Тяжесть подножия Абсолюта 1 страница

Дивной силой притяженья

Кто-то должен обладать,

Чтобы светлые явленья

В тьме кромешной вызывать.

Константин СЛУЧЕВСКИЙ.

Старые стены второго Шаолиньсы.

На возвышенной полянке перед монастырем многочисленно сидело высокое собрание старейшин братства «Белого лотоса». Старый архар, худющий и маленький, белый, как лунь, негромко и терпко выговаривал закланные слова:

—...Братья! Сыны «Белого лотоса»! Великие крестьянские восстания прошлых веков—это наша память, наши вечные подвиги. То, что объяснялось в те времена борьбой за выживание, можно ли подтвердить сегодняшним днем, сегодняшними спешными деяниями. Раньше на первое место ставились идеи, сейчас—жизнь, судьба человека. Это не только наше достижение. Все мировое сообщество настойчиво приближается к этому понятию. Демонстрации против войны во Вьетнаме в самих Соединенных Штатах веское тому свидетельство. Общественность, народы понимают, что споры не решить методом войны, сопровождающей все бытие человечества. Согласие, понятие уже в большей степени движет настойчивыми помыслами человечества. Сейчас, в наше опасное противостоящее время, когда каждый готов нажать кнопку ядерной войны, всякий поспешный шаг одиночки или группы людей ведет к новым страданиям, к новым отступлениям от общего мирного движения к прогрессу. Мы уединены от мирской суеты, но мы часть человечества: часть образованная, сознающая и признающая многие правила мирового сообщества, поддерживающая их, сама развивающая многие постулаты добра и справедливости. Время спрашивает: оправданы ли с нашей стороны жесткие выступления с применением оружия. Время, последствия показывают: подобные действия играют на руку самой черной, охочей до власти реакции. Она получает новый импульс от наших необдуманных террористических акций, организуется, объединяется и с новой силой, с новой жестокостью, которую ей уже проще объяснить, выступает за дальнейшее укрепление своих позиций, за усовершенствование новых видов оружия, за ужесточение к развивающимся странам, к различным санкциям против них. Мы не имеем право вмешиваться во внутренние дела и жизнь далеких стран. При всем огромном опыте Вана, его многолетней умудренности, знания людей и жизни, он поступил, не сообразуясь с меняющейся международной обстановкой, не подумал о людях, находящихся в монастырях. Гонения от центральных властей еще не закончились, далеко не закончились. Предлагаю рассмотреть предложение о том, чтобы впредь до решения Патриаршего Совета воздерживаться от действий, наносящих монастырям «Белого лотоса» отрицательные последствия.

Старец сошел с ковра и медленно побрел к своему месту. Его годы были большими и долгими. Его корявая клюка поддерживала его, но он еще не просил посторонней помощи.

Жесткое и суровое лицо Вана не выказывало сомнений. Его голос, твердый, уверенный, сторонил доводы ранее говорящих.

