Анализ некоторых типов религиозного опыта 2 страница

как мудрец - одна из многих форм его существования, - увидел, что животные

обратились в бегство, он спросил последних из них, почему все бегут. "Потому

что наступает конец света", - ответили они. "Это неправда, - сказал Будда, -

мир еще не пришел к завершению. Выясню, почему они так думают". Затем он

начал спрашивать всех животных, дошел до оленей и, наконец, до кроликов.

Когда кролики сказали, что они бегут, потому что наступает конец света, он

спросил, какой именно кролик сказал им об этом. Они указали на того, кто

побежал первым. Будда спросил этого кролика: "Где ты был и что делал, когда

тебе подумалось, будто наступил конец света?" Кролик ответил: "Я спал под

манговым деревом" - "Вероятно, ты услышал шум падающего плода, - сказал

Будда, - шум разбудил тебя, ты испугался и подумал, что наступает конец

света. Пойдем к дереву и посмотрим, верно ли это". Они пошли к дереву и

обнаружили, что именно так все и произошло. Так Будда спас животное царство

от гибели.

Я привел эту историю не только в качестве одного из первых примеров

аналитического исследования причин страха и слухов; она, кроме того, хорошо

передает дух буддизма, любовь и заботу по отношению к созданиям животного

мира и в то же время глубокое, рациональное понимание мира и уверенность в

человеческих силах.

Дзен-буддизм, более поздняя буддийская секта, антиавторитарен в еще

большей степени. Согласно дзену, знание не имеет никакой ценности, если не

вырастает из нас самих; никакой авторитет, никакой учитель не научит нас

ничему, кроме сомнений; слова и системы мышления опасны, потому что легко

превращаются в предметы поклонения. Сама жизнь должна быть постигнута и

пережита в своем течении; в этом и заключается добродетель. Для дзена

характерна, например, следующая история:

"Когда Танкэ из Танской династии зашел в столичный храм, было очень

холодно, поэтому, взяв одно из выставленных там изображений Будды, он разжег

из него костер. Смотритель, увидев это, сильно разгневался и вскричал: "Как

ты посмел сжечь деревянное изображение Будды?"

Танкэ стал копаться в золе, как бы ища что-то, и сказал: "Я соберу святые

сарири (что-то вроде минерального остатка, находимого после кремации

человеческого тела и считающегося символом святости жизни. - Э. Ф.) в

золе".

"Каким образом, - сказал смотритель, - можешь ты собрать сарири

деревянного Будды?"

Танкэ ответил: "Если сарири нет, можно ли мне подложить в огонь оставшихся

двух Будд?"

Смотритель изображений потерял впоследствии обе брови за протесты против

очевидной нечестивости Танкэ, а на последнего гнев Будды так никогда и не

пал" (*).

(* Suzuki D. Т. An Introduction to Zen Buddhism. Rider & Co., 1948, p.

124. См. также другие работы проф. Сузуки (*16*) о дзене, а также: Humphrey

Ch. Zen Buddhism. W. Heinemann, Ltd., 1949. *)

Иллюстрацией гуманистической религиозной системы является и религиозная

мысль Спинозы. Хотя его язык - это язык средневековой теологии, в

спинозовском понятии бога нет и следа авторитаризма. Бог не мог бы создать

мир иным; он ничего не может изменить; фактически бог тождествен всей

Вселенной в целом. Человек должен видеть свою ограниченность и сознавать

зависимость от сил вне себя, над которыми он не властен. И все же у него

есть способности любви и разума. Он может развить их и достичь свободы и

внутренней силы.

Элементы авторитарной и гуманистической религии можно найти и внутри одной

и той же религии; примером является наша собственная религиозная традиция.

Поскольку данное различение фундаментально, я проиллюстрирую его на

источнике, с которым более или менее знаком каждый.

Начало Ветхого завета (*) написано в духе авторитарной религии. Бог

изображается как абсолютный глава патриархального клана, он создал человека

по своему желанию и может уничтожить его по своей воле. Он запретил ему

вкушать с древа познания добра и зла, пригрозив смертью за нарушение

запрета. Но змей, "хитрее всех зверей полевых", говорит Еве: "Нет, не

умрете, но знает бог, что в день, в который вы вкусите их, откроются глаза

ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло" (Быт. 3: 4- 5). Своими

действиями бог доказывает правоту змея. Когда Адам и Ева совершают грех, он

наказывает их, провозглашая вражду между человеком и природой, между

человеком и землею с животными, между мужчиной и женщиной. Но человек не

умирает. Однако он "стал как один из нас, зная добро и зло; и теперь как бы

не простер он руки своей, и не взял также от дерева жизни, и не вкусил, и не

стал жить вечно" (Быт. 3: 22), поэтому бог изгоняет Адама и Еву из Эдема и

ставит на востоке у сада ангела с пламенным мечом, "чтобы охранять путь к

дереву жизни".

