I. О психической деятельности и сознании человека 2 страница

По уровню регуляции движения и действия человека делятся на непроизвольные и осуществляемые на уровне второй сигнальной системы произвольные действия, регулируемые объективированным в слове идейным содержанием, формирующимся в процессе общественной жизни.

Регуляция произвольных движений и волевых или сознательных действий человека относится обычно за счет воли. Воля в этой связи означает, собственно, специфическую для человека как общественного существа закономерность сознательной регуляции его действий. Превращение этой закономерности в некую гипостазированную метафизическую сущность, в некоего идеального деятеля, подменяющего реального субъекта действий — самого человека, — является, пожалуй, наиболее грубым и массивным выражением все еще сохраняющейся общей тенденции идеалистической функциональной психологии. Собственно, все «функции» так называемой функциональной психологии, — не только воля, но и память, внимание и т. д., — это психические процессы, превращенные в психических деятелей. Построение научной психологии требует полного устранения этих «деятелей» и раскрытия тех закономерностей психической деятельности, которые этими фиктивными деятелями прикрываются.

Понятие воли в современной психологии представляет собой, вообще говоря, конгломерат разнородных составных частей, неизвестно как между собой связанных. Оно включает: а) стремления, желания, б) волевые действия, в) волевые качества личности. На самом деле между этими компонентами существуют определенные взаимоотношения, которые и связывают их в единое целое. Исходным являются здесь соответствующие процессы и их результативное выражение — в данном случае стремления различного характера и уровня, возникающие, как уже отмечалось, в силу того, что предметы, с которыми вступает во взаимодействие человек, затрагивают его потребности и интересы. Возникающие таким образом в человеке

многообразные тенденции получают свое действенное выражение в регуляции — сознательной или бессознательной — поведения человека. «Волю» собственно, образует непосредственно лишь высший, верхний или верхушечный слой этих тенденций — желания, определяемые идейным содержанием, выступающим в качестве осознанной цели. Сильной волей может обладать лишь человек, у которого в жизни есть по-настоящему дорогие ему, для него значимые цели. Наличие таких целей обусловливает силу воли. Содержание этих целей и соответствующих мотивов определяет ее моральный уровень. Действия, регулируемые осознанной целью и отношением к ней как мотиву, это и есть «волевые действия». Высший, верхушечный уровень волевых тенденций неотделим от всей многоплановой совокупности взаимосвязанных и друг друга обусловливающих тенденций, возникающих у человека в ходе жизни и характерных для него. Когда говорят о силе воли, о силе побуждений, то нельзя не учитывать того, что эта сила всегда относительна; с одной стороны, у разных людей различной оказывается побудительная сила всех вообще доступных им побуждений, с другой стороны, у одного и того же человека разной оказывается побудительная сила различных побуждений; эта последняя не может не зависеть от способности более сильного побуждения подчинять себе остальные. Сильная воля может быть лишь у человека с четкой и прочной иерархической организацией побуждений или тенденций, участвующих в регуляции его поведения: только при этом условии сила побуждений не расходуется на преодоление внутренних трений, а полностью переходит в решительное действие. Иерархическая организация всей системы тенденций или побуждений с типичным для данного человека господством одних и подчинением других определяет волевой облик человека, волю как характеристику личности, ее характер.

