Психоанализ против морали

I

Psychoanalysis and the Unconscious

Психоанализ и бессознательное

1921

Лучшая часть наших знаний — это знания о непознаваемом и непостижимом. Мы знаем о солнце, но не в состоянии его постичь, хотя и придумали теорию о каких-то там горящих газах и прочую причинно-следственную ерунду. Даже если у нас и сложилась более или менее стройная система теоретических понятий о солнце как о сфере кипящего газа, то все равно мы ни за что не сможем себе даже отдаленно представить это кипение, это бушующее пламя…

…Стоит нам только проглотить наживку психоанализа, как мы окажемся на крючке аморальности…

…Знание, основанное лишь на рассудочном представлении, может быть, в лучшем случае, только такого рода знанием, какое апостол Павел называл «знанием отчасти», противопоставляя полному, «совершенному» и, ввиду невозможности прийти к полноте опыта, никогда не достижимому знанию. Это, безусловно, является признаком любого полного знания: оно пребывает главным образом в сфере бессознательного, а та его часть, что «выступает» над поверхностью разума или сознания, есть скудная из него выжимка, его бледная тень.

Д. Г. Лоуренс

Перевод В. Звиняцковского, В. Чухно

Психоанализ преподнес нам уже целую массу сюрпризов. Перед нашим недоуменным взором разворачивается бурная эволюция взглядов, происходящая не без его влияния. И мы не скоро перестанем удивляться тому, что те, кто вчера по поводу его говорил одно, сегодня утверждают прямо противоположное.

Не успели мы привыкнуть к манипуляциям шаманов от психиатрии, к тому, как неистово и неустанно выискивают они повсюду змею по имени секс, обвивающуюся своими кольцами вкруг корней любых наших действий и поступков: не успели почувствовать неловкость по поводу таящихся в нас скрытых комплексов — как тут же господа психиатры явились на сцену с теорией «чистой психологии». С облегчением вздохнула медицинская братия — все те врачеватели, что от недавних терапевтических инноваций дергались и вертелись, как утри на сковородке. Теперь они злорадно готовятся наблюдать за тем, как поведут себя профессиональные психологи, когда и у них станет гореть земля под ногами.

Это, однако, далеко еще не конец. Уже и у этнолога стало звенеть в ушах, у философа стал учащаться пульс, а там и раздраженный моралист почувствовал, что обязан ввязаться в драку. Ибо к тому времени, как он это почувствовал, психоанализ воистину превратился в угрозу для общественной морали. Публика взбудоражилась. Эдипов комплекс[33]стал обиходным выражением у домохозяек, инцест[34]— излюбленной темой застольных бесед, а любительский психоанализ — криком моды.

— Вот погоди у меня, разберусь я с тобой методом психоанализа, — на разные лады, с разными интонациями говорят нынче люди друг другу.

И стали волком глядеть на вас «посвященные» — знаменитые и безвестные. И невозможно теперь скрыться от их зловещего «фрейдистского» взгляда: он находит вас повсюду, куда бы вы ни пытались спрятаться.

Сами же психоаналитики отлично знают, к чему стремятся, к чему ведут дело. Поначалу они вторглись в нашу жизнь как врачи и целители. Осмелев, утвердили свой авторитет в науке. Не прошло и пяти минут, глядь — а они уже превратились в апостолов. Разве не зрим мы всюду и не слышим ежечасно вездесущего Юнга, вещающего нам «вечные истины» с видом непререкаемого авторитета? И нужно ли быть пророком, чтобы увидеть Фрейда, уже стоящего у порога того, что называется Weltanschauung [35]— или по меньшей мере Menschanschauung [36], что на самом деле еще опаснее?..

Что же мешает ему переступить через этот порог? Два обстоятельства. Во-первых и прежде всего — соображения морали. Но это, в сущности, формальность, через это он бы еще переступил, если бы не второе, гораздо более весомое препятствие: он все никак не может обрести тот краеугольный камень, на котором надлежит ему воздвигнуть свой храм.

Судите сами. Возникло новое учение — никак не меньше. Оно прокралось в нашу жизнь тихой сапой. Нас приучали к нему малыми дозами, как к наркотику. Мы должны уяснить себе, что в нашем декадентском обществе врачи заменили священников, хуже того — их новое учение стало для нас панацеей. Что ж, психоанализ в полной мере использовал выгоды такого положения дел.

И здесь первый, и главный, вопрос — вопрос морали. Речь идет не о реформе морали, не о каких-то там новых моральных ценностях. Речь идет о жизни и смерти морали как таковой. Ведущие психоаналитики прекрасно понимают, на что подняли руку, в то время как большинство их последователей, видимо, пребывают на этот счет пока еще в полном неведении и, стало быть, являются как бы невинными. Но и те и другие приходят в итоге практически к одному и тому же результату, который они пытаются навязать нам под личиной терапии. Они прописывают человечеству полный отказ от института морали, и стоит нам только проглотить наживку психоанализа, как мы окажемся на крючке аморальности.

