Конфликт 3-го уровня (философский)

Кроме внешнего («денежного») столкновения и внутреннего, психологического – в душе Булычова, в его споре с самим собой, – существует в пьесе и конфликт гораздо более глубокий и серьезный, чем оба предыдущих.

Это конфликт героя с миром, неприятие им ни больше ни меньше как самого закона мироздания. Основной вопрос, который мучает Булычова, – это вопрос о том, почему человек смертен? Почему жизнь сначала дается ему, а потом отнимается у него?

Слова Булычова в ответ на замечание Мелании, что его вроде бы и не интересует судьба наследства: «Я злюсь в другую сторону», – традиционно трактуются с упором на конфликт второго уровня как доминантный: герой злится на себя за то, что неверно распорядился своей жизнью. Но если обратить внимание на контекст, развивающий и уточняющий их смысл, то в словах этих очевидно проступает другое, главное их значение. Ведь Булычов продолжает свою мысль, и совсем не в том направлении, которое в ней обычно видят.

БУЛЫЧОВ: «Я злюсь в другую сторону. Вот давай-ко поговорим теперь о боге-то, о господе, о душе…» И еще: «Я наткнулся на острое. Ну, ведь всякому… интересно: что значит – смерть? Или, например, жизнь?» «За что? Все умирают? Зачем? Ну, пускай – все! А я – зачем?»

Ведь это «федоровский» вопрос[1]. И этот вопрос – о том, почему человек смертен, в чем смысл жизни и смерти? – стоит в центре всей пьесы. Остальные проблемы только в той или иной степени отвлекают героя от него, и он от них чаще всего просто отмахивается. А этот вопрос возникает снова и снова. Он поставлен еще у Пушкина:

Дар напрасный, дар случайный,

Жизнь, зачем ты мне дана?

Иль зачем судьбою тайной

Ты на казнь осуждена?

В словах Егора Булычова звучит обида на Всевышнего: он считает, что смерть – несправедливое наказание для человека. Герой понимает, что он грешен («деньги любил, баб люблю»), но, на его взгляд, не более, чем все остальные: «Конечно, я грешник, людей обижал и вообще… всячески – грешник. Ну – все друг друга обижают, иначе нельзя, такая жизнь».

И ему непонятно, почему Бог отвернулся сейчас именно от него, Булычова. Человек упрекает Бога: «Бог – отказался, не помогает мне!» «Отрекся бог от Егора Булычова». «Какой ты мне отец, если на смерть осудил?»

Егор, по сути, бунтует против Бога, отказывается от веры в него: «В бога – я не верю. Где тут бог? Сама видишь…»

Булычов не понимает, как может Бог допускать существование зла, если он есть. Для него само наличие зла и насилия в мире – доказательство отсутствия Бога.

И бунт, и вопрос Булычова аналогичны бунту и вопросу Ивана Карамазова в «Братьях Карамазовых» Достоевского.

В обоих случаях это связано с неверием: Иван колеблется между верой и безверием, Булычов, по сути, тоже (он постоянно обращается к Богу, но в то же время не верит в него). А для неверующего, для материалиста проблема конечности человеческой жизни, проблема смысла жизни и смерти решается очень тяжело, в то время как для религиозного сознания, для человека верующего ответ ясен. Митрополит Филарет дал его в своем ответе на пушкинское стихотворение «Дар напрасный, дар случайный…»:

Не напрасно, не случайно

Жизнь от Бога мне дана.

Не без воли Бога тайной

И на казнь осуждена.

Но есть и различие между Иваном Карамазовым и Егором Булычовым – оно в самой постановке их вопроса.

Во-первых, Иван ставит вопрос о существовании страданий в мире вообще, а Булычов сужает (а можно сказать и по-другому: не сужает, а концентрирует – как это делал Федоров в своей «Философии общего дела») тот же вопрос, сводя его к первопричине всех других страданий – к вопросу о смерти.

Во-вторых, Иван говорит о страданиях других, Булычов же именно о себе лично («…пускай – все! А я – зачем?»). Его заставило задуматься о жизни и смерти то, что он сам оказался в экзистенциальной ситуации, а Иван по натуре своей философ, решать мировые вопросы – его «призвание».

Горьковский герой (и это вполне «по-федоровски») видит жестокость и несправедливость в том, что человеческая жизнь конечна, обнаруживает порочность в самом принципе мироздания. Ему не нужен такой мир, он противопоставляет себя ему, даже испытывает желание опрокинуть, разрушить его: «Светопреставление! Конец миру… Труби!..» – кричит он трубачу Гавриле, пугая всех домашних, радуясь возможности нарушить покой.

Это противостояние человека и мирового закона придает конфликту трагические черты. Горьковский герой предъявляет миру слишком максималистские требования: в нем человек должен быть высшей и святой ценностью, причем именно в земной жизни. И в этом противостоянии с миром Булычов терпит поражение: его цель недостижима.

В финале пьесы его страданий не замечает даже Шура, которая всегда любила и понимала его. Она в этот момент бежит к окну смотреть на демонстрацию. Финальная реплика Булычова: «Эх, Шура…» – максимально коротка и в то же время максимально емка по смыслу. Её можно произнести с какой угодно интонацией и вложить в нее самый разный смысл. Принято считать, что в ней – сожаление героя о том, что новая жизнь, которой так жаждет Шура, пойдет уже без него, она не для него. Но ведь в ней явно звучит и упрек дочери – самому близкому и дорогому человеку, который не замечает, что отец умирает, и вообще не чувствует, с какой мукой, с каким неразрешенным вопросом он уходит из жизни. Ведь по сравнению с этим вопросом всё остальное: и наследство, и судьба капитала, и прожитая «не на той улице» жизнь, и революция – слишком мелко.

В драме Горького социальная проблематика лежит лишь на поверхности, глубинный же конфликт имеет глубоко философский характер.

У Достоевского в «Братьях Карамазовых» вопрос о Боге и человеке ставится в этической плоскости (в первую очередь как вопрос о справедливом и несправедливом в жизни).

У Горького в «Егоре Булычове» этот вопрос ставится в плоскости онтологической, его герой протестует против самого принципа мироздания, закона конечности человеческой жизни, не принимает мира, «обращенного спиною» к человеку.

Жанр пьесы «Егор Булычов и другие» можно определить термином «философско-психологическая драма».

2. «Васса Железнова»

Дата добавления: 2015-06-26