Очерк научного творчества Л. С. Выготского 2 страница

4. Изгоняя сознание из психологии, мы прочно и навсегда замыкаемся в кругу биологической нелепости...

5. Для нас при такой постановке вопроса навсегда закрывается доступ к исследованию главнейших проблем — структуры нашего поведения, анализа его состава и форм. Мы навсегда обречены оставаться при ложном представлении, будто поведение есть сумма рефлексов» (1982, т. 1, с. 78—81).

6. Из этих положений ясно, что Выготский, резко критикуя рефлексологический и физиологический подходы к анализу поведения человека, вместе с тем выдвигает в качестве центральной для психологии проблему сознания. Пожалуй, в тот период он был единственным среди психологов, боровшихся против поглощения психологии рефлексологией и физиологией, кто с такой остротой и настойчивостью ставил эту проблему. Данной статьей он как бы намечает план своих дальнейших исследований.

В этой работе Выготский делает попытку создать гипотезу о происхождении и природе сознания. «У человека легко выделяется одна группа рефлексов, которую правильно было бы назвать обратимыми. Это рефлексы на раздражители, которые, в свою очередь, могут быть созданы человеком. Слово услышанное — раздражитель, слово произнесенное — рефлекс, создающий тот же раздражитель. Здесь рефлекс обратим, потому что раздражитель может становиться реакцией, и наоборот. Эти обратимые рефлексы, создающие основу для социального поведения, служат коллективной координации поведения. Из всей массы раздражителей для меня ясно выделяется одна группа, группа раздражителей социальных, исходящих от людей. Выделяется тем, что я сам могу воссоздать эти

же раздражители; тем, что очень рано они делаются для меня обратимыми и, следовательно, иным образом определяют мое поведение, чем все прочие. Они уподобляют меня другим, делают мои акты тождественными с собой. В широком смысле слова, в речи и лежит источник социального поведения и сознания» (там же, с. 95).

Мысль о единстве речи, социального поведения и сознания, о социальном происхождении сознания — основная для Выготского в тот период времени. Он находит ей подтверждение в развитии речи глухих детей. Однако обращает на себя внимание некоторое противоречие, возникающее у Выготского при анализе данной проблемы и формулировании первоначальной гипотезы о природе сознания. Противоречие видится в том, что гипотеза излагается на языке рефлексологии, чуждом проблеме сознания, на языке, возникшем при отрицании возможности его объективного изучения. Но в то время другого языка не было, и Выготский вынужден был пользоваться принятым в современной ему науке.

Конечно, предварительная гипотеза, которую формулирует Выготский, еще очень обща, но для нас важно не то, как решал эту проблему Выготский, а то, что он ее ставил. «В этом очерке только бегло и на лету намечены некоторые мысли самого предварительного характера. Однако мне кажется, что с этого именно и должна начинаться работа по изучению сознания. Наука наша находится сейчас в таком состоянии, что она еще очень далека от заключительной формулы геометрической теоремы, венчающей последний аргумент, что и требовалось доказать. Нам сейчас еще важно наметить, что же именно требуется доказать, а потом браться за доказательство; сперва составить задачу, а потом решать ее» (там же, с. 98). Эта статья еще раз свидетельствует, что для Выготского с самого начала его работы в области психологии центральной была проблема сознания. Он усиленно искал объективного подхода к ее исследованию.

Мы уже ссылались на А. Р. Лурия, который в своей научной автобиографии писал, что Л. С. Выготский в 1926 г. изложил письменно результаты анализа состояния мировой психологии в специальной работе. Работа эта была названа самим Выготским «Исторический смысл психологического кризиса. Методологическое исследование». Рукопись ее, очень важная для характеристики творческого пути автора, была обнаружена в его архиве только в 1960 г. и опубликована гораздо позже (1982, т. 1). Со времени ее написания прошло достаточно лет, но она не потеряла своего значения и по сей день прежде всего потому, что в зарубежной психологии этот кризис не преодолен и до настоящего времени. Он лишь проявляется в других формах, в связи с возникновением новых направлений в психологии, например когнитивной психологии, занявшей место классического бихевиоризма. Эта работа важна и для психологов, строящих научную психологию на основах диалектического и исторического материализма, как образец критического анализа различных психо-

логических направлений, как противоядие против разнообразных видов эмпиризма (эмпирического субъективизма) и позитивизма, могущих проникать в науку вопреки самым благим намерениям.

