Проблемы межполушарной асимметрии и межполушарного

VII

VI

IV

Новый этап взаимоотношений между психоло­гией и физиологией ознаменовался коренным пе­ресмотром психологической науки. В основе этого пересмотра лежала важнейшая идея о целостности сложных форм психической деятельности человека, о несводимости этих форм к элементарным явле­ниям.

Что же могло соответствовать этим единицам со­знательной психической деятельности, и каковы мог­ли быть их физиологические модели? Ответом на эти вопросы явилось создание «целостной», «структурной» психологии типа гештальтпсихологии, которая про­держалась сравнительно недолго, придя к тупику — позитивистской феноменологии «целостных форм» психической жизни, не имеющих исторического ге-неза (В.Келер, М.Вертгеймер, К.Коффка).

Требование раскрыть сложнейшие формы созна­тельной деятельности человека без сведения сложных психических явлений к элементарным становится ос­новной задачей психологической науки. Ее реализа­ция привела к перестройке психологии. Она перестала быть описанием субъективных состояний и все больше стала превращаться в объективную науку о сложней­ших формах сознательной, целенаправленной деятель­ности человека. Она начала преодолевать концепции ассоцианизма, сводившего процессы сознательной деятельности к элементарным ощущениям и их ассо­циациям, и выдвинула новые вопросы: объективный анализ познавательных процессов и переработка информации с помощью кодов языка и речевой дея­тельности. Она стала изучать проблемы стратегии ин­теллектуальной деятельности, процессы выработки системы обобщений и категориальных приемов ана­лиза реального мира, процессы принятия решения и регуляции активного, целенаправленного поведения.

В западной науке выделилась целая новая отрасль психологии — психология познавательных процессов (cognitive psychology), анализирующая познавательные процессы с помощью теории информации; возникла новая область исследований — психолингвистика, опирающаяся на новые теории языка, изучающие глу­бинные грамматические структуры и законы их транс­формации; оформилась и новая область биологической психологии — этология, решительно отбросившая механистические концепции поведения животных и вставшая на путь изучения сложнейших форм врож­денного и приобретенного поведения.

В советской психологической науке эти измене­ния были особенно велики и приняли форму ко­ренного пересмотра основных исходных положений о природе высших форм психической деятельности на основе диалектико-материалистического мировоз­зрения, что и позволило преодолеть тот кризис, ко­торый создался в психологии к началу XX в.

Эти преобразования были в значительной мере связаны с именами замечательного советского психо­лога Л.С.Выготского и его учеников, которые по-но­вому поставили вопрос о соотношении психологии и физиологии.

В начале XX в. в психологической науке возник глубочайший кризис. Произошел распад психологии на две изолированные области — физиологическую (или объяснительную) и «духовную» (или описатель­ную) психологию, что явилось следствием дуалисти­ческого мировоззрения. Исходя из марксистского положения о роли общественно-исторических усло­вий в формировании психики человека Л.С.Выготский предложил новое понимание психических процессов, явившееся выходом из этого тупика.

Чтобы понять природу высших форм сознатель­ной деятельности, говорил он, нужно выйти за пре­делы организма и искать их корни не в глубинах мозга или глубинах духа, а в тех реальных формах обществен­ной жизни человека, которые и составляют основное условие развития высших психических функций. Только обращение к истории общества, употреблению ору­дий, появлению языка как средства общения дает воз­можность проникнуть в процесс формирования высших форм сознательной жизни человека.

Человек, применяющий орудие, создает тем са­мым новые, опосредствованные формы психической деятельности. Человек, использующий язык, по-новому кодирует свой опыт, получает возможность проник­нуть за пределы чувственного впечатления в сущность вещей и передать общечеловеческий опыт дальнейшим поколениям.

Это новое понимание сложнейших форм психи­ческой деятельности, их социального происхождения и их опосредствованного строения требует создания новых физиологических представлений, соответствую­щих сущности психических явлений.

Возникла настоятельная необходимость создать новую отрасль пауки — физиологию целостных форм психической деятельности, которая могла бы ответить на вопрос о физиологических механизмах наиболее сложных видов сознательного, целенаправленного и саморегулирующегося поведения, описать в физиоло­гических понятиях ту архитектуру нервных процессов, которая предопределяет эти формы деятельности.

Попытки создать такую соответствующую задачам психологической науки физиологию были сделаны двумя крупнейшими советскими учеными — НА.Берн-штейном и П.К.Анохиным.

