В Россию! 1 страница

Сейчас, с Божией помощью, отправляюсь в путешествие по России.
Вспомнились почему-то слова из интервью приснопамятного архиепископа Антония Лос-Анжелосского:
— Владыка, Вы хотели бы съездить в Россию?
— Съездить?.. Вернуться, и навсегда!
(P.S. Владыка Антоний скончался в США, так никогда и не посетив России… Не в осуждение, конечно, сказано. Просто поразило и запомнилось.)

Страна батюшки Серафима
(Пишу из России)

В половине третьего ночи вернулись из Дивеева. Честно говоря, у меня к Дивееву было какое-то предубеждение (когда о чем-то много говорят хорошего — закрадывается сомнение: это, наверно, по гордоумию моему). А когда попал в Дивеево, просто утонул в благодати и все думал, почему здесь так хорошо. Батюшка Серафим про Дивеево говорил: «Будет тебе здесь и Афон…» И мне подумалось, что, как Афон, Дивеево — это православная страна — куда ни повернешься — всюду видишь черные одежды священников и монашествующих, всюду мощи, святые источники, могилы праведников и новомучеников, блаженных (имею в виду не только сам монастырь, но и его ближние и дальние окрестности). Душа ликовала и радовалась. Понял, что будет тянуть сюда.
Канавка в Дивеево — это живые четки никогда не умолкающей Богородичной молитвы: люди идут и идут с молитвой по кругу. Вот как мудро придумал батюшка Серафим. Здесь духовно утвердилась православная держава, по слову батюшки Серафима.

В сторону весны…
(Вновь в Джорданвилле)

О чем могут думать и говорить люди перед трапезой?
Ко мне поворачивается брат и с искренней скорбью говорит (с датским акцентом): «Уже две тысячи лет прошло, а человечество так ничего и не поняло про Христа и не сделало выводов. Грустно, очень грустно».
Ему грустно, а у меня на душе просветлело. Крутишься тут в суете, а есть вот люди… Скорбят о человечестве и, наверное, молятся. Побольше бы таких. Молитвенники нужны человечеству, именно их всегда не хватает.
Этот же брат недавно написал работу в семинарии, вот несколько запомнившихся мыслей:
«… мы видим, что в заблуждении Нестория немалую роль играли падший человеческий разум, а также упорство в своем заблуждении и отсутствие детской простоты, которая готова верить во все, что бы ни сказали родители (то есть Церковь). Удивительно, что до сих пор одни и те же характеристики ересей опять и опять повторяются: доверие своему падшему разуму, упорство и отсутствие детской веры.
Сегодня тысячи несториев, а не только один… Тот, кто не будет верен учению, переданному Церковью через святых отцов, лишает себя жизни на небесах и совокупляется с самим сатаной, с которым будет жить и мучиться вечно, как единомышленник его».

«Господи, спаси наши души. Мы начинаем движение в сторону весны!» (перифраз из Б. Гребенщикова)

Глава пятьдесят вторая. БАБОЧКА И СНЕГ

Нам с тобой
голубых небес навес.
Нам с тобой
станет лес глухой стеной.

Нам с тобой
из заплёванных колодцев не пить.
План такой
нам с тобой.
(Виктор Цой)

