Экстаз и сердце 25 страница

С середины XVI в. в драматургии почти исчезают светские темы и черты социальной критики. Произведения Я. Руфа (ум. 1558), Г. Буллингера (1504—1575), Сикста Бирка (1501—1554) носят эпигонский характер.

Литературная жизнь в кантонах, не охваченных Реформацией, выглядела беднее. Здесь ограничивались представлениями пасхальных и рождественских литургических драм, избегали не только светских тем, но и сюжетов из Ветхого Завета. Среди католических драматургов можно назвать Цахариаса Блеца (1511—1570), автора драм «Маркальфус» (1546) и «Антихрист» (1549), Иоганнеса Ааля (1500—1551), автора «Трагедии Иоанна Крестителя» (1549), и самого талантливого — Ганса Залата (1498—1561), создателя «Хроники Реформации», политических стихотворений и драмы «Блудный сын» (1537). Ганс Залат был ярым обличителем «евангелистов». Мишенью его стихотворных сатир чаще всего бывал Цвингли («Песня о войне», «Песня о Цвингли»). Поражение цвинглианской Реформации и смерть Цвингли он воспел как справедливое возмездие. Драма «Блудный сын» тоже начинена нападками в адрес Реформации.

Расцвет драмы в Швейцарии XVI в. был обусловлен обострением конфессионального антагонизма и распространением гуманистических идей, ожививших интеллектуальную и литературную жизнь немецкоязычных кантонов. Но драма была лишь одной из форм выражения глубинных процессов, происходивших в отделившейся от империи стране. Рост исторического и национального самосознания народа запечатлевался и в других жанрах — рифмованных хрониках, исторических песнях, а также в устном народном творчестве.

ЛИТЕРАТУРА НА ФРАНЦУЗСКОМ ЯЗЫКЕ

На исходе Средневековья литература франкоязычных кантонов Швейцарии развивалась в контакте с литературой Франции и специфические «швейцарские» черты не носили доминирующего характера. Большинство швейцарских литераторов состояли на службе у сеньоров соседних графств и герцогств (Бургундии, Савойи). Народное творчество слабо отразилось в письменной литературе и было постепенно вытеснено поэзией и прозой развивавшихся городов — Женевы, Лозанны (кантона Во), Невштеля, Фрейбурга.

Последний этап Средневековья отмечен в Швейцарии оживлением духовной жизни и предренессансными процессами — ростом интереса к национальному прошлому, к национальным обычаям и укладам, усилением внимания к внутреннему миру человека и его быту, критическим отношением к церковной системе католицизма (Женева была епископским городом, но местные бюргеры вели борьбу за независимость от церковной юрисдикции). Рост светских элементов в культуре сказался в постепенном вытеснении латыни из литературы и историографии.

Хроники и «кутюмы» швейцарских городов писались по-латыни; с конца XIV в. начинают появляться их французские переводы, обработки и продолжения Среди сочинений этого жанра пользовались известностью произведения Жана Сервиона. Почтенный женевский синдик, он одно время был близок ко двору бургундского герцога Людовика II. Его «Дела и хроники Савойского дома», создававшиеся в 60-х годах XV в., сочетают элементы исторической прозы и рыцарского романа. Это заметно во Введении к книге, где рассказывается о принце Тезеусе, якобы жившем в III в., и о его любви к византийской царевне. В рассказе о любовных приключениях Тезеуса сочетается фантастика, наивный ориентализм рыцарских романов и трезвый документализм городской хроники. Эта фантастическая история, изложенная простодушной прозой, нужна писателю для перехода к собственно исторической части книги: один из сыновей Тезеуса становится основателем савойской династии. Но и в «исторической» части «Дел и хроник ...» Сервиона немало легенд.

Если у Сервиона стихия художественного вымысла постоянно вторгалась в ткань исторического повествования, то нечто обратное произошло в произведении Жана Баньона, обработавшего в середине XV в. французское эпическое сказание и создавшего прозаический роман о Фьерабрасе. Фантазия у этого писателя была довольно ограниченной, а его французский язык — неповоротливым, более пригодным для перечня исторических событий, чем для рассказа о полулегендарных героях эпохи Карла Великого; тем не менее занимательность сюжета оказалась решающей: «Фьерабрас», напечатанный в 1478 г., стал в течение следующего столетия одной из самых часто издаваемых книг. Традиции этой незамысловатой полуисторической прозы, выдвинувшей способных литераторов (Анри Пюррп де Рив, Юг де Пьер и др.), были развиты в XVI столетии рядом швейцарских историографов, среди которых первое место принадлежит Бонивару.