Первому из них, работавшему над теорией пост­роения движений человека, удалось сформулировать основы «физиологии активности», второму, бывшему учеником И.П.Павлова и посвятившему свою жизнь экспериментальному анализу физиологических меха­низмов саморегулирующегося поведения животных, удалось создать «теорию функциональных систем», которая вошла в фонд подлинной «психологической физиологии».

Тот вклад, который был сделан в современную «психологическую физиологию» Н.А.Бернштейном, возник из его исследований целостных, активных движений человека — его ходьбы, трудовых движе­ний, действий с орудиями и предметами. Эти работы Н.А.Бернштейна, проведенные с помощью циклог­рафического метода, дали основание к построению те­ории, созданию которой он отдал едва ли не половину своей жизни.

Исходный факт, послуживший основой «физио­логии активности», сводился к следующему.

Наблюдая движения человека, их высокую точ­ность, выражающуюся как в построении прост­ранственной траектории движений, так и в системе тех ускорений и переменах усилий, с которыми они протекали, Н.А.Бернштейн пришел к необходимости разрешить один коренной парадокс: с одной сторо­ны, движения человека характеризуются при ближай­шем анализе поистине удивительной точностью, с другой — костно-мышечный и суставный аппарат, с помощью которого эти движения осуществляются, об­ладает таким бесконечным числом «степеней свободы», при котором выбор только что отмеченной точности пространственных траекторий и системы силовых и пластически изменяющихся ускорений и усилений казался просто невозможным. Достаточно вспомнить, что один шаровой сустав плечевого сустава обладает неограниченным числом степеней свободы; если при* соединить к этому такой же бесконечный набор сте­пеней свободы, который возникает благодаря участию остальных суставов локтевого и лучезапястного сочле­нения, сочленений пальцев, и если прибавить к этому постоянно меняющуюся вязкость мышц,— возмож­ность выполнить таким аппаратом четкие, строго организованные в пространстве и времени целевые движения, покажется поистине фантастической. Од­нако такие движения ежесекундно выполняются че­ловеком.

Н.А.Бернштейн доказал, что прямое управление движениями с помощью одних лишь эфферентных импульсов невозможно (это положение он назвал по­ложением о «принципиальной неуправляемости дви­жений одними лишь эфферентными импульсами») и что это управление осуществляется посредством аффе­рентных импульсов — тех сигналов, которые приносят в мозг информацию о внешнем мире (пространствен­ном поле), с одной стороны, и о положении конеч­ности в каждый данный момент (кинестетическом поле), с другой. Именно эти афферентные сигналы создают тот «афферентный синтез», который обеспе­чивает некое «следящее устройство», позволяющее осуществлять постоянные коррекции движения, огра­ничивать число степеней свободы и отбирать нужные движения в соответствии с изменившимися условия­ми их протекания.

Система таких афферентных импульсов, после­довательных уровней их организации (начиная со спин-но-мозгового уровня, через уровень красного ядра и таламостриальную систему и кончая кортикальным пространственным уровнем и уровнем, обеспечи­вающим предметные действия) была прослежена Н.А.Бернштейном. Этот анализ стал содержанием его классического труда «О построении движения» (1947), который с полным основанием был отмечен высоким признанием.

Как показали исследования Н.А.Бернштейна, по­стоянно меняющиеся афферентные импульсы прихо­дят к опорно-мышечному аппарату с известным запозданием и вызывают лишь «вторичную» коррек­цию уже начавшегося движения. Лишь со временем в результате упражнений и «функционального развития» движений афферентные импульсы образуют пласти­чески меняющееся «афферентное поле», которое обес­печивает нужные изменения движений раньше, чем они начинаются, приводя таким образом к ликвида­ции ошибочных движений или к созданию заранее формируемого аппарата «первичных коррекций».

Н.А.Бернштейну удалось создать подлинно науч­ную основу для анализа построения двигательных уме­ний и навыков, в значительной степени раскрыть их механизмы.