— Уважаемое высокое собрание людей. Людей, граждан Земли, которые не раз и не два ходили по тончайшей линии Рока: линии жизни и смерти. Люди, которые не знают, что такое слезы, несчастья, страдания. Люди, у которых не имеется темных пятен в своем бытии. Не мудрено и понятно, что когда континенты разделяют безбрежные океаны, расстояние и время притупляют остроту восприятия. Все не так видится, не так ощущается, не так переживается. Личное чувство не реагирует на боль других. Я признаю, что под действием ситуации оказался не до конца холодным и логичным в той обстановке, что выпала на долю группы монастыря Шао. В этом моя постоянная слабость, постоянный укор моей приземленности и человечности. Но чем я прикроюсь от своей совести, своей чести, когда вижу людское горе наяву, не по рассказам? Когда Ван видит детей, умирающих на улице у помоек, женщин, проклинающих небо за их нелепую судьбу—извините меня. Мое сердце—сердце человека. Ван не пойдет против своей совести. Я не имею право тогда считаться человеком; человеком, которого и создавал вседержитель не для жестокости и лицемерия, но для добрых и полезных дел. Можно иногда забыться, можно не помнить, но на доброте и порядочности мир стоял и стоять будет. Расстояния освобождают от личной ответственности. А там, в двух шагах? Кого вы хотите во мне видеть? Да вы сами первые перестанете меня уважать. Я не призываю на баррикады. Но за слабых и униженных долгом своей совести и жизни я обязан заступиться. Наш брат, Рус, находился в Америке один. Постоянно под угрозой гибели. И я тоже сначала не понимал его, когда до меня доходили вести, что он участвует в акциях сопротивления. Не мог понять, зачем ему это нужно? А сейчас? Я горжусь, что мы из нашего русского брата вырастили человека, переживающего, сострадающего за чужие беды, который не ушел в себя, в свои сугубо личные переживания. Кто из нас не может не гордиться этим? Наше уважаемое собрание об этом не говорит. И что делать, когда на твоих глазах умирают дети? Когда слова, законы не доходят до тех, кто реально находится у власти. Кто не хочет ничем поступиться, чтобы уменьшить такое вопиющее унижение, отчаяние беднейшего населения. Я не знаю. Это кризис человеческих понятий, когда власть имущие ничего не пытаются сделать, чтобы остановить обвал детских трагедий и страданий. В ООН можно вести длительные диалоги, слушания. Там можно умно рассуждать, бичевать, стыдить. Мы поехали в Латину забрать нашего брата. Ничего заранее не планировалось и не готовилось. Но, когда увидели сверкающий Буэнос-Айрес, Рио и буквально через квартал от центральных улиц умирающих среди дохлых крыс детей, чье сердце не дрогнуло б? Чье? Я понял Руса. Перестал осуждать его. А ведь его, мирское сердце, более склонно к сопереживанию. Он был там один. Он остался один. Мы опоздали. И если он нашел себя в помощи обездоленным, то какое право мы, стыдливые обыватели, частники собственных монастырей, имеем право взывать к праведности человека, у которого, кроме альтруистского сердца и простой человеческой порядочности больше ничего в запасе нет. Как сытый не понимает голодного, так и мы, углубившись в небесные высоты, уже не ощущаем запаха земли, ее боли, страдания. На нас, доживших до длинных седин, умудренных и годами и опытом, не должно снисходить чувство отрешенности, непонимания земной неправедности. Прошу вас, высокое собрание, оставить на совести высших сил все содеянное нами на тех далеких широтах. Мы старались не преступать законы стран, на территории которых находились. Мы только защищались. Наши поступки сообразовывались с обстоятельствами и нашей совестью. В нас не было ни злобы, ни меркантильных интересов. Мы стремились помочь Русу в той степени, в какой это было возможно. Мы не выполнили своей задачи. Брат Рус утерян, и неизвестно, когда мы сможем увидеть его. Но жизнь не закончилась. Наша помощь ему понадобится и высокое собрание должно принять истину существующего. Иначе наше братство будет уже не братство, а просто клан, существующий для узкокорыстных целей. Этого я никогда не приму.

Ван сошел с ковра.

Поднялся стодвадцатилетний патриарх Чжоу. Оглядел всех долгим, но, наверное, уже не таким видящим взором, как раньше.

— Братья, мы не слышали слово нашего уважаемого брата Сен Ю. Он единственный, кто последний видел воспитанника, общался с ним и может нам что-то весомое сказать.

Сен Ю, с киечком, со степенным достоинством взошел на легкое возвышение. Его упорное лицо с каменным взглядом устало смотрело вдаль через головы присутствующих. Голос не громкий, но глуховатый и твердый.