В учении о воле конфликтность обычно выступала в виде борьбы мотивов. Наличие борьбы мотивов, предшествующей решению, нередко вводилось как необходимый признак в самое понятие воли и волевого действия. На самом деле борьба мотивов, колебание между различными решениями, необходимость преодолеть внутренние трения не является обязательным, «конституирующим» признаком воли, волевого действия Они, скорей, — выражение тех препятствий, которые встают на его пути Сила воли однозначнее определяется преодолением внешних препятствий, выступающих и в виде внутренних трений. Преодоление последних, даже когда оно обнаруживает силу воли, вместе с тем обнажает ее раздвоенность и, значит, слабость. Наличие борьбы мотивов — не проявление или признак воли, а лишь случай, требующий ее проявления. Иногда достаточно осознать одну единственную цель, но осознать ее во всей ее жизненной значительности, чтобы отпала возможность какой бы то нибыло борьбы мотивов, чтобы человек отдал ей всего себя, всю свою жизнь. Воля необходимо предполагает сознательное принятие и осуществление цели; но сознательность не следует смешивать с рассудочностью — с выбором верхушечным, «поверхностным» (в прямом и переносном смысле), одним только рассудком, а не вместе с тем и всем своим существом, всеми его сокровенными, в том числе и неосознанными устремлениями (Фауст у Гете недаром говорит Мефистофелю: «Nur keine Furcht, dass ich dies Bündnis breche. Das ungeteilte Streben meiner ganzen Kraft ist gerade das, was ich verspreche»— то, что он обещает, выражает нераздельное устремление всех его сил, поэтому не приходится опасаться, что он не выполнит уговора).

В период господства теории бесконфликтности, связанной со стремлением к парадной лакировке действительности, у нас появилась тенденция игнорировать борьбу мотивов и вовсе исключить ее из волевого акта, признать не наличие, а отсутствие борьбы мотивов необходимым признаком волевого действия. И это не точно. Ни наличие, ни отсутствие борьбы мотивов не являются необходимым признаком воли. Мало того, изучая волю,

надо учитывать не только возможность противоречивых тенденций, обусловленных привходящими, случайными обстоятельствами, не характерными для данного человека, но и наличие внутренних противоречий в многоплановой совокупности тенденций, составляющих психический склад человека. Нельзя оторвать то, что составляет специфическую характеристику воли, как таковой, от всего того, что стоит за ней. В каждом реальном волевом акте, никак не сводящемся только к тому, что заключено в понятии «волевой акт» и включено в его определение, всегда так или иначе участвуют в качестве то резонаторов, то обертонов, не только усиливая или ослабляя, но и качественно видоизменяя его, все тенденции, входящие в психический склад личности; поэтому взятый в своей конкретности всякий волевой акт выражает не только побуждение, связанное с целью именно данного волевого действия, но и — более или менее адекватно — личность в целом.

Воля, как определенным образом организованная совокупность желаний, выражающихся в поведении, в регуляции действий, относится к побудительной, а не к исполнительской регуляции, о которой идет речь при различении произвольных действий и движений от непроизвольных. В плане побудительной регуляции воля означает переход от потребностей как непосредственно действующих побуждений к мотивам или побуждениям осознанным, оцененным с точки зрения общественных норм и интересов и принятым человеком¹.

Специальная форма регуляции движения осуществляется в результате его автоматизации. Обычно суть автоматизации усматривается в переносе регуляции действия со зрительных, вообще экстероцептивных, внешних сигналов на проприоцептивные, внутренние, идущие от органа (руки), выполняющего движение. Такая интерпретация таит в себе серьезную опасность. Она грозит оторвать движение от условий, при которых оно должно совершиться, между тем как автоматизация заключается как раз в связывании автоматизируемых движений с определенными объективными условиями так, чтобы они стали для данных движений пусковыми сигналами. При автоматизации, связывающей целый ряд движений в единое целое, роль проприоцептивных сигналов, сигнализирующих о передвижении органа, осуществляющего движение, увеличивается, но совершенно очевидно, что всякая сигнализация о перемещении органа (например, руки) в пространстве должна сигнализировать об изменении ее положения по отношению к предметам внешнего мира. Поэтому проприосигналы могут участвовать в регуляции движения, только поскольку они условно-рефлекторно связаны с экстероцептивными сигналами от предметов внешнего мира. Объединение посредством проприоцептивных сигналов ряда последовательных

¹ Говоря о воле, необходимо учитывать, что идущее от Тетенса и Канта трехчленное деление психических явлений на интеллектуальные, эмоциональные и волевые не может быть удержано. Первичным, основным является двухчленное деление психических процессов на интеллектуальные и аффективные в том смысле, в котором этот термин употребляется в философии XVII — XVIII вв. Эти последние возникают в силу того, что отражаемые индивидом явления и предметы затрагивают его потребности и интересы и выражают отношение индивида к этим предметам и явлениям. Они в свою очередь уже вторично подразделяются на 1) стремления, влечения, желания и 2) эмоции, чувства. В побудительной регуляции «аффективные» процессы участвуют в целом, как в первом, так и во втором своем аспекте. К воле, к волевым процессам в собственном смысле должен быть отнесен лишь высший уровень первой группы процессов (стремления и т. п.).