К сожалению, приходится констатировать, что современные формы эмпиризма подвергаются критическому анализу явно недостаточно глубоко; критика их не доводится до конца, до вскрытия философских корней и методологии в кажущихся на первый взгляд достоверными данных, полученных в тонких экспериментах и с применением самых современных математических методов обработки.

Мы не можем здесь детально излагать исследование кризиса в психологии, проведенное Л. С. Выготским. Остановимся только на самых важных положениях. В период, когда Выготский предпринял свое исследование, появились новые школы в психологии. Критика ассоцианизма привела к возникновению целого ряда новых направлений. Среди них особое распространение получили бихевиоризм (на русской почве рефлексология), представленный Д. Уотсоном и его последователями; гештальтизм, наиболее яркими представителями которого были М. Вертгеймер, В. Келер, К. Коффка; психоанализ во главе с 3. Фрейдом; персонализм, обоснованный и разрабатывавшийся В. Штерном. Каждое из этих направлений претендовало на господствующее положение в психологии, пытаясь завоевать для себя возможно более обширное пространство. Некоторые теоретики представляли себе кризис в психологии как наличие многих психологии и борьбу между ними, а в качестве выхода из создавшегося кризиса предлагали самые разнообразные эклектические соединения этих направлений. Такие тенденции эклективизма, к сожалению, имеют место и в настоящее время в зарубежной психологии. Очень распространено, например, эклектическое соединение необихевиоризма с фрейдизмом.

Выготский на основе тщательного анализа возникновения и развития этих и других направлений в психологии, борьбы за универсальное значение выдвигаемых ими принципов делает единственную для того времени попытку, раскрывающую глубокие, исходные философские корни всех этих течений. Рассмотрев, как решается гносеологическая проблема в идеализме и в материализме, Выготский резюмирует свой анализ следующим положением: «В признании коренного различия психики от физической природы таится отождествление явления и бытия, духа и материи внутри психологии, решение антиномии путем устранения в психологическом познании одного члена — материи, т. е. чистой воды идеализма Гуссерля. В различении явления и бытия внутри психологии и в признании бытия истинным объектом изучения выражен весь материализм Фейербаха.

Я берусь перед целым синклитом философов — как идеалистов, так и материалистов — доказать, что именно в этом заключается суть расхождения идеализма и материализма в психологии и что только формулы Гуссерля и Фейербаха дают последовательное реше-

ние проблемы в двух возможных смыслах; что первая есть формула феноменологии, а вторая — материалистической психологии. Я берусь, исходя из этого сопоставления, резать по живому месту психологии, точно рассекая ее на два чужеродных и ошибочно сращенных тела; это единственное, что отвечает объективному положению вещей, и все споры, все разногласия, вся путаница происходят только из-за отсутствия ясной и верной постановки гносеологической проблемы» (там же, с. 410).

Эмпирическая психология, отрицая всякую связь с философией, в действительности исходила из идеалистических представлений. «Эмпиризм в психологии,—писал Выготский,—на деле исходил столь же стихийно из идеалистических предпосылок, как естествознание— из материалистических, т. е. эмпирическая психология была идеалистической в основе. В эпоху кризиса эмпиризм по некоторым причинам раздвоился на идеалистическую и материалистическую психологии» (там же, с. 386).

