Пик Любви

(1999 год, июль)

К середине лета, после того, как Алексей убедился, что я вполне могу контролировать мотоцикл, мы решили куда-нибудь съездить. Куда? Раздумья были недолгими. В Аршан! Этот далекий курортный бурятский поселок у подножья Саян я запомнила с детства, сюда ездили отдыхать родители. В те времена было трудно, практически невозможно достать путевку на этот престижный по тем меркам курорт. Престижным он был отнюдь не потому, что здесь была выстроена современная здравница, нет, отдыхающее проживали в деревянных корпусах, все удобства которых были на дворе, развлечений тоже не было практически никаких – только кино в длинном, деревянном бараке, билеты в который стоили то ли десять, то ли пятнадцать копеек, да танцплощадка, оглашавшая уже устаревшими шлягерами распадок горной реки Кынгырги, вот, пожалуй, и все. Курорт был знаменит минеральной водой: бесплодные супруги вдруг исцелялись, обезножившие – начинали ходить, ослепшие прозревали. Я отдыхала здесь вместе с родителями, чаще – с мамой. Мы жили «дикарями», снимая комнату у местных бабулек, которые таким образом промышляли неплохую добавку к пенсии. Мама покупала «курсовку» и принимала ванны, душ, пила по особому графику воду, в общем, предавалась тому, чему с особым удовольствием предаются все женщины – ухаживала за собой и своим здоровьем. Мне было лет десять-двенадцать, и я умирала от тоски, потому что заняться было совсем нечем. За забором вплотную к поселку подступала тайга, прогретые солнцем, крупные, белые, обкатанные камни гордой Кынгырги были ко мне равнодушны, беленые известкой статуи пастуха и пастушки у парадных ворот санатория бесстрастно смотрели на черноголового ребенка в рваных брючках. Брючки были все время рваными, потому что я часто падала, спотыкаясь о камни, торчавшие из земли на всех здешних тропинках. Еще я помнила большую беседку в восточном стиле, маленький павильончик, в котором можно было набрать воды, – холодная минеральная вода била из черных рожков в темную утробу центрального бассейна. Здесь пахло известью, чуть-чуть сероводородом, запах был не отталкивающий, а, скорее, притягивающий, так пахнет мел, который ты грыз в детстве. Минеральная вода была прозрачная, чистая, наполненная пузырьками, взрывающимися на нёбе, освежающая, её хотелось пить, и пить, и пить, и не хотелось останавливаться. Ни одна другая вода так не утоляла жажду.

По берегу Кынгырги то там, то здесь из белых труб под давлением била минеральная вода, покрывая прибрежные камни кремово-белыми или желтовато-оранжевыми наплывами. Курортники по очереди подставляли свои бледные, обезжизненные болезнью и работой тела в надежде набраться здоровья, вокруг голых тел вились жадные до крови откормленные пауты.

Мы гуляли по берегу реки, собирали землянику вдоль ручьев хитрой ирригационной системы, снабжающей водой простенькие огороды местных жителей, ходили в лес за грибами, которых здесь было какое-то невероятное количество. Здесь росли местные виды грибов – подрешетники, зимовики, в которых разбирались только местные. Но и обычные грибы здесь тоже были. На одной поляне можно было насобирать ведро отменных, тяжелых груздей. Однажды мы приехали сюда в урожайный год, и возвращаться пришлось с двумя эмалированными бачками, которые были под завязку набиты солеными груздями и крупными, розовыми волнушками.

Забираясь на смотровую площадку наверху санатория, мы видели, что тайга на противоположном берегу реки только начиналась. Дальше на многие километры не было ни одного населенного пункта – только зеленая, не знающая берегов пучина леса до самого горизонта. И над всем этим великолепием царствовал пик Аршан, крутой, поросший лесом, с голой, желтоватой верхушкой. Рядом торчали каменистые скальники, над цирками которых почти до самой осени нависали тяжелые малахаи снега. Если присмотреться, то на одной из далеких скал можно было различить белую голову лошади. Я каждый день подолгу смотрела на горы. Отчаянные курортники лазали на пик, но мои родители никогда туда не ходили, говорили, что опасно. Нам рассказывали страшные истории об ушедших в горы туристах, в этих историях обязательно погибали все парни, но выживали смелые девушки, которые, схоронив всех своих спутников, выходили в долину, к жилью.