движений в одно целое — лишь одно из условий автоматизированного выполнения действия, требующего ряда движений, но суть дела при автоматизации заключается в таком связывании движения с условиями, что эти условия могут как пусковые сигналы включать действие.

В результате автоматизации движений действия, посредством которых они осуществляются, превращаются в навыки (различные трудовые навыки, навыки письма, игры на рояле и т. д.). Характер навыка зависит от того, каковы анализирование и синтезирование, дифференциация и генерализация условий, которыми как пусковыми сигналами включаются соответствующие действия. Как все действия человека, навыки регулируются посредством психической деятельности. Различие действий автоматизированных и неавтоматизированных заключается только в уровне психической деятельности, которой они регулируются. Навыки регулируются психической деятельностью как деятельностью сигнальной. Для навыка особенно существенна генерализация сигнальных условий. Гибкость навыка, его переносимость в видоизмененные условия зависит именно от генерализованности условий, являющихся пусковыми сигналами для автоматизированного действия.

Регуляции подвергается и познавательная деятельность. Именно этот факт и выражается во внимании. Внимание — это не какая-то особая деятельность или активность субъекта, наряду с его познавательной деятельностью, или неизвестно в чем заключающаяся «сторона» этой последней. Проблема внимания — это проблема регуляции познавaтельной деятельности.

Регуляция познавательной деятельности осуществляется двумя взаимосвязанными «механизмами» — ориентировочным и сигнальным. Ведущая роль при этом принадлежит сигнальному механизму.

Безусловным ориентировочным рефлексом, как таковым, можно объяснить лишь внимание к новым, неожиданным и сильно действующим раздражителям; большее значение для объяснения внимания человека имеет условно-рефлекторная ориентировочная деятельность. Эта последняя сама регулируется сигнальной деятельностью: ориентировочную рефлекторную деятельность вызывает по отношению к себе то, что приобретает сигнальное значение¹.

¹ Образование условного ориентировочного рефлекса А. Г. Иванов-Смоленский описывает следующим образом: «Давался звонок, и на третьей-пятой секунде его звучания присоединялось ориентировочно-зрительное подкрепление в виде вспыхивания лампочки и скольжения тахистоскопической щели мимо отверстия аппарата. Спустя несколько повторений этого комбинированного раздражения, поворот головы в сторону источника света... начинал появляться раньше его зажигания в ответ на звучание звонка, т. е. вырабатывался условный ориентировочный рефлекс» (А Г. Иванов-Смоленский. Методика исследования условных рефлексов у человека. Л., изд. «Практическая медицина», 1928, стр. 39).

Попытку объяснить внимание «организацией» ориентировочной деятельности сделал Е. А. Милерян. (Е. A. Милерян. Вопросы теории внимания в свете учения И. П. Павлова о высшей нервной деятельности. «Советская педагогика», 1954, № 2, стр. 55 — 67). Он различает безусловно-рефлекторное непроизвольное внимание, основывающееся на безусловном ориентировочном рефлексе, условно-рефлекторное непроизвольное внимание, основывающееся на условном ориентировочном рефлексе, и произвольное внимание человека, относительно которого говорится, что оно «неразрывно связано с функциями второй сигнальной системы в ее взаимодействии с первой сигнальной системой», но ничего не говорится о том, какие функции второй сигнальной системы имеются в виду и должно ли и

Объяснение основных форм человеческого внимания, выражающегося, например, в пристальном наблюдении за определенным объектом, в сосредоточенном прослеживании того или иного хода мысли, не может свестись к ссылке на ориентировочный рефлекс. Устойчивость внимания при сосредоточенности на определенном объекте, при прослеживании всех происходящих с ним изменений обусловливается динамикой сигнальных значений, которые по ходу деятельности приобретают для человека те или иные объекты или стороны их.