Как известно, произвольные движения человека не «реактивны» и не просто воспроизводят воздействия влияющей на человека среды. Они целенаправлены, активны и меняются в зависимости от произвольного замысла человека. Для детерминистического объясне­ния активного, произвольного действия Н.А.Бернш­тейн должен был перейти от классической физиологии реакций и рефлексов к новой физиологии — «физио­логии активности». Эта физиология была призвана дать

материалистическое объяснение активным целесо­образным действиям человека. Н.А.Бернштейн рассматривает активное произвольное движение как детерминированное извне, но не прямо, а через «мо­дель потребного будущего» («Soll-wert»). Эта модель сличается человеческим мозгом с картиной наличной ситуации («Ist-wert»), и различие между обеими кар­тинами (по обозначению Н.А.Бернштейна «delta-wert») и образует реальную движущую силу, определяющую дальнейшее построение произвольного движения. Этот фактор входит как решающее звено в ту замкнутую саморегулирующуюся систему поведения, которую Н.А.Бернштейн (одновременно с П.К.Анохиным) описал еще в 1935 г. — за 12 лет до появления знаме­нитой публикации Н.Винера — основателя современ­ной кибернетики.

Хотя положения Н.А.Бернштейна, разработанные в его последней публикации «Очерки физиологии дви­жений и физиологии активности» (1966), во многом являются лишь теоретическими схемами, эвристичес­кими предвидениями, они открывают путь для буду­щих экспериментальных исследований, которые, по всей видимости, займут еще не одно поколение. Его теория — это один из первых вариантов той «психоло­гической физиологии», о которой идет речь в этой ста­тье, и в этом ее несомненное значение.

Вторая и столь же серьезная попытка построить «психологическую физиологию» — физиологию цело­го, активного саморегулирующегося организма — была сделана выдающимся советским физиологом П.К.Ано­хиным, которого с полным основанием можно назвать преемником и творческим продолжателем И.П.Пав­лова.

В отличие от Н.А.Бернштейна П.К.Анохин был экспериментатором, работавшим на животных. Однако широта его философских интересов к большим тео­ретическим проблемам поведения вообще в значи­тельной мере способствовала раскрытию реальных механизмов целостных форм психической деятель­ности.

Уже на начальных этапах своей творческой дея­тельности П.К.Анохин отчетливо понял, что карди­нальные проблемы физиологии поведения не могут быть решены в рамках аналитической физиологии, изучавшей механизмы отдельных рефлексов. Позднее он повторил то же в отношении попыток прийти к каким-либо общим физиологическим механизмам целостного поведения на основании исследований на уровне отдельного нейрона.

Исходные позиции вирховской целлюлярной фи­зиологии и патологии были с самого начала глубоко чужды ему. Он прекрасно понимал, что законы отдель­ного рефлекса — так же, как и законы, лежащие в основе работы изолированного нейрона — одинако­вы, с какими бы рефлексами или нейронами мы не имели бы дело. Специфические, конкретные формы нервных процессов возникают тогда, когда отдельные нейроны или рефлекторные акты вступают в целые «функциональные системы», осуществляющие какие-нибудь конкретные жизненные задачи. Именно место данного рефлекторного звена (как и данного нейро­на) в общей архитектонике живой деятельности оп­ределяет его функциональные особенности и его значение для целостного поведения.

Эти исходные положения выявились с полной от­четливостью уже в ранних работах П.К.Анохина с пе­решивкой нервов, в результате которой старый центр связывался с новой периферией (результаты этих опы­тов были сведены в книге П.К.Анохина «Проблемы центра и периферии», 1935). Эти эксперименты при­вели к неожиданным результатам. Они показали но­вый и фундаментальный факт: включенный в новую функциональную систему, «центр» начинал работать по-новому и выполнять новую роль. Центральный ап­парат, который, казалось бы, прочно обеспечивал одну функцию — сгибание конечности — перестраивался и начинал осуществлять новую функцию разгибания, обеспечивая тем самым осуществление требуемого акта (дыхания, оборонительной реакции, ходьбы и т.п.).

Дальнейшие наблюдения позволили автору сде­лать еще один, очень существенный шаг — проследить различные уровни построения функциональных систем. Одни, филогенетически наиболее древние функцио­нальные системы, опирающиеся на работу стволовых образований мозга, продолжали сохраняться незави­симо от вмешательств в кору и «перешивок» нервных стволов; вовлеченные в них рефлекторые фрагменты оставались сохранными, несмотря на деафферентацию конечности; другие же, более дифференцированные и формирующиеся в онтогенезе, зависели от сохран­ности афферентации и нарушались, если их афферен­тная основа была разрушена.

Эти факты показывали, что работа изолированных нервных центров зависит от их включения в различ­ные функциональные системы и что только целостный, синтетический подход может создать физиологию, способную подойти к анализу реальных механизмов, лежащих в основе поведения организма.

Позже П.К.Анохин провел ряд исследований, предметом которых были уже не изменения в проте­кании отдельных рефлексов в зависимости от их включения в целые функциональные системы, а фи­зиологические законы целостного поведения живот­ного.

