Уроки жизни, или простой великий царь 4 страница

Отметим для полноты картины следующее. Мартов, хорошо знавший быт Петра, дает другую версию причин конвульсивных движений, поражавших время от времени царя, а именно – тяжелые детские воспоминания об ужасе стрелецкого бунта 15 мая 1682 года, когда десятилетний мальчик стал свидетелем кровавой расправы с близкими ему людьми. Нартов записал: «О бунтах стрелецких некогда промолвил государь: „От воспоминания бунтовавших стрельцов, гидр отечества, все уды (члены. – Е. А.) во мне трепещут, помысля о том, заснуть не могу. Такова‑то была сия кровожаждущая саранча!“ Государь по истине имел иногда в нощное время такие конвульсии в теле, что клал с собою деньщика Мурзина, за плечи которого держась, засыпал, что я сам видел. Днем же нередко вскидывал голову кверху…»

Случай расправы с солдатом в 1710 году достаточно типичен. Спустя десять лет, в 1720 году, на очередном параде, другой современник, В. А. Нащокин, наблюдал почти то же самое: «Когда оных пленных вели и… сам государь, будучи в мундире гвардии, учреждал конвой и как итить с пленными до крепости, а лейб‑гвардии Семеновского полка капитан старшей Петр Иванов сын Вельяминов в то учреждение своим представлением вмешался, котораго государь при всей той оказии бил тростью». Вряд ли нужно было бы фокусировать внимание читателя на этих неприглядных сценах расправы с людьми, которые не могут ответить, если бы палка не была своеобразным символом системы насилия, культивируемого Петром. Вероятно, об успехах «дубинной» педагогики говорить не приходится. Нартов вспоминал размышления царя на этот счет: «Государь, точа человеческую фигуру в токарной махине и будучи весел, что работа удачно идет, спросил механика Нартова: „Каково точу я?“ И когда Нартов отвечал: „Хорошо“, то сказал его величество (со вздохом, добавили бы мы на месте Нартова. – Е.А): „Таково‑то, Андрей, кости точу я долотом изрядно, а не могу обточить дубиною упрямцов“». В другом случае «государь, – пишет Нартов, – возвратясь из Сената и, видя встречающую и прыгающую около себя собачку, сел и гладил ее, а при том говорил: „Когда б послушны были в добре так упрямцы, как послушна мне Лизета (любимая его собачка), тогда не гладил бы я их дубиною. Моя собачка слушает без побой, знать в ней более догадки, а в тех заматерелое упрямство“».

Письма Петра к чиновникам, командирам полны требований проявить дисциплину, инициативу, быстроту – то, что в данный момент было нужно для пользы дела. Почти каждое такое требование сопровождалось угрозой насилия, расправы. Приведу примеры. Вот типичный указ о строительстве судов для армии 30 мая 1722 года: «Смотреть того, чтоб делали как суды, так и такелаж не образом только, но делом, чтоб были крепки и добрым мастерством и сие не токмо волею, но и неволею делать, а ослушников штрафовать сперва деньгами, а в другой раз и наказанием». В письме А. Меншикову от 6 февраля 1711 года он, недовольный и опечаленный волокитой губернаторов, обещал при этом утолить свои печали привычным для себя способом: «А доныне Бог ведает, в какой печали пребываю, ибо губернаторы зело раку последуют в происхождении своих дел, которым последний срок в четверг на первой неделе, а потом буду не словом, но руками с оными поступать».

Часто встречается в указах Петра своеобразная «формула угрозы»: «…тогда не мините не только жестокий ответ дать, но и истязаны будете». Весьма суровые указы Петр посылал сенаторам, не особенно церемонясь с высшими сановниками России. И они знали, что угрозы эти не останутся на бумаге. Примечателен в этом смысле указ Сенату от 2 июля 1713 года, в котором – весь Петр: «Господа Сенат! Понеже уведомлены мы, что вы по доносам фискальским ни единого главного дела не вершили, но все проманеваете время до времени, забывая бога и души свои, того ради сие последнее, о сем пишу к Вам. Ежели пяти или шти дел главных, буде более не успеете (о которых вам будут фискалы доносить) до ноября первого числа не вершите и преступником (которые для своих польз интерес государственной портят) не учините смертную казнь, не щадя никово в том и ежели инако в том поступите, то вам сие будет. Петр».