В качестве движущих сил кризисов, лежащих внутри науки, Выготский указывает на практику: «Скажем сразу: развитие прикладной психологии во всем ее объеме — главная движущая сила кризиса в его последней фазе» (там же, с 387). Критикуя интроспективную психологию, он иронически замечает: «За границы идеалистической психологии переходит и психиатрия; чтобы лечить и излечить, нельзя опираться на интроспекцию; едва ли вообще можно до большего абсурда довести эту идею, чем приложив ее к психиатрии....Промышленность и войско, воспитание и лечение оживят и реформируют науку. Для отбора вагоновожатых не годится эйдетическая психология Гуссерля, которой нет дела до истины ее утверждений, для этого не годится и созерцание сущностей, даже ценности ее не интересуют. Все это нимало не страхует ее от катастрофы. Не Шекспир в понятиях, как для Дильтея, есть цель такой психологии, но психотехника — в одном слове, т. е. научная теория, которая привела бы к подчинению и овладению психикой, к искусственному управлению поведением» (там же, с. 389).

Заканчивая анализ кризиса и его причин, Выготский пишет: «Мы можем резюмировать. Причину кризиса мы понимаем как его движущую силу, а потому имеющую не только исторический интерес, но и руководящее — методологическое — значение, так как она не только привела к созданию кризиса, но и продолжает определять его дальнейшее течение и судьбу. Причина эта лежит в развитии прикладкой психологии, приведшей к перестройке всей методологии науки на основе принципа практики, т. е. к превращению ее в естественную науку. Этот принцип давит на психологию и толкает ее к разрыву на две науки: он обеспечивает в будущем правильное развитие материалистической психологии. Практика и философия становятся во главу угла» (там же, с 393).

Рассматривая положение, сложившееся в советской психологии этого периода, Л. С. Выготский высоко оценивал вклад К. Н. Корни-

лова, первым поставившего вопрос о необходимости перестройки психологии на новых основаниях, на основе философии диалектического материализма. «Работы Корнилова кладут начало новой методологии, и всякий, кто хочет развивать идеи психологии и марксизма, вынужден будет повторять его и продолжать его путь. Как путь эта идея не имеет себе равной по силе в европейской методологии» (там же, с 423).

Вместе с тем Выготский возражал против попыток непосредственно прилагать путем простого цитирования основные принципы диалектического материализма к психологии, как это делали некоторые авторы: «Я не хочу узнать на даровщинку, скроив пару цитат, что такое психика, я хочу научиться на всем методе Маркса, как строят науку, как подойти к исследованию психики» (там же, с. 421).

Выготский заканчивал работу следующими словами: «Наша наука не могла и не может развиться в старом обществе. Овладеть правдой о личности и самой личностью нельзя, пока человечество не овладело правдой об обществе и самим обществом. Напротив, в новом обществе наша наука станет в центре жизни. «Прыжок из царства необходимости в царство свободы» неизбежно поставит на очередь вопрос об овладении нашим собственным существом, о подчинении его себе. В этом смысле прав Павлов, называя нашу науку последней наукой о самом человеке...

В будущем обществе психология действительно будет наукой о новом человеке. Без этого перспектива марксизма и история науки была бы не полна. Но и эта наука о новом человеке будет все же психологией; мы теперь держим у себя в руках нить от нее. Нужды нет, что эта психология будет так же мало походить на нынешнюю, как — по словам Спинозы — созвездие Пса походит на собаку, лающее животное» (там же, с. 436).

Мы столь подробно остановились на работах Выготского ранних периодов его творческой деятельности по нескольким основаниям. Очень часто, даже в нашей стране, научную деятельность Л. С. Выготского отсчитывают от того момента, когда он начал интенсивную экспериментальную работу над проблемой исторического происхождения и развития высших психических функций. При таком подходе остается загадкой, как он пришел к этим исследованиям, как возникла та методология, на основе которой они построены. Именно в этих работах формулировались те методологические принципы, на которых Выготский строил все свои дальнейшие и экспериментальные и теоретические исследования. В ранних работах он выступает как методолог, закладывавший основы собственно научной марксистской психологии. В них можно увидеть и то, как он сам овладевал марксизмом, его духом, его методом. Громадная критическая, но одновременно и положительная работа, которую проделал Выготский, подготовила все его дальнейшие исследования; она подняла его над современной ему психологией, завершила необходимую предварительную ориентацию в проблеме и в методологических принципах ее решения.

