Речь в когнитивном и экспрессивном поведении

Роль речи в когнитивном поведении — давняя тема антропологии. При ее обсуждении в последние годы чаще всего ссылались на взгляды Уорфа. По соображениям места я не могу дать здесь оценки всем идеям и исследованиям, которые имеют к ней отношение; могу лишь сослаться на две другие работы (Хаймс 1961 а, Хаймс 1961 б). Кратко говоря, никто не сомневается в том, что речевые навыки входят в число факторов, определяющих внеязыковое поведение человека, и наоборот. Вопрос состоит в том, каковы формы и степень этого взаимовлияния.

Если мы занимаемся ролью фонологических навыков в восприятии и распознавании звуков, к нашим услугам многочисленные теоретические разработки, технические приемы и экспериментальные исследования. Если же мы занимаемся ролью семантических навыков в восприятии и интерпретации опыта, в нашем распоряжении нет ничего подобного. Были проделаны некоторые экспериментальные пробы (см. комментарий в Х а и м с 1961 б), но мы не можем должным образом исследовать роль семантических навыков в обычном поведении, ничего не зная о семантических навыках, которые в принципе могут оказаться существенными, а такие знания могут быть получены только в результате описания речи относительно реальных условий ее использования. Другими словами, нам нужен семантический анализ, который был бы частью этнографии.

На необходимость такой этнографической семантики указывали и раньше, и это является темой «Коралловых садов и их магии» Малиновского (часть II). Однако остается вопрос о том, каким образом реализовать этнографическую семантику, как разработать ее методологию. Малиновский ясно видел необходимость анализировать значение в контексте, но на практике его метод сводился к бесконечному пересказу. Этнографическая семантика может быть громоздкой, но в принципе она не должна быть ни бесконечной, ни случай ной. Она должна быть чем-то большим, чем простое отражение действительности в виде перечня фактов. Она должна иметь форму структурного анализа, столь же экономного, как грамматические правила, с помощью которых анализируется бесконечное множество текстов.

В предшествующем поколении Якобсон и его коллеги сделали очень много для разработки такой структурной семантики. В недавние годы свидетельством новой волны интереса американских ученых к этим проблемам явились важные статьи таких лингвистов, как Хауген (X а у г е н 1957) и Йоос (И о о с 1958), и таких этнографов, как Конклин (К о н к л и н 1955, К о н к л и н 1962), Гуденаф (Г у д е н а ф 1956 а, Г у д е н а ф 1957) и Лаунсбери (Л а у н сб е р и 1956). Здесь, как и в других исследованиях, существуют два общих подхода, блестяще сформулированных Якобсоном: с одной стороны, нужно проследить использование данной единицы во всех различных контекстах, где она может встретиться, характеризуя ее в терминах ее способности сочетаться с другими единицами; с другой стороны, нужно поместить данную единицу в класс единиц, способных встречаться в определенных контекстах, характеризуя ее в терминах ее способности замещать другие единицы данного класса. Эти два подхода назывались по-разному, в частности «исследованием языка на синтагматической и парадигматической осях» (см. Якобсон и Халле 1956). По существу, первый подход — это подход с точки зрения согласования; второй может быть назван подходом с точки зрения противопоставления единиц внутри конструкции, или, лучше, внутри релевантной (существенной) конструкции. Здесь я хотел бы присоединиться к тем, кто считает второй подход более фундаментальным, чем первый: он подтверждает структурную релевантность единиц, дистрибуция которых изучается в рамках первого подхода, и обогащает полученные сведения новой информацией. Я убежден, что применение принципа «противопоставления внутри конструкции» приведет лингвистику к этнографии, а этнографию — к анализу типов речи.

Ниже я могу лишь очень кратко аргументировать этот тезис. Парадигматический подход требует обнаружения релевантной конструкции, или контекста, с помощью которого выделяются противопоставляемые внутри него единицы и определяются дифференциальные признаки для элементов построенного таким образом класса. Этот подход с успехом применялся в области фонологии и грамматики, но не был столь эффективен в области словаря. Многие вообще сомневаются в том, что структурный подход применим к языку в целом, включая и весь его словарь. Было бы, однако, удивительно и труднообъяснимо, если бы парадигматический принцип, имеющий фундаментальное значение для ядра языка, оказался бы бесплодным применительно к лексике. Исходя из этого, лингвисты, связанные с глоссематической школой, предложили приемы анализа «структуры содержания» и отстаивали принципиальную возможность их распространения на весь словарь. Эти приемы могут окааться плодотворными, хотя они подвергались теоретической критике и хотя в некоторых из них пока чувствуются элементы случайности и произвольности. Во всяком случае, | они не предполагают выхода за рамки собственно языковых данных — в область исследования речевого поведения и использования речи. Такое исследование необходимо независимо от того, занимаемся ли мы семантикой как учением о значении и смысле или включаем в нее, как того требует этнография речи, еще и то, что может быть названо «прагматическим значением» (ср. концепцию Фирта, включавшего в понятие семантики и прагматические аспекты значения, которые он выводил за пределы лексикографии и считал предметом «социологической лингвистики»,— Ф и р т 1935, 27).