Полиция приехала на место происшествия в Манхэттене раньше «Скорой помощи». К Агнии, буквально на минуту, вернулось сознание, и она несколько раз повторила, что претензий ни к кому не имеет, под машину попала по собственной вине.
Оглушенный новым горем, Лазарь сидел рядом с Синильгой на поребрике тротуара и, уткнувшись в ее плечо, тихо стонал. Она бережно гладила его по русым волосам, словно мать сына.
Несмотря на пережитый шок, Станислав Федорович держал себя в руках. Чтобы отвести какие-либо обвинения от Лазаря, он заявил полиции, что сам был за рулем машины, сбившей девушку. Полицейские записали его данные, но благодаря тому, что Агния всю вину взяла на себя, арестовывать не стали.
Музыкант был поглощен сестрой. Он слабо различал происходившее вокруг. Волновался, старался хоть чем-то помочь прибывшим медикам и, как молитву, твердил: «Я не верю, что ты умерла. Я не верю, что ты умерла…» Ему разрешили сопровождать карету «Скорой помощи».
Агния, после короткого разговора с полицией, «ушла» надолго. Начался кризис. Сознание и подсознание переплелись. Ей снился сон, что она лежит в больничной палате под кислородной маской с множеством пластиковых трубочек и проводов, связывающих ее с целой горой медицинских приборов… А наяву она вновь и вновь оказывалась в Манхэттене, у красного кирпичного здания, поворачивалась и видела брата на другой стороне улицы. Снова и снова срывалась с места и бежала, бежала, бежала к нему!.. Но каждый раз что-то темное, жесткое и холодное преграждало путь. Она не могла разобрать — что. Куда-то летела, а в уме прокручивалось с огромной скоростью одно и то же: детство, счастье, мама, поцелуи, игрушки, елка, свечи, торт, бантики, папа, подарки, книги, рассказы, кино, весна, зоопарк, сказка-Россия, несчастье, бутылки, вино, скандалы, объедки, слезы, сигареты, пожар, капля, боль, боль, боль, надежда, отчаянье, злоба, сны, месть, жертва, брат, брат, брат… Агния открывала глаза и, словно на испорченном экране, видела плывущую добрую улыбку брата. Он стоял над ней — торжественный и таинственный, в больничном халате, с цветами в руках, как часовой, охранявший заповедную святыню.
— Брат, — всегда шептала она похожие слова, — я тебя нашла… Я тебя лю… — каждый раз недоговорив, девушка вновь проваливалась в запредельную реальность, где ее ожидала Синильга у здания из красного кирпича. И все начиналось сначала.
Из очередного круговорота сознания-подсознания Агния выносила все большую решимость — жить. В полной тишине звучали и звучали слова брата: «Я не верю, что ты умерла».
«Он не верит, что я умерла, — повторяла про себя Агния, — значит, я жива. Жива!»
Пришла зима. Наступил холодный и ветреный декабрь.
Агния выжила.
Кризис миновал. Она открыла глаза в тот мир, где казавшееся сном оказалось реальностью. Она больше не чувствовала, что куда-то летит, ее тело статично покоилось на больничной кровати, изображение не двоилось, рядом был брат…