Третий период в творчестве Л. С. Выготского — это период теоретической и экспериментальной разработки теории развития специфических для человека высших психологических процессов, социальных по своему происхождению и опосредованных особыми, выработанными в ходе исторического развития человечества средствами-знаками. Именно эту теорию история психологии связывает с именем Выготского. Сам Выготский в разное время называл ее по-разному: как теорию инструментального поведения, как теорию развития культурных форм поведения, наконец, как культурно-историческую теорию. Под последним именем она и вошла в историю, хотя это название вызывало много самых разнообразных возражений и недоумений.

Начало разработки теории относится к 1927—1928 гг. В это время при Академии коммунистического воспитания, ведущем учебном и исследовательском центре, в котором изучались основные вопросы педагогики и строительства новой советской трудовой школы, организуется кафедра психологии и при ней психологическая лаборатория. Руководителем кафедры становится А. Р. Лу-рия, а душой лаборатории — Л. С. Выготский. При лаборатории возникает особая группа, в которой теоретически и экспериментально разрабатывалась новая теория. В нее вошли Л. С. Выготский, А. Н. Леонтьев, А. Р. Лурия, несколько молодых сотрудников, а также группа студентов — Л. И. Божович, А. В. Запорожец, Н. Г. Морозова, Л. С. Славина, Р. Е. Левина. Вспоминая об этом периоде работы, А. Р. Лурия писал: «Чрезвычайно трудно по прошествии стольких лет вновь ощутить тот колоссальный энтузиазм, с которым мы занимались этой работой. Вся наша группа посвящала почти весь рабочий день нашему грандиозному плану перестройки психологии. Л. С. Выготский был для нас кумиром. Когда Л. С. Выготский ездил куда-нибудь, студенты писали стихи в честь его путешествия. Когда он читал лекцию в Москве, все шли его слушать» (1982, с. 40). Сохранилось письмо, написанное Л. С. Выготским молодым сотрудникам группы: «Чувство огромности и массивности современной психологической работы (мы живем в эпоху геологических переворотов в психологии) — мое основное чувство.

Но это делает бесконечно ответственным, в высшей степени серьезным, почти трагическим (в лучшем и настоящем, а не далеком значении этого слова) положение тех немногих, кто ведет новую линию в науке (особенно в науке о человеке): тысячу раз надо испытать себя, проверить, выдержать искус, прежде чем решиться, потому что это — трудный и требующий всего человека — путь».

В чем же заключалась суть гипотезы о качественном своеобразии поведения человека, о специфических особенностях высших и

свойственных только человеку психических процессов, посредством которых человек управляет своим поведением?

Положение о культурно-историческом развитии психических процессов у человека с самого начала было выдвинуто Л. С. Выготским как противопоставление, с одной стороны, биологизаторским взглядам на развитие, с другой стороны, взглядам на развитие как на процесс асоциальный, независимый от исторического развития человеческого общества и вплетенной в него истории материальной и духовной культуры.

В то время, когда творил Выготский, были очень распространены всевозможные зооморфические теории, отождествлявшие поведение человека и животных. Этой «болезнью» был заражен весь бихевиоризм, прямо переносивший закономерности процессов приспособления к среде животных на человека и рассматривавший человеческое общество по аналогии со средой обитания животных. Аналогичной «болезнью» были охвачены и представители гештальтизма, например известный своими замечательными исследованиями В. Келер, отождествлявший интеллект человека и высших обезьян. Тем же страдала и теория трех ступеней развития К. Бюлера, внесшего в детскую психологию представление о ранних детских возрастах как о «шимпанзеподобных».