Многочисленные призывы и угрозы не могли заставить людей делать так, как этого требовал Петр: точно, быстро, инициативно. Мало кто из его сподвижников чувствовал себя уверенно, когда приходилось действовать без указки царя, самостоятельно, на свой страх и риск. Это было неизбежно, ибо Петр, по точным словам В. О. Ключевского, «надеялся грозою власти вызвать самодеятельность в порабощенном обществе и через рабовладельческое дворянство водворить в России европейскую науку, народное просвещение как необходимое условие общественной самодеятельности, хотел, чтобы раб, оставаясь рабом, действовал сознательно и свободно. Совместное действие деспотизма и свободы, просвещения и рабства – это политическая квадратура круга, загадка, разрешавшаяся у нас со времени Петра два века и доселе неразрешенная». Характерным для многих петровских сподвижников было ощущение беспомощности, отчаяния, когда они не имели точных распоряжений царя или, сгибаясь под страшным грузом ответственности, не получали его одобрения. Обращает на себя внимание письмо президента Адмиралтейской коллегии Ф. М. Апраксина от 31 декабря 1716 года к секретарю Петра Макарову «В надеянии вашем прошу, для Бога, не оставь нас безизвестна, извольте ль быть к нам, истинно во всех делах как слепые бродим и не знаем, что делать, стали везде великая растройка, а где прибегнуть и что впредь делать не знаем, денег ниоткуда не везут, все дела становятся». И это пишет один из влиятельнейших людей того времени, человек, облеченный доверием грозного царя!

Читая такие письма, Петр имел все основания полагать, что без него все дела встанут и что он единственный, кто знает, как и что нужно делать. Вместе с этим чувством исключительности Петром, далеким от самолюбования и пустого тщеславия, должно было владеть другое чувство – чувство одиночества, сознание того, что его боятся, но не понимают, делают вид, что трудятся, но ждут, когда он отвернется, умрет, наконец. Это было неизбежным и трагическим следствием всякой авторитарности, насилия, естественным образом порождавших леность раба, воровство чиновника и прочие пороки общества.

К концу жизни, лишившись сына Петра – наследника и надежды, – царь мог воскликнуть, как некогда в письме уничтоженному им же царевичу Алексею: «…ибо я есмь человек и смерти подлежу, то кому вышеписанное с помощию вышнего насаждение и уже некоторое и возращенное оставлю?» Да, он был смертным человеком, и судьбе было угодно обречь его на тяжкую смерть. В ней было много символичного и неясного; как и в судьбе России, которой предстояло жить без Петра… Однако обратимся сначала к событиям Северной войны, к началу той жестокой школы жизни, пройдя которую, молодой русский царь стал императором Петром Великим.

«Нарвская конфузия»

С бастионов шведской крепости Нарвы 9 сентября 1700 года можно было наблюдать движущиеся с северо‑востока войска и обозы – это почти 40‑тысячная армия Петра приближалась к шведской крепости на пограничной с Россией реке Нарове. Так для России началась Великая Северная война, и никто тогда не мог предположить, что она продлится более двух десятилетий (до 1721 года), что война эта кончится лишь тогда, когда родится, подрастет и даже повзрослеет по обе стороны Балтики новое поколение, для которого память о «злосчастной» Нарве станет преданием.

Ну а в те осенние дни вряд ли Петр мог предположить, что Нарва 1700 года будет рубежом и в его жизни, и в жизни огромной страны, повелителем которой он стал. Вместе со своими военачальниками он проводил рекогносцировку местности, намечая, где строить палисады (тыны), возводить валы, чтобы в осажденную твердыню не проскочила и мышь. Уверенно и спокойно работали люди: готовилась длительная осада этой мощной крепости – ключевого пункта обороны на стыке двух заморских провинций Шведского королевства – Ингрии и Эстляндии. Молодой царь, руководивший работами, не был новичком в этом деле, и осада Нарвы после Азова казалась ему, вероятно, привычным делом, успех которого очевиден. Для такой уверенности были все основания: Петр уже прошел, и вполне достойно, боевую школу на далеких от Нарвы южных рубежах – там, где судьбой было определено ему начать свою удивительную «карьеру».

