Миланский черт 11 страница

— Schmaladida musica dal diavel!

После этого старик медленно, тяжело, словно его вдруг покинули силы, взгромоздился на сиденье своего «Лендровера».

Рояль умолк. Боб, по-видимому, обратил внимание на внезапно наступившую тишину на террасе и понял, что что-то произошло. В окне появилось его лицо. Он вопросительно посмотрел на Барбару.

— Браво! — крикнула она ему. — Спасибо! Продолжайте в том же духе!

Переглянувшись с Соней, он вернулся к роялю, и через минуту в тишину летнего вечера вновь посыпался серебряный дождь его импровизаций.

Гости вновь занялись десертом, пытаясь связать оборванные нити бесед. Никто не смотрел вниз, на старика, который, ревя мотором и скрежеща коробкой передач, в три приема разворачивал на дороге свой «Лендровер».

Барбара Петерс делала все возможное, чтобы гости поскорее забыли об инциденте, но настроение было испорчено.

— А что он сказал? — позже спросила Соня одного из официантов, который знал нижнеэнгадинский диалект.

— Это был Луци Баццель, отец погибшего. Он сказал, чтобы мы все убирались отсюда — туда, откуда пришли. Или в преисподнюю.

— A «musica dal diavel» означает «музыка дьявола», верно?

— Угадали.

Спина Боба была на ощупь чем-то горьким с сахаром. А его стоны — пурпуром по золоту.

Соня мчалась куда-то на гребне рубиново-красной волны, пока ее не накрыло хромово-желтой пеной и не утащило в черный бешеный водоворот прибоя.

Соня перечитала свой последний эсэмэс-диалог с Малу. Она все правильно поняла:

Отправитель: Малу. Но ей только теперь бросился в глаза номер телефона, с которого были отправлены эсэмэс. Это был старый номер Малу.

Она набрала этот номер. Женский голос ответил, что абонент в настоящий момент недоступен. Она набрала ее новый номер. Малу сразу же ответила. Соня без вступления спросила:

— Ты нашла свой старый мобильник?

— Нет, так я его больше и не видела.

— Блин!..

— Новый еще лучше. Меньше и с фотокамерой.

— Кто-то прислал мне с твоего старого номера эсэмэс, сделав вид, что это ты.

— Зачем это ему могло понадобиться?

— Чтобы выяснить, где я. Ты не потеряла его. Его у тебя украли.

— Кто?

— Важно, не кто, а — для кого!

— Ну, и для кого, по-твоему?

— Для Фредерика.

Малу молчала.

— Думай, кто это мог сделать! — сказала Соня.

— А я что делаю? Но мне никто не приходит в голову.

— Ты помирилась с Гансом-Петером?

— No, Sir.[28]

— А с Куртом еще встречаешься?

Молчание.

— Я спрашиваю: ты встречаешься с ним или нет?

— Ну неужели он стал бы…

— Ты уже однажды в нем разочаровалась.

Опять тишина.

— Вспоминай!

— Мы были в «Занзи-баре». Так сказать, примирительный коктейль. С мартини. Ну, как ты понимаешь, где один коктейль, там и два, и три… В какой-то момент я заметила, что моего мобильника нет. На следующий день я туда звонила и спрашивала, не находил ли его кто-нибудь… Зараза!.. Соня, прости, мне так жаль…

Соня отправилась к Мишель и строго-настрого наказала ей ни в коем случае не принимать адресованные ей заказные письма.

Погребальный звон, доносившийся до «Гамандера» снизу, из деревни, казался предостережением. На траурную мессу, которую служил патер Дионис, собралось полдеревни, потому что была суббота и многие не работали. Потом все стеснились на маленьком кладбище вокруг разверстой могилы, под моросящим дождем. Венков оказалось много: отец Рето был важной фигурой в жизни деревни.