Параллельно развивались теоретические концепции, рассматривавшие саму историю человеческого общества как имманентную историю человеческого духа, а духовную культуру как независимую от общественного материального производства. Связь человека с обществом виделась как непосредственная связь с духовной культурой, вне реального места человека в обществе, его трудовой деятельности. Типичный представитель такого понимания — Э. Шпрангер.

Против этих концепций и была направлена теория, развивавшаяся Л. С. Выготским. Первоначальная его гипотеза чрезвычайно проста. Суть ее заключалась в том, что возникновение человеческого общества и самого человека определено коренным изменением процесса приспособления к среде и связано с возникновением трудовой, орудийной деятельности. Появление последней коренным образом изменяет процесс приспособления, превращая его в процесс преобразования человеком природы. Выготский предположил: если овладение силами природы происходит благодаря орудиям труда, то точно так же и овладение своими собственными силами, поведением происходит на основе особых, возникающих на основе труда, орудий культуры, таких, как язык, числовые знаки и т. п.

Выготский видел здесь возможность применения к психологии известных положений Ф. Энгельса о роли труда и членораздельной речи при переходе от обезьяны к человеку. Важно, что Л. С. Выготский обратил внимание на коренное различие между орудиями труда и членораздельной речью. Орудие направлено на природу, а члено-

раздельная речь — на другого человека, а затем и на самого себя, выступая средством, организующим коллективную деятельность уже самого первобытного общества, а тем самым и собственное поведение индивида.

Эта, кажущаяся сейчас простой, мысль содержалась в некоторых трудах Выготского уже на предшествующем этапе его работы, когда он связывал воедино три элемента, представляющих собой единую структуру: речь, социальную деятельность, сознание. Он обратился к истории культуры и нашел в ней материалы о применении уже на относительно ранних ступенях развития человеческого общества орудий-знаков, таких, как узелки для запоминания и записи, зарубки, жребий, использование для счета частей своего тела — пальцев рук и ног и т. п. Возникала задача выявить и найти в поведении человека эти формы опосредствования и их средства — знаки.

Трудность решения задачи заключалась в том, что в зрелом акте поведения и сам процесс опосредования и использование в нем тех или иных средств сняты и их невозможно обнаружить простым наблюдением. Видимо, дело происходит так же, как и в процессе труда: в готовом продукте и процесс труда и его орудия уже сняты. На снятие в продукте процесса труда и орудия труда указывал К. Маркс в «Капитале». Следовательно, доказать, что психические процессы, управляющие поведением человека и организующие его, опосредствованы, оказывается совершенно невозможно путем прямого наблюдения.

Все старые методические средства для решения данной задачи оказывались непригодными: ни классические формы интроспекции, ни эксперименты, построенные по принципу стимул — реакция, не могли дать ответа на поставленный вопрос. Возникла необходимость в создании совершенно новой стратегии и метода психологического эксперимента. И Выготский выдвинул их идею, назвав новый метод исследования экспериментально-генетическим. Сущность его заключалась в том, что в специально создаваемых экспериментальных (искусственных) условиях воспроизводился процесс возникновения новой формы поведения. В экспериментальных условиях прослеживалось, каким образом строится и развивается управление поведением с помощью особых средств-знаков.

Для исследования возникновения новой структуры психических процессов, принципиально отличных от аналогичных процессов у животных, Л. С. Выготский избрал высшие психические процессы. К ним он относил, прежде всего, произвольное внимание, произвольную или логическую память, мышление в понятиях. Начиная исследование не с элементарных, а именно с высших психических процессов, Выготский следовал методологическому принципу К. Маркса, который неоднократно подчеркивал необходимость хода исследования от высших форм к низшим, именно так сам и поступал

при исследовании истории человеческого общества. Таким образом, противопоставление Выготским высших психических процессов низшим, за которое его неоднократно упрекали, в сущности, было не противопоставлением, а методологическим принципом.