Конечно, он ничего не знал о военном гении молодого шведского короля Карла XII, явно недооценивал могущество Шведского королевства, с которым предстояла такая долгая война. Впрочем, состояние войны станет привычным для Петра: из 52 лет его жизни Россия воевала 37 лет!

В 1700 году только что закончилась тянувшаяся 14 лет война с Турцией и ее вассалом – Крымским ханством. Конечно, Русско‑турецкая война 1686–1700 годов не была столь грандиозна, как Северная, но и на ней тоже лилась кровь, погибали тысячи людей. В определенном смысле война с Турцией и Крымом была для России вынужденной, вызванной не столько острыми внутренними проблемами, сколько общей международной ситуацией, той системой международных отношений, в которую была включена Россия.

В 70‑80‑х годах XVII века натиск османской Турции на земли Австрии (Империи), Речи Посполитой и России значительно усилился. Сражения русских и украинских войск с турками под Чигирином в 1677–1679 годах не дали решительного перевеса ни одной из сторон, но все же сдержали турецкую экспансию на север. Австрия и Польша находились в более опасном положении: турки стояли на южной границе Речи Посполитой – в Каменце‑Подольском; столицу же Империи спас от османов только подвиг австро‑польского войска Яна Собеского.

Заинтересованная в активизации антитурецких сил Австрия добивалась примирения Речи Посполитой и России – заклятых врагов, которые, закончив в 1618 году тяжелейший конфликт, еще дважды – в 1632–1634 и 1654–1666 годах – его возобновляли. Эти войны были малоуспешными для России, и все территориальные потери времен Смуты не возмещены. Поэтому, соглашаясь на мировую с Речью, русская дипломатия требовала возвращения Смоленской земли и признания присоединения к России Левобережной Украины с Киевом, за что русская сторона обещала выплатить 146 тысяч рублей и начать войну с Турцией. 6 мая 1686 года на этих условиях и был подписан «вечный» мир с Польшей. Он подвел итог длительному периоду ожесточенной борьбы поляков и русских и обозначил тот краткий миг равновесия сил в русско‑польских отношениях, после которого чаша России начала все сильнее и сильнее перевешивать. Но тогда этого отмеченного судьбой перелома никто не почувствовал, и естественным следствием мира с Польшей стала война с Турцией и Крымом, избежать которой Россия уже не могла.

Взятие Нарвы в 1704 г. Картина профессора Коцебу. Гравюра Паннемакера.

Русские войска под командованием В. В. Голицына дважды, в 1687 и 1689 годах, совершали походы против Крымского ханства, но оба оказались неудачными и славы русскому оружию не принесли. Выжженные степи, бездарное командование, умелые действия кочевников – эти и многие другие обстоятельства сделали отступление из‑под невзятых укреплений Перекопа подлинным бегством, сопровождаемым огромными потерями. Но вопреки очевидности правительство Софьи отказывалось признать неудачи в войне с Крымом. Указ 1689 года расценивал второй Крымский поход как несомненный успех войск Василия Голицына: «И, видя на себя хан крымский вас бояр и воевод, и полков ваших всяких их великих государей крепкое и мужественное и храброе наступление, пришел в страх и ужас…» В. В. Голицын получил за мнимую победу «кубок золоченой с кровлею (крышкой. – Е. А.), кафтан золотный на соболях, денежные придачи 300 рублев, да в вотчину Суздальского уезда – село Решму».

Однако не прошло и нескольких недель, как поход Голицына – любимца Софьи – получил совершенно другую оценку. Она была дана в указе, который исходил из окружения нового властителя России – 17‑летнего Петра, отнявшего в августе 1689 года власть у Софьи: «Да он же князь Василей 197 году (1689 г. – Е. А.) посылан с их великих государей ратными людьми для промыслу на крымские юрты и, пришед к Перекопу, промыслу никакова не учинил, и, постояв самое малое время, отступил и тем своим нерадением их великих государей казне учинил великие убытки, а государству разорение, и людем великую тягость».

Тем не менее новое правительство молодого царя унаследовало старые внешнеполитические проблемы. Надо сказать, что оно не спешило их решать: ситуация в Европе оставалась запутанной, Турция и Крым на какое‑то время прекратили военные действия, масса внутренних более важных тогда для молодого царя дел долгое время занимала его ум, пока наконец в 1695 году, подчиняясь требованиям союзников, не было решено возобновить войну. И хотя крымское направление похода официально оставалось главным, основной удар был нанесен непосредственно по владениям Турции в Северном Причерноморье – в устье Днепра и в устье Дона.

