Мышление как познание 5 страница

Таким образом в результате анализа состава числа и его обобщенного выражения совершается переход от констатации к теоретическому доказательству. Теоретическое рассуждение приводит к доказательству общего положения, устанавливающего делимость на 8 не только для того

Индукция как наведение на мысль об общем в результате сравнения, сопоставления, аналогии при этом сохраняется как умозаключение эмпирического познания, не поднявшегося еще до уровня познания теоретического, различия между умозаключениями от частного к общему и от общего к частному и различия между эмпирическим наведением и теоретическим выведением вообще должны быть отчленены друг от друга.

или иного числа, которое мы фактически смогли разделить на 8, но и любых чисел определенной обобщенно сформулированной структуры, в том числе и таких, которые мы никогда не пробовали делить на 8.

Всякое теоретическое познание начинает с констатации фактов, отдельных случаев, с эмпирических данных, и ни с чего другого оно начинаться не может. Но если познание, не ограничиваясь набором частных случаев, углубляется в их анализ, связанный с абстракцией, и переходит к основанному на них обобщению, оно на известном уровне анализа переходит с внутренней необходимостью в познание теоретическое; это последнее дает новые знания о независимой от нее реальной действительности, недоступное познанию, остающемуся на уровне эмпирических констатации. Наличие такого теоретического познания несомненно: существование теоретической физики, вообще теоретических наук — факт; все попытки позитивистов разных толков свести все познание к экономному описанию эмпирических данных находятся в противоречии прежде всего с этим позитивным фактом. Но наличие его вызывает серьезные вопросы.

Два основных вопроса встают здесь прежде всего:

1. Как можно, оперируя с мыслями, познавать вещи, приходить к истинам, значимым для чувственных данных опыта?

2. Как путем выведения из ограниченного числа исходных положений (аксиом) можно извлечь что-либо сверх того, что в них уже первоначально заключено, и неограниченно приходить ко все новым познаниям? Как возможно теоретическое познание? В этом, собственно, и заключается основной вопрос кантовской «Критики чистого разума» — о возможности чистого познания априори. На базе дуалистических предпосылок кантовской философии он выступал в форме вопроса: «Как возможны синтетические суждения априори?», т. е. суждения, добываемые посредством доказательного, логически необходимого вывода и дающие вместе с тем познания, выходящие за пределы того, что уже заключено в определении исходных понятий. Конкретизировался вопрос о возможности чистого познания априори для Канта как вопрос о том, как возможно математическое естествознание, т. е. каким образом вещи, данные в чувственном опыте, оказываются в соответствии с результатами, получаемыми в результате оперирования не над самими вещами, а математическими положениями, т. е. мыслями. Не значит ли это, что вещи подчиняются мыслям, что разум предписывает законы природе?

Основным препятствием для ответа на первый вопрос является дуалистическое обособление мышления от бытия, от его

объекта. Именно это обособление придает вопросу острую парадоксальность, толкающую на неверные решения, и делает его неразрешимым.

Основным препятствием для ответа на второй вопрос служит ложное представление, будто теоретическое познание, совершающееся путем доказательных умозаключений, сводится к оперированию над суждениями (большими и малыми посылками), якобы обособленными от мысленного оперирования над объектами этих суждений.

Оба вопроса, в конечном счете, сходятся. Они представляют собой гносеологический и логический аспекты одной и той же кардинальной проблемы. Сведение теоретического мышления в понятиях о вещах к мышлению о понятиях, обособленных от вещей, необходимо связанное с отнесением всякого знания о предметах к сфере лишь эмпирического познания, есть не что иное, как другое выражение все того же обособления мышления от объективной действительности. Превращая рассуждения о предметах понятий в рассуждения о понятиях, неизбежно превращают далее сами рассуждения о понятиях в рассуждения о терминах (в этом — корни семантического формализма, который заменяет положения о вещах положениями о терминах).

