Переданного через тропы и фигуры 1 страница

7. Но те, кто читает безрассудно, принимая одно за другое, часто обманываются многообразными неясностями и двусмысленностями (ambiguitas), а в некоторых местах ничего не находят, или они рассматривают их неверно. Таким образом нечто неясно выраженное наводит густейший туман. Не сомневаюсь, что в этом — высшее попечение ради обуздания гордыни трудом и отвлечением от брезгливости интеллекта, для которого по большей части теряет цену то, что легко открыть. Как, спрашиваю, насчет того, что кто-то может [просто] сказать, что святы и совершенны те люди, чья жизнь и моральная принадлежность к христианской церкви отвращает от каких бы то ни было суеверий тех, кто к ней приходит, и делает их членами ее тела (incorporo) благодаря подражанию добрым [делам], люди, которые как добрые верующие и истинные рабы Божьи, сложившие с себя заботы мирские, пришли к святой купели Крещения и затем, возвышенные приятием Св. Духа, дают плод двойной любви — к Богу и к ближнему? Это, следовательно, есть вот что: если бы кто-нибудь такое сказал [некоему] слушателю, это ему понравилось бы менее, чем если бы он использовал в том же смысле то место из Песни песней, где о Церкви, похваляемой, как некая прекрасная жена, сказано: «зубы твои, как стадо выстриженных [овец], выходящих из купальни, из которых у каждой пара [ягнят], и бесплодной нет между ними» (Песн. П. 4, 2)? Разве человек при этом узнает иное, чем если бы услышал то же самое, [но] выраженное самыми плоскими словами, не прибегая к подобию? И, однако, не знаю почему, а мне взирать на святых приятнее, когда я вижу, что они, как зубы Церкви, отделяют людей от заблуждений, и, смягчивши жестокость, преобразуют (transfero) в ее тело, как вкушенную пережеванную пищу. Я также с наибольшим удовольствием признаю «выстриженных овец», сбросивших с себя заботы света, как овечью шерсть, «выходящих из купальни», то есть после крещения, чтобы всем создавать «пары», то есть две заповеди любви; и я вижу, что «бесплодной нет» от того святого плода.

8. Но почему мне это гораздо приятнее, чем если бы ни одного такого подобия не было бы заимствовано из божественных книг, хотя и вещь одна и та же, и одно и то же знание о ней? Трудно сказать, и это другой вопрос. Теперь, однако, никто не сомневается ни в том, что кое-что охотнее познается через подобия, ни в том, что гораздо приятнее обнаружить искомое, сопряженное с некоторою трудностью. Ибо, кто вовсе не находит того, что ищет, — тот томится голодом; а кто не ищет, потому что живет на всем готовом, тот часто вянет от пресыщения. В обоих случаях надо опасаться бездействия. Следовательно, Святой Дух достойно и благотворно модифицировал Священное Писание таким образом, чтобы оно с помощью более ясных мест утоляло [душевный] голод, а с помощью более темных истребляло небрежение. Ибо из этих неясностей не выкапывается почти ничего из того, что не открылось бы как выраженное самым ясным образом в другом месте.

Глава VII. Поступательное движение к мудрости:

первая ступень — страх, вторая — благочестие, третья — знание,

четвертая — отвага, пятая ступень — совет, шестая — очищение сердца,

седьмая ступень или цель — мудрость

9. Прежде всего, следовательно, нужно обернуться страхом Божиим для познания Его воли, [предписывающей], что мы должны желать и от чего удаляться (Пс. 11, 2)⁵⁶. Этот страх необходимо возбуждает мысль о нашей смертности и о будущей смерти и как бы пригвождает к крестному древу всякое возбуждение гордыни, приколачивая [пашу] плоть. Затем нужно сделаться кроткими посредством благочестия и не прекословить Божественному писанию, [независимо от того], понятно оно, когда язвит некие наши пороки, или не понятно, как будто мы можем лучше разуметь и лучше наставлять. Скорее нужно думать и верить в то, что лучше и истиннее написанное в нем, даже если оно неясно, чем в то, что мы можем стать мудрыми лишь благодаря самим себе.