Петр принял такое решение, конечно, в первую очередь потому, что не хотел повторять судьбу своего незадачливого предшественника – Василия Голицына. Но все же главным в замысле нового похода было стремление установить контроль над устьями Днепра и Дона, что позволяло закрепиться на побережьях Черного и Азовского морей, являвшихся тогда внутренними турецкими морями, и одновременно контролировать течение этих рек. Именно такое направление стратегических ударов стало основным в длительных русско‑турецких войнах за Северное Причерноморье в послепетровские времена. Набег же на Крым мог принести лишь временные выгоды. Поэтому главной целью первого Азовского похода 1695 года стали турецкие крепости Кази‑Керман и Арслан‑Ордек в устье Днепра и крепость Азов в устье Дона. Основной удар Петр решил нанести по Азову, поскольку к осадному корпусу было легче доставлять войска и припасы из контролируемых Россией верховьев Дона и Воронежа.

Осада Азова началась в июле 1695 года и продолжалась почти четыре месяца, но без успеха. Тому было много причин. Тут и слабая подготовка войск, отсутствие единоначалия, нехватка хороших инженеров, способных грамотно провести осадные и предштурмовые работы, и какая‑то общая неразбериха, суета, неоправданные жертвы. Чего стоят только взрыв мин, который нанес урон не укреплениям Азова, а самим осаждавшим, и два неудачных штурма, когда активность одних штурмующих отрядов сочеталась с нерешительностью и пассивностью других, что привело к огромным потерям. Русские войска не смогли также воспрепятствовать и свободному подвозу в крепость подкреплений с моря. В итоге пришлось дать приказ об отступлении. Началось оно поздней осенью, проходило по голой степи, стужа и голод косили людей и животных, так что вернувшееся в Россию воинство Петра мало чем отличалось от того, что пришло несколькими годами раньше с Василием Голицыным. Период между первым и вторым походами Петра на Азов был весьма важным для будущего. Он показал, что у молодого царя, который в первом походе лишь наблюдал за бездарными действиями генералов, есть воля, ум, талант государственного деятеля, желание изменить неблагоприятную ситуацию и заставить во имя этого напряженно работать тысячи и тысячи людей. 30 ноября 1695 года, только что прибыв в Москву, Петр написал архангелогородскому воеводе Ф. М. Апраксину: «По возвращении от невзятия Азова, с консилии господ генералов, указано мне к будущей войне делать галеи (галеры. – Е. А.), для чего удобно, мню, быть шхиптимерманом (корабельным плотником. – Е. А.), всем от вас сюды, понеже они сие зимнее время туне будут препровождать, а здесь могут тем временем великую пользу к войне учинить…»

Не прошло и четырех месяцев, как Петр писал 23 марта 1696 года князю Федору Юрьевичу Ромодановскому: «А о здешнем возвещаю, что галеры и иныя суда, по указу вашему (так. – Е.А.), строятся, да ныне же зачали делать на прошлых неделях два галиаса».

Эти два письма свидетельствуют: Россия начала строить военно‑морской флот. За короткое время тысячи крестьян были согнаны в дремучие тогда воронежские леса и принялись валить строевой лес, затем свозить и сплавлять его по первой воде в Воронеж, где на основанной Петром верфи под руководством английских и голландских мастеров закипела работа. И далее две поразительные даты, разделенные лишь двумя месяцами: 2 апреля 1696 года, когда первая галера сошла со стапеля в воды реки Воронеж, и 27 мая того же года, когда Азовское море увидело русский военно‑морской флаг – флот из 22 галер, сопровождаемых массой мелких судов, впервые вышел в открытое море. Все это было похоже на волшебную сказку, особенно если вспомнить время, когда это произошло. Мечта Петра о море начала сбываться.

Но затем начались будни, причем довольно суровые. Молодой русский флот, плохо укомплектованный и немобильный, столкновения с турецким явно избегал, так что попытки турок доставить припасы и людей в Азов были решительно пресечены не галерами, а главным образом казаками, которые на своих легких лодках захватили несколько транспортных судов и отогнали крупные турецкие корабли в открытое море. В целом же осада, благодаря присутствию морских сил, пошла успешнее, чем в прошлом году. Петр удачно блокировал устье Дона: на обоих берегах были построены форты, вооруженные пушками, – своеобразный «замок» на устье, делавший невозможным беспрепятственный вход вражеских судов в Дон к осажденному Азову.