(* Тот исторический факт, что начало Библии, возможно, не является самой

древней ее частью, здесь не имеет значения, поскольку мы используем текст

лишь как иллюстрацию принципов, а не для установления исторических

приоритетов. *)

Из текста вполне ясно, в чем грех человека: это восстание против повеления

бога, это непослушание, а не какая-то греховность, заключенная во вкушании с

древа познания. Напротив, в дальнейшем религиозном развитии познание добра и

зла стало главной добродетелью, к которой может стремиться человек. Из

текста ясен и мотив бога: это забота о своем собственном превосходстве,

ревнивая боязнь человеческого притязания на равенство.

Поворотный пункт в отношениях между богом и человеком - история о потопе.

Когда бог увидел, "что велико развращение человеков на земле... раскаялся

господь, что создал человека на земле, и восскорбел в сердце своем. И сказал

господь: истреблю с лица земли человеков, которых я сотворил, от человека до

скотов, и гадов и птиц небесных истреблю, ибо я раскаялся, что создал их"

(Быт. 6: 5-7).

Здесь даже не возникает вопроса, вправе ли бог уничтожить свои создания;

он сотворил их, и они его собственность. Текст определяет их развращенность

как "преступление", однако решение уничтожить не только человека, но также

животных и растения доказывает, что мы имеем здесь дело не с приговором по

какому-то частному преступлению, но с гневным раскаянием бога в совершении

действия, которое не обернулось благом. "Ной же обрел благодать пред очами

господа [бога]", и он, вместе с семьей и всякой тварью по паре, спасается.

До сих пор истребление человека и спасение Ноя - произвольные действия бога.

Он может делать все, что захочет, как любой сильный вождь племени. Но после

потопа отношения бога и человека радикально меняются. Между ними заключается

соглашение, по которому бог обещает, "что не будет более истреблена всякая

плоть водами потопа, и не будет уже потопа на опустошение земли" (Быт. 9:

11). Бог обязуется не истреблять более жизни на земле, а человек должен

выполнять первую и самую главную библейскую заповедь - не убивать: "...Взыщу

также душу человека от руки человека, от руки брата его" (Быт. 9: 5).

Начиная с этого момента отношения бога и человека претерпевают глубокое

изменение. Бог больше не абсолютный правитель, действующий по собственному

усмотрению, он связан "конституцией", которой должны придерживаться и он

сам, и человек; он связан принципом, который не может нарушить, - принципом

уважения к жизни. Бог может наказать человека, если тот нарушит этот

принцип, но и человек может осудить бога, если тот окажется виновным в его

нарушении.

Новые отношения между богом и человеком ясны из обращения Авраама по

поводу Содома и Гоморры. Когда бог вознамерился уничтожить эти города за их

греховность, Авраам обвиняет бога в нарушении его же собственных принципов.

"Не может быть, чтобы ты поступил так, чтобы ты погубил праведного с

нечестивым, чтобы то же было с праведником, что с нечестивым; не может быть

от тебя! Судия всей земли поступит ли неправосудно?" (Быт. 18: 25).

Громадно различие между историей грехопадения и этим аргументом. В первом

случае человеку запрещено знать добро и зло, его отношение к богу - это или

повиновение, или же греховное непослушание. Во втором случае человек

пользуется знанием добра и зла, взывает к богу именем справедливости, и бог

вынужден уступить.

Даже этот краткий анализ авторитарных элементов в библейской истории

показывает, что в основе иудеохристианской религии присутствуют оба принципа

- и авторитарный, и гуманистический. В дальнейшем развитии иудаизма и

христианства оба принципа сохранились, и преобладание одного или другого

характерно для различных течений в этих двух религиях.

Следующая история из Талмуда выражает неавторитарную, гуманистическую

сторону иудаизма, существовавшую в первые века христианской эры.