10. За этими двумя ступенями — страха и благочестия следует третья ступень — [ступень] знания, о чем я сейчас решил вести речь. Ибо на этой [ступени] испытывает себя тот, кто усердно стремится к изучению Божественного писания. Ничего иного он в нем не найдет, кроме того, что нужно любить Бога ради Бога и ближнего ради Бога, и любить Его всем сердцем, всею душою, всеми помыслами, ближнего же, как самого себя (Мф. 22,37-39), то есть чтобы всецелая любовь к ближнему, равно как и к себе самим, была бы похожа [на любовь] к Богу. Об этих двух заповедях мы толковали в предшествующей книге, когда вели речь о вещах. Значит необходимо, чтобы вначале каждый обращался к Писанию, обладая любовью к этому миру, то есть к временным вещам, и, будучи тесно с ним связан, оказывался надолго отлученным от такой любви к Богу и от такой любви к ближнему, которой требует Писание. Тогда же тот страх, благодаря которому он помышляет о Божием суде, и то благочестие, благодаря которому он и может только верить и повиноваться авторитету священных книг, побуждают его скорбеть о самом себе. Ибо этакое благонадежное знание созидает человека не превозносящего себя, но горько на себя сетующего. С помощью этого аффекта он усердными молитвами добивается божественной помощи, чтобы не истощить себя отчаянием, и ступает на четвертую ступень, то есть [на ступень] отваги (fortitude), где он алчет и жаждет праведности. При такой страсти он избавляется от всякой смертоносной вещной привлекательности и, вследствие этого, отвратившись [от нее], нацеливается на любовь к вечному, то есть на неизменяемое единство и равенство в Троице.

11. Как только он, насколько возможно, узрит Ее в сияющей дали и глубоко прочувствует, что по слабости зрения он не может выдержать такой свет, то на пятой ступени, то есть в совете милосердия, он постарается очистить некоторым образом бунтующую душу, обеспокоенную охватившей ее нечистотой из-за страсти к низкому. Здесь же он усердно упражняет себя в любви к ближнему и в этом совершенствуется. И уже исполненный надежды и крепкий силами, достигнув состояния любви к врагу, восходит на шестую степень, где уже сам очищает око, которым может видеть Бога столько, сколько могут видеть те, кто, по мере возможного, умирает для этого мира. Ибо видят они настолько, насколько умирают для этого мира, а поскольку живут в нем, не видят. И потому хотя уже истиннее и не только терпеливее, но даже приятнее начинает казаться видение света того, однако до сих пор о нем говорят, что он видится «гадательно» и «сквозь [тусклое] стекло» (1 Кор. 13, 12), ибо [человек] ходит скорее «верою, чем видением (species)» (2 Кор. 5, 7), так как мы пришельцы в сей жизни, «наше же жительство — на небесах» (Флп. 3, 20). На этой же ступени он так очищает око сердца, что не предпочитает истине самого себя, и не равняет [с нею] ближнего, следовательно, и себя самого, так как [не равняет с нею] того, кого любит как самого себя. Значит, он будет святым по сердечной простоте и чистоте настолько, что не сможет отвратиться от истины ни из человекоугодия, ни из желания избегать неких невыгод своих, которые противятся такой жизни. Такой сын достигает мудрости, которая есть последняя седьмая ступень, которою он наслаждается, умиротворенный и успокоенный. Ибо «начало мудрости — страх Господень» (Пс. 110, 10). Ведь от страха к мудрости стремятся через эти ступени и проходят их.

Глава VIII. Канонические книги

12. Но вернемся к рассмотрению той, третьей ступени, о которой мы решили рассуждать подробно и обсудить, сколько Бог поможет. Итак, искуснейший исследователь божественного Писания — тот, кто изначально должен прочесть все [книги Писания] и ознакомиться с ними, если еще и не понимая, однако уже читая, по крайней мере, те книги, которые называются каноническими. Ведь прочие он прочтет с большим душевным спокойствием, будучи наставленным верою в истину, чтобы они не захватили неопытную душу его и, насмехаясь, опасными вымыслами и призраками не причинили бы хоть какого-то ущерба здравому смыслу. В канонических же книгах Писания исследователь должен следовать авторитету многих кафолических церквей, а среди них особенно тех, которые удостоились иметь у себя апостольские престолы и получить от них Послания. Он, следовательно, будет придерживаться вот какого правила касательно канонических книг: те, которые приняты всеми кафолическими церквами, он предпочтет тем, которые не принимаются некоторыми из них; из тех же [книг], которые всеми не принимаются, те, которые приняты многими важнейшими [церквами], он предпочтет тем, которых придерживаются немногие и менее авторитетные церкви. Но если бы он обнаружил, что одни книги принимаются множеством церквей, а другие — [только] важнейшими, хотя это нелегко обнаружить, то я полагаю, что их надо почитать книгами, равными по достоинству.