Мы особенно эффективно поддерживаем внимание к объектам, на которые направлена наша деятельность — практическая и умственная, — потому что в процессе действия поддерживается сигнальное значение объекта и различных его свойств. Вместе с тем, ориентировочная природа внимания сказывается и при длительной сосредоточенности на одном и том же объекте в том, что условием устойчивости внимания при этом является выявление в том же объекте при практическом или умственном оперировании с ним все новых его сторон¹. Восприятие, вообще осознание сторон или свойств предметов и явлений, которые оказываются для нас сильными раздражителями, в частности, по своему сигнальному значению, индукционно тормозит осознание остальных, в силу этого л создается своеобразный рельеф того, что нами в каждый данный момент осознается, с выступлением на передний план одного и стушевыванием, схождением на

произвольное внимание человека объясняться одним лишь ориентировочным рефлексом, хотя бы и на слово. Собственно, уже самое понятие условно-ориентировочного рефлекса предполагает включенность ориентировочного рефлекса в общую систему рефлекторной деятельности и обусловленность ориентировочного рефлекса в качестве условного общими закономерностями сигнальной деятельности.

¹ Еще Гельмгольц при изучении борьбы двух полей зрения установил два капитальных для теории внимания факта: зависимость внимания от действия с объектом (в ходе которого свойства объекта приобретают сигнальное значение) и открытие в объекте все новых и новых сторон. Гельмгольц отмечал, что он может направлять внимание произвольно то на одну, то на другую систему линий и что в таком случае некоторое время только одна эта система осознается им, между тем как другая совершенно ускользает от его внимания. Это бывает, например, в том случае, если он попытается сосчитать число линий в той или другой системе. Крайне трудно бывает надолго приковать внимание к одной какой-нибудь системе линий, если только мы не связываем предмета нашего внимания с какими-нибудь особенными целями, которые постоянно обновляли бы активность нашего внимания. Так поступаем мы, задаваясь целью сосчитать линии, сравнить их размеры и т. п. Внимание, предоставленное самому себе, обнаруживает естественную наклонность переходить от одного нового впечатления к другому; как только его объект теряет интерес, не доставляя никаких новых впечатлений, внимание, вопреки нашей воле, переходит на что-нибудь другое. Если мы хотим сосредоточить наше внимание на определенном объекте, то нам необходимо постоянно открывать в нем все новые и новые стороны, в особенности когда какой-нибудь посторонний импульс отвлекает нас. Описание наблюдений Гельмгольца, сформулированное таким образом в терминах традиционной теории внимания, превращающей его в особого деятеля или функцию, своим фактическим содержанием как нельзя более убедительно свидетельствует о том, что явления, о которых при этом фактически идет речь, полностью объясняются закономерностями сигнальной и ориентировочной деятельности в их взаимосвязи.

Выступившую в наблюдениях Гельмгольца роль деятельности в сосредоточении внимания правильно отметил на основании своего практического

нет другого, с фокусированием сознания на одном или ограниченном числе объектов.

В этой связи стоит отметить, что широко распространенная (в частности, в большинстве учебников) тенденция связывать внимание специально с восприятием не может быть теоретически оправдана. Внимательным можно и нужно быть также к мыслям; внимательным не лишне быть и к людям, к их душевному состоянию, к их горестям и заботам, да и к их радостям (чтобы не нарушить или не спугнуть их). Внимание относится не специально к восприятию в специфическом значении этого термина, а к познанию в целом; вместе с тем связанное и с отношением к познаваемому, оно относится, собственно, к сознанию. Внимание выражает специфическую закономерность процесса осознания.