В этих исследованиях П.К.Анохин исходил из ги­потезы, что поведение животного определяется не изолированным сигналом, а целостным афферентным синтезом доходящей до него информации.

В этих исследованиях и была выявлена та роль, которую играют «афферентные синтезы» в формиро­вании функциональных систем. Было показано, что «афферентные синтезы» запускают в ход сложные формы поведения животных (например, пищевые реакции только что вылупившихся птенцов грачей). Та­ким образом П.К.Анохин вплотную подошел к тем проблемам, которыми позднее стала заниматься это­логия.

Дальнейшими исследованиями П.К.Анохин, ис­пользовавший принципиально новую комбинирован­ную двигательно-секреторную методику и методы экстирпации отдельных участков мозга, показал, ка­кую роль в афферентных синтезах играют лобные доли мозга и как распадается обстановочная афферентация, приводящая к организованному, целесообразному по­ведению, у животных, лишенных лобных долей мозга. Эти опыты П.К.Анохина и его сотрудников (в первую очередь Н.И.Шумилиной) дали возможность подойти к физиологическим механизмам целесообразного по­ведения и к установлению той роли, которую играют в этом поведении лобные отделы головного мозга.

Все эти факты послужили основой для создания теории функциональных систем, которая стала делом жизни П.К.Анохина.

Теория функциональных систем исходит из пред­шествовавших ей представлений о рефлекторной природе поведения, но вместе с тем существенно дополняст эту теорию. Если схема рефлекторной дуги, из которой исходила вся классическая физиология, подходила к поведению как к ответной реакции на непосредственный стимул и считала, что поведение заканчивается двигательной или секреторной реакци­ей, то теория функциональной системы отвергает эти положения.

Согласно новым представлениям, движущей си­лой поведения могут быть не только непосредственно воспринимаемые воздействия, имеющие место в на­стоящем (и лишь частично включающие в свой состав элементы прошлого), но и ожидаемый эффект, ожи­даемое будущее, которое оказывается столь же реаль­ной силой, как и настоящее и прошлое. С другой стороны, согласно новым представлениям, поведение вовсе не заканчивается ответной реакцией; от этой ре­акции «обратная афферентация» направляется вновь к мозгу и сигнализирует об успехе или неуспехе дей­ствия. Если сличение ожидаемого результата с эффек­том выполненного действия не дает расхождений, тогда действие прекращается. Если же сличаемые компонен­ты оказываются «рассогласованными», т.е. если обрат­ная афферентация указывает на неудачу действия, возбуждение возникает снова и вновь совершается вы­бор нужного действия и его сличение с ожидаемым результатом. В этих новых представлениях следует от­метить три важных момента.

Первый из них состоит в замене упрощенного по­нимания стимула как единственного побудителя по­ведения более сложным представлением о факторах, определяющих поведение, с включением в их число модели потребного будущего, или образа непосред­ственно ожидаемого результата действия. Это представ­ление направило внимание П.К.Анохина на точные физиологические механизмы «опережающего возбуж­дения», и исследования, предпринятые в этом на­правлении, показали, что модель ожидаемого эффекта вызывает систему дифференцированных возбуждений, приходящих к периферии значительно раньше того момента, когда периферические рецепторы начинают воспринимать непосредственно действующие на них раздражители. Тем самым был предпринят физиоло­гический анализ того явления, которое было описано в психологии под названием установки. Изучение этой группы явлений, так же как и подготовительные «вол­ны ожидания», описанные Греем Уолтером (1964 и др.), создало надежную базу для «психологической физиологии».

Вторым существенным дополнением к классичес­ким представлениям было уже упомянутое выше поло­жение о роли «обратной афферентации» и ее значении для дальнейшей судьбы выполняемого действия. Это новое, четвертое звено, внесенное в классическую схему рефлекса, вводило физиологию функциональ­ных систем в те концепции, которые развивались в работах по «инструментальным условным рефлексам», показавшим, что судьба дальнейшего поведения за­висит от сигналов об успешности уже выполненного действия. Эти идеи во многом предвосхищали идеи саморегуляции, которые были внесены в науку зна­чительное время спустя после работ П.К.Анохина.

Наконец, третьим и исключительно важным дополнением к классической физиологии было введение понятия о новом функциональном аппарате, осуществляющем сличение исходного об­раза ожидаемого результата действия с эффектом реального действия, — аппарате, который был обо­значен П.К.Анохиным термином «акцептор резуль­тата действия». Тем самым П.К.Анохин вплотную подошел к физиологическим механизмам процесса «принятия решения», ставшего последнее время од­ним из центральных понятий психологии.