Глава IX. Каким способом нужно предаваться изучению Писания

14. Во всех этих книгах те, кто обладает страхом Божьим и приучен к благочестию, вопрошают волю Бога. Первое правило этого трудного дела, как мы сказали, — ознакомиться с этими книгами, если еще и не понимая их, однако читая их, или доверившись памяти, или имея [о них хотя бы] несовершенное представление. Затем то, что в них рассматривается ясно, нужно исследовать более тонко и тщательно, будь то правила жизни или правила веры: кто насколько больше их изыщет, тот настолько способнее к пониманию. Ибо в правилах ясно представленных в Писании, обнаруживается все то, что содержит веру и способы жизни, то есть надежда и любовь, о чем мы толковали в предыдущей книге. Наконец, ознакомившись несколько ближе с самим языком Божественного Писания, нужно открыть, что в нем темно, и продолжить путь, обсуждая его так, чтобы приводить более вразумительные примеры для объяснения неясных оборотов речи, а некоторыми утверждениями верных мыслей отводить сомнения от [выраженных] неопределенно. В этом деле много значит память, недостаток которой не могут заменить эти правила.

Глава X. Непонимание Писания происходит из-за незнания знаков или их двусмысленности

15. По двум причинам не понимают того, что написано: оно скрыто или под нераспознанными, или под двусмысленными знаками. Знаки же есть или собственные, или переносные. Собственными они называются тогда, когда прикладываются к означаемым вещам, для выражения которых они установлены, например, мы говорим «вол», когда подразумеваем «животное», которое все люди вместе с нами называют этим латинским именем. Переносными они бывают тогда, когда и те же самые вещи, которые мы обозначаем собственными словами, употребляются и для обозначения чего-либо другого; так, мы говорим «вол» (bovem), и под этими двумя слогами подразумеваем животное, обычно называемое этим именем, но также подразумеваем под этим животным евангелиста, которого обозначило [так] Писание в толковании апостола: «не заграждай рта у вола молотящего» (1 Кор. 9, 9).

Глава XI. Чтобы устранить неведение знаков, необходимо знание языков, прежде всего греческого и еврейского

16. Против неведомых знаков есть, собственно, великое лекарство — знание языков. Люди, говорящие на латинском языке (их сейчас мы и задумали наставить), нуждаются для познания Божественного писания в двух других, а именно в еврейском и греческом, чтобы можно было прибегнуть к предшествующим спискам, если бесконечное разнообразие латинских переводов может привести к какому-либо сомнению, — хотя мы часто обнаруживаем непереведенными в книгах и еврейские слова, такие, как «Аминь», «Аллилуйя», «Рака», «Осанна» и, наверное, другие. Исконность таких из них, как «Аминь» и «Аллилуйя», была сохранена отчасти из-за их священного авторитета, хотя они могли бы быть переведены, отчасти же считается, что их нельзя было перевести на другой язык, как два других, которые мы упомянули. Ибо в каждом языке есть слова, которые не могут быть переведены в узус⁵⁷ других языков с помощью истолкования. И это больше всего относится к междометиям — эти слова скорее обозначают душевные изменения, нежели какую-то частицу задуманного предложения. Ведь и два последних [слова] признаются таковыми, ибо говорят, что «Рака» есть возглас негодования, а «Осанна» — радости. Но не из-за таких немногих [слов], которые легче легкого отметить и о них выспросить, но из-за разности интерпретаций нужно знание тех языков. Ведь тех, кто переводил Писание с еврейского языка на греческий, можно перечислить, латинских же переводчиков — никоим образом. Ибо еще с первых времен [христианской] веры всякий, кому попадал в руки греческий кодекс и кому казалось, что он изрядно сведущ в обоих языках, смело брался за перевод.