В XIV и XV вв. лирическая поэзия была в Швейцарии еще в большей зависимости от французской литературы, чем проза. За это время Швейцария дала лишь одного значительного поэта, Отона де Грансона (ок. 1330—

1397). Грансон исколесил немало европейских дорог, состоял при дворе Эдуарда III, в 1389 г. стал советником савойского графа. Умер Грансон по-рыцарски: престарелый поэт был выбит из седла на судебном поединке и испустил дух на глазах всего савойского двора. Грансон культивировал типичные жанры средневековой лирики школы Машо, писал баллады, виреле, любовные жалобы. Иногда ему удавалось найти удачный эпитет, правдиво передать любовное чувство, которое проглядывает порой сквозь ткань поэтических трафаретов. Поэт был певцом поклонения даме, и эта защита прекрасного пола вызвала одобрение Кристины Пизанской, вспоминавшей «доброго и смелого Отона де Грансона». Похвала Фруассара, оценка Чосера, причислившего Грансона к «цвету французской поэзии», кажутся все же преувеличенными.

В XV в. лирическая поэзия Швейцарии носит эпигонский характер. Не спасло дело и пребывание на берегах Женевского озера французского поэта Мартена Лефрана, не приохотившего женевских обывателей к служению музам, хотя он провел в Женеве около двадцати лет и принимал участие в культурной жизни города,

В конце Средних веков в романской Швейцарии наиболее демократичными и связанными с местными веяниями оказались моралите, мистерии и соти, разыгрывавшиеся в городах и крупных селениях. Тематика пьес была традиционной — это были в основном инсценировки новозаветных эпизодов. В сатирических пьесах часто в неприглядном виде изображалось духовенство. Театр оставался популярен в Женеве вплоть до появления Кальвина. В постановках и во всевозможных театрализованных шествиях все большее место занимали бытовые черты, текст инсценировок Писания пересыпался намеками на злобу дня, отражая городское повседневье. Драматургия насыщалась политической проблематикой, церковной полемикой. Таково, например, аллегорическое «Моралите о болезни христианства» (изд. 1533). Его автором был невшательский священник Тома (или Матьё) Маленгр (конец XV в. — 1562), написавший также сборник песен и еще несколько сочинений. В «Моралите о болезни христианства» перед зрителем проходят Вера, Надежда, Доброта, Христианство, Лицемерие, Грех и т. п. В то же время среди действующих лиц мы находим и вполне реальных Доктора, Аптекаря, Слугу. Как и в средневековых пьесах, в «Моралите ...» Маленгра наивный аллегоризм сочетается с чисто бытовыми деталями. Таковы сцены со Слепцом и его Поводырем, олицетворяющим простой народ, или с Доктором, щупающим у Христианства пульс и изучающим его мочу. Тома Маленгр пользовался в пьесе старыми приемами, новой была его идеологическая основа. Что же, по мнению автора, губит христианство? — Разложение римско-католической церкви. Антикатолическая, даже антицерковная направленность «Моралите ...», ее реформационный дух очевидны.