Принципиальное значение этих представлений, введенных П.К.Анохиным, состояло в том, что они открывали новые пути для конкретных физиологичес­ких исследований, подводили вплотную к анализу важ­нейших сторон организации психической деятельности.

Дальнейшие исследования П.К.Анохина и его школы приняли очень разветвленный характер.

В них вошли исследования происхождения и раннего развития функциональных систем, а также исследования, посвященные дифференцированным биохимическим основам функциональных систем, в которых было показано, что отдельные функциональ­ные системы и те нервные аппараты, на которые они опираются (начиная от стволовых ядер и ретикулятор-ной формации и кончая корой), различно реагируют на разные фармакологические агенты. Далее результа­ты исследований П.К.Анохина и его сотрудников были приложены к изучению нейронного уровня. Целью этого цикла работ было показать, что основные фор­мы работы нейрона определяются тем, в какую цело­стную функциональную систему они включены.

Итак в концепции П.К.Анохина мы имеем классический образец отказа от тенденций сводить сложнейшие формы психической деятельности к изолированным, элементарным физиологическим процессам и попытку создать новое учение о фи­зиологических основах активных форм психичес­кой деятельности, иначе говоря, — пример того, что мы условно обозначили термином «психоло­гическая физиология».

Было бы неправильно думать, что «физиология активности» и «теория функциональных систем» уже создали законченную физиологическую систему, пол­ностью соответствующую основной задаче — описанию физиологических основ высших форм сознательной деятельности.

Обе теории — и в этом их огромная заслуга — лишь заложили основы для решения этой проблемы, но отнюдь не разрешили ее.

При дальнейшей разработке этой проблемы сле­дует помнить, что высшие формы сознательной дея­тельности человека не возникли путем эволюции из биологических законов развития мозга, а являются продуктом сложнейших общественно-исторических процессов — результатом общественного труда, приме­нения орудий и общения людей друг с другом посред­ством кодов языка, сформированных в общественной истории. Именно под воздействием общественно ис­торической практики в мозговых системах образуются новые «узлы», создаются новые функциональные си­стемы, новые «функциональные органы», благодаря которым в мозгу человека, анатомически существен­но не изменяющемся, возникают все новые и новые функциональные констелляции.

Следовательно, ни о каком «изоморфизме» пси­хических процессов и мозговых структур не может идти и речи, и «наложение психологического узора на фи­зиологическую канву» оказывается несравненно бо­лее сложной задачей, чем это представлялось классикам психологии и физиологии.

Учение о «физиологии активности», учитывая все это, пока ограничилось лишь общими теоретически­ми схемами, но не перешло к анализу конкретных нервных процессов, лежащих в основе сложных форм

психической деятельности человека. Теория «функцио­нальных систем» сформулировала общие положения о построении основных единиц работы мозга и начала переходить к раскрытию их реальных нейрофизиоло­гических механизмов. Вместе с тем она пока описала лишь обшие для всех форм деятельности принципы и еше не приступила к анализу того, чем же отличаются отдельные уровни построения функциональных сис­тем, т.е. чем же отличаются сложнейшие виды саморе­гуляций, совершающиеся в процессе сознательной деятельности и применения языка, от более элемен­тарных функций.

Утверждения, что такие процессы, как выбор адек­ватного ответа или «принятие решения», осуществля­ются с помощью аппарата «акцептора результатов действия», правильны в своей основе, однако они не затрагивают вопроса о том, в чем заключается раз­личие аппаратов, на которые опирается «принятие решения» на уровнях элементарного рефлекса, прак­тического действия или сознательного решения слож­ной вербально-логической задачи.

Легко видеть, что такое положение вызывает но­вую опасность редукции сложнейших форм психи­ческой деятельности человека к довольно общим схемам, и эта опасность теперь уже «кибернетическо­го редукционизма» оказывается ничуть не меньшей, чем опасность характерного для классиков физиоло­гии «рефлекторного редукционизма», т.е. редукции пси­хических процессов к элементарным рефлекторным связям или простейшим ассоциациям их.

По-прежнему актуальной остается задача найти реальные физиологические механизмы, осуществля­ющие сложнейшие формы психической деятельнос­ти, использующие все те же нейрофизиологические процессы, но вовлекающие различные звенья и при­нимающие различные формы на разных уровнях по­строения психических процессов человека. Сложность этой задачи такова, что решить ее могут только поко­ления исследователей.