Один венок, огромный, четырехцветный, из герберы, настоящий шедевр траурной флористики, вызвал несколько приглушенных комментариев. На черной ленте было золотыми буквами написано: «От скорбящих гостей и сотрудников отеля „Гамандер“».

После погребения Луци Баццель пригласил всех в «Горного козла» на поминальный обед. Но скорбящие земляки не расшумелись и не развеселились от приятного сознания того, что всё уже позади и сами они пока еще живы, как это обычно бывает на поминках. Все ели и пили молча, из уважения к окаменевшему от скорби вдовцу, похоронившему еще и единственного сына.

В этот вечер в «Горном козле» не играли в карты. Каспер Саротт и Нина скучали за столом завсегдатаев. Единственным посетителем был Джан Шпрехер, сидевший за своим постоянным столиком с застывшим взглядом перед полупустым бокалом. Он все еще был в черном костюме и в черном галстуке. Когда после мессы он хотел выразить Луци Баццелю свои соболезнования, тот не подал ему руки.

В девять часов Педер Беццола закрыл кухню, которая в этот вечер так и осталась невостребованной, и вышел в трактир. Джан Шпрехер махнул ему рукой, подзывая к столику.

— Хочешь, я тебе кое-что расскажу? — спросил он повара.

— Валяй, — ответил тот и сел.

— Только чтобы все осталось между нами.

Тучи повисли над долиной, словно опрокинутое море тумана.

Соня опять пожертвовала своим обеденным перерывом ради пробежки. Ведь причина, по которой она не всегда могла соблюдать свое железное правило — каждый день делать хоть что-нибудь для поддержания формы, — теперь лежала под двухметровым слоем земли.

Она бежала по пешеходной дорожке, соединявшей деревни на южных террасах Нижнего Энгадина. Под ней был Валь-Гриш, над ней — всего в нескольких метрах — плотный пепельно-серый слой облаков, из которого время от времени доносилось грубое звяканье коровьих колокольцев.

Дышалось ей легко. Она объясняла это тем, что ей уже несколько дней подряд удавалось подавлять в себе курильщика. Возможно, положительную роль тут сыграло и общее облегчение, омраченное лишь фальшивой эсэмэс с украденного телефона Малу.

Впрочем, было еще кое-что, в чем она не могла не признаться себе: она, похоже, была немного влюблена.

Пешеходная дорожка пересекала маленькую улочку, состоявшую из разного рода сельскохозяйственных объектов. Соне нужно было повернуть на нее, чтобы сократить путь и не опоздать на работу. На половину третьего у нее был записан какой-то новый пациент, которого она еще не видела.

Море тумана у нее над головой еще больше потемнело. Не успела она добежать до первого дома на окраине деревни, как с неба посыпались первые тяжелые капли. Через несколько минут в пересекавших дорогу желобах зажурчала коричневая вода.

Спортивный костюм прилипал к телу, руки быстро замерзли, а по волосам, торчавшим из-под бейсболки, холодная вода струилась прямо за воротник.

Деревенская улица расплылась перед глазами в этой бурной пляске дождя. Фрау Бруин даже включила свет в своей лавке — так вдруг стало темно.

Соню догнала какая-то машина и поехала рядом. «О господи, еще один кобель!» — подумала она и решила бежать дальше, не обращая на него внимания. Но потом все же остановилась.

Рядом с ней затормозил черный «Пассат». Водитель, перегнувшись через пассажирское сиденье, открыл дверцу.

— Ну, давай, садись быстрее!

Это был Мануэль.

Соня села вперед.

— Я и не знала, что у тебя есть машина.

— Не все мужчины хвастаются своими автомобилями.

Дворники на стекле работали в ускоренном режиме, но не поспевали за потоками, в которых расплывались дома.

— Только о погоде — ни слова, договорились? — сказал Мануэль.

— Хорошо. О погоде говорят туристы и хозяева гостиниц.