— Братья, уважаемые патриархи, до чего мы опускаемся, начиная хулить действия в защиту бесправных. Это уже не «Белый лотос». Это «перерожденческий лотос». Это самая натуральная клановщина, вызванная борьбой за выживание в наше переменчивое беспокойное время «Великого кормчего». Много очень сильных слов можно сказать в защиту нашего одинокого русского брата, которого проницательность не подвела. Он догадывался, что начнется наше братское сидение с колючками по его душу. И есть достаточно оснований в поддержку группы во главе с Чемпионом, неутомимым Ваном, которому восемьдесят восемь, но он не впадает в маразм старческого цепененья. Он живет. Он всегда в пути. В движеньи. Оно дает не только свежую кровь, но и свежую мысль. Это две наши самые яркие фигуры настоящего времени. Это наша гордость. Наша жизнь, наполненная полнотой существования. И на этом эпосном фоне, когда мы вправе гордиться, что заветы древних времен нашего «Братства» подтверждены и находят жизнь в наших делах, начинается неуместная интрижка вожачков, которым начинает сниться предметная власть, трогательное богатство, получение всяческих титулков для собственного возвеличивания. «Братству» за две тысячи лет. Но нет примеров в его истории, чтобы за действия, вызванные обстоятельствами, действия, не имеющие наживы, чего-то личностного, кто-то обсуждался, осуждался, порицался. Время расцвета цивилизации очень плохо влияет на спящие умы. Видно, не так уж мудры годы, коль они ставят под сомнения самые светлые чаяния, самые чистые порывы души. «Братство» никогда не сгибалось ни при какой власти; почему сейчас мы глядим на Пекин, как собака на палку? Мы становимся бездуховными, не сострадающими. Это самая тяжелая потеря для нас, нашего братства, нашего единства. Сен Ю уходит в горы к вечному Гуру. Туда, где мысль не ограничивается рамками суждения и предвзятости. Я теперь не боец: но мысль, моя цель не утопает в привилегиях годов. «Син И»—боевая организация, но ее действия никогда не были запятнаны неправедными помыслами. Слабый в Шао никогда не проживал более года, поэтому там всегда оставались личности, не имевшие черных чувств в душе. Тяжело мне сознавать идеи данного собрания, но еще тяжелее мне оставаться в этом кругу. Прощайте, братья.

Киек Сен Ю, как личное боевое оружие, поддерживал тело гордого аскета. Он медленно шел с высоты и Патриарший Совет ощущал, как отрывается что-то родное, что-то свое, чего нельзя терять, не идя против своей совести. Это выступил монах, который был еще очень молод по сравнению с патриархами, но слова которого были пережиты многими десятками потерь среди братьев: тех кто умер от ран и увечий.

Сен Ю остановил вечный Гуру, неизвестно как и откуда появившийся в свете вечернего неба.

Большой совет молчал. Долго молчал и Гу-ру, пронзительно уставившись на застывшее собрание почтенных старцев. Когда он начал говорить, тягостная волна чувств и стыда опустилась над поляной.

—Вершители слов, никому не нужных. Благодетели идей, растворяющихся в словах. Который раз сии достопочтимые старейшины собрались вместе. На что работает ваш, ниспосланный свыше интеллект? На сохранение своих душ? Не распластать энергию на незначительные с вашей точки зрения дела и поступки? Боитесь не прорваться с вашей долго накопленной энергией на следующий, высший уровень разума? Предоставится вам для этого еще много возможностей. Не противопоставляйте свое внешнее состояние внутреннему согласию. Останьтесь теми, кем вы были в детстве, тогда сможете, сумеете сохранить высокий дух, высокий энергетический потенциал. Не экономите, не бойтесь подать пример молодым, дальним потомкам. Сейчас ваша очередь проявить справедливость, порядочность в решении. Многие из вас помнят собрания Совета в прошлом веке. Никто тогда не спекулировал словом. Человечность, доброта, честь всегда находились на первом месте. Никогда решения не принимались двусмысленными. Никогда не подставлялся под удар брат, тем более не оставлен в беде один на один с невзгодами и властями. И хотя патриаршество «Белого лотоса» было немногочисленно, оно всегда оставалось чистым перед лицом любых испытаний. Люди умирали достойно. Я знаю: они переходили в высшие энергетические уровни—приближались к подножию Абсолюта.