Потом курорт объявили закрытым, и сделали из него здравницу ЦэКа. Для нормального народа въезд был закрыт.

Желание съездить туда еще раз было у меня всегда, но останавливала дорога – душный медлительный «Икарус» ехал двести пятьдесят километров до Аршана целый день.

- Съездим? – спросила я Алексея.

- Конечно! – ответил он.

Это было наше первое путешествие. Всю зиму мы думали о том, как правильно экипироваться в дальнюю поездку и покупали снаряжение. Итак, на два мотоцикла мы привязали: брезентовую трехместную палатку весом в семь килограммов, два дешевых синтепоновых спальника в специально сшитых мной мешочках. Чтобы спальники не промокли, мы завернули их в полиэтиленовые прочные пакеты. Два коврика веселенькой расцветки, – с одной стороны они были розовыми, с другой – голубыми, два костюма общевойсковой защиты, резиновые сапоги, большую белую сумку из кожзаменителя с теплой одеждой, и бывалый вещмешок с примусом, котелком и прочим положенным для бивуака скарбом.

Мы встали в семь утра и выехали холодным июльским утром. Я до смерти боялась ехать через Иркутск, а Алексей меня наставлял:

- Ничего не бойся, езжай за мной, Помнишь, перекресток с многополосным движением? Мы когда в Листвянку ехали, ушли прямо? А теперь там надо перестроиться в крайний правый ряд, мы свернем направо, а там – все прямо и прямо вместе с основным потоком машин. Поняла?

Я согласно кивала головой, но ничего не поняла и никакого перекрестка не помнила. Еще до Иркутска у меня раскрутилось правое зеркало заднего вида, я закрутила его на ходу рукой. Перед Иркутском остановились, проверили багаж, но то, что зеркало нужно закрутить ключиком, вылетело у меня из головы, и вспомнила я о нем только тогда, когда оно мне понадобилось, но в этот момент было поздно, – мы неслись в потоке машин возле Иркутного моста, я еле успевала переключать передачи, а уж отслеживать ситуацию позади и вовсе не успевала. Я пропустила тот момент, когда Алексей резко ушел в правый ряд, и растерялась: у меня раскрутилось и второе зеркало, левое, – оно просто болталось из стороны в сторону и поделать с этим уже ничего нельзя было, – кругом летели машины. Я включила поворотник и, не видя ничего кругом, стала перестраиваться, надеясь, что меня спасет клаксон, я все время нажимала на кнопку сигнала. То ли мне повезло, то ли автомобилисты вошли в мое положение и поняли, что я совсем ничего не вижу, кроме того, что находится непосредственно передо мной, но меня пропустили. Дальше было еще хуже: копоть от машин, толчея, я судорожно хваталась за руль, нажимала на тормоза, потом поддавала газу, мне казалось, город никогда не кончится, и я устала еще раньше, чем мы успели выехать из Иркутска. Мы ехали куда-то то вниз, то прямо, нас все время обгоняли сигналящие автомобили, они проносились так близко от меня, что я испуганно втягивала голову в плечи. Алексей остановился только после того, как мы миновали Шелехов, и с обеих сторон дороги потянулись кусты искусственного насаждения вдоль полей.

- Устала?

Мы напились чаю из металлической фляжки, немного отдохнули и поехали дальше.