Еще перед дверью процедурного кабинета Соня почувствовала неладное. Изнутри шло какое-то прозрачное цветное излучение, но она пока не могла определить его цвет.

Она медленно нажала ручку вниз и осторожно вошла.

На массажном столе лежала женщина, накрытая по самую шею простыней и озаряемая калейдоскопом световой установки. Она лежала на животе. Соня не могла видеть ее лица.

Исходившее от нее излучение, доминировавшее над остальными тонами, окружало ее цветной тенью. Это был жидкий ультрамарин.

Соня сразу же поняла, кто эта женщина.

— Соня, не уходи!

Вероятно, она почувствовала, что Соня готова развернуться на месте и уйти.

— Тебе совсем необязательно делать мне массаж. Я просто хочу с тобой поговорить.

Все тот же тон. Дружелюбный, но не терпящий возражений. И так же, как прежде, этот тон принес ей желаемый результат и на этот раз: Соня закрыла дверь и прошла к изголовью массажного стола.

И вот она лежала перед ней, положив голову на скрещенные руки и отвернув в сторону лицо. Серо-голубые, подстриженные, как у девочки, волосы до плеч, которые теперь были скрыты под косметической шапочкой. Ногти на все еще не старых руках, как и прежде, накрашены все тем же розовым лаком. Pearl Orchid.[29] Соне приходилось покупать его для нее в магазинах дьюти-фри. Не потому, что та не могла себе позволить купить его по обычной цене — просто это была одна из бесчисленных мер, обеспечивающих ее присутствие в семейной жизни сына.

— Тебе нравится эта работа?

— Иногда нравится, иногда не очень. Как, например, сейчас.

— Ну, один час придется тебе потерпеть. Я за него заплатила.

— Я не шлюха, с которой можно за одну и ту же цену трахаться или беседовать.

— Я ничего не знаю о шлюхах.

— Зато я знаю. Благодаря твоему сыну.

На несколько секунд в комнате воцарилась тишина. Соня мысленно записала себе одно очко. Однако ее бывшая свекровь быстро оправилась от первого удара.

— Если мужчина идет к проститутке, значит, в его супружеской жизни что-то не так.

Соня не ответила.

— Извини, Соня. Я не хотела этого говорить.

— Чего ты хочешь?

— Мне нужна всего лишь твоя подпись.

— Ты ее не получишь.

«Маман» повернула голову. Соня увидела наконец ее лицо. Она была в прекрасной форме. Мышцы рта и брови в очередной раз подтянуты, дряблые веки разглажены.

— Я тебя понимаю, Соня.

— Сомневаюсь.

— Мне с «пап а» в свое время тоже пришлось нелегко.

— Что ты говоришь! Он тоже пытался тебя убить?

— Фредек не пытался тебя убить, Соня. Это был несчастный случай. Я же его знаю. Да, он немного вспыльчив, но он и мухи не обидит.

Соня оттянула пальцем нижнюю губу и наклонилась к ней.

— Вот, посмотри! Ты видишь этот шрам? Это работа твоего кроткого сыночка. А огнестрельную рану я не могу показать тебе только потому, что он был пьян как свинья и просто не смог в меня попасть.

— Это называется временная невменяемость.

— А кто мне гарантирует, что он опять не нажрется до временной невменяемости и не доведет начатое дело до конца?

— Я.

— Как?

Ее бывшая свекровь в первый раз улыбнулась.

— Ну, я как-никак имею определенное влияние на Фредека.

— Это точно. Пагубное влияние.

«Маман» стойко выдержала очередной удар.

— Соня, прошу тебя, будь благоразумна, — произнесла она своим приветливым тоном. — Там на столе лежит ходатайство о закрытии уголовного дела. Ты — единственный человек, который может его подписать.

— Забудь это!

«Маман» одарила ее материнской улыбкой.