Несколько знаменитых ученых-раввинов не соглашались со взглядами Равви

Елиазара насчет ритуального закона. "Равви Елиазар сказал им: "Если закон

таков, как я полагаю, пусть это дерево даст нам знать". После чего дерево

перенеслось на сто метров (некоторые говорят, что на четыреста). Коллеги

сказали ему: "Дерево ничего не доказывает". Он сказал: "Если я прав, пусть

этот ручей даст знать". После чего ручей потек вспять. Коллеги сказали:

"Ручей не доказательство". Он настаивал: "Если закон таков, как я полагаю,

тогда стены этого дома во свидетельство". После чего стены начали падать. Но

Равви Иосия закричал на стены: "Что вам за дело падать, когда ученые

обсуждают вопрос о законе?" Тогда стены остановились из уважения к Равви

Иосии, но из уважения к Равви Елиазару не выпрямились. И так они стоят до

сих пор. Равви Елиазар продолжил доказательство: "Если закон таков, как я

полагаю, небо будет во свидетельство". После чего раздался небесный глас:

"Что вы имеете против Равви Елиазара, ведь закон таков, как он говорит".

Тогда поднялся Равви Иосия и сказал: "В Библии записано: закон не на

небесах. Что это значит? Согласно Равви Иеремии, это означает, что с тех

пор, как на горе Синай дана Тора, мы более не внимаем небесным голосам, ибо

записано: принимайте решение по мнению большинства". Так вышло, что после

этого Равви Нафан (тоже участвовавший в споре) встретил Пророка Илию

(сошедшего на землю) и спросил его: "Что сказал бог, когда у нас случился

спор?" Пророк ответил: "Бог улыбнулся и сказал: мои дети взяли верх, мои

дети победили" (*).

(* Talmud, Baba Meziah, 59, b. (мой перевод. - Э. Ф.). *)

Эта история вряд ли нуждается в комментариях. В ней подчеркнута автономия

человеческого разума, в дела которого не вправе вмешиваться даже

сверхъестественные небесные голоса. Бог доволен: человек сделал то, что

хотел от него бог, он теперь сам себе господин, способен и готов принимать

решения, руководствуясь рациональными, демократическими методами.

Тот же гуманистический дух можно обнаружить во многих историях из

фольклора хасидов (*17*), созданного спустя тысячелетие. Движение хасидов

было восстанием бедняков против тех, у кого была монополия на знание или

деньги. Их лозунгом служил стих из Псалмов: "Служите господу с веселием"

(Пс. 99: 2). Они подчеркивали значение чувства перед интеллектуальными

достоинствами, радости - перед искренним раскаянием; для них (как для

Спинозы) радость была равна добродетели, а печаль - греху. Следующая история

характеризует гуманистический и антиавторитарный дух этой религиозной секты.

Бедный портной пришел к хасидскому раввину на следующий день после Дня

искупления и сказал: "Вчера у меня вышел спор с богом. Я сказал ему: боже,

ты совершил грехи и я совершил грехи. Но ты совершил грехи тяжкие, а я

совершил грехи незначительные. Что сделал ты? Ты разделил матерей с детьми и

позволил людям голодать. Что совершил я? Иногда я не возвращал остатки ткани

заказчику, иногда чуть-чуть не соблюдал закон. Но вот что я скажу тебе,

боже. Я прощу тебе твои грехи, а ты простишь мне мои. И мы будем квиты". На

что раввин ответил: "Дурак ты дурак! Как же ты его отпустил? Ведь ты мог

заставить его прислать мессию".

Здесь еще яснее, чем в истории с Авраамом, выступает та идея, что бог

обязан держать свое слово, как и человек - свое. Если бог не выполняет

обещания положить конец человеческим страданиям, человек вправе обвинить

его, фактически принудить к выполнению обещания. И хотя обе приведенные выше

истории не выходят за рамки монотеистической религии, человеческое

отношение, лежащее в их основе, глубоко отличается от готовности Авраама

пожертвовать Исааком или от восславления Кальвином диктаторских наклонностей

бога.

Раннее христианство было гуманистическим, а не авторитарным учением, что

очевидно из духа и буквы всех высказываний Иисуса. Наставление Иисуса

"...Царствие божие внутрь вас есть" (Лк. 17: 21) является простым и ясным

выражением неавторитарного мышления. Однако всего через несколько сот лет

после того, как христианство из религии бедных и скромных земледельцев,

ремесленников и рабов (Am haarez) превратилось в религию правителей Римской

империи, доминировать стала авторитарная тенденция. Но и тогда конфликт

авторитарных и гуманистических принципов в христианстве не прекратился. Это

был конфликт Августина и Пелагия, католической церкви и множества

еретических групп, конфликт между различными сектами внутри протестантизма.