Ближайшей отправной точкой для решения как логического аспекта проблемы, так и проблемы в целом, является то положение, что в необходимом, доказательном рассуждении мы соотносим между собой не суждения и понятия, а предметы этих понятий, применяя к ним суждения, входящие в умозаключения в качестве их посылок. В дедуктивном рассуждении мы оперируем не над понятиями, обособленными от предметов, а над предметами, над объектами этих понятий.

Поясним это положение на примере геометрического доказательства. В геометрическом доказательстве существенную роль играют построения; построения — душа, нерв геометрического доказательства. Но что, собственно, представляют собой построения? Построение — это соотнесение не понятия, например окружности, с понятием треугольника, как они даны в их определении, а определенной в соответствующих понятиях окружности, проходящей через такие-то точки (например, вершину данного треугольника), с треугольником, вершины которого лежат в данных точках А, В, С. Построение как звено геометрического доказательства — это соотнесение геометрических образований через подстановку в общие формулы (прямые, треугольники, окружности и т. п.) частных значений. В этом суть построения.

При таком определении построения ясно, что наше положение,

согласно которому построение новых объектов и оперирование с ними является существенно необходимым звеном доказательства, конечно, никак не означает, что доказательство совершается не путем рассуждения, а путем черчения. Оно означает только, что само рассуждение есть соотнесение его объектов, определенных в понятиях, а не этих последних самих по себе, объектов, которые имеют не только общие признаки, фиксированные в определении соответствующих понятий, но и частные признаки, посредством которых они соотносятся друг с другом.

Подстановка частных значений, без которых невозможно никакое доказательство, это и есть не что иное, как логическое выражение того положения, что в теоретическом рассуждении, в ходе которого мы выводим (дедуцируем) новые положения, мы, рассуждая в понятиях, оперируем над объектами этих понятий. Рассуждение — самое общее — возможно только, пока общее содержание понятий, фиксированное в соответствующих дефинициях, не оторвано от частных определений соответствующих объектов. Как только эта связь разрывается, всякая возможность рассуждения, доказательства, теоретического познания, при котором движение мысли приводит к познанию его объекта, обрывается¹. Именно в неотрывной связи мысли с ее объектом заложена возможность выводить новые познания.

Известно, что именно рассуждение, приводящее к образованию дедуктивной системы положений, было использовано для того формалистического представления, будто мышление независимо от своего объекта². «Формалистическая» трактовка мышления неразрывно связана с дуалистической трактовкой соотношения мышления и бытия. Формализм — следствие и логический эквивалент дуализма. Отрицание формализма не означает, конечно, отрицания того, что у мышления есть своя форма, отличная от его содержания — так же как признание этого очевидного факта не может служить основанием для формализма. Одна и та же форма может оказаться

¹ Для ясности нелишним будет пояснить термин «объект». Объектом познания, мышления в целом является объективная действительность. Различные науки изучают различные формы, стороны ее, абстрактные понятия, объективированные в слове, имеют их своим объектом формы, стороны, свойства бытия — объекта мысли в процессе абстрактного познания, в свою очередь, выступают как относительно самостоятельные объекты мысли.

² Отсюда представление о формальной истине, о двух истинах — формальной и материальной На самом деле, так называемая формальная истинность — это предварительное условие, минимум истины, которая всегда содержательна.

применимой к разному содержанию, поскольку оно имеет и нечто общее, выступающее в его форме. Это не значит, что форма независима от содержания, от объектов мысли: это значит только, что она есть результат далеко идущего обобщения и потому независима от частных особенностей объектов мысли.