Глава XII. Несходство переводов полезно. Как от двусмысленности слов случается ошибка у переводчиков

17. Такое положение дела более способствовало бы пониманию, чем мешало ему, если бы только читатели были не равнодушны. Ибо часто сличение многих кодексов проясняло иные неясно выраженные мысли (sententia). Например, один из переводчиков перелагает известное [место] из пророка Исайи так: «И не презирай домочадцев семени своего»; а другой так: «Не презирай плоти своей» (Ис. 58, 7)⁵⁸. И тот и другой переводы достоверны; в самом деле, каждый из них может быть объяснен друг через друга, так как и «плоть» можно было понять в собственном смысле, ибо никто «своего тела» не презирал, полагая, что оно служит напоминанием, а под переводом [слов] «домочадцы семени» христиане могут понять, что они духовно рождены вместе с нами от одного семени Слова. Поэтому при сравнении смыслов, [подразумеваемых] переводчиками, предстает более достоверной та мысль, что здесь собственно предписывается не презирать сродников, так как когда ты будешь сравнивать «домочадцев семени» с «плотью», [слова эти] будут пониматься, главным образом, как «сродники»; отсюда я полагаю, что то же говорит и апостол: «Не возбужу ли ревность в сродниках моих по плоти и не спасу ли некоторых из них» (Рим. 11, 14), то есть не уверуют ли и они, возымев ревность к тем, которые уже уверовали. Ведь [апостол] сказал, что «своя плоть» — это иудеи по родству. Точно то же и с известным местом у пророка Исайи. [У одного переводчика]: «если не поверите, не уразумеете»; у другого: «если не поверите, не пребудете» (Ис. 7, 9)⁵⁹. Неизвестно, кто из них [точно] следовал словам [его], если ими не прочтены списки (exemplaria⁶⁰) на первоначальном языке. Однако в [душу] искусного читателя западает нечто весьма значимое и из того, и из другого. Ведь трудно представить столь отличающихся друг от друга переводчиков, чтобы они не имели бы между собой никакого сходства. Следовательно, так как интеллект существует в непреходящем видении, то вера, напротив, как бы млеком питает детей в колыбельках временных дел; и «мы ходим» теперь «верою, а не видением» (2 Кор. 5, 7), если же не будем ходить верою, не сможем достигнуть видения, которое не преходит, но пребывает в чистом разуме, соединив нас с истиной. Потому один сказал: «если не поверите, не пребудете»; а другой: «если не поверите, не уразумеете».

18. Переводчик часто ошибается и на основании двусмысленности языка оригинала. Тот, кому не вполне понятна мысль, переносит на нее значение, которое вовсе чуждо смыслу писателя. Так, в некоторых кодексах имеется [такой перевод]: «ноги их остры на пролитие» крови. Ведь греческое слово όξύς, означает и «острый», и «скорый». Тот понял мысль, кто перевел: «ноги их скоры на пролитие» крови. Тот же, другой, ошибся, увлекшись в другой части двусмысленным (anceps) знаком. И такое относится не к неясному, а к ложному. Их положение другое, ибо такие кодексы нужно скорее рекомендовать не для понимания, но для исправления. Отсюда и вот что: так как по-гречески μόσχος называется «телец» (vitulus), а некоторые не поняли, что μοχεύματα — это «насаждения» (plantatio), то перевели это выражение как «коровий приплод». Эта ошибка вкралась в столь многие кодексы, что едва ли можно найти иначе записанное. Между тем, мысль здесь очень ясная, поскольку она проясняется следующими словами: в самом деле, [выражение] «ложные посадки⁶¹ не дают глубоких корней» (Прем. 4,3) более подобающе назвать паразитарными (vitulamina), которые втаптываются в землю ногами и корни которых не укреплены. Да и некоторые другие контексты (contextum) сохраняют в этом месте перевод в таком виде.