Важно отметить, что проведение исследования способом анализа, который стал использовать Выготский, сводило психологический процесс не к его элементам, а к выделению в нем далее неразложимой единицы, или, по выражению К. Маркса, «клеточки». Такой неразложимой единицей опосредствованных форм поведения для Выготского была знаковая операция.

Мы не можем подробно останавливаться на конкретных методике и результатах каждого отдельного исследования, проведенного экспериментально-генетическим методом,— они опубликованы в таких работах Выготского, как статья «Развитие высших форм внимания в детском возрасте» (она впервые была опубликована в 1929 г.) и в пятой главе монографии «Мышление и речь» (опубликована в 1934 г.).

Применение экспериментально-генетического метода совершенно меняло ход эксперимента — экспериментатор при этом выступал не как сторонний наблюдатель процесса решения задачи, предложенной ребенку, а как активный его участник, организующий сотрудничество с ребенком, предлагающий ему не только задачу, но и знаковые средства организации поведения, приводящего к решению, помогая ребенку принять и правильно использовать эти средства. Процесс формирования знаковой операции выносился наружу. Совершенно естественно, что исследования проводились главным образом с детьми, так как именно у последних еще нет развитых форм опосредствования в готовом виде, но они должны быть сформированы. На этом основании иногда считали, что подобные исследования относятся к собственно детской психологии. Конечно, результаты исследований давали материалы и для характеристики развития детей разных возрастов, но, по существу, они были направлены на решение более общей задачи — выяснения происхождения и структуры опосредствованных психических процессов.

Сам Л. С. Выготский и его сотрудники провели экспериментально-генетические исследования почти всех основных психических процессов. На начальных этапах изучались практический интеллект, восприятие, внимание и память, а затем и типы опосредствования при формировании понятий.

Первая публикация, в которой Выготский дает общую характеристику этого метода, относится к 1928 г.¹. Затем он пишет две большие работы, в которых подробно излагает проведенные исследования и обобщает полученные материалы. Это, во-первых, статья «Орудие и знак» (1930) и, во-вторых, книга «История

¹ Выготский Л. С. Проблема культурного развития ребенка // Педология. 1928. № 1.

развития высших психических функций» (1930—1931). Обе работы не увидели света при жизни автора (вторая работа была частично опубликована в 1960 г.²).

На основе проведенных исследований³ Л. С. Выготский делает ряд важных выводов. В работе «Орудие и знак» он описывает опыты по так называемому практическому интеллекту, проведенные с детьми и направленные на выявление специфики человеческого способа решения соответствующих задач, и дает критику трактовок интеллекта ребенка как аналогичного интеллекту высших обезьян. Детальный анализ процесса решения этих задач приводит его к выводу, что принципиальное различие сводится к двум основным моментам. Во-первых, в процесс решения уже очень рано включается слово: «Слова, направленные на разрешение проблемы, относятся не только к объектам внешнего мира, но и к собственному поведению ребенка, его действиям и намерениям. С помощью речи ребенок впервые оказывается способным к овладению собственным поведением, относясь к себе как бы со стороны, рассматривая себя как некоторый объект. Речь помогает ему овладеть этим объектом посредством предварительной организации и планирования собственных действий и поведения» (1984, т. 6, с. 24). Во-вторых, «ребенок вступает в отношение с ситуацией не непосредственно, но через другое лицо» (там же, с. 29).