Внимание, т. е. регуляция познавательных процессов, имеет два уровня. 1) внимание, осуществляющееся без участия слова, и 2) опосредствованное словом, объектированным в нем содержанием (непроизвольное и произвольное внимание). Результат осуществляемой таким образом регуляции познавательной деятельности состоит в том, что определенные явления, предметы или стороны их выступают в процессе отражения на передний план, а остальные — физиологически в результате индукционных отношений — тормозятся и отступают на задний план.

г) О сознании

Различные уровни регуляции, о которых выше шла речь (непроизвольные и произвольные действия), связаны с различными уровнями психической деятельности — неосознанной и осознанной, сознательной. Различные же уровни психической деятельности связаны с разной ее качественной характеристикой, которую психическая деятельность приобретает в разных формах жизни. Становление сознания связано со становлением новой формы бытия — бытия человеческого — новой формы жизни, субъект которой способен, выходя за пределы своего собственного одиночного существования, отдавать себе отчет в своем отношении к миру, к другим людям, подчинять свою жизнь обязанностям, нести ответственность за все содеянное и все упущенное, ставить перед собою задачи и, не ограничиваясь приспособлением к наличным условиям жизни, изменять мир — словом, жить так, как живет человек и никто другой.

Как выше уже отмечалось, психическая деятельность выступает в новом качестве — сознания, или, точнее, процесса осознания субъектом окружающего мира и тех отношений, в которые он с ним вступает, по мере того как из жизни и непосредственного

сценического опыта К. С. Станиславский. Он писал: «Внимание к объекту вызывает естественную потребность что-то сделать с ним. Действие же еще больше сосредоточивает внимание на объекте. Таким образом внимание, сливаясь с действием и взаимопереплетаясь, создает крепкую связь с объектом» (см. К. С. Станиславский. Работа актера над собой, ч. 1, М.— Л., 1948, стр. 138).

переживания выделяется рефлексия на окружающий мир и на собственную жизнь, т. е. появляется знание о чем-то лежащем вне его. Наличие сознания предполагает, таким образом, выделение человека из его окружения, появление отношения субъекта действия и познания к объективному миру. Сознание всегда предполагает познавательное отношение к предмету, находящемуся вне сознания¹. Предметом осознания могут стать и психические явления, переживания. Но, вопреки интроспекционизму, осознание этих последних совершается не непосредственно путем самоотражения психического в психическом, а опосредствованно, через объективно данные сознанию действия людей, через их поведение. Самое осознание переживаний, чувств обусловлено осознанием объекта, на который они направлены, причин, их вызывающих. Самосознание всегда есть познание не чистого духа, а реального индивида, существование которого выходит за пределы сознания и представляет собой для него объективную реальность. Таким образом, выше сформулированное положение сохраняет свою силу и для осознания психического.

Развитие у человека сознания связано с общественно организованной деятельностью людей, с трудом и совершается на его основе. Труд требует осознания результата

¹ Определяя сознание как «интенцию» (направленность) на трансцендентный ему предмет, Гуссерль (Ed. Husserl) выдвинул положение, формально как будто совпадающее с этим. Однако, раскрывая этот свой тезис, Гуссерль фактически снял его и превратил в свою противоположность. Первая предпосылка философского (феноменологического) подхода к проблеме сознания и бытия в отличие от эмпирического (психологического) заключается, по Гуссерлю, в том, что мир «выносится за скобки» (unter Klammern gesetzt); при этом отпадает вопрос о реальности и остается лишь вопрос о «сущности». Как только это совершается, мир превращается для сознания в значение «мир», т. е. в нечто «полагаемое» сознанием.