Высадившаяся тем временем с кораблей армия под командой «генералисима» А. С. Шеина вновь, как и в прошлом году, заняла траншеи и апроши (рвы, подходы), которые так и не были разрушены турками, легкомысленно полагавшими, что русский царь надолго запомнит «невзятие Азова» и забудет дорогу к его стенам.

Осада крепости проходила по старому образцу, причем минные подкопы делать боялись, как и пытать судьбу на штурмовых лестницах. Была начата гигантская, но бессмысленная с военной точки зрения работа – возведение вокруг крепости вала такой величины, чтобы он оказался выше турецкого крепостного вала и засыпал бы ров крепости. Этот крайне архаичный для XVIII века вид осады напоминал, как писал историк Н. Устрялов, летописную осаду князем Владимиром Херсонеса в X веке. Неизвестно, сколько бы тянулась осада, если бы не новая, более умелая расстановка орудий, прицельным огнем разрушавших турецкие укрепления, «промысел» запорожцев и донцов, захвативших вал крепости, наконец, эффективная блокада Азова с моря. Видя все это, турки начали переговоры о сдаче, и в середине июля 1696 года русские войска вошли в Азов.

Это событие повлекло за собой два следствия: одно – дипломатическое, другое – стратегическое. Азовский успех дал России право громко требовать от своих союзников соответственных усилий в войне с Турцией. Обращаясь к одному из союзников – дожу Венеции – Петр в грамоте от 7 августа 1696 года призывал: «…дабы и ваше светлейшество против того ж общаго неприятеля, в нынешнее согласное и удобное время, войска свои сухим и водяным путем в их бусурманские жилища посылали, и, в надежде той же божией поспешествующей силы, с нашим царским величеством и с протчими союзниками нашими обще воевали того неприятеля крепчайшим усердием, чтоб оный неприятель, в поврежденней уже своей будучи бусурманской силе и наипаче в таком своем изнеможении против общих наших оружей християнских, отовсюду изнурен и отягощен и в попрание могл быть приведен».

Вряд ли призывы Петра к малоактивным тогда союзникам были только чистой риторикой, желанием поднять низкий международный престиж России. Взятие Азова не было просто «поиском» – походом с возвращением, подобно Крымским походам. Одно из первых после взятия Азова писем в Москву Петр заканчивает словами: «Писано в завоеванном нашем граде Азове», подчеркивая тем самым, что намерен укрепиться у моря навсегда. Более того, Петр рассматривал взятие Азова и закрепление там лишь как начало реализации долговременных стратегических планов, имевших глубокую политическую и военную перспективу. Надо сказать, что длямногих и в России, и за рубежом это, по‑видимому, оказалось совершенно неожиданным.

Сразу же после того, как над бастионами крепости был поднят российский флаг, Петр начал реконструировать ее согласно новейшим достижениям фортификационной науки. Его указания выполняли специально приглашенные для этого иностранцы – военные инженеры. День и ночь армия‑победительница восстанавливала и достраивала азовские укрепления. Примечательным было и освящение города, а также двух православных церквей, переделанных из мечетей. Это должно было символизировать намерение России надолго остатьсяв Приазовье. Сам же Петр с галерным флотом отправилсявдоль морского побережьяна поиски удобной гавани. Окрестности мыса Таган‑Рог показались царю и его свите самыми подходящими. Здесь было задумано заложить крепость, город и гавань Таганрог – решение необычайной важности, ибо это означало, что построенные в Воронеже корабли понадобятсяПетру не только длядоставки войск к Азову, но и в целом дляобороны Приазовья, ради чего Петр и начал создавать базу военно‑морских сил на Азовском море.