В этой же работе Выготский формулирует такой важный вывод: «...функции, обычно считавшиеся наиболее элементарными, подчиняются у ребенка совсем другим законам, чем на более ранних ступенях филогенетического развития, и характеризуются той же опосредованной психологической структурой, которую мы только что рассмотрели на примере сложного акта употребления орудий. Детальный анализ структуры отдельных психических процессов, принимающих участие в описанном нами акте детского поведения, дает возможность убедиться в этом и показывает, что даже учение о структуре отдельных элементарных процессов детского поведения нуждается в коренном пересмотре» (там же, с. 38). Тем самым Выготский пересматривает свое прежнее представление об отличиях элементарных, низших, натуральных процессов от сложных, высших, орудийно-знаковых. На основании своих исследований он приходит к заключению, что и наиболее элементарные, возникающие на самых ранних стадиях развития ребенка акты поведения и психологические процессы, управляющие ими, уже носят специфически человеческий, опосредствованный характер, имеют сложную опосредствованную структуру.

В результате анализа материалов, полученных эксперименталь-

² Обе работы вошли в Собр. соч. Л. С. Выготского, 1984, т. 6; 1983, т. 3.

³ Частично они были изложены в ряде публикаций таких сотрудников Выготского, как А. Р. Лурия (1929) и А. Н. Леонтьев (1931).

но-генетическим методом, Выготский формулирует общий закон формирования психических функций у человека: «Всякая функция в культурном развитии ребенка появляется на сцену дважды, в двух планах, сперва — социальном, потом — психологическом, сперва между людьми, как категория интерпсихическая, затем внутри ребенка, как категория интрапсихическая» (1983, т. 3, с. 145). В этой формулировке содержатся две мысли: первая — психические процессы у человека с самого начала социальны по своим происхождению и форме, вторая — эти процессы приобретают в ходе развития форму внутренних, индивидуальных процессов. Тем самым Выготский формулирует и гипотезу об интериоризации как о процессе, лежащем в основе перехода социальных, внешних, знаковых процессов во внутренние.

Л. С. Выготского обвиняли в том, что в его теории интериоризации повторяются некоторые положения психологов, связанные с французской социологической школой. Выготский так разъяснял свою позицию: «Прежде из индивидуального поведения психологи пытались вывести социальное. Исследовали индивидуальные реакции, найденные в лаборатории и затем в коллективе, изучали, как меняется реакция личности в обстановке коллектива...

Раньше предполагали, что функция есть у индивида в готовом, полуготовом или зачаточном виде, в коллективе она развертывается, усложняется, повышается, обогащается или, наоборот, тормозится, подавляется и т. д. Ныне мы имеем основания полагать, что в отношении высших психических функций дело должно быть представлено диаметрально противоположно. Функции сперва складываются в коллективе в виде отношений детей, затем становятся психическими функциями личности» (там же, с. 146—147).

Эти положения представляются нам принципиально важными. В них содержится совершенно новый подход к сознанию, к специфически человеческим психологическим процессам. Его можно с полным правом назвать неклассическим подходом к решению проблем происхождения психических процессов, их сущности.

Приведем лишь один пример того, как Л. С. Выготский понимал возникновение знаковой операции. Так, отмечая, что из неудавшегося акта хватания младенцем удаленного предмета возникает движение, направленное на предмет, он пишет: «Когда мать приходит на помощь ребенку и осмысливает его движение как указание, ситуация существенно изменяется. Указательный жест становится жестом для других. В ответ на неудавшееся хватательное движение ребенка возникает реакция не со стороны предмета, а со стороны другого человека. Первоначальный смысл в неудавшееся хватательное движение вносят, таким образом, другие. И только впоследствии, на основе того, что неудавшееся хватательное движение уже связывается ребенком со всей объективной ситуацией, он сам начинает относиться к этому движению как к указанию...

Ребенок приходит, таким образом, к осознанию своего жеста последним. Его значение и функции создаются сначала объективной

ситуацией и затем окружающими ребенка людьми. Указательный жест раньше начинает указывать движением то, что понимается другими, и лишь позднее становится для самого ребенка указанием.

Таким образом, можно сказать, что через других мы становимся самими собой, и это правило относится не только к личности в целом, но и к истории каждой отдельной функции. В этом и состоит сущность процесса культурного развития, выраженная в чисто логической форме» (там же, с. 144).

Дата добавления: 2015-06-26