Идеалистический смысл концепции Гуссерля выступал у него чем дальше, тем острее (особенно в его «Cartesianische Meditationen und Pariser Vorträge», Haag, 1950). Это идеалистическое оборачивание Гуссерлем его исходного положения настолько очевидно, что его не могли не констатировать и некоторые продолжатели гуссерлевской феноменологической онтологии, в частности, из числа французских его продолжателей (см. J. P. Sartrе. L'etre et le néant. Paris 1943, p 27 — 28, 290 — 291) Сартр обвиняет Гуссерля в том, что, превратив бытие в ряд значений, он идеалистически сводит бытие к сознанию (что, однако, еще не значит, что сам Сартр другим путем не приходит тоже к идеалистическим выводам). Эту критику Гуссерля заостряет Жансон (Fr. Jеanson. Problème morale et la pensée de Sartre. Paris, 1937, p. 139 — 149) В отличие от этого Мерло-Понти (M. Merleau-Ponty. Phénoménologie de la Perception. Paris, 1945) стремится всячески прикрыть и тем самым замаскировано сохранить идеалистическое острие гуссерлевской концепции (см. его программное предисловие (Avant-propos) к вышеуказанной книге, стр. I — XVI).

труда как его цели, и в процессе труда сознание и формируется.

С возникновением общественно организованного труда, при котором удовлетворение потребностей индивида совершается общественным образом, предметы начинают выступать не только как объекты личных потребностей индивида, а как вещи, значение которых определяется их отношением к общественным потребностям. В процессе трудовой деятельности, воздействуя на одни вещи посредством других, посредством орудий — вещей, специально предназначенных для воздействия на другие вещи, — вообще, приводя вещи во взаимодействие друг с другом, человек все глубже вскрывает их объективные свойства.

В процессе общественно организованного труда возникает и язык, слово. В слове откладываются и объективируются накапливаемые человеком знания. Только благодаря слову они обобщаются, абстрагируются от отдельных частных ситуаций и становятся общественным достоянием, доступным каждому индивиду как члену коллектива. Возникновение сознания как специфически человеческого способа отражения действительности неразрывно связано с языком: язык — необходимое условие возникновения сознания. Осознавать — значит отражать объективную реальность посредством объективированных в слове общественно выработанных обобщенных значений¹.

Связь сознания и языка, таким образом, — теснейшая, необходимая. Без языка нет сознания. Язык — общественная форма сознания человека как общественного индивида.

Однако неверно попросту отождествлять сознание с языком, сводить его к функционированию языка (Эта отнюдь не новая тенденция усилилась в последнее время у нас в связи со значением, которое приобрело понятие второй сигнальной системы). Верное положение о необходимой связи сознания и языка становится неверным, когда этой связи сознания с языком придается самодовлеющий характер, когда она обособляется от связи сознания с общественно осуществляемой деятельностью людей и добываемыми в ней знаниями. Только включаясь в эти связи, а не сам по себе, язык и обретает свое необходимое значение для сознания².

¹ Таким образом, сознание человека качественно отлично от психической деятельности животных. Поэтому установившееся в нашей психологической литературе употребление термина «сознание» специально применительно к психической деятельности человека можно считать оправданным

² В силу связи сознания и языка общественно выработанные знания выступают в процессе осознания действительности в форме языковых значений. Этот капитальный факт, не понятый надлежащим образом, послужил

Не слово само по себе, а общественно накопленные знания, объективированные в слове, являются стержнем сознания. Слово существенно для сознания именно в силу того, что в нем откладываются, объективируются и через него актуализируются знания, посредством которых человек осознает действительность.

Психологический подход к проблеме сознания исключает возможность рассматривать сознание лишь как некое готовое образование. В психологическом плане сознание выступает реально прежде всего как процесс осознания человеком окружающего мира и самого себя. Осознание чего-либо необходимо предполагает некоторую совокупность знаний, соотносясь с которой окружающее осознается. Сознание как образование возникает в процессе осознания окружающего

основой для ряда идеалистических теорий сознания. Такова прежде всего гуссерлианская теория сознания как актуализации значений. Значения, реально существующие как языковые, отрываются Гуссерлем от языка, лишаются, таким образом, своей материальной чувственной оболочки и в таком «идеализированном» виде принимаются за основные элементы, образующие структуру сознания. Забвение языка, отбрасывание его чувственной стороны и признание чисто идеальных значений ядром сознания — в этом одна из ошибок гуссерлианской концепции сознания как актуализации значений. (Ее основной выше уже отмеченный порок заключается в том, что, трактуя сознание как актуализацию значений, она на место реального мира, который феноменология Гуссерля «выносит за скобки» (unter Klammern setzt) подставляет значение «мир», т. е. подменяет материальную реальность идеальным образованием.)