Протестантское движение в 20-е и 30-е годы XVI в. добилось и в романской Швейцарии определенных успехов. На это время приходится деятельность Пьера-Робера Оливетана (1506—1538), издавшего в Невшателе в 1535 г. свой перевод Библии, ставший настольной книгой швейцарских протестантов на протяжении почти двух веков. Но, как бы ни было велико значение этого перевода, не Оливетану и не Корнелию Агриппе (1486—1533) с его оккультными интересами принадлежит основная роль в приобщении западной части Швейцарии к протестантизму. Это сделал француз родом из Нойона Жан Кальвин (1509—1564). Он приехал в Женеву в 1536 г., когда здесь утвердилась умеренная Реформация цвинглианского толка: были отменены многие церковные службы, иконопочитание, непосильные поборы в пользу церкви. Почва для деятельности Кальвина была подготовлена: до него здесь проповедовали его будущие соратники: Гийом Фарель (1489—1565), Пьер Вире (1511—1571), Антуан Фроман (1509—1581), талантливые ораторы и полемисты. Кальвин возглавил движение: его доктрина была превращена в стройную систему и отвечала, по определению Ф. Энгельса, «требованиям самой смелой части тогдашней буржуазии» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 22, с. 308). Немалую роль сыграло литературное мастерство Кальвина, точность его языка, доступность изложения мыслей. Кальвин получил гуманистическое образование, был хорошо знаком с классической латынью. Но он не стремился подражать Цицерону или Горацию и к гуманистическим штудиям относился отрицательно. Языческая античность была ему ненавистна. Суровую простоту первых веков христианства стремился он насадить на своей второй родине. Кальвин был опытным полемистом, незаурядным оратором, но в его проповедях порыв вдохновенья заменяет строгая логика. Поэтому латинская и французская проза Кальвина бедна образами, она суховата и сурова. Проницательный Боссюэ метко назвал стиль Кальвина «хмурым». Произведения Кальвина оказали воздействие на развитие французской ораторской и философской прозы далеко за пределами Женевы, а его идеи были приняты на вооружение французскими протестантами-гугенотами.

Церковный реформатор, Кальвин отводил в государстве литературе и театру подчиненное место. Он боролся с проявлениями католического искусства, складывавшегося на протяжении веков и несшего в себе немало зрелищных элементов, далеких от догматической религиозности. Практически Кальвин стал яростным гонителем искусства и свободы мысли, иной раз позоря протестантскую Женеву кострами наподобие инквизиционных. На первых же порах были запрещены мистерии, а также пьесы развлекательного, комического содержания. Гуманистическая «ученая» драма также не поощрялась. Допускались пьесы грубо пропагандистские, написанные с позиций новой веры. Женевские драматурги стремились, однако, преодолеть в своих пьесах рамки религиозной доктрины. Самым талантливым из романских драматургов был Теодор де Без (1519—1605), как и многие сподвижники Кальвина — уроженец Франции, переселившийся в Женеву, как и другие протестанты, спасавшиеся от католического террора в разных странах Европы.

Без был самым разносторонним писателем Женевской республики. Еще во Франции он выпустил сборник латинских любовных стихотворений. Швейцарский период его творчества открывается трагедией «Жертвоприношение Авраама» (1550). В пьесе, написанной на библейский сюжет, все время мелькают намеки на современные Безу события. Но злободневность пьесы не в этом. На примере Авраама он показывает, сколь трудно служение протестантскому богу, какой душевной цельности и стойкости требует это служение. В образе Авраама автор стремился обобщить черты идеального представителя протестантизма. В основе конфликта — столкновение чувства и долга, заключающегося в беспрекословном подчинении предначертаниям бога. Сильной стороной трагедии было изображение незаурядного, убежденного борца за идею. В этом образе воплотился этический идеал драматурга. Но этическое и эстетическое начало не существует для Беза вне идеи служения богу. Проповедь религиозности, подчинения божественной воле не могла не придать героям Беза, испытавшего на себе сковывающее воздействие кальвинистской догматики, черт безволия и пассивности; в этом — слабая сторона трагедии.

Кальвинистская драматургия вслед за Безом обратилась к библейским сюжетам, поставив их на службу утверждению новой веры. Видными драматургами кальвинистского лагеря были Луи Демазюр (1523—1574) и Жан де Ла Тай (1540—1608). Но они не были в такой же мере связаны с жизнью Женевы, как Теодор де Без, который был государственным деятелем Республики. Их творчество в большей мере относится к истории французской литературы.

