стол, рассадили детей. Через четверть часа приехала машина, привезла телевизор.

—Это дольше будет удерживать детей в приюте,— пояснил монах удивленным женщинам. — Может вы сумеете еще класс какой для них организовать?

—Сможем. Как же. Мы ведь сами в прошлом учителя,—почти одновременно затараторили женщины.— Деньги только надобно на учебные принадлежности. Но такие суммы. Нам бы кормить более менее постоянно детей.

—На первое время имеется, а там придумаем что-нибудь.

Подключили телевизор. Теперь малыши все сидели возле него.

Рус ушел в дальнюю комнату. Теперь ему дети перестали досаждать, как раньше. Сел, стал размышлять над дальнейшими планами. Выходило, что раньше, чем через месяц все равно у него не получится покинуть Бразилию. Прикидывая, где еще можно было бы раздобыть деньги, неожиданно увидел у дверей самую взрослую девочку приюта Дину. Ей шел четырнадцатый год, и она в полной мере помогала по содержанию детей. Девушка была тиха, неприметна, и Рус ее даже как-то почти и не видел.

-Рус.

Монах посмотрел на нее.

—Купи мне, пожалуйста, какое-нибудь платье.

Что-то кольнуло у него в груди, и он уже внимательней вгляделся в Дину.

—Купим. Пойдем вместе. Мне как раз нужно завтра в центр.

—Только хорошее,— уже смелее проговорила девушка, но почему-то потупив взор.

—Дина, завтра ты сама выберешь себе платье.

Ее тихое, скромное обаяние трогало его. Она всегда молчала, выполняла в приюте работы младшей няньки. Хотя здесь дети почти все делали сами. Дина подняла глаза. Столько в ее очах было молчаливой просьбы и покорной грусти, что Рус, даже зная, что в любомслучае выполнит ее просьбу, поторопился еще раз успокоить, чтобы не видеть на ее лице детского страдания.

— Бабушки экономят. Они боятся, что ты скоро уйдешь, и мы снова будем вести полуголодный образ жизни. Я уже взрослая, а работу найти не могу. Воровать не хочу.

Рус не знал, что можно сказать на эти слова. Он столько видел за эти годы в Южной Америке детских трагедий, столько, страданий, что готов был все деньги мира отдать им, лишь бы не видеть, не слышать детских слез и слов.

— Дина, не думай ни о чем. Завтра мы обязательно сходим в город. Надо посетить кое-какие районы, ты поможешь мне. С тобой ко мне полицейские не будут привязываться..

Глаза девочки засияли, она захлопала в ладоши;., весело вскочила и убежала.

Глава седьмая

Раздосадованный Динстон понуро сидел в недостроенном холле большой фазенды с более чем хмурым и злым Скорцени. Перед ним находился уже не тот легендарный громила, любимчик фюрера, Отто Скорцени с гордым и холодным взглядом стопроцентного арийца. Бутылка традиционного шнапса—одно из немногих оставшихся удовольствий старого диверсанта. Тонко нарезанный бекон, небольшая свора псов охотничьих пород, телевизор и...и старые тяжелые думы, пустые надежды на несвершившиеся мечтания. Да и какой человек с большим прошлым не мечтает даже тогда, когда ему завтра уже туда... Больной, убогий человек. Но мысль есть мысль. Она не убиваема,, не уничтожаема, не исчезаема, не истощаема. Если, конечно, не в больной голове деградирующей личности. Она в поисках лучшего из того, что ей известно и лучшего из того, что имеется. А если и не известно, все равно мечтает, ищет. И это уже не от выдуманной, холодной, совсем не эмоциональной материи. Это от чего-то далекого, всевышнего. Он, оно так заботится, чтобы его паства всегда надеялась и жила ожиданиями светлого, лучшего, вечного. Может это лучшее и есть тот потусторонний мир, о котором хором твердят попы всех без исключений религий. Но не дано об этом знать человеку при жизни на этом свете. Иначе без мечты, без надежды жизнь превратится в пресный отхожий водоемчик. Тогда уж лучше смерть, небытие. Так спокойнее. И мысль, страждущая и хнычущая, тебя не потревожит.