Формальные системы в специфическом смысле слова возникают в результате обобщения отношений. Обобщения по отношению есть уже при элементарном (первосигнальном) обобщении — при генерализации. Генерализацией по отношению является, например, генерализация по прерывистости звука (пользуясь примером, к которому прибегал Павлов¹). Это в принципе такая же генерализация, как генерализация по громкости, тембру или любому другому качеству звука, но только, как отмечал Павлов, более сильная. Она открывает более широкие возможности для обобщения, чем генерализация по тому или иному свойству. В то время как генерализация по тому или иному свойству распространяется только на различные значения этого свойства, генерализация по отношению (например, по прерывистости звука) распространяется сразу на все значения разных свойств соответствующих объектов (звуков), стоящих в данных отношениях (прерывистости). Обобщение по свойству всегда совершается как бы в одном измерении, обобщение по отношению — многомерно: оно всегда совершается сразу в нескольких измерениях, распространяется на области, состоящие из значений разных свойств. В частности, генерализованное отношение по прерывистости звука переносится на звуки любой громкости, тембра и т. п.; оно, следовательно, шире генерализации по какому-либо свойству звука (например, его громкости); однако ничего «формального» в формалистическом смысле прерывистость звука, его ритма в себе не заключает. Это такое же явление, как сам звук или любое из его свойств.

Нечто аналогичное есть и в сфере понятийного (второсигнального) обобщения. И здесь — в силу вышеуказанных оснований — обобщение по отношению предметов мысли шире, чем обобщение по любому из их свойств; оно может заключать в себе обобщение по ряду параметров, охватывая разные значения всех их свойств. В качестве формального по преимуществу выступает именно знание, основанное на генерализации отношений. Формальная система, основанная на генерализации отношений между теми или иными объектами,

¹ См. «Павловские среды», т. III. M — Л, 1949, стр 137— 138, 152 — 153, 284 — 285, 325 — 326, 392.

абстрагируется от всех свойств объектов, не включает их в эксплицитной форме в свой состав. Однако в такой дедуктивной системе объекты — члены этих генерализованных отношений — не выпадают вовсе, они представлены в ней посредством неопределенных терминов в виде переменных. Пока на место этих переменных в качестве их значений не подставлены определенные объекты, ни одно из звеньев такой дедуктивной системы не представляет собой суждений, положений, о которых можно сказать, что они истинны или неистинны¹. Это лишь так называемые «пропозициональные функции», которые становятся суждениями, истинными или ложными положениями, вообще приобретают «смысл», т. е. мыслительное coдержание, только тогда, когда они относятся к определенным объектам. На место неопределенных терминов, фигурирующих в качестве членов генерализированных отношений дедуктивной системы, можно подставить разные объекты, но нельзя не подставить никаких. Формальная дедуктивная система — это, следовательно, еще вообще не знание, а только остов знания.

Форма всегда предполагает то или иное содержание. Для того чтобы уяснить себе различие между логикой, имеющей дело с содержательной формой мысли, и логикой формальной стоит сравнить, например, понятие импликации в аристотелевской логике, которая не была формальной логикой в том смысле, какой этот термин приобрел после Канта, с понятием импликации в современной символической логике. В аристотелевской силлогистике отношение импликации или следования (X→Y) (если суждения P₁ и P₂ истинны, то истинно и суждение Р ₃), т. е. соотношение истинности двух или нескольких суждений основывается на взаимосвязи их содержания. Иначе обстоит дело в современной символической логике. Так, например, Гильберт и Аккерман вводят соотношение Х→Y («если X, то Y»), но тут же они поясняют: «Соотношение «если X, то Y» не следует понимать как выражение для отношения основания и следствия. Напротив, высказывание X → Y истинно всегда уже в том случае, когда X есть ложное или же Y — истинное высказывание. Так, например, следующие высказывания следует считать истинными:

Если «дважды два равно 4», то «снег бел».

Если «дважды два равно 5», то «снег бел».

Если «дважды два равно 5», то «снег черен».

Ложным же было бы высказывание: если «дважды два

^l Отсюда утверждение Б. Рассела, что математика есть наука, в которой мы не знаем ни того, о чем мы говорим, ни того, истинно ли то, что мы утверждаем.