В первый раз я получила от езды ни с чем не сравнимое удовольствие, – двигатель пел, «Урал» слушался малейшего движения руки, машин на Култукском серпантине было мало, и я получила возможность насладиться поездкой. Удивительное это было ощущение – такого не почувствуешь, глядя из окна самого комфортабельного автомобиля. Я следила за дорогой, успевала полюбоваться пейзажами, испугаться надвигающегося на повороте встречного автобуса, разозлиться на дорогу и того, кто её строил, прыгая на гребенке. На подъемах у меня закладывало уши, от холодного ветра занемел лоб. Опущенное стекло шлема не помогало, – сквозило в щель между стеклом и пластиковым корпусом. В конце концов, я остановилась, вытянула на лоб надетую под шлем шерстяную шапочку и этим решила проблему. Миновав серпантин, мы заправились в Култуке, свернули на развилке направо и, выехав из поселка, попали на ту самую дорогу, по которой я ездила в детстве на автобусе. Алексей ругался и говорил, что я слишком быстро еду. Никогда раньше я не испытывала такого ощущения полета и ликования как в Тункинской долине: живописные яркие скалы, колоритные повороты дороги, которые вторили извивам Иркута, контраст и буйство красок короткого сибирского лета: синь неба, сочная зелень листвы, охра рассыпчатого песка, ослепительно белая, ровная дорога и темно-бирюзовый горный хребет на горизонте, снег на зубастых вершинах которого почти сливался с ледяной белизной облаков. Алексей словно бы танцевал на своем «Соло» прямо передо мной. Когда я его обогнала, то увидела ослепительную улыбку, он показал мне большой палец, а потом нажал на газ и, в свою очередь, обошел меня. Я засмеялась и прибавила еще. Дорога была прямой, краем глаза я заметила, как стрелка спидометра пересекла отметку в сотню. И тут я увидела, что впереди с полотном дороги что-то не так. Это был шрам от землетрясения, – асфальт перекорежило от ударов подземной стихии, и на дороге образовалась рваная, идущая наискосок ступенька. Я лишь успела сбросить газ и приготовиться к прыжку. Мелькнули неровные края асфальта, груженый «Урал» мягко приземлился на два колеса, чуть дернулся, выровнялся, и я перевела дух. Оглянулась на Алексея. Он был далеко позади. Я взвизгнула от переполнявших чувств, завопила: «И-о-охо-о!» и погнала дальше, обгоняя автомобили и попискивая от восторга.

Конец этому положил Алексей. Он обогнал меня, махнул рукой, приказывая остановится, резко осадил мотоцикл.

- Ну что ты снова творишь! – выговорил он мне, - Куда гонишь? Ты же видела: машины тормозят и перестраиваются на встречную? Значит, на дороге что-то не так! А ты летишь, как сумасшедшая!

Но даже этот строгий выговор не мог испортить настроения. Дальше мы ехали тише. Я глядела на суровые клыки Саян, то подступающие близко-близко, то вновь отодвигающиеся к горизонту, на невысокие покатые сопки, которые то и дело разрезало белое шоссе, на серые бурятские дома с широкими подворьями и пустыми огородами, на заборы из жердей, которыми были огорожены покосы, на млечно-рыжих, пятнистых, пахнущих навозом коров, которые невозмутимо стояли посреди дороги, пережевывая свою вечную жвачку. Они были правы в своем спокойствии, они не обращали внимания на сигналы клаксона и внушали ощущение, что проезжим не грех и подождать, когда они по собственной воле покинут асфальт.

Возле таблички «Аршан 28 км» мы свернули направо и понеслись прямо к подножью гор. Их приближение я почувствовала носом, – настоянный на чистейшем горном воздухе аромат пряных, сочных саянских трав – чабреца, мяты, полыни, чистотела, клевера и пахучей верблюжьей колючки, к этому острому букету присоединялся запах высоких могучих кедров, растущих вдоль дороги, запах смолы и хвои, и молодой шишки, и запах нагретой солнцем красновато-желтой сосновой коры, и много еще чего было в этом запахе. Такого не ощутишь в автомобиле. Любой автомобиль, каким бы современным и мощным он не был, стерилизует ощущения, оставляя только самое бесцветное, самое безвкусное. Я ощутила то же самое, что ощущает человек, вдруг скинувший с себя скафандр. Все нервы были обнажены, и по ним било током в десять тысяч вольт.

…Поселок оказался маленьким, словно съежился за прошедшие годы. Мы проехали до автобусной остановки, Алексей пошел узнать насчет квартиры. Он быстро договорился с приятной русской пожилой женщиной. Она махала нам рукой, и мы ехали за ней по каким-то закоулкам.

- То-то я думаю, что за парень такой неуклюжий! - воскликнула она, когда мы остановились перед её гаражом, и я сняла шлем.

Я устало улыбнулась. За что ж вы меня так?

Мотоциклы были поставлены в гараж, а нам отвели крохотную чистенькую комнатку с маленьким диваном и чистейшим постельным бельем. Аккуратный маленький дворик зарос травкой, и прямо с крыльца открывался вид на Саяны.