— У меня есть предложение. Ты даешь условное согласие. Посмотришь на его поведение, и если он в течение шести месяцев даст тебе хоть малейший повод, ты немедленно отзываешь свое согласие, и дело против него возобновляется.

Уголовный кодекс, статья 66, пункт 2. Соня давно уже знала все эти статьи и параграфы наизусть. Но теперь ей в первый раз пришла в голову мысль уступить.

«Маман», судя по всему, это почувствовала.

— Ты ведь когда-то любила его, — поспешила она расширить образовавшуюся брешь.

— Любила. Но, в сущности, он мне никогда не нравился.

«Маман» и это мужественно проглотила.

— Он с детства был очень ранимым. Когда ты его бросила, это стало для него тяжелым ударом. Он просто хотел вернуть тебя. Что поделаешь, так уж устроены мужчины, они не умеют выражать свои чувства.

В дипломатических переговорах бывают моменты, когда лучше промолчать. Бывшая свекровь Сони упустила такой момент.

— Ах, вот как это называется! Неумелое выражение чувств! Заявиться посреди ночи к своей бывшей жене, звонить и колотить в дверь, а потом разбить стекло, ворваться в квартиру, отдубасить ее кулаками, а когда на помощь поспешат соседи — открыть по ней пальбу!

— Да, он на какой-то момент потерял над собой контроль, я знаю.

— Очень тщательно спланированная потеря контроля над собой! Он не забыл захватить с собой заранее заряженный пистолет — для последующей спонтанной потери контроля над собой!..

Соня перешла на крик, но тут же взяв себя в руки, попыталась поскорее успокоиться.

«Маман» села. Соня поняла, что ни о каком массаже та и не думала: она была в купальнике.

— Чего тебе еще надо? Карьеру его ты уже уничтожила. Жизнь, по твоей милости, теперь тоже висит на волоске.

Соне хотелось закричать на нее, но она заставила себя глубоко вдохнуть и ответить спокойным голосом:

— Он сам уничтожил и то, и другое.

Она взяла со стола бумагу с надписью «Ходатайство о закрытии уголовного дела против доктора Фредерика Генриха Форстера». Подавив в себе желание разорвать ее, она протянула ее «маман».

Та, не обращая внимания на бумагу, сказала:

— Тебе не кажется, что, несмотря на все случившееся, ты перед ним в долгу? За ту жизнь, которую он тебе обеспечил? И продолжает обеспечивать…

Соня бросила бумагу и повернулась, чтобы уйти. Но «маман» крепко схватила ее за руку.

— Рано или поздно он выйдет на свободу и без твоего участия. И мне было бы гораздо спокойнее, если бы у него к тому времени не осталось к тебе никаких незакрытых счетов…

Соня взялась за запястье «маман» и высвободила руку. Все еще сохраняя внешнее спокойствие, хотя сердце ее бешено колотилось.

— А теперь ты мне грозишь своим кротким сыном?

— Уже закончила?

Мануэль сидел за столом в комнате для персонала и разгадывал кроссворд.

— Это мать моего бывшего мужа.

Соня была рада застать здесь Мануэля и подсела к нему.

— Ты же говорила, что никто не знает, где ты.

— Кроме моей лучшей подруги. А они стащили у нее мобильник и прочитали мои эсэмэс.

— Я смотрю, они не жалеют ни сил, ни средств, чтобы тебя отыскать.

— Им от меня кое-что нужно. То, что могу дать им только я.

— И что же это такое?

— Моя подпись. Они хотят, чтобы я подписала ходатайство о прекращении уголовного дела против моего бывшего мужа.

— А что он сделал?

— Нарушение неприкосновенности жилища, телесные повреждения, попытка преднамеренного убийства, незаконное ношение оружия и так далее.

Мануэль уважительно присвистнул.