Легко понять, почему такое исследование необходимо. Одним из источников затруднений, с которыми сталкивается в настоящее время структурный анализ содержания, является как раз ограниченность контекстов, представленных в обычных языковых материалах. Эти материалы дают достаточно контекстов для фонологического и грамматического анализа, но для семантического анализа их недостаточно, если не считать нескольких ограниченных наборов часто встречающихся элементов, таких, как падежные окончания и предлоги. Вот почему, рассматривая возможность структурного анализа таких единиц, как лат. tabul-, Уэллс писал: «...единственный имеющийся сейчас в нашем распоряжении надежный метод связан с трактовкой этого элемента как члена какой-то парадигмы плана содержания. Мы, однако, не видим, как его можно представить таким образом» (Уэллс 1957).

Некоторые ученые склонны иногда постулировать дифференциальные признаки, на первый взгляд универсальные или заданные заранее, для некоторых других областей, таких, как термины родства, числительные, местоимения. В действительности, однако, самые, казалось бы, очевидные признаки нельзя принимать в качестве само собой разумеющихся. В некоторых случаях можно допустить, что, хотя языки членят опыт по-разному, сам опыт един и может быть уподоблен одной картинке-загадке, скрывающей несколько различных изображений. Но недавние работы показывают, что до начала структурного анализа значения необходимо продемонстрировать реальное единство соответствующего отрезка действительности для всех говорящих о нем людей. Даже для терминов родства или цветообозначений нельзя предписать заранее, что данная область включает, чего в ней нет, какие признаки являются определяющими для нее и ее элементов (ср. К о н а н т 1961, К о н-' к л и н 1955). (Этот принцип в целом верен для всех культурных явлений; ср. Г у д е н а ф 1956 б о правилах проживания и Адаме 1960 о структуре семьи.)

Исследование естественных условий использования речи, имеющее целью проверить, насколько существенны для описания данной области выделенные дифференциальные признаки, является основой успеха Конклина и Фрейка и указывает путь, по которому должен направляться структурный анализ всей речи. Любое высказывание, встретившееся в данном контексте, может быть противопоставлено другому высказыванию, однако для большинства слов и более крупных единиц речи контексты, следует искать не в обычном корпусе языковых данных, а в ситуациях поведения. Необходимо устанавливать формы и условия поведения, существенные для речи, и наборы языковых единиц, которые в них встречаются, связывая первые со вторыми; после этого могут быть найдены дифференциальные признаки и правила употребления независимо от того, являются ли они чисто семантическими (десигнативными) или имеют другое содержание и функции (с формально-лингвистической точки зрения такие классы могут остаться незамеченными, поскольку входящие в них выражения формально различны, так, класс приветствий может колебаться от «Hi» («Эй») до «It’s a damned good thing you got here when you did, Jack!» («Чертовски хорошо, что ты пришел, Джек!»)).

Этот подход требует, разумеется, структурного анализа языкового коллектива в связи с речью, который был бы своего рода этнографией речи. Он является ответом на проблему, поставленную Ельмслевом (Ельмслев 1957, 283): «Структурное описание не может быть осуществлено иначе как при условии, что оно способно свести открытые классы к закрытым».

Для понимания и предсказания поведения существенна содержательная роль контекстов, которая может быть охарактеризована следующим образом. Языковая форма задает определенный круг значений. Контекст поддерживает определенный круг значений. Когда некоторая форма используется в некотором контексте, она элиминирует все возможные в нем значения, за исключением тех, которые свойственны ей самой; контекст элиминирует все возможные значения данной формы, за исключением тех, которые он способен поддержать. Реализованное значение зависит от взаимодействия этих двух факторов. (Недавно сформулированный Йоосом (И о о с 1958), этот принцип был выдвинут еще Бюлером (Б ю л е р 1934, 183) и Фиртом (Ф и р т, 1935, 32).)