Прекрасно сознавая свои конечные цели, ведущие психоаналитики старательно хранят о них молчание. Они ходят на цыпочках. Но как бы осторожно они ни ступали, камешки морали осыпаются под их ногами, и каждый шаг самого невинного и наивного аналитика приводит к маленькому камнепаду. Старый мир стонет и корчится. Без боя, без единого удара он рассыпается прямо у нас на глазах, и вот мы уже слышим глухой гул сползающей лавины. Еще немного, и все обрушится в тартарары.

Вот к чему идет дело, и неплохо бы нам это в конце концов осознать. Хотите вырастить змею — растите себе на здоровье, но зачем же пригревать ее на своей груди или ласково называть ее исцеляющей змеей Эскулапа?! Пора уже сорвать с психоаналитика белый врачебный халат. Пора уже, прислушиваясь к странному гулу и подрагиванью почвы — нашего морального основания — у нас под ногами, по крайней мере присмотреться к тому зданию, что так легкомысленно и беззаботно возводим мы над своей головой.

Помню время, когда в испуганном ожидании мы наблюдали за Фрейдом, тогда еще только отправлявшимся в рискованное путешествие на окраину человеческого сознания. Он искал неизведанные истоки таинственного потока сознания. Бессмертная фраза бессмертного Джеймса[37]! О, этот адский поток, размывавший берега моей юности! Я чувствовал, как он струится сквозь мой мозг, втекая через одно ухо и вытекая через другое. Я ощущал, как он наполняет мой череп и, подобно гомеровскому Океану[38], омывает мое постигающее самое себя сознание. А иногда мне казалось, что он, этот поток, бьет ключом из моего мозжечка, а затем пронизывает все извилины моего «большого» мозга. О, этот страшный поток! Откуда он приходит и куда уходит? О, этот пресловутый поток сознания!

Скажите, мог ли кто-нибудь оставаться равнодушным, когда Фрейд, как всем нам тогда казалось, вдруг добрался до самых истоков? Всеведущий наблюдатель, он вдруг шагнул из мира сознательного прямо в мир бессознательного, отсюда — прямо в никуда. Он сумел пройти сквозь стены сна — и вот мы уже слышим, как он с шумом разгребает завалы в пещере сновидений. Непроницаемое становится проницаемым, бессознательное перестает быть ничем. Оно уже не ничто, а сон, стена тьмы, в которую упирается прожитый нами день. Идите прямо на стену, и вы увидите, что на самом деле никакой стены нет. Это просто сгусток тьмы у входа в пещеру — пещеру изначальной кромешной тьмы, где гнездится поток сознания.

С замиранием сердца мы наблюдали за тем, как Фрейд исчезал в той пещере тьмы, называемой нами сном или подсознанием, в том океане тьмы, где само наше «дневное» сознание — лишь пена на его волнах. Фрейд уверенно продвигался к истокам. Мы видели, как уменьшалась в размерах несомая им свеча, колеблясь во мраке. А потом с нетерпением ждали его возвращения и, как обычно в подобных случаях, надеялись увидеть чудо. И он вернулся, прихватив с собой ворох снов. Широкий выбор товаров по сходной цене.

Но, о небо, что за товары! Что за ассортимент! Что за сновидения. Бог ты мой! Что за хлам оказался в той пещере! Лучше бы нам не видеть этого! Мы не увидели ничего другого, кроме огромного, скользкого змея по имени секс, кучи экскрементов и мириад мерзких, маленьких страхов, кишащих между сексом и экскрементами.

Неужели это и все? Неужели Великое и Таинственное Неведомое, называемое нами Сном, не содержит в себе ничего, кроме этого? Неужели там, в изначальных сферах нашего бытия, нет хоть сколько-нибудь привлекательных духов? Увы, ни единого! Даже трудно вообразить себе тот невыразимый ужас, который испытывает человек, когда перед ним не только разворачивается весь процесс вытеснения [39], но и торжественной поступью дефилирует вереница чудовищ, им же самим и «вытесненных». Здесь и мании с кляпом во рту, связанные по рукам и ногам, и всяческие сексуальные комплексы, и торможения, связанные с фекальными отправлениями, — все эти монстры из сновидений… Мы пытаемся от них избавиться — но куда там, они уже тут как тут, они зримы, конкретны и осязаемы. Эти скопища отвратительных уродов пожирают наши души, становясь причиной неизлечимых неврозов.