Гуманистический, демократический элемент никогда не исчезал в истории

христианства и иудаизма и даже получил одно из своих мощных проявлений в

мистической мысли, возникшей внутри этих религий. Мистики были глубоко

воодушевлены силой человека, его подобием богу, той идеей, что бог нуждается

в человеке, как и человек - в боге; они поняли, что человек создан по образу

божьему, в смысле фундаментального тождества бога и человека. Не страх и

повиновение, но любовь и утверждение собственных сил лежат в основе

мистического опыта. Бог - это символ не власти над человеком, но

человеческого самовластия.

До сих пор мы обсуждали отличительные черты авторитарной и гуманистической

религий главным образом в описательных терминах. Однако психоаналитик должен

перейти от описания подходов к анализу их динамики, и именно здесь он может

добыть знание, которое другим исследователям недоступно. Полное понимание

того или иного подхода требует внимания к тем сознательным и в особенности

бессознательным процессам, происходящим в индивиде, которые диктуют

необходимость и условия развития данного подхода.

В гуманистической религии бог - образ высшей человеческой самости, символ

того, чем человек потенциально является или каким он должен стать; в

авторитарной религии бог - единственный обладатель того, что первоначально

принадлежало человеку: он владеет его разумом и его любовью. Чем совершеннее

бог, тем несовершеннее человек. Человек проецирует лучшее, что у него

имеется на бога и тем самым обедняет себя. Теперь вся любовь, мудрость и

справедливость принадлежат богу, человек же лишен этих качеств, он опустошен

и обездолен. Начав с чувства собственной малости, он стал теперь совершенно

безвластным и лишился силы; все его силы спроецированы на бога. Такую же

проекцию можно иногда наблюдать в межличностных отношениях мазохистского

типа, когда один человек внушает благоговение другому, и тот приписывает ему

свои собственные силы и стремления. Этот же механизм заставляет наделять

вождей самых бесчеловечных обществ качествами высшей мудрости и доброты (*).

(* См. обсуждение симбиотических отношений (*18*) в книге: Escape from

Freedom, p. 158 ff. *)

Когда человек проецирует свои лучшие способности на бога, каким становится

его отношение к собственным силам? Они отделились от него, человек

отчужден от себя. Все, чем он обладал, принадлежит теперь богу, и в

нем самом ничего не осталось. Только через посредство бога он имеет

доступ к самому себе. Поклоняясь богу, он пытается соприкоснуться с той

частью самости, которую утратил. Отдав богу все, что у него было, человек

умоляет бога вернуть что-нибудь из того, что ему ранее принадлежало. Но,

отдав свое, он теперь в полной власти у бога. Он чувствует себя "грешником",

поскольку лишил себя всего благого, и только божьей милостью или благодатью

может возвратить то, что единственно и делает его человеком. И чтобы убедить

бога дать ему немного любви, он должен доказать ему, насколько лишен ее;

чтобы убедить бога, что нуждается в руководстве высшей мудрости, он должен

доказать, насколько лишен мудрости, когда предоставлен самому себе.

Но отчуждение от собственных сил не только ставит человека в рабскую

зависимость от бога, но и делает его злым. Он лишается веры в окружающих и в

самого себя, лишается опыта собственной любви, собственного разума. В

результате "священное" отделяется от "мирского". В миру человек поступает

без любви; в той части своей жизни, которая отдана религии, он чувствует

себя грешником (он и есть грешник, поскольку жизнь без любви есть грех) и

пытается вернуть потерянную человечность, соприкасаясь с богом. Одновременно

он старается заслужить прощение, выставляя собственную беспомощность и

незначительность. Таким образом, оказывается, что именно из попытки вымолить

прощение и вырастают его грехи. Перед ним трудная дилемма. Чем больше он

славит Бога, тем он опустошеннее. Чем он опустошеннее, тем более греховным

он себя чувствует. Чем более греховным он себя чувствует, тем больше славит

бога и тем менее способен к восстановлению самости.