* * *
Чтобы быть ближе к сестре, Музыкант прекратил свои поездки по стране и снял жилье в Нью-Йорке.
По мере того, как Агнии становилось лучше, Музыкант все дольше засиживался у нее. Они делились историями из жизни, поверяли секреты, вспоминали об отце, не могли наговориться и насмотреться друг на друга. Разница была лишь в том, что Музыкант откровенно рассказывал про своих друзей — Синильгу и Лазаря, в то время как Агния была более сдержанна. Трогательно было видеть, как старший брат играет сестре на гитаре, а та плачет. Затемненные очки при брате Агния не носила, она его не стеснялась.
Больную навещал не только Музыкант. Однажды пришла Николаина, принесла болгарское варенье из лепестков роз и рассказала о происшедшем в Си-Клиффе. Наведался и мистер Маршалл. Агния была ему очень рада. Как на духу, она рассказала обо всем случившемся. Ее уверенность, что Маршалл простит любимую ученицу, оправдалась. Он поздравил Агнию с обретением старшего брата, но предупредил, чтобы она не забывала о своем посвящении, которое поставило ее выше всех человеческих отношений, не исключая родственные. Маршалл пожурил Агнию, что она с самого начала не открылась ему. По его словам, он пошел бы ей навстречу, своей властью отменил бы жертвоприношение Синильги и помог встретиться с братом.
Закончил он несколько туманно:
— А вообще история архизагадочная. Как знать, быть может, жертва в тот день все же была принесена? Синильга действительно не являлась самой жертвой, а лишь путем, ведущим к жертве… И, возможно, не к одной жертве. Так что в целом я доволен.
В одно из посещений Музыкант спросил сестру:
— Можно, тебя навестит Лазарь? Он хочет попросить прощения. Ты не представляешь, что он пережил за последнее время. Ведь он не знал, что ты моя сестра и что это ты фактически спасла Синильгу. Понимаешь, он готов был на все, чтобы вызволить свою… э-э-э, своего очень близкого друга, Синильгу. А теперь из-за того, что чуть не убил тебя, он сильно страдает.
— Чуть не убил!? Это хваленая христианская любовь? Нет, ему нельзя приходить. Я наслышана о его подвигах в Си-Клиффе. Он там чуть всех не перерезал. Пусть даже не надеется, я его никогда не прощу.
— Но ведь ты фактически спасла ситуацию, сказав полицейским, что сама очутилась под машиной…
— Вот и хорошо, что спасла. Ничья: один — один. Теперь никто не может возбудить против Маршалла и меня уголовное дело за Синильгу. Если я дам показания, что Лазарь покушался меня убить, ему крышка.
— Послушай, да ведь никто не собирается заявлять в полицию на Маршалла и на тебя. Может быть, все же позволишь Лазарю прийти? Разок. Увидишь, какой он. Мне он говорил, что вся эта история, связанная с похищением Синильги и с тобой, в очередной раз его убила. Поверь, он и так уже не раз умирал и много натерпелся на своем веку. Слишком много для одной жизни. Быть может, еще капля боли, и его сердце не выдержало бы… Пожалуйста, не обижайся на него. Видишь ли, зло непобедимо не потому, что его не может победить герой. Герой может внешне его победить и истребить. Зло непобедимо тогда, когда ему удается найти уголок и притаиться в душе героя, — подумав, Музыкант добавил: — Впрочем, и наоборот. Если во тьме остается хоть одна искра света…
— Он много натерпелся? А мы с тобой не страдали? Мы?! Брат, наши понятия о добре и зле слишком разные. Мы так долго искали друг друга не для того, чтобы расстаться из-за несхожести взглядов. Пусть я спасла твоих друзей, но, пойми, я — в колее. У меня тоже есть друзья или даже больше, чем друзья. Я не собираюсь изменять свою жизнь. Она мне нравится. Все непросто.
— А зачем усложнять то, что как раз довольно-таки просто? Мне, как брату, ты можешь сказать, что тебя мучает? Почему тебе оказалось по пути с Маршаллом?