Мы должны быть благодарны тем большим уче­ным, на трудах которых мы остановились; однако лишь на путях творческого развития их мыслей, а вовсе не на путях догматического повторения высказанных ими положений должно формироваться дальнейшее созда­ние «психологической физиологии» человека,

Даже для того, чтобы только приступить к реше­нию этой большой задачи, необходим ряд условий. Мы ни в какой мере не можем предвидеть их все и ограни­чимся указанием лишь на важнейшие.

Первым из них является переход исследований по созданию «психологической физиологии» на изучение человека и анализ тех изменений в реальных нейро­физиологических процессах, которые наступают у него при реализации различных по построению форм со­знательной деятельности. Иначе говоря, исследователи должны ставить протекание изучаемых ими нейрофи­зиологических процессов в зависимость от тех психо­логически хорошо обоснованных задач, структура которых им достаточно известна и которые могут быть построены на разных уровнях.

Физиология нервных процессов вообще должна разрешить основную задачу — изучить физиологические основы реальной психической деятельности человека. Естественно, что это требует объединенных усилий психолога и физиолога, что необходимо до тех пор, пока не сложится новый тип ученого — подлинного психофизиолога, объединяющего в себе обе компе­тенции.

Важное условие состоит в перехоле к изучению работы мозга во время осуществления различных форм психической деятельности. Нет сомнений в том, что исследования, проводимые на уровне отдельных ней­ронов, так же как и электрофизиологические иссле­дования, регистрирующие спонтанную электрическую активность мозга, должны продолжаться и усиленно развиваться. Однако изучение электрофизиологичес­ких процессов, протекающих в отдельных нейронах или в отдельных зонах коры головного мозга, следует со­относить с ролью этих нейронных популяций или различных отделов мозга в общей архитектонике функциональных систем, осуществляющих конкрет­ную психическую деятельность.

Литература уже располагает примерами именно такого типа исследований. К ним относятся работы М.Н.Ливанова и его сотрудников и последователей (Н.А.Гавриловой, Е.Б.Сологуб, Т.П.Хризман и др.), в которых используется метод анализа синхронной ра­боты потенциалов мозговой коры в зависимости от изменения форм деятельности и от уровней развития ребенка. Сюда относятся и исследования Н.П.Бехте­ревой, которой удалось проследить те изменения в элек­трической активности, вызванной речью, которые возникают в глубоких структурах мозга, и показать, что электрофизиологическая активность отдельных нейронов межуточного мозга зависит от звуковой орга­низации и семантики языка. Сюда относятся, далее, работы А.И.Ройтбака, проводимые на нейронном уров­не и посвященные проблемам памяти и пластичности нервных процессов (нейронных комплексов и глии), а также работы Е.Н.Соколова и О.С.Виноградовой, ис­следующих нейронные механизмы памяти, активность гиппокампа и хвостатого ядра, их участие в обеспече­нии мнестической деятельности.

Наконец, сюда же следует отнести и те психофи­зиологические исследования, в которых изучаются изменения различных форм биоэлектрических процес­сов при различных видах психической деятельности, влияние на них речевых заданий и особенности их нарушений при локальных поражениях мозга (Е.Д.Хом-ская и ее сотрудники).

Нет никаких сомнений, что серьезный вклад в разработку «психологической физиологии» человека вносит и новая отрасль психологической науки — ней­ропсихология, изучающая мозговые механизмы раз­личных форм психической деятельности; исследуя локальные поражения мозга, она устанавливает ту роль, которую играют первичные, вторичные и тре­тичные зоны коры, гностические, премоторные и пре-фронтальные отделы мозга в построении высших форм сознательной деятельности, что несомненно прибли­жает построение истинной «психологической физио­логии».

Итак, перед наукой стоит задача огромной труднос­ти — найти адекватные физиологические системы, осуществляющие сложнейшие виды сознательной че­ловеческой деятельности, формирующейся на после­довательных этапах социально-исторического развития, описать уровни их построения и соотнести их с конк­ретными физиологическими процессами, вовлекаю­щими различные образования и области головного мозга.

Первые успехи советской психофизиологии и ней­ропсихологии позволяют думать, что эта задача будет выполнена.