Важной является и та мысль, что содержательная роль речи не абсолютна, но зависит от того, что, где и когда говорится. Речь играет более важную содержательную роль в некоторых видах деятельности, в некоторые моменты, для некоторых людей, для некоторых обществ. Масштабы и вид влияния могут меняться, как различаются они, например, у ребенка и взрослого; очевидно также, что для многоязычных индивидов существует проблема относительной важности языков, которыми они владеют.

Такой интерес к речи в контекстах поведения приводит к анализу определенных моделей в конкретных естественных ситуациях. Если мы не можем вычитать из грамматики, какую роль играют речевые навыки в повседневном поведении, мы не можем узнать этого и из экспериментальной ситуации, которая является новой для данной культуры. Нельзя этого выяснить и из схематических описаний речевых и иных навыков, скрупулезно сравниваемых через тысячу лет после того, как эти описания были составлены. Анализ должен быть произведен на месте. Мы должны знать, для каких контекстов какие модели пригодны и как, где и когда они входят в игру. Афоризм «значение есть употребление» приобретает новую силу, когда мы начинаем всерьез изучать роль семантических навыков в поведении.

Коротко говоря, описание семантических навыков зависит от речевых контекстов, на основе которых определяются релевантные конструкции, классы единиц и дифференциальные признаки. Более того, отдельные лица и целые группы могут отличаться друг от друга типами поведения, опосредствованными речью. Таким образом, анализ роли речи в когнитивном поведении приводит к анализу этнографического контекста речи.

То же самое верно и относительно роли речи в экспрессивном поведении. Разумеется, в экспрессивном поведении, в той мере, в какой оно предполагает использование того жекода, есть когнитивный аспект, так что семантические навыки не исчерпывают когнитивной роли речи. Равным образом экспрессивный аспект имеется и в когнитивном стиле отдельного лица или группы лиц; и вообще все явления речи могут интерпретироваться слушающим как несущие экспрессивную информацию о говорящем. Однако для работ об экспрессивном поведении характерно подчеркивание речи как аспекта личности и выделение некоторых черт речи, таких, как тон голоса и паузы неуверенности, которые лежат за пределами словаря и грамматики и которые в недавнее время были в предварительном порядке систематизированы в рамках «паралингвистики». (Общую характеристику когнитивных и экспрессивных аспектов личности с лингвистической точки зрения см. в Х а и м с 1961 б.) Главная работа, явившаяся плодом исследований в области паралингвистики — работа Питтенгера, Хоккета и Данехи (П и т т е р г е р и др. 1960),— основана на эвристическом, хотя и несколько интуитивном, применении принципа противопоставления внутри конструкции, с помощью которого разворачивается психиатрическое интервью. Действительно, основная задача, стоящая перед паралингвистикой, состоит в том, чтобы определить значение обнаруженных ею явлений дальнейшим изучением их противопоставительного использования. В целом можно сказать, что всякий прогресс в анализе экспрессивной роли речи также ведет к анализу этнографического контекста[5].

Среди других объектов антропологии, которые подводят к такому анализу, назовем тот аспект культурного развития, который связан с программами элементарного образования, касающимися грамотности и многоязычия. Когда для туземных форм речи вводятся новые употребления, а формы иностранного языка начинают использоваться в туземных контекстах, необходимо анализировать типы и функции речи в обоих языках, чтобы можно было предсказать, где они будут соответствовать друг другу, а где — конфликтовать (ср. В а и н р а и х 1953 и Х а и м с 1961 в).

Теперь посмотрим, как может быть выполнен анализ этнографического контекста речи. Имеется несколько направлений исследования, чьи цели частично совпадают с целями этнографии и чьи результаты и методы должны ей помочь. Поскольку эти направления до сих пор не слились и каждое из них отлично по содержанию и объему от предмета, который нас здесь интересует, разумно, а может быть и необходимо, воспользоваться этой возможностью, чтобы обсудить проблему описания и очертить метод ее решения. Мой подход к теме свободен, конечно, от предубеждения против путей, которыми с пользой для себя идут другие. Можно ожидать, что подходы к этнографическому анализу, разработанные под влиянием лингвистики, несмотря на возможные расхождения, обнаружат большое сходство во многих отношениях[6].

Дата добавления: 2015-06-04