— Я как пострадавшая и к тому же его бывшая жена — с момента развода с которой еще не прошел год, — могла бы подать ходатайство о закрытии уголовного дела. Тогда осталась бы только попытка убийства, но это обвинение адвокат пытается оспорить, утверждая, что его подзащитный хотел всего лишь пригрозить мне оружием. И прокурор пошел бы ему навстречу, если бы сама пострадавшая стала ходатайствовать за обвиняемого. Над этим работает целая команда адвокатов. Он может себе это позволить. Он же сделал себе состояние на своей «неоэкономике».

— Но сейчас, я надеюсь, он за решеткой?

— В психиатрической клинике. Его адвокаты сразу же потребовали психиатрической экспертизы, и судья велел перевести его в клинику Вальдвайде. Там они могут держать его столько, сколько он должен был бы просидеть в тюрьме, если бы его осудили. Если я не подпишу бумагу, ему светит несколько лет. Хотя с такими адвокатами он получит по самому минимуму. А если подпишу, то его практически через пару дней отпустят на все четыре стороны.

— И он сможет повторить попытку?.. — задумчиво кивнул головой Мануэль.

— Во всяком случае, мне приятней сознавать, что он не разгуливает на свободе.

Дверь распахнулась, и на пороге появилась фрау Феликс. Ее широко раскрытые глаза неотрывно смотрели на них сквозь вычурные очки в карамельной оправе.

Фрау Феликс перекрестилась.

— Распятие… — пробормотала она. — Распятие…

Распятие в нише над дверью в библиотеке было перевернуто. Никто не знал, с каких пор. Никто не обращал на него внимания. Кроме фрау Феликс, которая принесла в библиотеку книгу, оставленную кем-то в зале отдыха.

Когда Соня вошла в библиотеку, техник-смотритель, вскарабкавшись на стремянку, уже пытался устранить следы кощунства. Барбара Петерс стояла рядом и молча наблюдала за его манипуляциями.

Тело Христа было повернуто к стене, и взорам собравшихся предстала обратная сторона распятия, оклеенная розовой с золотым бумагой, похожей на комнатные обои.

«Когда крест повернется на юг»… Соня встретилась глазами с Барбарой Петерс, но та улыбнулась и покачала головой, как бы желая сказать, что это всего лишь чья-то глупая шутка.

Техник-смотритель вынул распятие из ниши и повернул его.

— Раз уж так получилось, хорошо бы его заодно и протереть, а то оно все в пыли, — небрежно сказала Барбара Петерс и ушла.

Техник протянул распятие Соне.

— Ты не можешь его подержать, пока я схожу за тряпкой?

Соня не решилась взять в руки распятие и сама пошла за тряпкой. Только вернувшись обратно, она заметила сидевшего в одном из резных кресел доктора Штаэля.

— Перевернутый крест — это сатанинский символ, — сказал он, обращаясь к ней. — Так сатанисты глумятся над христианской святыней.

— У меня есть другая версия.

Соня села рядом с доктором Штаэлем и, рассказав ему о прочитанном отрывке из легенды «Миланский черт», прокомментировала все семь знамений. Штаэль слушал, держа в руке очки и глядя в потолок. Соня предпочла бы увидеть его привычную ироничную полуулыбку, но он слушал с таким серьезным выражением и пониманием, что она с каждой минутой все больше убеждалась в правоте своих предположений.

— И кто же, по-вашему, может за этим стоять? — спросил он, когда Соня умолкла.

Она рассказала ему о Рето Баццеле и об уликах, указывавших на него как на виновника всех перечисленных инцидентов.

— Может быть, кто-то, посвященный в эту историю, решил продолжить ее?

— Точнее, довести ее до конца, — тихо ответила Соня.

— А что по этому поводу говорит фрау Петерс?

— Она упорно отказывается принимать все это всерьез. Может, вы поговорите с ней?

Он улыбнулся.

— Может, мне стоит посоветовать ей как следует угостить пожарников после очередной учебной тревоги?

— Да, сделайте это.