равно 4», «то снег черен»¹. Отношение X→Y означает здесь высказывание, которое ложно в том и только в том случае, когда X истинно, а Y ложно².

Сформулированное таким образом отношение импликации легко представить формалистически — как вовсе независимое от содержательного отношения суждений, которые в него входят. На самом деле импликация в современных аксиоматизированных системах логики представляет собой генерализацию отношений, заключенных в обычной аристотелевской импликации — как отношений основания и следствия. (Общим для отношения Х→Y в понимании, например, Гильберта и для отношения основания и следствия является то, что как в одном, так и в другом случае при истинности X истинным должно быть и Y). В результате генерализации понятие импликации и абстрагируется от ряда первоначальных его свойств.

Такой аксиоматический анализ понятия импликации, как и других понятий логики, правомерен и важен. Неверен не он, а формалистическое толкование его результатов, согласно которому понятие импликации, корни которого — в содержательных отношениях суждений, связанных с отношениями основания и следствия, вовсе отрывается от всякого содержания.

В формальной дедуктивной системе из одного положения следует другое, и это следование остается всегда истинным независимо от «материальной» истинности исходных посылок. Рассуждение одной и той же формы (например, категорический или гипотетический силлогизм) применимо к разным объектам и не зависит от их частных особенностей. В этом смысле рассуждение всегда формально; его форма имеет обобщенный характер по отношению к содержанию. Правила дедуцирования

¹ Д. Гильберт. и В. Аккерман. Основы теоретической логики. М., 1947, стр. 20—21.

² Отношение суждений по истинности в аристотелевской логике основывается на связи и зависимостях предметного содержания этих суждений и является производным от него; формализированная же математическая логика рассматривает характеристики суждений по истинности в абстракции от взаимосвязи и зависимости их предметного содержания. Взятые вне зависимости от него характеристики «высказываний» — «истинное, не истинное» — превращаются просто в два значения неких переменных; эти значения с успехом могут быть обозначены, как, скажем, 0 и 1; по отношению к ним могут быть установлены некие правила счисления; формализируя таким образом логику, утрачивают то, что, собственно, специфично для нее. Рассел то считал свою логику частью математики, то математику частью логики. На самом деле ни одно, ни другое не точно; формализированная математическая логика — это не логика и не математика, а совокупность пропозициональных функций, которые могут быть превращены в предмет логики или математики при соответствующей интерпретации этой формальной системы, то есть подстановке под нее соответствующих значений.

сохраняют свою силу и при истинных и при неистинных посылках, но если заменить истинные и неистинные суждения, служащие посылками и заключением, «пропозициональными» функциями, не являющимися ни истинными и ни ложными, как это делает математическая логика, — то и дедуктивный алгоритм может представляться не истинным и не неистинным, а чисто условным, конвенциональным, будто бы совершенно произвольно устанавливаемым¹. Между тем на самом деле он есть результат абстракции и генерализации содержательных отношений определенной области объектов, которая затем выступает как одна из интерпретаций извлеченной из нее формальной системы.

Всякая формальная дедуктивная система (например, геометрия, формализированная посредством аксиоматического метода Гильберта) извлекается путем абстракции из определенной системы «идеализированных» объектов, отношения которых она генерализирует. В отношении этой системы объектов к этой дедуктивной системе нет ничего «конвенционального». Она выражает отношения, которые необходимо существуют между данными объектами. Возможность других «интерпретаций» той же формализированной системы геометрических положений является результатом генерализации этих отношений. Под неопределенные термины этих отношений в дедуктивной системе можно, в силу широты генерализации по отношениям, подставить разные объекты, однако никак не вообще любые, безразлично какие, а только те, которые удовлетворяют исходным отношениям данной дедуктивной системы; для переноса той же дедуктивной системы на другие объекты (для другой их интерпретации) необходимо установить, что к новым объектам применимы те отношения, из которых исходит дедуктивная система. Ни в какой интерпретации дедуктивная система не конвенциональна, она всегда имеет реальную фактическую основу во взаимоотношении соответствующих объектов; при всей своей формальности, основывающейся на обобщении отношений между ними, дедуктивная система не независима от них. Это относится и к самим правилам дедуцирования. Они основываются на таких свойствах отношений, как рефлексивность (а = а), симметричность (a = b < b = a), транзитивность (а = b, b = с < а = с) и т. п. Дедуктивное построение знания о какой-либо совокупности объектов мысли возможно во всех тех и только тех случаях, когда отношения, существующие между ними, обладают