— Что мучает?.. — выражение лица Агнии стало горьким. — Хорошо, скажу. Меня мучает, что я не просила меня создавать. У меня никто не спрашивал, хочу я перейти из небытия в бытие или нет. За меня все решили. Меня создали и поместили в некую среду обитания, где я чувствую себя подопытным кроликом. Создавший меня проводит разные опыты надо мной, создает специальные ситуации и смотрит, как я из них выйду, согласно его ожиданиям и наставлениям или нет. Задания сложные. Например, мне бросают очень вкусную сладкую морковку, я имею в виду физические и душевные удовольствия, и говорят: «Не вздумай к этой морковке прикасаться. Пусть она лежит всегда перед тобой, но пользоваться ею нельзя». В этом мире я постоянно обречена на страдания: видишь, лежу, вся в гипсе и бинтах, у меня болит тело, а еще эта рана, — она указала на свою незаживающую язву. — Часто мне угрожает опасность, я должна где-то добывать корм, выполнять законы крольчатника, которые мне не нравятся. Другие кролики в большинстве своем агрессивны или безучастны ко мне, ведь им самим нужно выжить. Если я буду плохой подопытной и не справлюсь с поставленными задачами, то мой Экспериментатор обещает, что за это я буду вечно мучиться после смерти… Еще есть вариант: я должна покаяться в том, что не справилась с поставленными задачами, и признать себя виноватой. Но своей вины я не вижу, ведь я не просила меня создавать и давать какие-либо задачи… А вы, христиане, почему-то говорите, что Экспериментатор добрый. Я тут не замечаю никакой доброты. Лично я хотела бы вернуться в небытие, чтобы не мучиться, но это невозможно, потому что смерть — это не развоплощение, а лишь начало вечных мук плохих кроликов. Проси — не проси о возвращении в небытие, Экспериментатор твердо сказал, что развоплощений не будет и возврат в небытие невозможен. Вот, вы говорите о свободе, говорите, что Экспериментатор дал нам свободу выбора. Но изначально свободу выбора он нам не дал. Мы принудительно были созданы. Стало быть, нет свободы, а где нет свободы — не может быть и искренней, нелицемерной любви. Нам остается принять навязанную нам схему жизни и просить Экспериментатора о помиловании и о том, чтобы Он даровал нам вечное блаженство. Но, проси — не проси, Экспериментатор твердо сказал, что спасутся не все! Все равно будут те, кто не спасется. А какая гарантия, что я не окажусь в их числе?.. Так ли уж сложно понять Сатану, восставшего против злого Экспериментатора?
От таких рассуждений у Музыканта сдавило виски, сделалось душно. Он посмотрел на сестру с великой жалостью и подумал: «Это сколько нужно перенести боли, чтобы вымучить такие мысли? Бедная…» Вслух он сказал:
— Спасибо, что поделилась. Я должен подумать, — он поцеловал Агнию в горячий лоб…
Придя домой, Музыкант включил ноутбук и стал думать над ответом сестре. Долго рылся в интернете, ища подходящие по теме высказывания святых отцов, лазил по православным сайтам и форумам. В конце концов написал:
«Дорогая сестренка, ты рисуешь себе Невидимого как страшного мучителя только потому, что не смогла вовремя остановиться в своем забеге и осознать реальность происходящего.
Ты же испытывала любовь к нашему родному отцу. Теперь представь, что однажды твоя любовь, твой отец, проснулся бы и сказал: «А зачем ты меня любишь? Я не просил меня любить!»
Тот, Кого ты называешь «злым Экспериментатором» излил на тебя такое море любви! Жизнь — Его дар. Он даровал тебе солнце и небо, разум, сердце, прекрасные произведения искусства, радость, свет, красоту. Наконец, Он подарил тебе саму возможность любить. Он оторвал от Себя часть Самого Себя, Своего Сына, Который взошел на эшафот за тебя.
И ты будешь продолжать говорить Ему: «Зачем?! Я не просила меня любить?»»
Музыкант перечитал текст. Решил, что нужно написать по-другому. Создал новый документ, подумал и принялся выстукивать по клавишам, облекая мысли в слова:
«Надо освободить в душе, в уме место для чуда (чудо вне законов логики). Надо? Нет, можно! Нам дан шанс, которым мы можем и пренебречь.