Анализ религии не должен ограничиваться теми психологическими процессами,

на которых основан религиозный опыт; следует также найти условия, при

которых развиваются авторитарные и гуманистические структуры, порождающие

соответствующие виды религиозного опыта. Впрочем, такой социопсихологический

анализ вышел бы далеко за пределы наших задач. Можно, конечно, кратко

сказать о главном - думы и чувства человека коренятся в его характере, а

характер сформирован всем способом жизненной практики, точнее,

социоэкономической и политической структурой общества. В обществах, которые

управляются могущественным меньшинством, держащим массы в подчинении,

индивид настолько охвачен страхом, настолько неспособен к сильному или

независимому чувству, что его религиозный опыт с необходимостью окажется

авторитарным. Неважно, кому он поклоняется - наказующему, внушающему страх

богу или похожему на него вождю. С другой стороны, там, где индивид

чувствует себя свободным и ответственным за свою судьбу, или же там, где он

входит в меньшинства, борющиеся за свободу и независимость, развивается

гуманистический религиозный опыт. История религии полностью подтверждает

существование этой корреляции между социальной структурой и видами

религиозного опыта. Раннее христианство было религией бедных и угнетенных;

история религиозных сект, борющихся с авторитарным политическим давлением,

вновь и вновь показывает этот принцип в действии. В иудаизме, где сильная

антиавторитарная тенденция могла вырасти, поскольку светской власти не

удалось вволю погосподствовать и распространить легенду о собственной

мудрости, в высшей степени развился гуманистический аспект религии. Там же,

где религия вступила в союз со светской властью, она с необходимостью должна

была стать авторитарной. Действительное падение человека - в самоотчуждении,

в подчинении власти, в том, что он обращается против себя, даже если это

маскируется как поклонение богу.

В пользу теистической религии постоянно выдвигаются два аргумента. Один

состоит в следующем: можно ли критиковать зависимость от силы, превосходящей

человека; разве человек не зависит от внешних сил, которые он не может

понять, а тем более - управлять ими?

Конечно, человек зависим; он смертей, подвержен влиянию возраста,

болезней, и, даже если бы он мог управлять природой и полностью поставить ее

себе на службу, он сам и его земля все равно лишь ничтожные пылинки во

Вселенной. Но одно дело признавать зависимость и ограниченность и совсем

другое - довольствоваться этой зависимостью, поклоняться тем силам, от

которых мы зависим. Понять реалистически и трезво, насколько ограниченна

наша власть, - значит проявить мудрость и зрелость; преклониться - значит

впасть в мазохизм и саморазрушение. Первое есть смирение, второе -

самоуничижение.

Различие между реалистическим признанием границ и потворством повиновению

и бессилию хорошо видно на материалах клинического исследования мазохистских

черт характера. Некоторые люди склонны навлекать на себя болезни, несчастные

случаи, унизительные ситуации, намеренно принижать и ослаблять себя. Эти

люди думают, что оказываются в таких ситуациях против своей воли и желания,

но изучение их бессознательных мотивов показывает, что в действительности

они движимы одним из самых иррациональных побуждений в человеке, а именно

бессознательным желанием быть слабыми и безвольными; они стремятся

переместить центр своей жизни в силы, над которыми не властны, и избежать

тем самым свободы и личной ответственности. Эта мазохистская тенденция

обычно сопровождается своей противоположностью, стремлением править и

господствовать над другими; мазохистская тенденция и тенденция к господству

образуют две стороны авторитарного характера (*). Такие мазохистские

тенденции не всегда бессознательны, мы находим их на поверхности в

сексуальном мазохистском извращении, когда оскорбление или унижение являются

условием сексуального возбуждения и удовлетворения. Мы находим их также в

отношении к вождю и государству во всех авторитарных светских религиях.

Здесь явной целью является отказ от собственной воли и весьма охотное

повиновение лидеру или государству.

(* См.: Escape from Freedom, p. 141 ff. *)

Второй ошибочный аргумент тесно связан с "зависимостью": сила или существо

вне человека должны существовать, потому что человек обладает неискоренимым

стремлением связать себя с чем-то выходящим за его пределы. Конечно, любое

здоровое человеческое существо нуждается в связи с другими; тот, кто теряет

такую способность, становится безумным. Неудивительно, что человек сотворил

изображения, с которыми связан, которые любит и лелеет, - они не подвержены

колебаниям и противоречиям, присущим самому человеку. Довольно просто

понять, что бог - это символ человеческой потребности в любви. Но следует ли

из существования и силы этой человеческой потребности, что где-то во внешнем

мире есть соответствующее ей существо? Очевидно, что не следует, подобно

тому как наша самая сильная потребность любить не доказывает, что где-то

существует человек, которого мы любим. Все, что у нас есть, это потребность

и, возможно, способность любить.