¹ Конвенционализм, таким образом, — естественное следствие формализма, который в свою очередь является логическим выражением обособления — в плане гносеологическом — мысли от бытия Вырастает он, как мы видим, из неправильного истолкования дедуктивного знания, основывающегося на обобщении отношений.

свойствами такого рода. Значит, и правила дедуцирования, самый логический аппарат рассуждения в своей предельной обобщенности, максимально независимый от частных свойств объектов, к которым он применяется, не независим вовсе от этих последних. Вся аристотелевская логика, в центре которой стоят отношения импликации, «включения», построена путем генерализации отношений включения, существующих между индивидом и видом, видом и родом. Это логика классифицирующего естествознания. Она извлечена из соотношений организмов и применима к тем объектам, соотношения которых, будучи аналогичны отношениям включения индивида в вид и вида в род, обладают теми же формальными свойствами. Подобно этому, полная индукция, являющаяся, как мы видели, необходимым и доказательным рассуждением, идущим от частного к общему, применима только к тем и ко всем тем объектам мысли, совокупность которых — как совокупность множества чисел — образуется посредством многократного повторения одной и той же операции (в отношении чисел через прибавление к n единицы) или в которой каждый последующий член находится в таком же функциональном отношении к своему предшествующему, как этот последний к своему предшествующему. Каждый объект такой совокупности (класса объектов) может быть определен, исходя из свойств первого ее члена, через функциональное отношение последующего к предыдущему. Полная индукция — это определение таких объектов, обращенное в правило умозаключения о них. Таким образом, и правила дедуктивного умозаключения находятся в зависимости от некоторых, хотя и предельно обобщенных свойств и отношений между объектами.

Итак, возможность посредством доказательного, необходимого рассуждения приходить к новым выводам основывается на том, что в ходе такого рассуждения мышление в понятиях оперирует над «идеализированными» посредством абстракции объектами этих понятий. Установление новых свойств и отношений между объектами мышления непрерывно вводит в рассуждение все новые частные посылки; умозаключение от общего к частному в нем непрерывно переходит в умозаключение от частного к общему и наоборот. Таков, по сути дела, кратко наш ответ на логический аспект поставленного выше основного вопроса. Показывая зависимость мышления от объектов мысли, этот ответ дает исходную предпосылку для ответа и на второй, гносеологический ее аспект — на вопрос о возможности теоретического познания действительности, т. е. о возможности, оперируя в ходе доказательного рассуждения мыслями, приходить к познанию вещей. Ответ на этот вопрос заключается, грубо говоря, в том, что теоретическое мышление отличается от эмпирического познания лишь глубиной

анализа; теоретическое мышление познает вещи и явления действительности в принципе так же, как и эмпирическое знание. На известном уровне анализа эмпирическое знание закономерно переходит в теоретическое. Всякое теоретическое познание начинается с анализа эмпирических данных и приходит к их восстановлению в проанализированном виде, к их объяснению. Вопрос о том, в силу чего результат теоретических заключений сходится с эмпирическими данными, в своем деловом, не мистифицированном выражении является вопросом о том каким образом при восхождении от абстрактного к конкретному мысленно восстанавливается та конкретность действительности, из которой исходил анализ, приведший к ее абстрактным определениям. Так преобразуется для нас основной вопрос теории научного познания, ответ на который в самой общей и грубой форме состоит в том, что оба эти процесса от непроанализированной конкретности действительности к абстрактной мысли и от нее обратно к конкретному представляют собой движение по одному и тому же пути, но в обратном направлении; естественно поэтому, что конечная точка движения мысли в целом в принципе совпадает с его исходной точкой или — фактически — асимптотически бесконечно приближается к ней.