Крольчатник? Покаяние? — Это несовместимо. Покаяние — плод любви, которая есть чудо, а образ крольчатника — порождение сухого рационализма. Каждому дан шанс стать богом по благодати, полюбив Бога даже отчасти. Здесь речь о любви, а не о правах и законах. Хотя… стать частью любимого вполне закономерно для любящего. Но разве можно такое понять, объяснить? Все это можно лишь постичь сердцем. Да, может быть, ты формально, логически права, и нет никакого «позитивного» ответа на твои вопросы, а есть лишь один мучительный вопрос: Человек или закон? То есть Закон или Христос? Закон или Любовь?
Потому что главное быть в жизни с той Истиной, которая будет в Царстве Небесном, а не с той «истиной», которая будет в аду. Ведь там тоже у каждого своя правда. Каждый падший дух и грешник при желании может оправдать себя, выкрутиться, найти тысячу веских причин, обвинить других и Бога, но только не себя, любимого…
Кстати, дорогая моя сестра, твоя позиция очень напомнила оправдания, которые выдвигали Адам и Ева после того, как согрешили. Мол, это Бог во всем виноват, Он дал Адаму жену, а к жене допустил змея… Формально они правы, но их правда уже вне Бога, а значит — это неправда.
В истории было много подобных ситуаций, когда формально, по логике, по закону некто был прав, но эта правда была вне Бога и вне Христа, и тогда нужно было выбирать Бога и Христа и отрицать некую «правду». Это сплошь и рядом наблюдалось в первохристианские времена, когда законники и фарисеи выдвигали против Христа, Богородицы и апостолов столько логичных, законных, формально правдивых доводов, что и говорить, казалось, больше не о чем… По внешним меркам Христианство было обречено. Ан нет, спустя века, в далекой Америке, которую во времена Христа еще не открыли, брат и сестра после многолетней разлуки с жаром говорят о вере, о Боге, о Христе, как о вопросе жизни и смерти. О чем-то это свидетельствует?».
Музыкант остановился. Перечитал. «Убедило бы это меня, если бы я стоял на позиции Агнии? — спросил он себя. — Пожалуй, не убедило бы. Нужно еще попробовать».
И он в третий раз, создав документ, принялся писать:
«Сестренка, поверь, это не ты говоришь и высказываешь такие мысли. Это в тебе говорит голос космического отчаяния, зовущий к космическому бунту. Мне очень грустно, но я бы сказал, что твои слова в данном случае — прямая трансляция речи сатаны из ада. Просто тебе самой стало отчаянно плохо жить в этом мире, которым правит гордый бунтарь, даже и названный «князем мира сего». Вот кто подлинно злой экспериментатор.
Ну, хорошо, дадим волю воображению и представим, что ты права и Бог является злым экспериментатором, вселенским садистом, зловещим кукловодом, у которого ты на привязи.
В этом случае твоя жизнь совершенно лишена высшего смысла, да и вообще какого-либо смысла: ты была рождена действительно не по своей воле, а случайно или в порядке некоего гигантского опыта. Тебе остается принять закон колбы, где бурлит исследуемое бытие. Будь сильной, жестокой, жадно глотай все доступные наслаждения и, главное, спеши, чтобы уложиться в отведенное тебе время, ведь ты не знаешь, какого порядка эта цифра.
Но прежде, чем сделать такой выбор, оглянись на тех, кто уже это сделал, оглянись назад, на оставивших свои мемуары единомышленников. Только будь объективна в своем анализе. Так ли просто жилось объевшимся сладкой морковкой кроликам? Так ли веселились их сердца многими жизненными победами и достижениями? Они не болели, не страдали, не искали более никаких ответов? На исходе жизни не задавались вопросом, в чем же, однако, был смысл всего? Может быть, все они легко и светло умирали, ничуть и ни о чем не сожалея? Или они обрели смысл в бессмысленности и абсурде своей жизни? Если ты будешь правдива, то не последуешь их выбору. Ты увидишь, что ваша теория расходится с опытом, с практикой. Метод проверки всех теоретических построений — опыт. И если он не подтверждает формулу, от нее приходится отказываться ради поиска другой, истинной.