Так по-философски серьезно и глубоко размышлял старый ветеран вермахта Отто Скорцени. Осунувшийся, оплывший старикан, громко и неприятно чмокавший губами, довольно часто подливал себе шнапса и с удовольствием, даже более традиционно, картинно прикладывался к старой, армейской алюминиевой кружке с серебряной цепочкой. Взгляд его сохранил какую-то долю остроты, старческой сутяжности. Но сейчас эти высокие атрибуты прошлого и настоящего более походили на застывший взгляд оцепеневшей старой жабы.

Брезгливо рассматривая историческое, с помпезным выкатом глаз существо, Динстон иногда нервно поддергивался. Он с ужасом подумывал: «неужели и он когда-нибудь так опустится». И для своих родных и знакомых будет более походить на героев бальзаковских книг, автор которых более, чем гротескно сумел показать их в отвратительном и неприглядном виде. С отцовским сожалением посматривал на подвыпившего старика. Тот сам себе чего-то ухмылялся и сам же себе время от времени аккуратно подливал. Хмель от такого же угощения довольно цепко тронула полковника: он выпрямился и, настойчиво упираясь нетвердым взглядом в эксдиверсанта, сквозь зубы неудовлетворенно процедил: —Дорогой Отто, прошу извинить меня, но ваша бригада работает также безграмотно, неуклюже, как и крашеные конторы Южного Китая. — Полковник шумно прихлебнул из граненого фужера.—Чего ты теперь стогнешь? Я предупреждал. Надо основательно готовиться. Стрелять первыми.

Скорцени продолжал жевать губами и любовно разглядывать свою помятую, тускло поблескивающую фронтовую подругу. Подлил в нее еще крепленой жидкости. Вся его старческая немощь с чем-то очень упорно боролась внутри. Но он крепился, мотал головой и по новой опрокидывал кружку в раскисший рот. Затем поднял злобные глаза, замутненные временем, пальцами взял кусок бекона. Сипло зашепелявил:

—Ты не предупреждал, что будет игра без правил. Следовательно, ограничил нас рамками закона. Мои люди, один наш полицейский погибли от того, что всю операцию разыгрывали на основании законополагающих действий.

Динстон только усмехнулся этим, вполне логичным, обоснованиям.

—Что ты мне несешь? В том, что они обучены и опасны не менее, чем наши коммандос, я указывал с самого начала. Что они осторожны и не подпускают близко к себе никого, тоже предупреждал. Что они стреляют при малейшем подозрении, не один раз напоминал. Этого от них требует жизнь. Они все время в состоянии войны или со своими бандами в Китае, или с пришлыми в горах. Все время на взводе. Вы ведь тоже возглавляли одну из многих экспедиций в Тибет до второй войны, и прекрасно все представляете.

Скорцени согнулся, больше ссутулился, с невысказанной обидой уставился на огонь камина.

—Ты на меня не кричи. Ты не имеешь право повышать на меня голос. Я Скорцени. Во всей вашей поганой Америке не найдется такого боевика, каким был я. У вас только в кино супермены. А в жизни вы обывательское дерьмо. Из вас лезет чиновничья спесь так же, как когда-то из голов наших генералов. Гладко было на бумаге да забыли про овраги. Погибли мои люди. Понимаешь? Стратег. Посмотрел бы я на твою физиономию. Руководство ваших служб буквально через час отдало бы тебя под суд. Ты подставил нас. Сам в стороне. Борман предупреждал, что полковник Динстон всегда чужими руками каштаны из огня выдергивает. Так оно и получилось. Доблестного слугу фюрера на старости лет подло обманули, как какого отставного. И Интерпол не дремлет.