Иллюстрация:

Неизвестный художник XVII в.
Портрет Теодора де Беза

Женева, Музей

Перу Беза принадлежит также перевод псалмов и несколько менее значительных поэтических произведений. Все они так или иначе посвящены духовным темам. Это было вообще характерно для Швейцарии кальвинистского периода; ее поэты — Мишель Розе (1533—1613), Жозеф Дюшен (1546—1609), Блез Ори (1528—1595) — не выходили за пределы религиозной тематики. Богато наследие Беза-прозаика. Его книги посвящены защите и пропаганде идей Реформации. Значительны проповеди Беза; его исторические сочинения — трехтомная «Религиозная история реформированных церквей во Франции» (1580) и краткая «Жизнь Кальвина» (1564) — выдержали много изданий. Уместно также назвать «Правдивые портреты достославных мужей» (1580), написанные по-латыни, но через год переведенные С. Гулартом и пользовавшиеся популярностью в протестантских кругах. Без был также незаурядным сатириком — ему одно время приписывался ряд анонимных сатирических

произведений, например острый памфлет «Будильник французов и их соседей» (1574) или злая «Комедия о больном и плохо лечимом папе» (1561), автором которой был драматург-сатирик Конрад Бадиус (1510—1568). С бо́льшим основанием приписывают Безу написанный макаронической латынью остроумный памфлет «Послание магистра Бенедикта Пассаванта» (1553), в котором чувствуется влияние «Писем темных людей». Едкой сатирой является произведение Беза «История папистской карты мира» (1566). Автор высмеивает различные компоненты католического культа и церковной организации, описывая их под видом отдельных провинций, которые входят в новое королевство, «полное удовольствий, богатств, развлечений и празднеств». В описании всеобщего обжорства и пьянства, царящих в этом королевстве, в рассказах о чуланах, ломящихся от припасов, о пылающих жаром очагах, на которых жарится всяческая снедь, о покрытых многолетней пылью винных бочках ощущается влияние Рабле.

С середины XVI в. и в лирике, и в драме, и в сатире, не говоря уже о теологической или исторической прозе, влияние кальвинистских идей было определяющим, что привело в конце концов швейцарскую литературу к упадку. Бежавшие в Женеву гугеноты, например Агриппа д’Обинье, чувствовали себя в городе одиноко и неуютно; их творчество не стало составной частью швейцарского литературного процесса.

Лишь немногим швейцарским писателям удалось сохранить в условиях диктатуры Кальвина духовную и творческую независимость. К ним должен быть причислен Франсуа Бонивар (1493—1570), уроженец женевской округи, байроновский «шильонский узник», не сломленный тюрьмой Карла II Савойского, продолживший в своем творчестве художественные традиции родной страны. Поэтическое наследие Бонивара незначительно, он более прославился как историограф. В своих «Женевских хрониках» Бонивар выступает сторонником демократического государства с выборным верховным органом во главе. Книга Бонивара (между прочим, запрещенная к печати Кальвином) является интересным памятником литературы Швейцарии. Она отмечена типичным водуазским юмором, в ней звучит образная речь жителей кантона, пересказываются местные предания и легенды. У Бонивара, однако, не нашлось продолжателей, и местная литературная традиция XVI в. на нем обрывается.

ЛИТЕРАТУРА XIV —
ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ XV в.

В XIII в. культура Франции оставалась ведущей среди других культур Запада, и наметившиеся в ней предгуманистические тенденции, связанные с деятельностью Сигера Брабантского, творчеством Жана де Мена и других, оказали воздействие как на собственное национальное развитие, так и на культуру других стран. Брунетто Латини — учитель Данте — был проводником французских литературных традиций в Италии, а антипапская политика французских королей повлияла на формирование политических взглядов автора «Божественной Комедии».

В XIV — первой половине XV в. развитие французской культуры проходит в обстановке Столетней войны (1337—1453) и острых социальных потрясений. Однако это не привело к решительному перевороту в области социальной структуры общества и идеологии. Во Франции такого качественного скачка не произошло. Для него не было соответствующих социально-экономических предпосылок. К тому же очень устойчивы и сильны — именно во Франции — оказались средневековые литературные традиции. Поэтому в XIV — первой половине XV в. развертывается новый этап эволюции литературы Средневековья, по-своему очень богатый и продуктивный, в котором было бы ошибкой не видеть новых тенденций, но одновременно одним из результатов которого было дальнейшее закрепление и кодифицирование средневековых литературных норм и форм, в частности аллегоризма и морализма.