Выходя из библиотеки, она взглянула на нишу, в которой теперь уже правильно висело очищенное от пыли распятие, и еще раз вернулась к доктору Штаэлю.

— А вы уже были здесь, когда фрау Феликс заметила, что оно перевернуто?

— Нет, я, похоже, пришел через несколько минут после этого.

Постучав в третий раз, она услышала шаги, а потом звук отпираемого древнего замка. Дверь с тяжким скрипом отворилась, и она увидела ту самую маленькую старушку в черном.

— Buna saira, — произнесла она, явно не узнавая Соню и окидывая ее недоверчивым взглядом.

— Добрый вечер, я хотела бы видеть господина Казутта.

Старушка повернула выключатель рядом с дверью. В подъезде зажглась лампа и залила матовым блеском отшлифованные временем булыжники перед крыльцом.

— Вы ведь уже были здесь, верно? — спросила старушка, еще раз, при свете, оглядев гостью.

Соня кивнула.

— Ну, тогда вы знаете, где его искать. Только вряд ли вы сможете с ним поговорить.

Она взяла своей ревматической рукой воображаемый стакан и опрокинула его в рот.

Дверь в квартиру Казутта была полуоткрыта, и через этот проем на площадку темной лестницы падала едва заметная полоска серого дневного света.

— Господин Казутт! — тихо позвала Соня.

Из крохотной кухни воняло помойкой. Со дня ее первого визита беспорядок принял здесь еще более зловещие формы.

— Вы дома, господин Казутт? — позвала она чуть громче.

Никто не откликался. Затаив дыхание, она прошла через кухню к открытой двери гостиной.

— Есть тут кто-нибудь?

Она открыла окно. С улицы повеяло сырой прохладой, запахло дымом от мокрых дров.

Казутт лежал на кровати, подложив под голову левый локоть. Правая рука свисала на пол, а изо рта протянулась струйка слюны.

Соня, преодолев отвращение, коснулась рукой его плеча.

— Господин Казутт! Вы в порядке?

Он не шевелился. Соня потрясла его за плечо.

— Алё! Просыпайтесь!

Казутт открыл налитые кровью и пустые глаза и вновь закрыл их.

Соня пришла, чтобы потребовать от него прямого ответа, был ли он посвящен в план Рето Баццеля и знал ли, кто завершил его реализацию.

Она выглянула в окно. Во дворе стоял какой-то мужчина и смотрел наверх. Увидев Соню, он продолжил свое занятие и принялся нагружать в тележку сложенные в штабель дрова.

Она захлопнула окно, а уходя, закрыла за собой обе двери. Ну, что ж, во всяком случае, ее подозрение, что это сам Казутт перевернул распятие, было окончательно развеяно.

Облака, словно клочья парусов больших кораблей, неслись над лесистым склоном противоположной стороны долины. Вечер еще не наступил, а в гостиных и кухнях старых домов уже горел свет. Не успела Соня выйти на улицу, как дождь забарабанил ей по плечам, словно все это время подкарауливал ее.

У крыльца одного из многоквартирных домов ее окликнула какая-то женщина. Это была Ладина, мать больного ребенка. Соня поддалась на ее уговоры переждать дождь у нее дома.

Они прошли в комнату, обшитую светлым кедром, и Соня села на угловую скамью. Ладина убрала лежавшее перед ней на столе вязанье. В кровати на колесиках спал ее сын.

— Обычно в это время я с ним делаю процедуры. А сегодня, благодаря тебе, пусть лучше поспит.

Ладина принесла кофе, достала из резного шкафчика бисквитное печенье и тоже села к столу.

— Она сказала, что он никогда не научится по-настоящему ходить, если мы бросим лечение.

— Ах, не слушай ты эту старую ведьму! — отмахнулась Соня.

Ладина испуганно посмотрела на нее.

— Ты веришь в ведьм?

— Конечно, нет.

— А я верю.