Мы и раньше подозревали, что устроены внутри не лучшим образом, но не могли себе представить, до какой степени. Однако во имя исцеления и в качестве панацеи от всех недугов мы готовы были полностью принять все это. И если это лишь результат болезни, мы уже полностью были готовы разобраться в ее причинах. Психоаналитик обещал развернуть перед нами весь свиток наших комплексов, с тем чтобы наши навязчивые идеи испарились, а кошмары, вынесенные на свет, рассыпались в прах. Нас убеждали, что стоит только вывести наши ночные страхи в светлое поле сознания, как они немедленно начнут сублимироваться. То есть превращаться в… как бы это сказать… в нечто такое, чего мы пока еще точно не можем назвать. Но главное, что они каким-то образом должны сублимироваться. Обаяние нового слова столь велико, что мы согласно киваем: да, да, мы понимаем, это процесс сублимации [40]. И больше уже ни о чем не спрашиваем. Если наши комплексы в результате их трансплантации в светлое поле сознания действительно подвергнутся сублимации, что ж, тогда совсем другое дело, тогда самое лучшее для нас — это согласиться на подобную операцию.

И, заручившись нашим согласием, психоаналитик бодро приступает к курсу терапии. Но, подобно Ипполиту, он скачет слишком близко к морю[41]. В конце концов, если наши комплексы существуют лишь в качестве аномалий, которые к тому же так легко устранить, к чему психоаналитику прилагать столько усилий, чтобы освободить нас от них? Ведь как бы ты ни гнал своих лошадей, они все равно остаются с тобой. Осознав это, ты начинаешь понимать, что гнездящиеся в тебе комплексы — не совсем аномалии. Они — составная часть нормального подсознания. Более того, отклонение от нормы начинается именно тогда, когда эти комплексы привносятся в наше сознание.

Таким образом, возникает новая проблема. В тот самый момент, когда психоанализ начинает демонстрировать природу бессознательного, он фактически берется за решение основной задачи психологии. В результате появляется новая психологическая наука, несущая нам учение о том, что наши комплексы — это нечто большее, чем просто сбои в работе механизма психики, как полагал один из первых и самых ярких психоаналитиков, ныне совершенно забытый[42]. Он был убежден в том, что психическая деятельность человека настолько же зависит от определенных органических, механистических процессов, насколько и сама жизнь человека зависит от механистического устройства его тела. И вот в этом механизме психического могут происходить сбои, какие-то его части могут перестать работать, точно так же, как могут перестать функционировать какие-то части тела. Эта остановка или задержка в функционировании какой-то части психики и служит причиной образования комплекса, точно так же, как остановка одного маленького зубчатого колеса машины стопорит работу целого узла этой машины.

Таково происхождение чисто механистической теории комплексов. И вот теперь психологи обнаруживают, что комплекс не обязательно исчезает, если его ввести в сознание. Почему, спрашивается? Видимо, заключают психологи, комплекс возникает вовсе не в результате остановки какого-то «колесика». Ибо сколько аналогичных психических «колесиков» мы искусственно ни запускаем, комплекс все равно никуда не девается. Кроме всего прочего, это означает, что комплекс нельзя рассматривать и как результат искусственного торможения.

Здесь возникает еще одна проблема. Если комплекс не вызывается торможением так называемого «нормального» сексуального импульса, то чем же, черт побери, он вызывается? Он явно отказывается сублимироваться — или, попросту говоря, отвязаться от нас, даже когда мы вытаскиваем его наружу и чуть ли не пинками отгоняем его в «нужную» сторону. На все побуждения нормального сексуального импульса он отвечает отказом. Даже если вам удастся устранить все без исключения торможения нормального сексуального желания, вы все-таки не сможете устранить комплекс. Единственное, что вы сможете сделать, — это превратить ранее бессознательное желание в сознательное.

И тут мы вплотную подходим к моральной дилемме психоанализа. Психоаналитик принимается лечить невротическое человечество путем устранения причины невроза, будучи убежденным, что эту причину следует искать в том или ином неудовлетворенном сексуальном желании. И вот после всего того, что он уже успел наговорить нам о торможении нормального сексуального импульса, он вдруг обнаруживает, что в основании почти любого невроза лежит то или иное инцестуозное влечение и что это самое инцестуозное влечение не является результатом торможения нормального сексуального импульса. Тут-то мы и сталкиваемся с дилеммой, дилеммой очень непростой и даже пугающей. Если инцестуозное влечение — это вовсе не результат торможения нормального сексуального влечения и существует на самом деле, отказываясь признавать себя несуществующим, как на него ни нападай, то что нам остается делать, кроме как признать его неотъемлемой частью нормального сексуального проявления?