Это не значит, что литература XIV в. ничем не отличалась от литературы XIII в. Еще более увеличился удельный вес городской словесности, которая не просто оттесняла на задний план литературу куртуазную, а, используя ее поэтику и внешние формы, видоизменялась сама, приобретая новое качество. Противостояние куртуазной и городской литератур принимало в XIV в. иные, более скрытые формы. Город становился местом пребывания феодального двора и основным культурным центром. Здесь возникали не только

новые литературные памятники, но и зачатки новой науки, которая уже начинала, правда непоследовательно и робко, вести борьбу с основой средневекового научного миросозерцания — схоластикой. В этом — большая заслуга французских учеников Уильяма Оккама, которые, в отличие от своих английских коллег, восприняли прогрессивную, а не формалистическую сторону его философии. Иоанн Буридан (1300—1359), последователь Оккама, основное внимание уделял натурфилософии. Его теория «порыва», импульса, предвосхищающая закон инерции, закладывала основы механицизма, а в применении к движению небесных тел положила начало изучению реальной небесной механики, подготавливая открытия Коперника и Галилея. Другой последователь Оккама, Николай Отрекур (сер. XIV в.), призывая обратиться к непосредственному изучению природы, склонялся к атомистическому ее изучению. Особенно значительна деятельность Николая Орезмского (после 1320—1382), воспитателя и советника Карла V. Он развил и углубил небесную механику Буридана, продолжил его критику аристотелизма, но явился старательным пропагандистом произведений греческого философа (которого он читал еще по-латыни).

Николай Орезмский принадлежал к той группе интеллигенции, которая тяготела к двору и умножилась на протяжении XIV в., когда французские короли все больше опирались на людей ученых — так называемых «легистов», знатоков канонического права, теологии и т. п. В их среде возник интерес к античности, не столь широкий, как у их современников Петрарки и Боккаччо, но который, однако, можно рассматривать как первые ростки гуманизма. Пьер Берсиюр перевел Тита Ливия, Лоран де Премьефе — Цицерона и Боккаччо. Значительна деятельность церковного проповедника Жана Жерсона (1362—1429), одним из первых во Франции принявшегося за изучение классической латыни. К этому кругу тяготел и Филипп де Мезьер (ок. 1327—1405), испытавший воздействие итальянского гуманизма и бывший первым переводчиком Петрарки на французский язык. Оплотом новой культуры были круги городской интеллигенции, отчасти связанные с двором, а главным образом — с вышедшими из-под опеки церкви более «молодыми» университетами в Орлеане, Лионе, Гренобле, Перпиньяне, Анжере, где схоластика не пустила столь прочных корней, как в Сорбонне. Возникают и светские городские школы — прообраз будущих гуманистических коллежей. Стремление к обмирщению проходит через всю эпоху. Латынь сдает позиции, резко увеличивается количество переводов, зарождается светская наука.

В обстановке политического кризиса конца XIV — начала XV в. углубляется историко-философская мысль, что выразилось в расцвете исторической прозы на французском языке (Жуанвиль, Фруассар и др.); развивается публицистика, политическое красноречие и гражданское право. Публицистическими и чисто политическими мотивами наполняется поэзия (Ален Шартье и др.), в которой в то же время усиливается плодотворное воздействие фольклора.

Теперь, в свою очередь, Италия начинает оказывать известное влияние на развитие культуры Франции. Сюда проникают итальянские книги, в то же время французская наука ценится гуманистами Италии, например Петраркой. Интерес к чужим землям заводит французских путешественников, например Журдена де Северака, в далекую Индию.

Все же в XIV и даже XV в. культура сохраняет средневековый характер. Продолжают бытовать жанры городской литературы предшествующего периода; пользуются неизменной популярностью сборники фаблио, возникает жанр устного бытового анекдота, к середине XV в. фиксируемый в письменных памятниках. Куртуазный роман приобретает порой пародийный характер и постепенно переходит в некое подобие будущих «народных книг», преобладает роман прозаический с авантюрной фабулой и элементом фантастики.

Общее обмирщение культуры ясно проявилось в судьбах театра. Уже в XIII в. в полулитургической драме происходит замена латыни на разговорный язык, а организация спектакля уходит из рук духовенства. В XIV и XV вв. в театральную деятельность включаются школяры и представители различных городских цехов. Так формируются полулюбительские, полупрофессиональные театральные организации, возникшие во многих городах и просуществовавшие, несмотря на гонения церкви, до начала XVII в. На грани XIV в. сложился синтетический театральный жанр, получивший название мистерий. Первые мистерии явились драматизацией событий жизни Христа: это так называемый цикл «Страстей Господних». Затем мистерии вобрали в себя и иную библейскую тематику. Представляемые в течение нескольких дней, а иногда и недель мистерии имели огромные размеры (некоторые из них насчитывали до 50 000 стихов). Исполняемые большими коллективами, мистерии и создавались, по сути дела, коллективно — путем приспособления старых пьес к нуждам

и возможностям данного города. Лишь немногие из мистерий имели одного автора.