Ладина помолчала немного и продолжила:

— Она перед каждым сеансом молилась с нами за успех лечения. Правда, она всегда читала какие-то молитвы, которых я не знаю. И во время сеанса она тоже иногда что-то бормотала. Заклинания, что ли. Кристоф плакал не только от боли, а еще и от страха. Он ее боится.

— Я думаю, она член какой-нибудь секты.

— Ведьмы — это тоже секта.

Кофе был слишком горячим. Соня поставила чашку на стол.

— У нас в отеле происходят странные вещи.

— Знаю. В такой маленькой деревне, как наша, новости разлетаются быстро.

— Мы думали, что все это проделки Рето Баццеля. Но теперь его нет, а все продолжается.

Ладина ничего не ответила. Ее молчание показалось Соне многозначительным.

— Ты знаешь легенду о Миланском черте?

— А что там в ней говорится?

— Молодая девушка продает душу дьяволу, но отдать она ее должна, лишь когда исполнятся семь знамений.

— Каких знамений?

— Как раз тех самых, что исполнились здесь в последние дни: в воде вспыхнуло пламя, птица стала рыбой, зверь превратился в человека, крест повернулся на юг…

— Нет, не знаю.

— Сегодня крест в библиотеке висел в перевернутом виде. Фрау Феликс первая заметила это и не могла прийти в себя от ужаса. Если бы она была ведьмой, то это должно было бы обрадовать ее.

— А может, она просто притворялась, а крест сама же и перевернула. — Ладина обмакнула печенье в кофе и поднесла его ко рту. — Петерс тут многим насолила.

Кусок размоченного печенья отломился и упал на вышитую скатерть. Она молча ушла в кухню, принесла тряпку, рулон бумажных полотенец и миску с мыльным раствором и невозмутимо принялась замывать скатерть, не обращая никакого внимания на гостью.

— Кому же она еще насолила? — спросила Соня.

Ладина подняла скатерть и подложила под мокрое пятно сложенное вчетверо бумажное полотенце.

— Я никого не хочу подозревать.

— Кто еще, кроме Баццелей, имел виды на «Гамандер»?

Ладина отнесла миску, тряпку и полотенца на кухню и, вернувшись, ответила:

— Он на такое не способен.

— Кто?

— Педер. Педер Беццола, повар из «Горного козла». Он порядочный человек.

— А что за интерес у него был к «Гамандеру»?

— Он ему принадлежал.

Соня поставила чашку, уже поднесенную к губам, обратно на стол.

— Педер Беццола прежний владелец отеля?..

— Владельцами были его родители. Когда они вышли на пенсию, дело перешло к его брату. А тот три года назад разбился на своем планере. Педер тогда работал в Лозанне. Ему пришлось переехать сюда и заняться отелем.

— А почему он его продал?

— Он ему достался вместе с кучей долгов, и голова у него была забита идеями и планами, как отремонтировать отель и опять наладить дело. Знаешь, что он хотел построить?

— Велнес-центр?

— Да.

— И что же ему помешало?

— Банк. Сначала они согласились, а потом вдруг не только отказали ему в кредите, но еще и расторгли с ним договор об ипотеке. Отель был продан с молотка. Догадайся с трех раз, кто его купил?

— Сам банк.

— Правильно. И почти сразу же перепродал за бешеные деньги. Педер говорил, что прямо вместе с проектом бассейна — в качестве бонуса.

Соня задумчиво кивнула.

— А сейчас она еще и отбивает у него клиентов с помощью его же меню…

— Но Педер никакого отношения к этой истории не имеет. Он слишком честный парень.

Кристоф заплакал, и Ладина занялась им, опять словно забыв о Сонином присутствии.

— Дождь немного утих. Спасибо.

Соня встала.

— Скорее это его тетка, — не поднимая головы, сказала Ладина.

— Какая тетка?

— Фрау Феликс.