В этой главе я пытался с точки зрения психоанализа рассмотреть различные

аспекты религии. Я мог бы начать с обсуждения более общей проблемы -

психоаналитического подхода к системам мышления: религиозным, философским и

политическим. Но думаю, что для читателя полезнее будет рассмотреть эту

общую проблему теперь, после того как обсуждение специальных вопросов дало

более зримую картину предмета.

Среди важнейших открытий психоанализа - те, что касаются правильности

мыслей и идей. Традиционно в качестве базовых данных при изучении

человеческого сознания брались идеи человека о самом себе. Считалось, что

люди начинают войны, движимые чувством чести, из патриотизма, стремления к

свободе - поскольку сами люди думали, что поступают согласно этим мотивам.

Считалось, что родители наказывают детей, движимые чувством долга и

ответственности, поскольку так думали сами родители. Считалось, что неверных

убивают из желания доставить удовольствие богу, поскольку таково было мнение

правоверных. Новый подход к мышлению человека формировался медленно, первым

его выражением явилось, пожалуй, высказывание Спинозы: "Слова Павла о Петре

говорят нам больше о Павле, чем о Петре". Наш интерес к словам Павла

отличается от того интереса, какой должен был бы иметь место, если бы мы

считались с мнением Павла, а именно интереса в отношении Петра; мы

рассматриваем слова Павла как утверждение о Павле. Мы говорим, что знаем

Павла лучше, чем он знает себя; мы можем расшифровать его мысли, поскольку

не обманываемся тем, что в его намерения входит только передача утверждения

о Петре; мы слушаем, как выразился Теодор Рейк (*19*), "третьим ухом". В

тезисе Спинозы содержится существенное положение фрейдовской теории

человека: немалая часть того, что значимо, не выходит на передний план, а

сознательные идеи - лишь один из многих [типов] данных о поведении; в

сущности, их значение не слишком велико.

Означает ли эта динамическая теория человека, что разум, мышление и

сознание несущественны и их следует игнорировать? Реакцией на существовавшую

традиционно завышенную оценку сознательной мысли было то, что некоторые

психоаналитики начали скептически относиться к любым системам мышления,

интерпретировали их исключительно как рационализацию импульсов и желаний, а

не в терминах их собственной внутренней логики. Особый скепсис проявлялся в

отношении всех видов религиозных или философских утверждений; склонялись к

тому, чтобы рассматривать их в качестве навязчивого мышления, которое само

по себе не стоит принимать всерьез. Этот подход ошибочен - не только с

философской точки зрения, но и с точки зрения самого психоанализа, - потому

что психоанализ, вскрывая рационализации, делает это именно при помощи

разума.

Психоанализ продемонстрировал неоднозначную природу наших мыслительных

процессов. Действительно, рационализация, эта подделка под разум, является

одним из самых загадочных человеческих феноменов. Если бы она не была таким

обычным явлением, то ясно представилась бы нам как нечто подобное

параноидальной системе. Параноик может быть очень умным человеком,

превосходно применять разум во всех областях жизни, кроме той области, где

действует его параноидальная система. То же самое делает и рационализирующий

человек.

Степень использования мышления для рационализации иррациональных страстей

и оправдания действий своей группы показывает, насколько велико еще

расстояние, которое человек должен пройти, чтобы стать Homo sapiens. Но

одного понимания недостаточно; мы должны выявить причины феномена, чтобы не

совершить ошибку, поверив, будто готовность человека к рационализации есть

часть "человеческой природы", которую ничто не может изменить.

Человек по своему происхождению - стадное животное. Его действия

определяются инстинктивным импульсом следовать за вождем и держаться

животных, которые его окружают. В той мере, в какой мы - стадо, нет большей

опасности для нашего существования, чем потерять этот контакт со стадом и

оказаться в одиночестве. Правильное и неправильное, истина и ложь

определяются стадом. Но мы не только стадо, мы также люди; у нас есть

самосознание, мы наделены разумом, который по природе своей независим от

стада. Наши действия могут определяться результатами нашего мышления,

независимо от того, разделяют ли другие люди наши представления об истине.

Различие между нашей стадной и нашей человеческой природой лежит в основе

Дата добавления: 2015-06-04