***

Вышепроведенный анализ мышления, в частности, мышления абстрактного, сам остается абстрактным, пока мышление рассматривается, как это делалось нами до сих пор, в абстракции от языка. Мышление в собственном смысле слова без языка невозможно. Абстрактное мышление это языковое, словесное мышление. Надо, значит, включить в наш анализ мышления и это звено. Только с его включением мышление выступает в своей подлинной природе — как общественно обусловленная познавательная деятельность человека. Человеческое познание есть историческая категория. Оно не сводимо к моментальному акту, в котором знание возникает, чтобы тут же угаснуть. Познание в собственном смысле слова предполагает преемственность приобретаемых познаний и, значит, возможность их фиксации, осуществляемой посредством слова.

Язык, слово — необходимое условие возникновения и существования мышления в собственном, специфическом смысле. Лишь с появлением слова, позволяющего отвлечь от вещи то или иное свойство и объективизировать представление или понятие о нем в слове, благодаря такой фиксации продукта анализа, впервые появляются абстрагируемые от вещей идеальные объекты мышления как «теоретической» деятельности

и вместе с ними и эта последняя. Применение анализа, синтеза, обобщения к этим «объектам», которые сами являются продуктами анализа, синтеза, обобщения, позволяет затем найти за пределы исходного чувственного содержания в сферу абстрактного мышления и раскрыть стороны и свойства бытия, недоступные непосредственно чувственному восприятию. Будучи условием возникновения мышления, язык, слово — это вместе с тем необходимая материальная оболочка мысли, ее непосредственная действительность для других и для нас самих.

Вопрос о соотношении мышления и языка, мышления и речи принадлежит к числу наиболее сложных и дискуссионных. Трудность решения этого вопроса связана в значительной мере с неоднозначностью его постановки. При постановке этой проблемы иногда имеется в виду мышление как процесс, как деятельность, иногда — мысль, ее продукт; в одних случаях по преимуществу язык, в других — речь. Соотношение языка или речи и мышления берется то в функциональном, то в генетическом плане; в первом случае имеются в виду способы функционирования уже сформировавшегося мышления и роль, которую при этом играет язык и речь, во втором — вопрос заключается в том, являются ли язык и речь необходимыми условиями возникновения мышления в ходе исторического развития мышления человечества или в ходе индивидуального развития ребенка. Понятно, что если принимается во внимание главным образом одна из сторон проблемы, а выводы относятся затем ко всей проблеме в целом без дифференциации различных ее аспектов, то уже в силу этого решение неизбежно оказывается не однозначным. Разнобой увеличивается еще и различием теоретических позиций, с которых к этой проблеме подходят¹.

Чтобы однозначно решить вопрос о соотношении мышления и языка, надо прежде всего правильно соотнести язык и речь.

Различие языка и речи было, как известно, введено в языкознание еще Ф. де Соссюром. Он различал la langue и le langage². Мы не можем принять в общей концепции Соссюра того, что и речь и язык рассматривались им, в конечном счете, как психологические образования — с той лишь разницей,

¹ Продемонстрировать этот разнобой может, например, «Symposium», посвященный речи и мышлению, в котором приняли участие выдающиеся зарубежные ученые, занимающиеся этими проблемами. В своем заключении организатор этого «Симпозиума» Ревеш вынужден был констатировать, что никаких общих итогов подвести нельзя, приходится лишь констатировать полнейший разнобой мнений по вопросу о языке и мышлении. См. «Acta Psychologica», vol. X, № l —2. Amsterdam, 1954.