Вот та проблема, с которой не мог не столкнуться психоанализ. Сами психоаналитики единодушно готовы принять инцестуозное влечение как часть нормальной человеческой сексуальности — нормальной, но подавленной из-за морального и, может быть, биологического страха. Но стоит нам признать инцестуозное влечение частью нормальной человеческой сексуальности, как мы будем вынуждены устранить все препоны на пути и самого инцеста. Более того, признать инцест такой же нормой или даже обязанностью, какой сегодня мы признаем половую жизнь в браке. По крайней мере, такой вывод вытекает из положения о том, что невроз является результатом не торможения так называемого нормального сексуального импульса, а торможения инцестуозного влечения. И если любое торможение — зло, поскольку неизбежно приводит к невротическим отклонениям, то и торможение инцестуозного влечения — зло, и это зло является причиной практически всех современных неврозов и болезней.

Этот вывод психоанализ никогда открыто не признаёт. Но это именно тот вывод, к которому каждый психоаналитик — хочет он этого или не хочет — приводит в конце концов своего пациента.

Тригант Бэрроу[43]утверждает, что Фрейдово бессознательное представляет собой не что иное, как наше сознательное представление о половой жизни в том его виде, в каком оно существует в стадии вытеснения. Отсюда следует, что Фрейдово бессознательное на практике отражает наш внутренний мир не глубже того уровня, на котором пребывают наши вытесненные инцестуозные импульсы. Бэрроу также считает, что грех состоит скорее в знании о том, что такое секс, а вовсе не в самом сексе. Грех возникает в тот момент, когда наш разум обращается к образному представлению, к знанию обо всем том огромном разнообразии возможностей, страстей и эмоций, которые означает секс. Адам и Ева согрешили не потому, что имели половые различия, и даже не потому, что вступили в половой акт, а потому, что узнали об этих различиях и о возможности акта. Когда секс стал для них ментальным объектом — то есть когда они узнали, что могут по собственному желанию жить половой жизнью, получать от нее удовольствие и даже провоцировать на нее друг друга, — вот тогда-то они и были прокляты и изгнаны из Эдема. Человек стал сам за себя отвечать и вступил на свой собственный путь.

Оба эти постулата мистера Бэрроу представляются нам не только верными, но и блестящими. Однако должны ли мы делать из них тот же самый вывод, который делает психоанализ? Допустим, мы распознали в нашем бессознательном вытесненное целиком инцестуозное влечение. Допустим также, мы согласились с тем, что лишь признание желания, превращение его в ментальный объект, приводит к появлению мотива греха, но что само по себе желание находится вне критики или морального осуждения. Должны ли мы на этом основании считать инцестуозное влечение частью наших естественных желаний и воспринимать это влечение по крайней мере, как меньшее зло, чем неврозы и болезни? Вот в чем вопрос.

Есть, однако, одна деталь, которую психоанализ неизменно упускает из виду. Речь идет о природе изначального подсознания человека. И здесь важнее всего уяснить, присуще ли инцестуозное влечение человеческой психике как нечто изначальное или нет. Когда Адам и Ева узнали, что у каждого из них есть пол и, соответственно, половые различия, то они узнали о чем-то таком, что было им изначально присуще, что предшествовало любому знанию. Но когда психоаналитик открывает в подсознании мотив инцеста, он конечно же, придумывает для людей всего лишь слово для обозначения вытесненной идеи секса. Это даже не подавленное сексуальное сознание, а именно вытесненное. Таким образом, в нем нет ничего изначального и предшествующего мышлению. Оно само по себе есть мотив мышления, следующий за мышлением. То есть само мышление относит инцестуозное влечение к сфере бессознательного, или, иначе говоря, изначального подсознания, хотя делает оно это, в свою очередь, также бессознательно. Мышление действует в данном случае как злой дух и прародитель своих же собственных кошмаров, действует добровольно бессознательно. И мотив инцеста по своему происхождению является не изначальным импульсом, а логическим продолжением уже существующей идеи любви и секса. Разум, таким образом, переводит идею инцеста в ту область психики, где таятся аффекты и страсти, и держит ее там, словно пленницу, в качестве вытесненного мотива.

Это пока еще тоже не более чем допущение, и оно не может быть ничем иным до тех пор, пока мы не определим природу истинного, изначального бессознательного, то есть ту область психики, откуда проистекают все наши подлинные побуждения. Но это изначальное бессознательное — нечто весьма не похожее на то скопище кошмаров, которые, как пытаются уверить нас психоаналитики, лежат в корне всех наших мотиваций. Фрейдово бессознательное — это клетка, в которую разум заключил свое собственное порождение. Истинное же бессознательное представляет собой тот источник, из которого бьет ключом истинная мотивация. Сексуальность, осознанная Адамом и Евой, создана самим Богом, повелевшим им ее не сознавать. Она не есть вторичный продукт человеческого сознания.

Дата добавления: 2015-06-04