Этим вечером мы еще успели сходить на источник, набрать воды в канистру. Пройдя через калитку-вертушку, мы оказались на территории старого санатория. Мы рассматривали местных жителей, бурятов и русских, которые сидели вдоль тропинки, ведущей к источнику, и торговали всякой всячиной – от футболок и разноцветных монгольских бус, до трав, кореньев и восточных благовоний. Мне запомнилась одна женщина, кудрявая, с черной, в некоторых местах уже посеребренной, проволокой жестких волос. Она сидела недалеко от поворотной калитки на собачьей шкуре, поджав ноги. Она была одета в зеленую, наверное, еще в советские времена купленную штормовку, из под которой виднелась ярко-красная рубаха, в линялое хлопчатобумажное трико и маленькие кеды, из которых выглядывали самовязанные шерстяные, серые носки. Опередить возраст было невозможно, - ей могло быть и тридцать, а могло быть и шестьдесят пять лет. Ее гладкая, сожженная безжалостным горным солнцем кожа была изрезана морщинами вокруг глаз. Такие морщины появляются, когда человеку приходится все время щуриться от яркого света и слепящего ветра. Черные, умные, все понимающие глаза с прищуром смотрели на проходящих мимо курортников. И как-то так получалось, что, хотя все смотрели на неё сверху, а она поглядывала на прохожих снизу, глядела она на них немного свысока. Пред ней на запыленной тряпице лежали полиэтиленовые пакеты и пакетики, кульки и кулечки, свернутые из газет, полотняные мешочки разных размеров, стояли коробочки и короба, простенькие грубо сделанные берестяные туески и корзинки. Все это было до отказа набито пахучими травами: сквозь мутный полиэтилен мешочков виднелись темные, суставчатые стебельки хвоща, порезанные и просушенные красноватые кусочки золотого корня, душистые, жесткие листья сагандайля, похожие на крупную, свернувшуюся от сухости чешую; в тоненьких, истлевших от старости пакетиках были насыпаны мелкие голубенькие цветочки духовитого чабреца, который здесь называли богородской травкой – к низу пакетика пересушенная трава рассыпалась в пыль.

Завидев Алексея, бурятка улыбнулась ему, показав железные зубы.

- Пошто мимо идете, покупайте траву! Трава хорошая, в прошлые выходные в Саяны ходила, маленько насбирала, вот, высушила. Какая нужна? От горла, от сердца, от почек, от желудка. Если себе – возьми золотой корень, недорого отдам, лимнонник, вот, возьми, если для жены – вот кашкара, боровая матка, краснодев.

Алексей обернулся ко мне, замешкавшись, мол, надо, не надо, что думаешь?

Я вязала несколько пакетов чабреца – никогда не могла устоять перед этим сводящим с ума запахом. Вроде бы и цветочки-то, так себе, мелочь, крохотные лиловатые пятнышки, похожие на малюсенькие незабудки, но такая в этих цветочках таится сила! Алексей купил мешочек сагандайля. Бурятка жилистой, черной от загара рукой подала нам шуршащие пакетики трав, взяла деньги, проворно спрятала в старенькую сумочку-напузник. Рука у неё была сухая, с ладонью нежно-розового цвета, с голубоватыми, почти белыми лунками коротко стриженых ногтей.

Пока мы складывали пакеты в сумку, к ней подошел молодой пьяный парень-бурят в спортивном костюме и резиновых сапогах. Он весело улыбался и что-то быстро гортанно говорил ей. Она резко и протяжно ответила ему, сперва отмахивалась, но он, видимо, настаивал и приводил какие-то доводы, и она смирилась, достала из сумочки купюру, протянула ему, он выхватил деньги и резво, хлопая большими, не по ноге, сапогами побежал обратно – к бару, из которого, наверное, только что вышел. На крыльце деревянного невысокого дома с яркой вывеской его уже ждали. Послышался дружный смех, мужчины скрылись в дверях. Женщина на какое-то время приуныла, глядя прямо перед собой в землю, но потом показались новые курортники, и она, прибодрившись, заговорила уже с ними:

- Не проходите мимо, травы, саянские травы!.. Есть чабрец, и багульник, и золотой корень...