² F. de Saussure. Couurs de linguistique générale. Paris, 1922 (русский перевод: Фердинанд де-Соссюр. Курс общей лингвистики. М., Соцэкгиз, 1933; см., особенно, гл. III — «Объект лингвистики»,

что язык относился к социальной психологии, а речь — к индивидуальной. Неприемлемы и основания, по которым Соссюр различал язык и речь, поскольку они строились на противопоставлении общественного и индивидуального¹. Но самое различение языка и речи — вопреки высказывавшимся в последнее время взглядам — должно быть сохранено. Вопрос заключается лишь в том, как, по каким линиям их следует разграничивать. Различая речь и язык, надо вместе с тем и соотнести их. Лишь взяв язык и речь в их единстве, можно правильно понять их отношение к мышлению.

Прежде всего, никак не приходится изымать из речи и относить к языку все языковые образования, оставляя за речью лишь деятельность как таковую, лишенную всякого языкового содержания. Язык — это определенный, общественно отработанный, национальный по своему характеру словарный состав и сложившийся у данного народа грамматический строй, выражающийся в определенных правилах (закономерностях) соотнесения слов в предложениях. Сами же конкретные предложения, которые в бесконечном числе высказываются людьми — устно и письменно, — относятся не к языку, а к речи: они образуют языковые явления, в которых реально только и существует язык. Речь есть языковое явление, которое только для языковеда выступает как «языковый материал» (Щерба); язык — словарное слово, совокупность грамматических правил — это языковедческие категории. Из языковых явлений языковед извлекает составляющие данный язык словарный состав и грамматику. Ни один язык не есть совокупность всего сказанного и написанного на данном языке. Отождествлять язык — предмет языкознания — с совокупностью всего сказанного и написанного на данном языке значило бы отнести к языкознанию все содержание литературы и науки, растворить в языкознании содержание всех наук.

гл. IV — «Лингвистика языка и лингвистика речи»). О языке и речи см. также Alan H. Gardiner. The Theory of Speech and Language. Oxford, 1932 (2-d ed. — Oxford, 1951).

В советской литературе вопрос о взаимоотношении языка и речи получил оригинальное и интересное освещение в работах акад. Л. В. Щербы. Л. В Щерба О трояком аспекте языковых явлений и об эксперименте в языкознании. «Известия АН СССР», Отд. обществ, наук, 1931, № 1 и другие работы. См. также А. И. Смирницкий. Объективность существования языка. М., Изд. Моск. ун-та, 1954.

¹ Формулировки Соссюра по этому вопросу, впрочем, не однозначны. Так, на стр. 38 («Курс общей лингвистики». М., Соцэкгиз, 1933) Соссюр пишет: «Разделяя язык и речь, мы тем самым отделяем: 1) социальное от индивидуального...». Наряду с этим, на стр. 34 мы находим правильное положение: «У речевой деятельности есть и индивидуальная и социальная сторона, причем нельзя понять одну без другой».

Грамматика как часть языкознания изучает закономерности сочетания слов, но она не охватывает все возможные и реально встречающиеся закономерные сочетания слов¹. Все, что высказывается людьми — устно или письменно — все бесконечное многообразие возникающих в процессе высказывания предложений, по своему содержанию относящихся к любым областям жизни и знания, — это произведение речи, речевой деятельности людей. Речь — это использование средств языка индивидом сообразно с задачами, которые перед ним стоят, и условиями, в которых эти задачи возникают. Речь — это и речевая деятельность и речевые образования (текст). Язык же — это та совокупность средств, которые речь при этом использует. Это различение языка и речи еще целиком лежит в языковедческом плане. Его никак нельзя смешивать, как это сплошь и рядом делается, с соотношением языковедческого и психологического подхода к языку-речи. Психологический аспект имеется только у речи. Психологический подход к языку как таковому не применим; это в корне ошибочный психологизм, т. е. неправомерная психологизация языковедческих явлений.

Дата добавления: 2015-06-04