Глава XIII. Как можно исправить черноты перевода

19. Но так как и сама мысль, которую многие переводчики, каждый по своей способности и суждению, пытаются выразить, не обнаруживается, кроме того, что ее вычитывают на том языке, на котором осуществлен перевод, и так как безрассудный переводчик, если он вовсе не образованный, часто отклоняется от авторского смысла, то нужно стремиться к знанию тех языков, с которых Писание перешло в латынь, или иметь переводы его более буквальные — не потому, что они удовлетворительны, но потому, что благодаря ним обнаруживается исправность или погрешность других [переводов], в которых стремятся следовать при переложении не в большей степени словам, чем мыслям. Ибо часто переводятся не только отдельные слова, но и обороты речи, которые совершенно; не употребительны в латинском языке, если кто-то хотел бы сохранить обычай древних, которые говорили по-латыни. Такие переводы никогда ничего не отнимают у интеллекта, только оскорбляют тех, кто более наслаждается вещью, если в знаках, ее выражающих, сохраняется некая ее полнота. Ибо так называемый солецизм есть не что иное, как сочетание слов друг с другом не по тем правилам, по которым каким-то образом сочетали [их] те наши, очевидно же — авторитетные, предшественники. В самом деле, говорят ли «среди людей» или «меж людьми» — это не относится к познанию вещей. И что иное варваризм, как не слово, выраженное не теми буквами или не тем звуком, которым обычно произносили его те до нас, кто говорил по-латыни? Ибо не слишком заботится тот, кто молит Бога о прощении своих грехов, произносить ли «прощать» с длинным или кратким третьим слогом, каким бы образом могло звучать это слово. Да и что такое есть полнота речи (locutio), если не сохранение далекого обычая, подтвержденного авторитетом речи древних?

20. Однако чем слабее люди, тем больше они оскорбляются, и тем они слабее, чем ученее хотят казаться, не знанием тех вещей, благодаря которым мы созданы, но [знанием] знаков, при котором очень трудно не стать заносчивым, поскольку и само познание вещей часто взбудораживает мозги, если только оно не смиряется игом Господним. В самом деле, что за вред понимающему, если записано таким образом: «Какова земля, на которой они живут на ней, хороша ли она или худа, и каковы города, в которых они живут в них» (Числ. 13, 20)? Я думаю, что скорее это оборот речи более древнего языка, чем выражение какого-то иного, более глубокого смысла. То, что мы уже не можем вынести из уст народа, поющего: «На нем же процветет святыня моя» (Пс. 131, 18), совершенно не разрушает мысль; опытный слушатель, однако, хотел бы это исправить, потому что некогда говорилось не floriet (процветает), но florebit (процветала), и ничто не мешало бы коррекции, кроме обыкновения поющих. Этим легко можно пренебречь, если бы кто-то не желал поостеречься того, что [на деле] никак не вредит здравому смыслу. Но вот в том, что сказал апостол: quod stultum est Dei, sapientius est hominibus; et quod infirmum est Dei, fortius est hominibus, «потому что немудрое Божие премудрее человеков, и немощное Божие сильнее человеков» (1 Кор. 1, 25), — если бы кто желал сохранить греческий оборот речи, сказав так: quod stultum est Dei, sapientius est hominum; et quod infirmum est Dei, fortius est hominum, «потому что немудрое Божие премудрее у человеков, и немощное Божие сильнее у человеков», — то упование (intentio) бдительного читателя на силу мысли, конечно, свершилось бы, но, однако, кто-то другой или с трудом понял бы их, или же не понял бы, или бы понял превратно. Ибо не столь уж ошибочен такой речевой оборот на латинском языке, но он впадает в двусмысленность, ибо могло бы показаться, что безумное у людей или немощное у людей премудрее и сильнее, чем Божие. Хотя и то [выражение] — sapientius hominibus, премудрее человеков — не лишено двусмысленности, даже если и свободно от солецизма. Ведь под тем, что есть, то есть hominibus (человеков), подразумевается «[мудрее, сильнее] существующего человека» или «относительно вот этого человека», — это может обнаружиться только при прояснении (illuminatio) мысли. Лучше, следовательно, выразиться: «мудрее, нежели человеки, и сильнее, нежели человеки».

<...>

Глава XV. Рекомендуется перевод Италы как латинской версии и Септуагинты как версии греческой