Павильон перестроили, исчезли медные краны с белыми раковинами, и центральный бассейн тоже исчез. Зато появилась «поилка» на улице. Мы набрали холодной шипучей воды в канистру и в бутылки. Я смотрела поверх забора, за которым был берег Кынгырги. Вся земля была здесь пропитана минеральной водой, и пахло на берегу так же, как и в павильоне – известью, мелом и железом, и даже круглые, как столбы, мертвые стволы тополей были покрыты минеральным налетом. У тополей почти не было листвы, только на самых верхушках сохранялись крупные, белые листья. И все тополя вокруг, насколько хватало глаз, были, словно мумии бинтами, обмотаны разноцветными, выгоревшими на солнце и на ветру лентами, вязочками, поясками, платками и просто полосками ткани, наспех оторванными от одежды. Это был дар духам за исцеление от болезни.

Мы возвращались домой в сгущающихся сумерках, обступившие поселок черные горы казались мрачными и таинственными, а в небе зажигались звезды величиной с тарелку. Вы не увидите таких звезд на равнине.

А с утра мы приступили к «культурной программе». Сперва все было обычно: мы сходили на водопад, посетили местный дацан, покрутили барабаны и положили монетки-подношения, поприсутствовали на церемонии освящения источника, - монгольские монахи в канареечно-желтых и бордовых одеяниях и красных бейсболках, которые очень меня насмешили, шаманили у источника, в котором местные лечили глаза. Это было мрачное место – каменная постель источника была слизисто-серой, со дна поднимались редкие пузырьки, а кругом – на сколько хватало глаз, стояли болезненные черные стволы забинтованных лентами мертвых сосен. Оказалось, что старого профилактория больше нет, остались только фигурки пастуха и пастушки. Корпуса были заброшены, и стали похожи на гнилые пни в глухой сумеречной влажности леса, танцплощадки больше не было. Где-то внизу, ближе к долине были построены новые бетонные, безликие корпуса санатория. Пик Аршан был почему-то переименован в пик Любви. Мы смотрели на него в бинокль, ели пельмени и позы в маленьких закусочных вдоль главной улицы. Мы даже залезли на всеми забытую смотровую площадку. Здесь давно никого не было, скамейка была сожжена, но вид от этого хуже не стал, мы смотрели на тайгу и вздыхали, не в силах понять всё это могучее очарование, убогое воображение отказывалось воспринимать бесконечность.

Когда мы поднимались наверх, оказалось, что я до смерти боюсь высоты. Путь на смотровую шел вверх от красивой каменной лестницы, она чудом уцелела среди всеобщей разрухи, но край обрыва возле неё стал осыпаться. Вниз, наверное, было метров двадцать, а ограждение, которое стояло здесь раньше, давно осыпалось вместе с землей. Я как-то вдруг все это представила, и замерла на месте, не в силах сдвинуться ни вперед, ни назад. Удивленный моим поведением Алексей силой стащил меня со склона. Я отдышалась и снова полезла наверх.

Наверное, мы бы ограничились обычной для туристов программой, если бы не одна встреча.

Мы сидели на поляне около дацана и кипятили на примусе воду для чая, когда я посмотрела на пик и увидела маленький розовый лепесток, который кружил высоко в небе. Это был параплан. Парапланерист сделал над нами несколько кругов и приземлился рядом. Он оказался дюжим, спортивным молодцем. Складывая параплан, он рассказал нам, что стартовал с пика Любви и летел с него восемнадцать минут.

- А сколько вы на него поднимались? – наивно спросила я.

- Три часа, - ответил он.

Это нас доконало, и мы решили завтра с утра лезть на пик. Всего-то тысяча триста метров, ерунда. Вы спросите, как же я решилась на это, раз боюсь высоты? Надо же когда-нибудь перестать бояться, верно? В одной книге я прочитала совет, который один горнолыжник давал другому: если склон очень крутой, и тебе очень страшно, нужно еще больше падать на концы лыж, и тогда страх отступит. Наверное, пришло время проверить этот принцип.

Наши хозяева застращали нас холодом и дождем, и в горы мы полезли, взяв с собой теплую одежду, куртки и рюкзак с примусом и тушенкой. На шее у меня болтался тяжелый бинокль. Лучше мы взяли побольше воды, но как говорят «хорошая мысля приходит опосля» - день оказался жарким. Мы вышли из дома в восемь утра и через двадцать минут подошли к подножью горы. Мы не знали, куда идем, и что нас ждет впереди. Найдя тропинку, мы полезли вверх, надеясь, что ничего особо сложного не будет.