Е.Н.Соколов психофизиология локальных поражений мозга в трудах А.Р.Лурия¹

На стыке нейропсихологии и психофизиологии возникло новое направление исследований — пси­хофизиология локальных поражений головного мозга. Создание этого направления — заслуга А.Р.Лурия. Если нейропсихология изучает психические функ­ции путем сопоставления их нарушений при раз­личных поражениях мозга, то психофизиология локальных поражений мозга использует для этого широкий спектр объективных показателей.

А.Р.Лурия сосредоточил свои исследования в этой области на объективном анализе познаватель­ной деятельности. Поэтому набор привлекаемых для регистрации реакций был тесно связан с механиз­мами ориентировочно-исследовательской деятель­ности.

Движения глаз и их нарушения. Наиболее важным ' показателем ориентировочно-исследовательской де­ятельности являются движения глаз, возникающие при появлении новых раздражителей и образующие сложную систему информационного поиска.

Используя фотографическую и электроокулог-рафическую регистрацию (А.Д.Владимиров, 1972; А.Л.Ярбус, 1965), А.Р.Лурия со своими сотрудниками установил, что при поражении различных отделов мозга нарушается прежде всего сложная ориентиро­вочная деятельность при рассматривании сюжетного изображения. Если локальные поражения зритель­ных отделов коры приводили к игнорированию эле­ментов изображения в определенных участках поля зрения, то поражение лобных отделов нарушает це­ленаправленный характер осмотра за счет повторе­ния стереотипных движений. Вывод о регулирующей роли лобных отделов в протекании ориентировоч-но-исследовательной деятельности получил дальней­шее развитие при регистрации вегетативных реакций.

Вегетативные компоненты ориентировочного реф­лекса рефлекса и их нарушение. Ориентировочный рефлекс как элементарный акт ориентировочно-ис­следовательской деятельности включает в себя кро­ме движений глаз и головы целый ряд вегетативных компонентов: кожно-гальваническую реакцию, деп­рессию альфа-ритма и сосудистые изменения пери­ферических и мозговых сосудов. Полиграфическая регистрация одновременно сосудов руки и головы позволяет отличать ориентировочные реакции от обо­ронительных и адаптационных (О.С.Виноградова, 1956; Е.Н.Соколов, 1958). Характерной особенностью ориентировочного рефлекса является его селектив­ное участие при многократном повторении индиф­ферентного раздражителя. В норме, однако, придание раздражителю сигнального значения сразу же вос­станавливает ориентировочный рефлекс, после чего

' А.Р.Лурия и современная психология / Под ред. Е.Д.Хомской, Л.С.Цветковой, Б.В.Зейгарник. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1982. С.173—176.

он становится трудноугасимым. В работах ученицы и сотрудницы А.Р.Лурия Е.Д.Хомской (1972) подроб­но исследовалось нарушение ориентировочного реф­лекса у больных с поражением передних отделов мозга. Оказалось, что процесс угашения ориентиро­вочного рефлекса на индифферентный раздражитель у таких больных не нарушается. Однако восстанов­ления ориентировочного рефлекса под влиянием речевой инструкции, придающей стимулам сигналь­ное значение, не происходит. Таким образом, систе­ма ориентировочного рефлекса оказалась дефектной со стороны регулирующей его функции речи. Стало очевидным, что познавательная деятельность боль­ных с поражением передних отделов мозга страдает в результате выпадения направляемых речевыми сигналами информационных процессов.

Семантические поля и их нарушения. Используя ориентировочный рефлекс как объективный пока­затель работы речевой системы, оказалось возмож­ным объективно изучать семантическое содержание словесных символов и нарушения семантики при мозговых поражениях. В этом случае ориентировоч­ная реакция вызывается путем предъявления боль­ному слова в акустической или оптической форме. Применяя слова одной смысловой категории, мож­но получить обобщенное угасание на смысловое со­держание слова. Переход к новой категории слов позволяет выяснить границы категориальных отно­шений. Однако при изучении семантики еще более эффективен метод выработки оборонительного ус­ловного сосудистого рефлекса. Этот рефлекс выра­жается в содружественном сужении сосудов головы и руки.

После выработки условного оборонительного рефлекса на определенное слово вместе с ним обо­ронительную реакцию вызывают и другие слова, близкие ему по значению. Таким образом, удается выявить семантическое поле — совокупность сло­весных символов, объединенных общим значением и эффективных в отношении вызова условной обо­ронительной реакции.

Слова, вызывающие оборонительную реакцию, составляют «ядро» семантического поля. Вокруг это­го ядра находятся слова, вызывающие сильные ори­ентировочные реакции за счет того, что они трудно дифференцируются от сигнальных слов.