Теперь, исходя из новой необходимости, спроси себя: «Как вышло, что я вообще пришла к этой теореме?» И ты увидишь, что ты просто изнурена, отчаялась от унылой повторяемости одних и тех же безрадостных ситуаций…
Тебе легче все разрушить и «новый мир построить», чем выдержать суд над собой — причем свой собственный суд! На этом суде царишь ты сама, и ты не обязана выносить самой себе каких-либо приговоров, но зато тебе придется слегка озябнуть, сняв покровы внутренней лжи. Попробуй это сделать — поверь, ты не пожалеешь».
Музыкант сходил на кухню, заварил себе мате. Вернулся, прочитал написанное, подумал, потянул из трубочки горячий горько-сладкий напиток, создал другой документ и начал писать заново:
«Сестра, ход твоих рассуждений мог бы считаться безупречным, если бы в палитре жизни присутствовала только одна «сажа жженая». Но вряд ли найдется человек, которого ни разу не коснулся свет солнечный, чья жизнь проходила бы только ночью. Такая жизнь нарушила бы жизнь «Солнечной системы». Но, к счастью, этого не происходит.
Да, мы родились не по своей воле и не мы определили правила жизни, но в то же время мы не можем упрекнуть Творца в том, что Он оставил нас в полном неведении относительно этих правил и масштаба возможной победы. Если наше сердце неспокойно и ищет ответов, то мы можем ознакомиться с Евангелием. Там нам откроется, что мы не принуждены, а избраны родиться. Нам дан светлый шанс…
Когда ты вела речь об «Экспериментаторе», то находилась в ледяном мире сатаны, в мире зла, где веют холодные ветры тартара, а все живое замерзает от страха. Это сатана окрасил твое внутреннее зрение густой сажей и тем самым принудил забыть о самом существовании Света.
В мировоззрении сатаны всегда скрыт подвох. Порой этот подвох настолько тонок и прозрачен, что совершенно не заметен для человеческого ума. Но если приглядеться… В данном случае виден явный подвох. Ведь только живое сознание, живая душа способна к выбору. Если человек еще не появился на свет, то у кого спрашивать, хочет он существовать или нет. Спрашивать не у кого. Поэтому несправедливо говорить, что Бог лишает человека свободы выбора — быть ему или не быть, ведь лишать-то еще некого. Бог творит бытие, желая, чтобы распространялась Его благость. Он творит по любви. Он дарует человеку жизнь и возможность стать богом по благодати и вечно пребывать и возрастать в любви».
Музыкант посидел несколько минут, обдумывая следующую мысль, и закончил так:
«Но в раю еще не было понятия о сострадании и самопожертвовании, а значит — не было полноты любви. После грехопадения, потери рая и искупления Христос собственным примером научил людей состраданию и самопожертвованию. Это и есть те вышеестественные черты, которых не было у Адама. Конечно, Адам и Ева имели основу любви и могли в ней как-то возрастать, но мы не знаем, как бы они возрастали, если история человечества не сложилась бы так, как она сложилась. Ведь фактически в раю не было полноты любви; она открылась людям только после искупления».
— Уф-ф, — вздохнул Музыкант.
«Все это хорошо, конечно, — размышлял он, — но многовато рационализма. А что лично меня убедило бы, если бы такой вопрос передо мной встал?.. Когда мне почему-либо бывает трудно и муторно, я просто смотрю на икону, на лик Христа, и для меня это — единственный ответ на все вопросы. И тогда вся моя мелкая «правда», мой ропот на судьбу, мои капризы и нытье, грязный ил сомнений и уныния, принесенный в душу злобными духами, исчезают под любящим взглядом Спасителя… Что из того, что сатана говорит правдоподобно? Но все равно он не способен утешить, не способен помочь, не способен утешиться сам…»
В этот момент Музыкант услышал мелодию. Музыка зазвучала вдалеке, но с каждым тактом приближалась, принимая все более ясные очертания. Одновременно с этим в уме проявились первые слова нарождающейся песни. Он взял гитару, блокнот и ручку, и стал сочинять. Вскоре песня была готова, он назвал ее «Мертвый свет. Прозрение»:

Мертвый лёд в его руках,
ни надежды, ни прощенья.
Он танцует на костях
и не чает Воскресенья.

Падший ангел Люцифер
в канделябрах гасит свечи.
Поднебесный браконьер
не спасёт и не излечит,

не утешит никогда,
не утешится в печали.
Слёзы — мертвая вода.
Кем мы были? Кем мы стали?

Музыкант подошел к застекленной стене балкона. Посмотрел на ночной город. В песне удалось выразить то, что он чувствовал сейчас… «По-моему, в десятку, — подумал он. — Только вот для Агнии песня сейчас не подходит. Не то».
На улице шел снег с дождем.
— Дождь омоет меня, — тихо произнес Музыкант. — Дождь омоет тебя! Дождь омоет…, — он понял, что к нему стучится еще одна песня, та самая, долгожданная и нужная.

* * *
На следующий день Музыкант поспешил к сестре. По дороге он купил ей душистых желтых яблок, мандаринов и винограда.
Брат не хотел сразу же продолжать вчерашний разговор с сестрой, чтобы не быть навязчивым. Но Агния первая заговорила об этом:
— Ну, Воля, ты придумал ответ для меня?
Музыкант набрал в легкие воздуха, мысленно перекрестился и сказал:
— Честно говоря, меня поразило то, что я от тебя вчера услышал. Никогда бы не подумал, что услышу такое от сестры. Я много думал. Писал тебе ответ полночи. Нашел много интересных мыслей, но понял, что логику здесь лучше оставить в стороне… Ты говоришь, что нет любви, но вот она есть! Я могу ее показать. Бог — добрый, и Он нас любит, в подтверждение могу предложить только свою жизнь. Ты знаешь, что я верующий и, значит, не стану кидаться такими словами. Я верю в то, что наши молитвы слышит Бог. И вот, я говорю пред лицом Божиим, что готов отдать все, готов прямо сейчас отдать свою жизнь и даже душу на мучения, лишь бы ты поверила во Христа, нашла в этой вере утешение и получила вечную жизнь, — Музыкант замер, словно ожидая, что его душа в эту минуту будет отлучена от тела.
— Правда? Ты говоришь правду? Ты на самом деле так думаешь? — голос Агнии задрожал.
— Да.
Агния удивленно смотрела на брата, как будто только что его узнала. В ее взгляде сомнения сменялись надеждой, а надежда — сомнениями. Из-за этого светло-серые глаза девушки как бы пульсировали, то потухая, то вновь лучась.
— А еще я написал тебе песню. Это первая, но, уверен, не последняя песня, которую я посвящу тебе. Она называется «Литургия дождя».
Он расчехлил гитару, прошелся по струнам и запел:

Литургия воды, литургия огня,
небо плачет дождём,
дождь омоет меня.
Небо плачет и ждёт,
и не гасит костра.
С неба смотрит звезда,
как родная сестра.

Литургия снегов,
литургия зимы,
литургия ветров,
не прощаемся мы.
Негасимо горит
и течёт, как ручей,
золотой метеор
в тихом блеске лучей.

Литургия свечей,
литургия любви
говорит тебе: «Пей»,
говорит мне: «Живи».
Литургия воды, литургия огня,
небо плачет дождём,
дождь омоет тебя.

— Надо же! Мне никогда не посвящали песен. Спасибо. Приятно очень, — радуясь и смущаясь, сказала Агния.
— Можешь считать это дополнением к моему ответу.
— Ой, смотри, что там, — Агния показала на окно, расположенное за спиной Музыканта. — Посмотри скорее!
За окном шел легкий снежок. На стекле сидела большая живая бабочка. Она плавно поводила крыльями лазоревого цвета, на которые падали мягкие пушинки снега.
— Не может быть, — вскочил со стула Музыкант. — Зима же. Наверное, где-то поблизости питомник бабочек.
— Впусти ее, впусти. Скорее! — волновалась Агния.
Музыкант распахнул окно. Бабочка, словно ожидавшая этого, вспорхнула и с освежающей волной воздуха влетела в палату. Она описала круг под потолком и опустилась на забинтованную руку Агнии.
— Тихо. Не спугни ее. Видишь, она прилетела ко мне, — восторженно шептала Агния, с видом ребенка, попавшего в сказку.
— Бабочка — символ воскресения… — сказал Музыкант. — Сначала живет свой век гусеница, потом она ложится в кокон-гроб, а из кокона воскресает уже прекрасной бабочкой.
— Что? — переспросила Агния, невнимательно слушавшая брата, так как была всецело увлечена прекрасной гостьей.