Одним из наиболее талантливых сочинителей мистерий был Арнуль Гребан (1420—1471), музыкант и ученый теолог. Гребан был автором двух пьес — «Мистерии страстей» и «Мистерии деяний апостолов». Наиболее значительна первая из них, поставленная ок. 1450 г. В нее вставлены ветхозаветные эпизоды, например сцены Адама и Евы, Каина и Авеля и т. п. Это как бы предыстория мученичества Иисуса. Идея искупительной жертвы пронизывает пьесу, придавая ей известное единство. В отличие от других мистерий у Гребана мало чисто буффонных сцен, хотя общий тон пьесы достаточно разнообразен: сцены шествия на казнь и оплакивания Христа соседствуют с бытовыми эпизодами, изображающими, например, перебранку воинов, делящих одежду Христа. Чередование сцен подчиняется определенному плану: бытовые эпизоды призваны подчеркнуть возвышенность основного действия. Стихи Гребана отмечены музыкальностью, это относится и к массовым сценам, например к сцене поклонения пастухов, где каждый новый персонаж, вступая, повторяет последнюю фразу предыдущего, что придает сцене полифоническое звучание и своеобразный ритм. Гребан обладал умением изображать характеры: ему удались образы Христа, девы Марии, царя Ирода. Поэт раскрывает переживания Иуды после предательства, причем разлад в его душе показан как его диалог с Отчаянием.

Жана Мишеля, автора мистерии, поставленной в Анжере в 1485 г., более увлекали бытовые сцены, не лишенные, впрочем, юмора, например эпизод с Марией Магдалиной, своим кокетством пытающейся увлечь самого Христа. Меньшим распространением пользовались мистерии, написанные на сюжеты Ветхого Завета или разрабатывающие жития святых. Интересна попытка приспособить для сцены темы античных преданий. Мы имеем в виду «Мистерию о разрушении Трои» Жака Миле (1428—1466), показанную в Орлеане около 1452 г. События национальной истории также становились сюжетом мистерий. Есть сведения о постановке в 1470 г. «Мистерии о Святом Людовике», а в 1483 — «Мистерии об осаде Орлеана», где была выведена на сцену народная героиня Жанна д’Арк.

Репертуар французского театра на исходе Средних веков не ограничивался одними мистериями. В XIV и XV вв. в городских кругах пользовались успехом моралите, небольшие аллегорические пьесы этического содержания. Действие в них сконцентрировано вокруг одной проблемы, характеры относительно индивидуализированы, но их изображение наивно, а обуревающие героев страсти (Скупость, Вожделение и т. п.) действуют на сцене рядом с персонажами.

Содержанием моралите были притчи о неправедной жизни, в пьесах проповедовались смирение, умеренность, что отвечало дидактическим задачам жанра. Таковы «Моралите о слепом и паралитике» (1496) Андре де Ла Виня, «Моралите о разумном и неразумном» (1439). Большинство моралите отмечено стремлением обрести в меняющемся мире статичность, примирить «праведность» с мещанским накопительством. Моралите создали своеобразные «маски» Гордеца, Скупца, Распутника и т. п., переходившие из пьесы в пьесу. Прием аллегории позволял использовать моралите и для откликов на злобу дня. Таково моралите Жоржа Шателена (1403—1475) «Базельский собор» (1450), где действуют Собор, Церковь, Мир, Справедливость, Ересь, Франция и т. д. Таким образом, моралите отразили не только систему этических взглядов бюргерства, но и вообще стремления и заботы людей того времени. Моралите свидетельствуют о некоторых сдвигах в укладе и сознании эпохи XIV в. и особенно XV в., но они оставались типично средневековым театральным жанром, хотя продержались на сцене в течение всего XVI в.