С другой стороны, отождествление сознания со значениями было использовано семантическим прагматизмом (Мэдом и Дьюи), блокировавшимся с «социальным» бихевиоризмом, для того чтобы свести сознание, дух к семантическим («символическим») отношениям обозначающего и обозначаемого между явлениями опыта, соотнесенного с поведением. См. выше цитированные книги: J. Dеweу. Experience and Nature, London, 1925, p. 303, 307, 308, etc. Q. Mead. Abehavioristic account of the significant Symbol. «Journal of Philosophy», 1922, vol. XIX, № 6, p. 157 — 163; G. Mead. Mind, self and society. From the standpoint of a social behaviorist. Fifth Impression, Chicago University Press, 1945 (Part II — «Mind and the Symbol», p. 117 — 125).

Таким образом, с одной стороны, хотят посредством спроецированных в него семантических отношений превратить бытие, опыт в нечто духовное, идеальное; с другой стороны, вместе с тем растворяют сознание в опыте. Однако значения, соотнесенные не с сознанием, а лишь с внешним поведением, неизбежно свелись к одним лишь знакам. Бихевиористски-прагматическая трактовка значений неизбежно повлекла за собой самоликвидацию значений и заодно привела к формалистическому пониманию речи, языка как совокупности знаков. См. Ch. Morris. Six Theories of Mind. Chicago University Press, 1932, p. 274 — 330 (эту книгу он посвящает своим учителям — Дьюи и Мэду). См. специально гл. VI, «Mind as Function», в которой прослеживается философская линия, идущая от Пирса (Pierce) и Вудбриджа (Woodbridge) к Дьюи и Мэду: ср. также его книгу «Signs, language and Behavior» (New York, 1950), смыкающуюся с Карнапом, с логическим позитивизмом.

мира и по мере своего возникновения включается в него как средство («аппарат») осознания. Сознание как образование — это знание, функционирующее в процессе опознания действительности. Наличие у человека сознания означает, собственно, что у него в процессе жизни, общения, обучения сложилась или складывается такая совокупность (или система) объективированных в слове, более или менее обобщенных знаний, посредством которых он может осознавать окружающее и самого себя, опознавая явления действительности через их соотношения с этими знаниями. Центральной психологической проблемой при этом остается процесс осознания человеком мира.

Сознание не покрывает психической деятельности человека в целом. Психическое и осознанное не могут быть отождествлены¹. Вопреки картезианству, психическое не сводится к осознанному. Как мы уже видели выше (гл. II, § 1 — о теории отражения), сознание, т. е. осознание объективной реальности, начинается там, где появляется образ в собственном, гносеологическом смысле, т. е. образование, посредством которого перед субъектом выступает объективное содержание предмета. Сферу психического, не входящего в сознание, составляют психические явления, функционирующие как сигналы, не будучи образами осознаваемых посредством них предметов². (См. об этом гл. 3, § 3). Образы, посредством которых

¹ В отождествлении психического с сознательным И. М. Сеченов видел существенную причину того, что психическая жизнь представляла собой «такую пеструю и запутанную картину без начала и конца, которая во всяком случае заключает в себе крайне мало приглашающего начать исследование с нее». «... В прежние времена, — писал И. М. Сеченов, — психическим» было только «сознательное», т. е. от цельного натурального процесса отрывалось начало (которое относилось психологами для элементарных психических форм в область физиологии) и конец...» (т. е. действие, поступок). И. М. Сеченов. Кому и как разрабатывать психологию. Избр. филос. и психол. произв. М., Госполитиздат, 1947, стр. 252 — 255.

Дата добавления: 2015-06-04