Нельзя обвинять, упрекать, если действиями руководит благая мысль. И неверно, что дорога в ад вымощена благими намерениями. Это словоблудие лицемеров, нечистых душой индивидуумов. Брат Рус за свое, еще не долгое существование не тронул ни одного мирянина-труженика. Брат Ван уже восемьдесят девятый год чист совестью и делами. Никто из братьев монахов Шао не может быть упрекнут в отстаивании своих личностных корыстных целей. Брат-настоятель Шао, всеми уважаемый Дэ, роком судьбы спас и приютил русского человека. Иной национальности, он стал национальным изгоем в жизни. А ведь не секрет, что в монастырях среднего и северного Китая находится немало монахов русской, польской, немецкой и других национальностей. Не каждому по нутру пришлась непривычно наивная и по-детски отчужденная душа отрока. Но что делать? Есть еще лики, плюющие в колодец. Есть руки, рвущие цветы. Есть помыслы, разрушающие положительную ауру Земли. Я думаю, и дума моя основана на личном знании каждого брата Большого Совета: если бы отрок попал в другой монастырь, его судьба была бы аналогичной. Ни в ком из вас нет черной извести, налета темной слизи. Взрослый отрок Рус не дошел до Тибета. Не дошел, дабы не подвергать монастыри новым преследованиям. Мне горько от того, что он снова остался один. Я молю господа нашего вседержителя, чтобы душа его сохранила чистоту родниковой воды, доброй энергии. Молю, чтобы на ваши благородные сердца не легла тень неприязненности, неприятия к отроку, рок судьбы которого объединить и помочь в защите наших монастырей. Черные силы подступают к Тибету. Насторожитесь. Первая волна диверсионных групп Гитлера была успешно отбита в тридцатых-сороковых годах. И вы все были участниками обороны монастырей. Сейчас движется новая, более опасная сила черной энергии. И не время сейчас вам мыслить о личном. Правительство Мао загнало остатки монастырей в дальние горы Тибета, в скалы Гималаев. Неспроста подвергся нападению южный монастырь. Объединяйтесь. Сохраните к отроку свое отцовское благословение. Пусть наша вера в него придаст ему силы. Всевышний передаст ему часть нашей энергии, любви и сострадания. И он поможет нам. Он лучше знает внешний мир. Знает, откуда исходит опасность. Он добром и сердцем послужит Великому Братству...

Глава одиннадцатая

Маккинрою стоило больших трудов и энергии поднять в короткое время агентурную сеть и через индийские каналы снова выйти на Руса и договориться о встрече в Калькутте. Монах больше нигде не желал встречаться. Место встречи в городе тоже было указано им.

Без десяти минут до назначенного времени эксперт на трех машинах с девятью охранниками подъехал к ресторану. Улица была пустынна, узка, и, на что обратил сразу внимание американец, дома были без окон, заборы высокие. Что-то похожее на мусульманские древние города, когда все окна выходили только во двор. Старая часть города. После подробного донесения, что Динстон сутки провел в Испании, останавливался в Мадриде и с неизвестными лицами ездил в Пиренеи, Маккинрою многое становилось логически ясно, хотя и не все, и не до конца. Предстояло снова срочно слетать к Первому Координатору и под впечатлением новых сведений прояснить ситуацию. Он знал по сведениям, находившимся в анналах ЦРУ, что в горах Пиренеев одна из главных штаб-квартир ордена иезуитов—с кодовым названием «Черная дыра». По всем размышлениям выходило, что без прояснения новой ситуации, опасно было что-либо самостоятельно предпринимать. Такого поворота событий Маккинрой никак не ожидал. Он почувствовал первый раз в жизни опасность. Опасность явную и неизвестную. Вот тебе и Динстончик: оловянный сапожок. Коллега становился опасен и очень. Иезуиты—липкая, достаточная информированная, мстительная организация. Теперь уже не грех было подставить Динстона под монахов-китайцев. Спокойнее. Полковник злобен, и от него всякое можно было ожидать.