До сегодняшнего дня она сознательно не посвящала Боба в эту историю. Словно желая создать некую нейтральную зону, в которой все это не имеет значения. Другую действительность, которая служила бы ей прибежищем. Но в конце этого сумасшедшего дня ей вдруг захотелось поделиться своими мыслями и чувствами с близким человеком. А Боб уже приобрел этот статус, в чем она наконец призналась себе вечером. Сегодня ночью она в какой-то момент все ему расскажет. Она уже предвкушала острое удовольствие — слушать его и смотреть, наблюдать его манеру самому удивляться своим импровизациям.

Однако уже на пороге ресторана она увидела в большом зеркале на стене бара «маман». Та была в черном декольтированном платье. Тройные бусы из крупного жемчуга ярко выделялись на перманентно загорелой коже. Она по-дамски сидела на высоком табурете у стойки, перед своим неизменным шерри, и как раз в этот момент звонко рассмеялась какой-то шутке Барбары Петерс.

Соня в нерешительности остановилась у входа. У нее не было желания лишний раз встречаться со своей бывшей свекровью.

Пока она думала, как ей быть, Барбара Петерс оставила свою собеседницу, пересекла зал и, проходя мимо Боба, с небрежной лаской потрепала его по затылку.

Соня вышла и вернулась в свою комнату.

Если бы черт и в самом деле существовал и с ним можно было бы заключить сделку, Барбара Петерс пошла бы на это, не задумываясь.

Соня сняла платье и легла на кровать. Прожектор наружного освещения спроецировал тень березы на наклонный потолок. Ночной ветер время от времени выдергивал из нее отдельные вихры.

Все принадлежали Барбаре Петерс.

Подростком Соня много часов проводила в своей мансарде, лежа на кровати и мысленно устраивая свой собственный конкурс «Мисс Гадина». Кандидатками были ее многочисленные настоящие и бывшие подруги, которые периодически меняли свой статус, переходя из разряда настоящих в бывшие и наоборот. Председателем и единственным членом жюри, неподкупным и безжалостным, была она сама. Стравливая их друг с другом в унизительных отборочных турах, она в конце концов из трех финалисток выбирала королеву, Мисс Гадину, и придумывала для нее самые изощренные несчастья и злоключения. Если выбор оказывался слишком трудным, она подвергала наказаниям всех трех финалисток.

Сегодня, через двадцать с лишним лет, перед ее мысленным взором две финалистки боролись друг с другом не на жизнь, а на смерть. Они ни в чем не уступали друг другу, закончили поединок вничью, первый приз был присужден им ех aequo,[31] и они вынуждены были разделить лавры.

В тот момент, когда Соня как раз выбирала для них форму награды, в дверь постучали. Она затаилась.

Стук повторился.

— Ну, открывай! Это я, — услышала она затем голос Мануэля.

Она встала и открыла ему в трусиках и бюстгальтере.

Мануэль немного запыхался. Видимо, бежал по лестнице.

— Если ты не придешь в бар, она его у тебя уведет.

Соня пожала плечами.

— Если эта перспектива его устраивает…

— Чушь! Ее красота вне конкуренции, так что ты от него слишком многого требуешь.

Соня опять пожала плечами.

— Никто не спорит, ты тоже выглядишь классно, но… Черт побери, да одевайся ты! И поживее!

— Я уже спала.

Он окинул ее скептическим взглядом.

— В полном макияже? Не смеши. Давай, пошли. Не сдавайся!

— А тебе-то от этого какая польза?

Он рассмеялся.

— Не хочу, чтобы он достался ей.

Соня сняла платье с вешалки.

— Ну, ладно. Только ради тебя.

Это была легкая победа. Когда они спустились в бар, «маман» ужинала с Барбарой в ресторане за ее столиком. Изредка оттуда доносился ее искусственный смех. Боб был погружен в свою dinner music.[32]

Дата добавления: 2015-06-25