Сразу же стали болеть ноги, но через какое-то время я как-то примирилась с болью, привыкла к ней, мы медленно, но упорно лезли почти вертикально вверх. Кое-где тропа была пологой, но периодически она выходила к гольцам, где приходилось лезть вверх по отвесным скалам. В самых опасных местах Алексей подавал мне руку или страховал, я опасливо смотрела вниз, за что он на меня шипел, и, цепляясь за камни, лезла все выше и выше. После скальника тропинка шла вниз, по седловине отрога, а потом снова круто забиралась вверх, и метров через сто пятьдесят все повторялось. Сперва мы отдыхали каждые полчаса, потом – каждые двадцать минут, потом – каждые двадцать метров. Поначалу, мы то и дело останавливались и смотрели на долину, – мы поднимались все выше и выше, и долина постепенно открывалась перед нами: сперва только весь поселок Аршан, потом – ближние поселки, потом открылась далекая ленточка Иркута, а потом мы вдалеке увидели Кырен, который был чем-то вроде здешней столицы.

Склон горы, со стороны Кынгырги был крутым, он резко обрывался вниз, и мы видели только верхушки сосен и кедров; правый склон был более пологим, – он напоминал амфитеатр, и скользить по нему вниз можно было до бесконечности.

Вскоре мы поднялись до отворота на водопад и только тут заметили, что противоположный берег реки изменился, за неказистой горой вдруг открылся кряжистый синий хребет, который раньше не было видно. Тяжелые шапки снега блестели на вершинах, гигантские курумы* сбегали по кручам вниз… Что же мы увидим там, на вершине?

Было трудно дышать от аромата горных трав, от него начинала кружиться голова, и далекое подножье горы становилось еще дальше. Мы цеплялись за корни горной сосны и карабкались ввысь, а над нами вились крупные безжалостные пауты. Они прокусывали футболки и трико. Чем выше мы лезли, тем больше их становилось. К обеду стало жарко, и мы повязали куртки на пояс. Я стала ненавидеть бинокль – он все время бил меня по боку, а толку от него не было никакого. Мы то и дело прикладывались к фляге с водой, но экономить не получалось, пот тек по спинам, то и дело приходилось вытирать лоб. За каждым скальником тропа снова шла вниз, а потом беспощадно поднималась наверх, чтобы вывести к очередному скальнику. Это начинало надоедать. Больше всего меня напугал почти отвесный склон, поросший ярко-зеленой травой. Я хваталась за траву, она не выдерживала вес тела и оставалась в руках, показывая солнечному свету длинные белые корни, чернозем осыпался вниз, а заросший этой же травкой крутой цирк кончался, наверное, где-то далеко в долине…

Так вот, когда мы окончательно устали и сидели на корне большого дерева, медленно и лениво отмахиваясь от паутов и слушая щебетанье беспечных птиц и подумывая о том, не пора ли повернуть назад, на тропинке показался мужчина. Высокий, лет тридцати пяти – сорока, одетый в яркое трико и беленькую футболочку, он, беспечно обмахиваясь веткой, прошел мимо нас, стройный и свежий. Он приветливо улыбнулся, глядя на наши вспотевшие физиономии, спросил, не были ли мы наверху, и ушел дальше, все так же уверенно ступая. Мы посмотрели друг на друга, и в наших глазах читалась одна и та же мысль – неужели мы такие слабаки? – и мы с новыми силами рванулись на штурм.

Через час мы вышли на край горного хребта. Нужно было подняться по вертикальной стенке, потом пройти по коньку толщиной с ладонь, а потом снова тропа уходила вниз, чтобы потом подняться вверх… По коньку скалы я уже ползла. Справа вровень со мной виднелись макушки рослых сосен – они корнями цеплялись внизу за крутой склон. Я уже ничего не боялась. Наверное, я вдруг стала совсем белой, потому что Алексей остановился и сказал:

- Мне кажется, у тебя тепловой удар. Давай, устроим привал.

Я только мотнула головой, и сползла левее – тут был крохотный пятачок кочковатой земли. Алексей покосился на видневшиеся рядом верхушки мохнатых кедров, пристроил между кочками примус, зажег его. От запаха бензина стало еще хуже, но тут уже ничего нельзя было поделать. Вода закипела быстро, Алексей заварил чай. Он был сосредоточен и тих, и с тревогой поглядывал на меня. Я сделала несколько глотков, и тут же отдала ему кружку, – сладкий чай комом встал в горле. Я бы предпочла чистой холодной воды, но воды у нас оставалось чуть-чуть – только то, что в котелке и еще немного на дне металлической солдатской фляжки.