Серьезность этих невиданных и грандиозных длятогдашней России планов Петр подтвердил сразу же после празднованияв Москве азовской победы. 20 октября 1696 года он послал в Боярскую думу запрос: «Статьи удобныя, который к взятой крепости (или фартецыи) от турок Азова». Считаянеобходимым срочно восстановить и заселить Азов, Петр пишет, что столь успешным событием – выходом к морю – нужно воспользоваться, «понеже времяесть, и фортуна сквозь нас бежит, котораяникогда так к нам блиско на юг не бывала: блажен, иже иметца за власы ея. И аще потребно есть сия, то ничто же лутче мню быть, еже (как. – Е. А.) воевать морем, понеже зело блиско есть и удобно многократ паче, нежели сухим путем, о чем пространно писати остовляю многих ради чесных искуснейших лиц, иже сами свидетели есть оному».

И далее самое главное: «К сему же потребен есть флот или караван морской, в 40 или вяще судов состоящей, о чем надобно положить не испустявремени: сколко каких судов, и со много ли дворов и торгов, и где делать?» В самодержавном государстве такой «запрос» автоматически влек за собой соответствующий указ, появившийся 4 ноября 1696 года: «Государь царь и великий князь Петр Алексеевич, всеа Великия и Малыя и Белыя России самодержец, указал: с патриарших и со архиейрейских, и с монастырских – с осми тысяч дворов сделать корабль, с помещиковых и вотчинниковых – с десяти тысяч корабль, за кем с большаго числа до ста дворов, а за кем меньши ста дворов – с тех с двора по полтине; и потому великого государя указу то дело ведал боярин Петр Васильевич Шереметев». Этот указ означал организацию «кумпанств» – компаний, в которые принудительно объединялись помещики, духовенство, горожане для финансирования строительства кораблей.

К весне 1698 года эти «кумпанства», заранее наняв подрядчиков, мастеров и заготовив лес, должны были спустить на воды Воронежа 56 кораблей, не считая тех десяти, которые Петр брался построить на средства царской казны.

Планы Петра не выглядели утопией, ибо опыт строительства галер в 1695–1696 годах оказался вполне удачен, человеческие и природные же ресурсы страны тогда представлялись неисчерпаемыми. Правда, не хватало корабельных мастеров и моряков, поэтому молодых дворян в большом количестве стали посылать на учебу за границу, а оттуда приглашать опытных кораблестроителей и моряков. Вероятно, венецианский дож, получив в июле 1696 года грамоту царя Петра, счел странной причудой сухопутного властителя следующую просьбу «Да мы ж, Великий государь, Наше царское величество, желаем, чтоб Ваша вельможность, для пользы той же общей християнской войны, на тех помянутых креста святаго и християнских неприятелей прислали к нам, Великому государю, Нашему царскому величеству, тринадцать человек добрых судовых мастеров, которые б умели делать и строить всякие морские воинские суды, а мы, великий государь, наше царское величество, изволим ту вашу доброхотность иметь у себя в почитании».

Однако начатое играючи дело быстро приобрело серьезный размах. Кроме венецианцев на верфях Воронежа работали голландцы, шведы, англичане, датчане. Один за другим со стапелей стали сходить корабли, галеры, различные морские суда. Силами двадцати тысяч солдат в Таганроге стали возводиться крепость и гавань. 35 тысяч крестьян юга России были брошены на другую грандиозную стройку: сооружение Волго‑Донского канала, значение которого (в случае, если бы его тогда построили) трудно переоценить с точки зрения упрочения военных и экономических позиций России на юге.

В совокупности все эти меры с несомненностью свидетельствовали о серьезном намерении Петра закрепиться на Азовском море. В сущности, Азову и Таганрогу Петр предназначал на юге такую же роль, какую еще предстояло сыграть на севере Петербургу и Кронштадту. Дипломатическим обеспечением, гарантией Азовского плацдарма стал союзный договор России, Австрии и Венеции, заключенный 29 января 1697 года и носивший ярко выраженный антитурецкий, наступательный характер. Об этом свидетельствует начало договора: «Артикул 1. Понеже особое сего союза наступательнаго намерение есть, дабы страны союзныя всего християнства к добру общаго неприятеля, турков и татар, войною гонили, так силою сего союза всякой из союзников обовязуется, что свои войска, силы, караваны и что сверх того, каким ни есть имянем, к войне наступательной ведению, и к преломлению неприятельских сил и к разрыванию, или належати, или чинити, что возмогут со своей стороны заранее приготовляти и теми ж сухим путем и морем на общаго неприятеля силами, сколько возможно будет, превеликими находити и воевати…»