Другим популярнейшим жанром театра Позднего Средневековья был фарс. Фарсы кое в чем сходны с моралите, и поэтому некоторые пьесы бывает трудно отнести к тому или другому жанру. В фарсах царил дух безудержного веселья, грубоватой буффонады, идущей от масленичных игр и карнавалов. Авторы фарсов отказались от аллегоризма моралите и вместо психологических изображали социальные (сословные) типы. Наиболее ранний фарс возник на исходе XIII в («Фарс о мальчике и слепом»), отдельные пьески фарсового типа появлялись в XIV в., но расцвета драматургия фарса достигла во второй половине XV и в XVI в., выявив себя как явление раннего Возрождения.

В XIV и XV вв. ведущее положение в литературе сохраняется за лирикой. Говоря о лирической поэзии XIV в., ей иногда ставят в упрек формалистические устремления. Действительно, в ходе деятельности Гийома де Машо и его школы искусство поэзии превращалось в своеобразную науку, так называемую «вторую риторику». Но это не исключало у крупных поэтов ни глубины, ни искренности, а поиски богатых рифм при жесткой строфике вели к пышному разнообразию, даже к некоторой цветистости, находя себе живописную

параллель в миниатюре эпохи, в которой орнаментальное обрамление срастается с сюжетным изображением, образуя нерасторжимое целое — многоцветный праздничный рукописный лист. Сближение поэзии с риторикой отразило сдвиги в социальном положении литератора — человека ученого, служилого, чаще горожанина, чем дворянина.

Одной из характерных черт французской лирики XIV—XV вв. была связь с музыкой, с развитием полифонии и усложнением музыкальных форм. Многие поэты оставили музыкальные сочинения и трактаты по музыке. Музыкальные теории XIV в., связанные с «Новым искусством», — трактаты Жана де Мюри, Жана де Груши, несколько позднее — Николая Орезмского («О конфигурации качеств», «О разделении монохорда») — имели отношение и к поэзии: разработка теории мотета, т. е. вокальной музыкальной формы, позволила подойти к поэтическому произведению с точки зрения его ритмико-мелодического звучания. С этим интересом к мелодической стороне стиха связано предпочтение, которое отдавалось замкнутым формам — балладе, рондо, виреле, — построенным на строгой ритмической организации, точно фиксированном чередовании рифмы, рефренах, звуковых и смысловых повторах. Сведение разнообразных лирических форм к регламентированным типам сопровождалось некоторым изменением тематики произведений: любовные или религиозные мотивы теряли куртуазный или конфессиональный характер, тем самым лирика оказалась восприимчивой к реальной действительности. В рондо и балладах XIV—XV вв. нередко содержатся отклики на современные события, но широкая «событийность» не заглушала в лирике индивидуальное начало, которое, однако, не было у французов столь обостренным и проникновенным, как у итальянских поэтов «нового сладостного стиля», а затем у первых петраркистов.

Из многочисленных поэтов XIV в. первым заслуживает упоминания Филипп де Витри (1291—1361). Петрарка считал его лучшим поэтом Франции, хотя и порицал за недооценку итальянского опыта. Филипп писал также трактаты по истории и технике музыки («Новое искусство», «Искусство контрапункта»), и его заслуженно называли «цветом музыкантов всего мира».

Самым влиятельным и самобытным французским лириком XIV в. был Гийом де Машо (ок. 1300—1377), хотя эрудиция и заменяла ему подчас вдохновение, а виртуозность версификатора — подлинное чувство. Машо был автором баллад, рондо, виреле, а также мотетов. Он умел придать любовным жалобам, решаемым в куртуазном плане, черты психологической достоверности, искусно сочетая стилистические каноны и средневековые символы с правдивыми бытовыми описаниями. Важной чертой лирики Машо была насыщенность эрудицией, предвосхищавшей поиски гуманистов французского Ренессанса. Поэт любил щегольнуть знанием античной истории или создать сложный мифологизированный образ. Виртуозностью отмечены и его произведения на актуальные политические темы, вплоть до поэмы «Взятие Александрии» (написана после 1370 г.), в которой Машо несколько неожиданно показал себя певцом рыцарства былых времен, впрочем, подобные метания были вполне в духе эпохи.

Дата добавления: 2015-06-25