- Пей сам…

Алексей привередничать не стал, выпил чай, достал тушенку. Я лежала и смотрела на кедры. Тошнило и мне было ровным счетом все равно, где я. И в этот момент на тропинке снова показался мужчина, он спустился сверху, и, все так же обмахиваясь ветвью, посмотрел на нас.

- Да, в общем, там ничего интересного и нет, - сказал он, ловко балансируя, прошелся над пропастью и, шагая все так же легко и невозмутимо, исчез с наших глаз.

Я обернулась к Алексею.

- Знаешь, это нечестно, что ты не идешь дальше. Давай, я тут посижу, ты сходи. А я отдохну.

Алексей, который к этому времени уже складывал в вещмешок пожитки, рванулся было вверх, прошел несколько шагов по направлению к тропе, постоял, глядя на гору. Сколько было еще до вершины? Двести метров? Сто пятьдесят? Сто? Её уже было видно, до неё было – рукой подать, совсем-совсем немного. Он долго думал, но потом вернулся ко мне и твердо сказал:

- Так не пойдет. Или вместе идем туда, или вместе идем назад.

Зря он так, зря. Полежав еще немного, я кое-как встала и полезла на конек. Последней каплей стало то, что я посмотрела вниз. Нет, не вниз под обрыв, а просто в перспективу. Меня вырвало. Несмотря на конвульсии тела, я все же понимала, что это довольно смешно, – я сижу на отвесной скале, с двух сторон меня окружает пропасть, меня рвет дальше, чем я вижу, а до дома…. Ох, как далеко до дома! Рядом сидел, прижавшись спиной к скале, Алексей и терпеливо ждал. Когда последние остатки воды покинули желудок, стало немного легче, правда, теперь очень хотелось пить. Алексей буквально на руках стащил меня со скалы, и мы двинулись вниз.

Дорога вдруг оказалась бесконечной, кроссовки скользили по камням, нещадно палило солнце. Набегавшая со стороны ущелья тучка, на которую Алексей то и дело с опаской поглядывал, не принесла с собой ни ветерка, ни облегчения. В ветвях сердито верещали и ссорились белки, а альпийские травы пахли уже настолько дурманно, что мы шли вниз, словно в угаре. На травянистом склоне я поскользнулась и слетела бы в далекий зеленый цирк, Если бы не Алексей – он вдруг сильно схватил меня за запястье и удержал.

Когда мы спустились, был уже вечер, мы брели по заросшему парку между зарослями черемухи и искали воду. Воды! Воды! – молила я все и всех, и мы, наконец, вышли к полузабытому каменному фонтану в тени черных елей, рядом бил ключ. Алексей набрал ледяной воды, от которой ломило не только зубы, и лоб, но даже затылок, я вытянулась на холодном камне и долго лежала, прикрыв глаза сгибом локтя. Периодически я припадала к фляжке, но напиться за раз не могла, отдыхала, а потом пила снова и снова. Уйти оттуда нас заставила компания курортников. Какие-то дамочки в светлых летних шляпках, в легких брючных костюмах в сопровождении детишек-подростков приблизились к нам, они с ужасом смотрели на двух худых бичеватых людей с дикими глазами и лицами в разводах грязи. Алексей вцепился в вещмешок, я схватила куртки, и мы, решив не оскорблять своим внешним видом отдыхающих, ретировались.

- А мы никогда не поднимались дальше сворота на водопад, - поведали нам наши хозяева, милая пожилая пара.

Я невзлюбила их в этот момент за то, что мы по их совету взяли с собой столько теплых вещей и совсем почти не взяли воды, но тут уж ничего нельзя было поделать, кроме как никого не слушать в будущем.

А на следующий день мы уехали обратно. Погода подарила нам еще один жаркий день, мы скинули все свои свитера, перчатки и банданы и ехали по серпантину, расстегнув куртки. Жаром дышало от раскаленного двигателя мотоцикла, от расплавленного асфальта, от нагретых камней на обочине. Мы останавливались и жадно пили минеральную воду из прозрачных полиэтиленовых бутылок с оборванными наклейками…

Дата добавления: 2015-06-25