В ряд таких же действий русского правительства, казалось бы, следует поставить и Великое посольство, которое, судя по заранее разосланным грамотам, намеревалось посетить Австрию, Бранденбург (Пруссию), Ватикан, Венецию, Голландию и Англию. Посольство, возглавляемое Ф. Лефортом, Ф. Головиным и П. Возницыным, выехало из Москвы в марте 1697 года. В литературе нет единого мнения об истинных причинах, толкнувших Петра на организацию этой грандиозной дипломатической акции. Большинство исследователей считает, что посольство, направленное в Западную Европу формально для сколачивания широкого антитурецкого союза, на самом деле было прикрытием учебно‑ознакомительной поездки на Запад русского царя, который скрывался среди сопровождающих посольство лиц под именем урядника Петра Михайлова.

И все же Великое посольство было не просто прикрытием туристской любознательности царя. Оно было предпринято с целью глубокой дипломатической разведки, непосильной тогдашней русской дипломатии, малочисленной и инертной. Великое посольство должно было выявить реальный баланс сил в Европе, с тем чтобы учесть его при разработке будущей политики России. Необходимость такого дипломатического поиска остро ощущалась в России. Петр, как показали последующие события, был деятелем активной политики имперского размаха. Он только что начал свою карьеру, сделав решительный шаг в Приазовье, выжал из ситуации, созданной еще его предшественниками, максимум того, что можно было представить по тогдашним временам. Теперь, после азовской победы, он не мог не думать о будущем, о следующем шаге.

Офицер и солдаты артиллерийского полка петровского времени. С рисунка, находящегося в «Описании одежд и вооружения русских войск».

Как известно, три главных направления доминировали в русской политике XVII, да и XVIII века – польское, шведское и турецкое. Следующий шаг в южном (турецком) направлении означал не что иное, как большую войну со всеми сухопутными и морскими силами могущественной тогда Османской империи на берегах Азовского и Черного морей. И Петр знал, куда он в этом случае двинет свои корабли и полки. Когда в 1698 году зашла речь об условиях мира с османами, он писал австрийскому императору Леопольду: «…всемерно надлежит, дабы при завоеванном крепость, названная Керчь, во одержание Царского величества уступлена была, понеже, когда сие получится, то босурман не может как Царскаго величества, такожде и Цесарскаго величества, к стороне войну воздвигнути, имея близ себя неприятеля».

Достаточно бросить взгляд на карту, чтобы понять, что Керчь – следующая цель Петра; это истинный «ключ‑город» Черного моря. Однако вести большую войну с османами можно было лишь в союзе с Австрией, Венецией, Польшей, ибо судьба Северного Причерноморья могла быть решена только в столкновении крупных армий. Зондаж австрийских намерений, произведенный Великим посольством в Европе, показал, что после обострения ситуации вокруг испанского наследства договор 29 января 1697 года – просто лист бумаги, ибо австрийцы в это время (в 1698–1699 годах) думали лишь о заключении сепаратного мира с Турцией. О Польше как союзнице тоже не могло идти речи: тяжелое «бескоролевье» стало уделом этой страны с 17 июня 1696 года, когда умер король Ян III Собеский.

Тут важно подчеркнуть, что «польское» направление политики никогда не снималось с повестки дня русского правительства, и с началом «бескоролевья» Польша приковала внимание Петра. Россия не намеревалась оставаться посторонним наблюдателем внутрипольских дел и начала активную борьбу против выдвинутого частью шляхты кандидата в короли Ф.Л. де Конде – ставленника Версаля. В грамоте Петра временно исполнявшему функции верховного властителя Польши кардиналу‑примасу Радзиевскому от 31 мая 1697 года содержалась неприкрытая угроза «повредить вечный мир» в случае прихода к власти представителя союзной туркам Франции. Далее следовала довольно жесткая рекомендация, кого следует, а кого не следует выбирать в короли полякам: «Того ради, мы, великий государь, Наше царское величество, имея ко государем вашим, королем полским постоянную дружбу, также и к вам, паном раде и Речи Посполитой, такого короля со францужеской и с турской стороны быти не желаем, а желаем быти у вас на престоле королевства Полскаго и великаго княжества Литовского королем… какова народу ни есть, толко б не с противной стороны».

Дата добавления: 2015-06-04