С этими тревожными мыслями эксперт осмотрительно вошел в ресторан. В отдалении сидела Дина с тремя индейцами. В ресторане было занято еще несколько столиков, но Маккинрой был уверен, что все эти люди, люди индусов, связанных с монахами. Значит Рус где-то рядом и появится в срок. Маккинрой успокоился, присел с двумя охранниками. Заказал легкую закуску, соки. Секундная стрелка по-генеральски точно подошла к назначенной отметке. Ресторан полупустой. Улица пустынна. Маккинрой начинал тревожиться. Посмотрел на Дину. Она тоже с озадачивающей осторожностью поглядывала на эксперта. Тот взглянул на часы. Оставалось пятнадцать секунд.

Вторично подошел официант: на столе появилось блюдце, на ней узенькая полоска бумаги.

Эксперт бросил быстрый взгляд: «Сэр, за вами наблюдение».

Маккинрой не смог сдержать свой гнев. Краска бросилась в лицо. Он побагровел, встал. Значит его опасения насчет Динстона небеспочвенны. Подозвал официанта, подал пакет. Показал в сторону Дины, попросил передать.

Сам со своими охранниками вышел из ресторана. На ходу бросил старшему:

—Ничего подозрительного не было замечено во время передвижения.

—Как будто все спокойно, сэр, —уверенно ответил тот.

—Странно,—сквозь зубы зло цедил эксперт.—Но и монах еще не ошибался. Гони немедленно в посольство....Сотрудники представительства быстро скучились в большом холле на первом этаже. Маккинрой нервно прохаживался взад-вперед, ожидая, когда все соберутся.

—Кто?!—с ударением, но негромко заговорил он.— Кто посмел устанавливать за мной слежку? Подошел к секретарю.

—Кто последние семь-девять часов отсутствовал в посольстве и по какой причине? Списки.

Последовала команда секретаря: служащие быстро сбегали и через секунды эксперт уже знал, что третий секретарь отсутствовал вместе с экспертом по военным вопросам. Пока Маккинрой выслушивал мнения и просчитывал варианты, ввели посыльного. В руках полковника оказались фотографии атташе по военным делам.

—Вот этого обратно в Вашингтон сегодня же. Я сам напишу рапорт, господин посол,—обратился он к главе менты. Отныне, раз я еще здесь никого не предупреждал,— обратился он ко всем притихшим сотрудникам,—никаких самостоятельных мероприятий против сотрудников госаппарата или госдепартамента без моей санкции не принимать. Господа, вам ясно?

—Йес, сэр,—нестройно, но с лакейской готовностью пробормотали смущенные и запуганные служащие.

—Я не шучу,—еще раз надавил на психику присутствующих эксперт. —Господин Милвертон, — снова обратился к секретарю полковник,—подготовьте мне списки всех лиц, прибывших из Америки за последние семь дней. Выделите тех, кто два и более раза посещал страну. ^; Маккинрою теперь не стоило больших математических трудов вычислить, кто, наверняка, заменил Динстона и кто начал против него здесь вести скрытую игру. То, что атташе ему немного скажет, было ясно. Но в Лэнгли, под угрозой отставки, был шанс расколоть агента Динстона. И даже,—уже успокоившись прикидывал эксперт, —заставить его играть против своих бывших теневых шефов.

ЦРУ не орден иезуитов. Если атташе не дурак, то отказываться не должен. Следовало немедленно лететь в Вашингтон, в штат Дэлавер. Для него пока оставалось загадкой, как монах мог выявить слежку? Хотя по тому выбранному месту, где находился ресторан, все было подготовлено для выявления хвоста.

Маккинрой подозвал посыльного.