22. Среди переводов нужно прочим предпочитать Италу⁶², потому что он крепче держится слов, благодаря которым делается прозрачным смысл. И для исправления некоторых недостатков в латинских [переводах] нужно обратиться к грекам⁶³, среди которых — семьдесят толкователей⁶⁴. Он отличается авторитетом относительно [переводов] Ветхого Завета. Все наиболее умудренные церкви считают, что семьдесят толкователей в такой степени выразили присутствие Святого Духа, что представляли единые уста множества людей. Если же они, как считается и как упоминают о том многие достойные доверия люди, во время перевода были заключены каждый в отдельную комнату, а в кодексе каждого из них не было обнаружено ничего, что не было бы обнаружено в словах и даже в порядке слов у других, то кто осмелится сравнить и даже предпочесть его авторитету нечто другое? Если они и сравнивали, то для того, чтобы создать единый для всех голос для общего словоупотребления и суждения; так, не следует и не приличествует какому-либо одному человеку, как бы опытен он ни был, покушаться на исправление единогласия столь древних и столь ученых [мужей]. Даже если бы в еврейских образцах нашлось что-либо иное, чем употребленное ими, то, по-моему, это должно было произойти вследствие божественного распоряжения, которое Он через них выразил: чтобы книги, которые иудейский народ не желал показывать другим народам или из религиозных соображений, или из ревности, заранее, при содействующей власти царя Птолемея сделались известными язычникам, поверившим в Господа. Итак, может статься, что те самые [толкователи] делали перевод, а Тот, Кто вел их и Кто сотворил одни уста у всех, Святой Дух, повелел каким-то образом сообразовывать [его с состоянием] язычников.

Но, как я сказал выше, для прояснения мысли часто не бесполезно сравнивать тех переводчиков, которые более цепко прилеплялись к словам. Латинские же кодексы Ветхого Завета, как я пытался сказать, должны исправляться, если это необходимо, с помощью авторитета греков и особенно тех, кто высказывался за то, чтобы они переводились едиными устами, как у Семидесяти. Если же пойдет спотыкание в латинских переводах книг Нового Завета, то несомненно нужно прибегать к греческим [кодексам], и главным образом к тем, которые получили одобрение более ученых и рачительных церквей.

Глава XVI. Пониманию переведенных знаков способствует знание как языка, так и вещей

23. Если же в переведенных знаках читателя заставит колебаться что-либо неизвестное, то это нужно исследовать с помощью знания отчасти языков, отчасти вещей. Ведь чему-то подобна и, несомненно, чем-то таинственным проникнута купальня Силоам, где Господь повелел умыть лицо тому, чьи глаза Он помазал «брением, из плюновения» сделанным (Ин. 9, 7), но это — лишь имя неизвестного языка, сколь ни велик его смысл (intellectus), если бы евангелист не объяснил его. Так и многие еврейские имена, которые не были интерпретированы авторами тех книг, несомненно, имеют немалую силу и способность к разрешению загадок Писания, если бы кто-нибудь мог изъяснить их; и некоторые опытные мужи, владеющие этим языком, которые истолковали все слова, выделив их по тождеству в Писании, оказали весьма солидную услугу потомству. И что такое Адам, что Ева, что Авраам, что Моисей, или названия мест: что такое Иерусалим, или Сион, или Иерихон, или Синай, или Ливан, или Иордан, или некоторые другие названия, существующие в том языке, но неизвестные нам. После того как они были открыты и объяснены, многие фигуральные выражения в Писании становятся ясными.

24. Незнание же вещей делает неясными и фигуральные выражения, так как мы не знаем природы ни живых существ, ни камней, ни трав или других вещей, которые часто упоминаются в Писании по сходству их с чем-либо другим. Ведь сколь много смысла открывается в том, почему Господь повелел нам быть «мудрыми как змеи» (Мф. 10, 16), поскольку о змее известно, что он, защищая голову, набрасывается на нападающих на него всем телом своим. Это значит: вместо нашей головы, потому что она — Христос, мы охотнее предоставляем преследователям свою плоть, дабы не губить в себе веры христианской, так как, прося пощады для тела, мы могли бы отречься от Бога! Или то, что он, как говорится, стесненный узостью пещеры и, сбросив старую кожу, получает новые силы, настолько согласуется с представлением о кознях змея и с совлечением самого ветхого человека, как говорит апостол, чтобы облечься в нового (Еф. 4, 22-24; Кол. 3, 9-10); и совлекшись через теснины, как учит сам Господь, «входите тесными вратами» (Мф. 7, 13)! Следовательно, как познание природы змея объясняет многие подобия, которые обычно даются в Писании об этой живности, так и неведение о некоторых животных, которые в нем упоминаются не реже (ради уподобления), часто мешает тому, кто стремится понимать (intellector). Так же нужно постигать природу камней, так же и трав, и чего-либо другого. В самом деле, и знание о карбункуле, светящего во тьме, разъясняет много неясного в книгах, в которых он упоминается ради [какого-либо] подобия; а незнание берилла и алмаза большей частью сковывает силы разумения. И легко понять, что вечный мир обозначается оливковой ветвью, принесенной голубицею в ковчег (Быт. 8,11), не по иной причине, как по той, что мы знаем: и оливки не скоро портятся при легком прикосновении, и само дерево постоянно покрыто листвой. Многие, не зная иссопа, покуда не ведают, какую силу он имеет для очищения легких или, как говорят, для проникновения корнями сквозь камни, поскольку это трава малая и низкая, совершенно не могут понять, почему сказано: «окропи меня иссопом, и буду чист» (Пс. 50, 9).