У Динстона от нелицеприятной речи закололо в висках, и он резонно поторопился изменить обиженный ход мыслей старика. Понимал: если дать Скорцени памятью уйти в прошлое, то мелкие амбиции и спесивость защитника нации взбухнут до такой степени, что вернуть его обратно к делу можно будет только на следующий день, когда он окончательно протрезвеет. Приподнялся. Взял кочергу, поковырял в камине головешки, искоса посмотрел на старика. Тот начинал мирно посапывать. Вернулся в свое кресло.

— Не обижайтесь, Отто,—повышенным тоном и резко заговорил полковник. Скорцени очнулся, медленно приподнял голову.—И вы правы, и жизнь не дает нам право считаться правыми. Не поносите Америку зря. Вы прекрасно знаете, что старина Мюллер ради самой Америки пальцем о палец не ударит. И должны догадываться, что указания идут не столько от меня и американских госдепартаментов.

Скорцени застыл, опустил свою кружку, невидящим взглядом уставился на Динстона.

—А почему он сразу не сказал, что вы тоже из святого ордена.

—Ну, пока об этом еще рано говорить. Но вы лучше меня знаете, что Мюллер до конца скрытен и долго будет наблюдать, пока что-нибудь новое приоткроет.

Отто перестал прикладываться к кружке, соглашаясь, кивнул головой. Полковник уже по-дружески, продолжал внушать эксдиверсанту.

—Признайтесь, Отто: когда вам подставили группу китайца в Асуньоне, который громил взбунтовавшийся лагерь, вы имели все шансы уничтожить монахов.

Скорцени тяжело придвинулся к камину, взял щипцы, подложил коротенькое полено в огонь. Долго молчал, мучительно собираясь с мыслями.

— Я и сейчас не понимаю, где мы ошиблись. Они не должны были стрелять в полицейских. Даже, если в чем-то сомневались. Против законной власти никто не рискует просто так выступать. Не вижу никакой логики. Хотя на их месте я тоже бы так поступил. После лагеря только дурак мог предполагать, что останется незасвеченным.

Динстон теперь старался говорить голосом более учтивым, чем до этого.

—Да, дорогой Отто, это опасные люди.

Скорцени мстительно скривился, его дряблые губы сложились в отвратительную гримасу.

—Мои не менее опасны. Моих много. Я с этих монахов теперь не слезу. Они попирают законы. И я также с ними буду действовать.

Полковник с сомнением полемизировал:

—В том то и дело, что они держатся рамок закона.

—Тем хуже для них,—резко обрубил Скорцени и захихикал,—кто закон соблюдает, тот слаб. Беззаконие правит миром. Сталин—какая сволочь. Необразованный, но понял эту истину. Ввел беззаконие в ранг закона и выиграл войну. И как! Он действовал подобно Чингисхану, как Тамерлан: солдат для него ходячая кукла, исполнитель. А мы, законники, что-то блюли. На Запад поглядывали. Конституцию соблюдали. Теперь в нас наши потомки плюют. Позор великой нации. В который раз. Гибель ее цвета. Потери исконных земель. Кто это вернет? Закон? Никогда. Вы, гринго, самые хитрые: первыми против наших границ выступаете. Боитесь вы нас. Наша нация организована, умеет работать, умна, сильна. Когда мы поднимаемся, вы всем миром против нас идете. Вот ваш самый скрытый закон беззакония. Америка от всего мира требует соблюдения закона. А сами? Вы богаты. Потому и хитры, как евреи.

Динстон не нашелся, что ответить, но умно резюмировал:

—Времена меняются, меняются отношения, дорогой Отто.

Скорцени саркастически зашелся в ехидном смехе, перешедшем в удушающий кашель. Отхаркавшись и сплюнув в камин, он долбил недалекому американцу свои философские находки.

Дата добавления: 2015-06-04