—Вы сможете передать записку тем, кто вам передал фотографии?

—Смогу, сэр.

Эксперт быстро написал о новом времени встречи через три дня и просил связь держать с ним через секретаря посольства в Дели.

Глава двенадцатая

Странно и грустно, но теперь полковник Чан попросил генерала встретиться не в кабинете на Дунсяо-мансян, а за городом, в домике своего школьного товарища. Они были втроем: генерал, Линь и сам Чан. Шеф сначала скривился от такой убогой конспиративности, но, поразмыслив, пришел к выводу, что полковник зря воду мутить не будет.

Посидели. Попили чайку. Генерал пожурил подчиненного за слишком фривольный стиль служебных донесений, за скудность информации.

—Фривольный, но не бесполезный,—умело парировал Чан. —Вот вы ответьте, пожалуйста, товарищ генерал; как каким образом смог вычислить нас хитрый Маккинрой? Вот вам и торговый эксперт, вот вам и фривольный стиль письма. Что он то возле Руса делает? Что Динстону там нужно? Что вообще Америке нужно от монахов?

—Это было интересно и раньше,—оживился глубокомысленно генерал.—Почему же вы не писали об этом?

—Как писать?—резко отодвигая кружку, сокрушался полковник над все еще не понимающим шефом.— Через кого передавать? Янки там полные хозяева. Мы бесправнее самых последних феллахов. Наши представительства по нескольку раз куплены и перекуплены. И у всех рыло в пушку. Хитрые донельзя. В зубы смотрят: только дай взятку. И сразу же продадут другому, кто еще раз заплатит» Эмигрантская диаспора вся на бизнесе. Никому нисколько нельзя верить. Только, если как-то через амазонские дебри сможешь пробраться к городу, чтобы вообще никто о тебе не подозревал, только- тогда можно как-то некоторое время прожить без любопытства властей и прямоугольных личностей. У всех поголовный синдром наживы. Не понимаю только, как монаху и монахам удавалось оставаться в тени и уходить вовремя от полиции. Видно их осведомителей в меньшей степени грызет

вирус наживы.

—Занятно. Занятно, друг мой. Вижу ты крепок расстроен поездкой. Но, давай по порядку, без ностальгических эмоций. На тебе это так не похоже. Когда ты ступил нетвердой ногой на берег веселой Бразилии, то...

Чан усмехнулся, налил себе еще чая, потом не выдержал и засмеялся.