Отличить ориентировочную реакцию от оборони­тельной можно потому, что она включает реципрокные отношения реакций сосудов руки и головы: сужение сосудов руки и расширение сосудов головы. Слова, вызывающие ориентировочные реакции, близкие по смыслу тому основному слову, на которое был выра­ботан условный оборонительный рефлекс, образуют «периферию» семантического поля. Далее следуют сло­ва, которые не вызывают ни оборонительных, ни ориентировочных реакций. Они отличаются по смыслу от сигнальных слов, легко дифференцируются, сосу­дистые реакции на эти слова угасают в ходе многократ­ного их повторения в качестве дифференцировочных раздражителей. Наконец, за областью неэффективных слов снова следуют слова, вызывающие ориентиро­вочные реакции. Эти слова отличаются от тех, в отно­шении которых выработано утешение, и вызывают ориентировочную реакцию как реакцию на новизну. При повторении этих слов реакции на них быстро уга­сают, и данные слова входят в фонд индифферентных раздражителей.

Структура семантического поля в норме опреде­ляется предметным содержанием, предметной отнесенностью слов. При поражениях мозга граница этой предметной отнесенности слов может сдвигаться, а граница семантического поля трансформироваться. Так, при олигофрении ряд слов начинает обобщаться не по значению, а по звуковому сходству. Соответствен­но ядро семантического поля занимают слова, близ­кие по звучанию, а не по предметной отнесенности.

Объективное изучение семантических полей по­зволяет получить информацию о принципах орга­низации речевой функции. А.Р.Лурия совместно с О.С.Виноградовой и Е.Д.Хомской занимался изуче­нием семантических полей в норме у детей, стра­дающих олигофренией, у больных с локальными поражениями мозга. Эти исследования открыли новые перспективы в изучении семантических полей и их нарушений.

Управление уровнем активации. Кроме фазичес-ких форм ориентировочного рефлекса существует его тоническая форма, которая характеризует уровень активации. Тонический ориентировочный рефлекс находит свое выражение в уровне биоэлектрической активности мозга. Напряженное внимание в полной темноте ведет к депрессии альфа-ритма и появле­нию в электроэнцефалограмме быстрых колебаний. Высшие формы управления тоническим ориентиро­вочным рефлексом связаны с регулирующей функ­цией речи.

Поражение лобных отделов ведет к тому, что тони­ческий ориентировочный рефлекс, возникая на не­посредственные раздражители, не может удерживаться произвольно в качестве компонента произвольного внимания. Нарушение управления тоническими фор­мами активации ведет к снижению того уровня эф­фективности познавательной деятельности, который характеризует здорового человека. Изучению тони­ческих форм активации во время познавательной дея­тельности посвящен ряд работ, выполненных под руководством А.Р.Лурия и опубликованных в сборни­ке «Проблемы нейропсихологии» (1977).

Нарушения управления движениями. Выпадение речевого контроля ориентировочного рефлекса состав­ляет важную, но не единственную функцию передних отделов мозга. Уже раньше были известны грубые на­рушения произвольно планируемых действий при поражении лобных отделов. А.Р.Лурия со своими со­трудниками, используя электромиографическую реги­страцию, показал, что у больных с поражением лобных отделов мозга прежде всего нарушена преднастройка органов движения. У них страдает селективное отвле­чение от несигнальных раздражителей. Отсюда много­численные межсигнальные реакции и персеверации. Особенно интересны в этом отношении опыты с применением подготовительных сигналов. В большин­стве случаев у больных не удавалось вызвать подготов­ку к реакции. Вместо облегчения подготовительные сигналы оказывали интерферирующее влияние.

Специальные средства регуляции скорости произ­вольных двигательных реакций у больных с пораже­нием задних отделов мозга приводили к значительному сокращению соответствующих показателей, что ука­зывает на специальное отношение лобных долей мозга к управлению произвольными двигательными актами.

Применение комплекса объективных показате­лей позволяет глубже понять механизмы нарушений психических процессов при различных поражениях мозга. Это направление исследований можно харак­теризовать как часть клинической психофизиологии, а именно как психофизиологию локальных поражений мозга.

А.Р.Лурия со своими сотрудниками сумел полу­чить на этом пути новые оригинальные данные от­носительно механизмов протекания познавательной деятельности и организации движений, чем внес существенный вклад в развитие психофизиологии в целом и открыл новые перспективы исследования в этой области.

Раздел 3

Дата добавления: 2015-06-04