Глава пятьдесят третья. ПОЛУРАДОВ, ГЕНЕРАЛ И «СЕРЫЙ ЧЕЛОВЕК»

Тем, кто остался, мои слёзы.
Я выбрал жизнь, но слишком поздно.
Нас раздавило чужое небо.
Чужое небо, мои слёзы.
(«Смысловые галлюцинации»)

Приближалась весна. Истекали последние дни зимы 2008 года.
Сергей Сергеевич Полурадов сидел на кухне своей однокомнатной квартиры. На столе стояла начатая бутылка коньяка и граненый стакан, из которого отставной полковник потреблял этот благородный напиток.
С маленького экрана телевизора на Сергея Сергеевича призывно и ободряюще смотрели по очереди лица кандидатов в президенты. Они к чему-то призывали, чем-то клялись, кому-то угрожали, что-то обещали. Но полковника волновало другое.
За несколько дней до этого, 23 февраля, к Сергею Сергеевичу неожиданно нагрянул в гости его старый друг Антон Петрович. «Что ты тут сидишь, как сыч, в такой день! — сказал тогда генерал. — Давай помянем товарищей, выпьем за наших погибших жен, посидим по-человечески». И они посидели. За водкой язык развязался, и Антон Петрович выдал другу такое, от чего тот до сих пор не мог оправиться. Генерал попросил прощения у Сергея Сергеевича за племянницу, инокиню Неониллу. Он признался, что косвенно виноват в том, что инокиня попала в заложницы.
Тогда Сергей Сергеевич, еще до конца не веря в рассказанное генералом, уточнил подробности похищения племянницы, ставшие ему известными от Ангелины. К ужасу Полурадова, генерал подтвердил худшие предположения: органы, руководствуясь своими интересами, действительно навели бандитов на Ангелину, а те предложили девушке свободу в обмен на помощь им и предательство подруги. Ангелина согласилась. А вот сбежала она потом сама, по собственной инициативе. Антон Петрович признался, что потратил немало сил, чтобы найти ее. Причем делал он это для Сергея Сергеевича во искупление своей вины за Неониллу.
Генерал хоть и на пьяную голову, но искренне просил прощения у Сергея Сергеевича, даже встал перед ним на колени. Полковник не находил себе места, не зная, как реагировать. Если бы генерал не был его старинным другом, он, не раздумывая, убил бы его на месте, но с другом он так поступить не мог. А в то же время боль обиды за Неониллу и Ангелину, за сестру, за погибшую молодую жену и даже почему-то за всю Россию обжигала сердце раскаленной смолой. В его сознании бился вопрос: «Что же это за мир-то такой, если в нем безнаказанно обижают невинных и беззащитных!?»
Антон Петрович домогался от друга хоть какого-то ответа, но Сергей Сергеевич намертво замолчал. Генерал даже протрезвел, понял, что хватил лишку, но брать свои слова назад было поздно. Понурый, он покинул квартиру полковника…
С тех пор Полурадов носил боль в себе. Никому ничего не говорил. Пил. Выходил из дома лишь для того, чтобы снова купить спиртное.
…Он поднялся из-за стола. Снял с плиты кастрюлю с картошкой. Налил в граненый стакан коньяка и хотел было выпить, но тут ему сделалось тревожно. Он буквально физически ощутил, что в квартире есть кто-то еще. И этот «кто-то» за ним наблюдает. Сергей Сергеевич заставил себя повернуться. Проем кухонной двери был пуст. На цыпочках он подкрался к двери и резко выглянул в коридор. Там тоже никого не было.
Он по очереди обошел ванную, уборную, кладовку и остановился у закрытой двери комнаты. Теперь он точно знал, что там кто-то есть. Полурадов прислонился ухом к двери, и ему почудилось, что он различает дыхание с другой стороны. Полковник вспомнил все страшные случаи своей жизни, все эпизоды, когда смерть заглядывала в глаза, и стал внушать себе, что по сравнению с тем, что бывало раньше, этот случай — смешон.
«Бред какой-то! Нечего тут бояться», — говорил он себе, но при этом становилось все страшнее. Ужас достиг апогея. Сергей Сергеевич медленно взялся за ручку двери, готовясь ворваться в комнату. Ему казалось, что сердце сейчас разорвется от напряжения и он умрет.
Не выдержав противоборства с невидимкой, полковник метнулся в прихожую, наспех обулся, кое-как нацепил пальто и выскочил на лестницу. В квартире он больше оставаться не мог.

Дата добавления: 2015-06-25