—Попал на ежегодный карнавал в Рио. У меня и тема получилась инописная потому, что мы появились как раз во время бесшабашного торжества. Поражающее зрелище. Но, в общем, за пять дней мы облазили весь Рио. Монахами, внешне, там не пахло. Посидели, подумали, поехали в Паулу. В одном кабачке мы и услышали захватывающие рассказы про кетч: про то, как некий парнишка одним ударом завалил монгольского живодера, который до этого играючи расправлялся со своими соперниками. Одного из них, предвзято, и устрашающе убил. До меня, вы ведь понимаете, товарищ генерал, через мой мощный мозговой аналитический центр умно дошло, что кроме нашего подопечного, никто иной не мог выступать в подобной ипостаси. С этого момента и началась наша конкретная серьезная работа в бедняцких кварталах, в пивных за кружкой пива. Болтают там всякую несуразицу, конечно, так же, как и у нас. Просто завзятые бездельные болтуны. Непросто выбрать что-то более-менее серьезное. Про шумную демонстрацию тоже в пивных узнали. И, уже присутствуя на ней, мы понаблюдали многих: и Руса, и китайцев, схватившихся с какой-то многочисленной бандой, вооруженной холодным и ударным оружием. Зрелище захватывающее: костей бравым парням наломали великое множество. Своими ломами косили боевиков, как сухой камыш. И, исчезли. Это у них ловко получается. В китайских квартальчиках потом мы узнали еще кое-что. Стычка с немцами и погоня за монахами чуть ли не до самого океана. Тоже много народу полегло. Ранение одного монаха около приюта. И тогда мы вышли на следы Руса. Монах привез в больницу раненого товарища, которому быстро сделали операцию. Успели взять билет на лайнер буквально следом за девицей из приюта. Все профессионально, удачно. Готовимся к отплытию. Намечаем, что нужно сделать. Понимаем, что кроме нас помочь монаху будет некому. Меня и Вэна в лицо он помнит. И что же вы думаете? Чего я никак не ожидал, так только этого. Звонят. Открываем... Сам мистер Маккинрой собственной персоной снимает шляпу, здоровается. Я в долгом обмороке. Чуть не мочусь от неожиданности. Думаю, все, застукали. А он, такой, весь простой, вежливый, улыбающийся. А глаза хитрые-хитрые. О здоровье спросил, осталось ли после покупки билетов на питание. Лайнер, мол, дорогой, не для простых служащих бедного Китая. О трудностях прохождения таможни к месту напомнил. Что у нас пропадают шансы от нашей же бедности. Я уже злиться начал. А он улыбается, будто бы друг нам, а мы что-то не то делаем. Говорю, спешить надо домой, каникулы кончились, дети дома одни без отцов. Да и жрать охота. Штаны износились. А он, скромно так, шарашит меня своими словами: «Рано еще. Есть дела поважнее и здесь». Короче, выехали мы, уединились, поговорили. Про Динстона много рассказал. Попросил: раз мы уезжаем, ликвидировать одного наемного киллера из «эскадрона смерти». Гарантировал нам документы, полное алиби, спокойный отъезд. Дал хорошую пачку долларов. Я ему свое твержу, что нам важнее своего монаха живым до Китая довезти. А он говорит: —«Там уже люди есть и они гораздо профессиональнее нас там разберутся. Так как у них имеются властные полномочия. А мы можем и погореть». Пришлось поверить. Потом мы встретились в Бомбее. Уточнились в деталях. Похвалил нас за профессионализм. Получается, мы с Маккинроем в вопросах о монахах по одну сторону баррикад. Просил еще встретиться, помочь кое в чем. Динстон залез в какие-то высокие сферы, становится опасен и скоро будет очень мешать. Я дал предварительное согласие, но которое зависит от многих обстоятельств.

— Занятно, —снова повторился генерал. Медленно выпрямился в кресле, прищурил свои узкие глазки.— Хорошо пожили. Даже валюту подзаработали. Все почти, как тогда, в семидесятом. Круто, страшно, непривычно. Но зачем американец идет по следу монахов? Ему-то зачем? Как и тому Динстону?

—О-о, этого он не скажет. Или скажет, но еще очень не скоро. Умная бестия и хитрая. Много рассказывает: но именно столько, чтобы ему верили и работали на него. Платит. У него неограниченные связи, влияние. Это я полностью ощутил своим нутром. Когда с ним, то живешь богатенько. О деньгах не думаешь. Я убедился: в каждой стране он очень принимаемый господин. Теневой дипломат суперкласса.

—А может быть супершпион?

—Нет. Он легально работает. И его информированность меня убивает. Он также предупредил, что Динстон немножко менее информирован. Н° ^{в эт0 я} У^же совсем не верю: Динстон и Маккинрой, как небо и земля. Вы и сами их обоих хорошо помните, товарищ генерал.

—Помню. Тогда с Динстона легче было деньги вытягивать. Но это ушедшие мелочи. Динстона нет, значит эксперту сейчас гораздо легче.

—И я ему так сказал. А он мне: —«Свято место пусто не бывает». Дал задание на дом: кто теперь будет пасти самого Маккинроя.

—И ты, как всегда, сострил.

—Конечно, товарищ генерал, деньги ж зарабатывать надо. Я ему сказал, что сам буду присматриваться за безопасностью самого дипломатического супера. Как-никак, можно в аналы истории втиснуться под его тенью.