25. Незнание чисел позволяет не понимать многое, помещенное в Писании в переносном и даже мистическом смысле. Ибо природный ум (ingenium), как я уже о том сказал, не может не волноваться оттого, что он хотел бы [знать], почему Моисей, Илия и Сам Господь постились сорок дней (Исх. 24,18; Мф. 4,2). Фигурального узла этого действия нельзя развязать иначе, как через познание и обдумывание этого числа. Ибо четырежды десятеричным числом оно выражает как бы связанное во времени познание всех вещей; в самом деле, четверичным числом выражается течение времени суток и года; суточное состоит из утренних, полуденных, вечерних и ночных часов; а годовое из весенних, летних, осенних и зимних месяцев. Ради вечности, в которой мы желаем жить, мы должны воздерживаться от наслаждения временем, пока живем во времени, и поститься, хотя самим протеканием времени нам внушается учение о презрении к временному и жажде вечного. Далее, десятеричное число означает познание Творца и твари. В самом деле, троичность присуща Творцу, семеричное число указывает на тварь вследствие [присущности ей] жизни и тела. Ибо жизни свойственна троица, с помощью которой и нужно любить Бога: всем сердцем, всею душой, всем помышлением (mens). В теле же яснейшим образом явлена четверка — таково [число] элементов⁶⁵. Итак, этим десятеричным [числом], поскольку оно проникает в нас во времени, то есть полагается четырежды, нам предвещают, что нужно сорок дней поститься, чтобы жить чисто и воздержанно, без пристрастия к временному⁶⁶. Это — Закон, персонифицированный Моисеем, это — пророчество, персонифицированное Илией, это предвещает Сам Господь, который, словно бы засвидетельствованный Законом и пророчествами, явился между ними в сиянии на горе трем ученикам, увидевшим [Его] и восхитившимся. Затем так же можно спросить, как из числа сорок происходит [число] пятьдесят, которое непосредственно в нашей религии является священным из-за Пятидесятницы (Деян. 2), и каким образом оно, взятое трижды для [обозначения] трех времен (до Закона, под Законом и под Благодатью) или же для [обозначения] имени Отца, Сына, и Святого Духа, прильнув выше — к самой Троице, относится к таинству непорочнейшей Церкви и доходит до [числа] сто пятьдесят три — [числа] рыб, которые по воскресении Господа были пойманы сетью, брошенной по правую сторону (Ин. 21,6-11). Таким образом под многими другими различными формами чисел в Священном Писании располагаются некие тайны уподоблений, которые скрыты от читателей из-за незнания [значения] чисел.

26. Многое оно скрывает и держит в неведении относительно некоторых вещей, относящихся к музыке. В самом деле, кто-то довольно ловко обнаружил некие существенные свойства, составляющие отличие псалтыри от арфы. И о десятиструнной псалтыри вовсе не дерзко спрашивают ученые: имеет ли она какой-либо музыкальный закон, который бы понуждал к такому числу струн, или же, если такого закона нет, нужно воспринимать само число тем более священным? Или же благодаря десяти заповедям, данным в Законе, с этим числом, если оно исследуется, нужно соотносить только Творца и тварь? Или на основании вышеизложенного [такое значение] имеет само [число] десять? И так же число [лет] строительства храма⁶⁷, которое упоминается в Евангелии — сорок шесть (Ин. 2, 20), не знаю почему, но звучит музыкально. И поскольку оно относится к устройству тела Господня, из-за которого и упомянуто в Евангелии о храме, то оно побуждает некоторых еретиков признать, что Сын Божий воспринял не ложное, но истинно человеческое тело. И, разумеется, мы обнаруживаем, что число и музыка во многих местах Священного Писания используется почтительно.

Дата добавления: 2015-06-25