—Не очень. А он тебе что?

—Ответил, что не против, если я лично присмотрю за его опекунами. И что в дальнейшем еще много придется поработать.

—А-а!— победно ткнул пальцем в Чана генерал,— помнишь, что я тебе говорил, что не надо с янки грубо, придется водицы испити. А?

—Так с Маккинроем можно пить. Он же человек разумный. А Динстон—это же прямоходящий.

—Ну-ну,—язвительно усмехнулся шеф,—не торопи события. И Динстон себя недурно показал. Просто у него оказалось меньше влияния, связей, чем у эксперта.

—Эксперт,—также иронично усмехнулся Чан, отодвигая свой недопитый чай,—такой эксперт стоит всей нашей дипломатической и секретной службы.

—Ну, ты не обижай нас, друг,—вставил Линь,—.мы тоже не Динстоны.

—Разумеется,—соглашался Чан,—но Маккинрой сто очков нам даст вперед и оставит позади на первом же повороте. Он буквально все знает. И деньгами всех снабжает. И знает, сколько давать. Документы выдал нам с нашими фотографиями. Где он мог нас предварительно заснять? Уму непостижимо. Как сирот: одел, обул, накормил. Обидно даже. Наша служба по сравнению с ними не больше, чем частное сыскное агентство по уличению супругов в неверности.

—Ну это ты слишком уж. Хмуришь небо.

—Если бы, —упорствовал полковник. —Мне уже думается, что наша вся зарубежная агентура на корню закуплена американцами. И нас ловко втягивает в свои обороты. Все вроде и правильно, и хорошо, но, что-то не то, не наше. Неудовлетворение в душе от нашей мелкости, малозначимости.

—Это уже не столь важно,—мягко успокоил подчиненного шеф.—Главное, что на своей территории мы полноценно делаем свое дело и наша значимость здесь гораздо выше любого другого. И пусть мистер похвастает, что больше нашего знает положение дел в Поднебесной.

—Как сказать,—нахально продолжал иронизировать Чан, больно раздражая своего щепетильного шефа.— Маккинрой никогда не раскроет своих карт. У нас в Индии большие проблемы, а у него их нет. И в Японии гораздо больше нашего знает, и в Тайвани. А мы его узким торгашом считаем—эксперт. Смешно. Похоже, он всю предварительную дипломатическую работу по обеспечению успеха проводит сам. Дальше политикам остается только согласовывать пункты.

—Не могу тебе верить, друг мой,—упорствовал в неверии генерал,—ты всегда сгущаешь не к месту краски. Один человек такой объем работы, какой предлагаешь ты, не в состоянии сделать. Но теперь, более точно зная его истинное амплуа, нам легче будет с ним общаться, сотрудничать.

—В чем-то, да, —наконец согласился с шефом Чан.

—Он же предупреждал, что понадобится помощь.

—В подтексте его просьбы, я слышал не только о помощи, но и опасении чего-то неизвестного.

—Вот видите. Опасается. Надо подготовить несколько парней, чтобы они не только помогали, но кое-что и для родины собирали.

—С этого можно и начать, —совсем отрешенно проговорил Чан, будто это вопрос мелкий и неинтересный.— Первым лицом я предлагаю майора Вэна. Маккинрой его знает, верит. И с монахами Вэн в хороших отношениях.

—Человека три ему в помощь нужно,—добавил полковник Линь.

—Вторая кандидатура, лейтенант Хо. Он очень грамотно ассистировал нам в Бразилии. Я готов ходотайствовать о повышении его в звании.

—Еще кто?—торопил своих слишком задумчивых подчиненных генерал, — говорите. На Маккинрое можно многое поиметь. Нужны толковые ребятки.

—Лейтенант Ян. Его интеллигентность будет неплохо импонировать американцу.

—Хорошо. Три человека это уже полноценная группа.—Заключил генерал и показал, что аудиенция на сегодня закончена.

Дата добавления: 2015-06-04