Чувство вины на уровне женских достижений

Особое чувство вины девочки перед отцом не является помехой в ее сексуальных отношениях, но и распространяется на все ее достижения, которые приобретает в бессознательном смысл фаллического завоевания, и не важно, о какой сфере идет речь.

Оно влечет за собой торможения, которые, по-моему, во многом определяют место женщины в культуре и обществе. На уровне индивидуальном и клиниче­ском, который и занимают терапевты, мы также приходим к констатации: в лю­бом виде умственной, профессиональной, творческой деятельности, эдипово чув­ство вины женщины, связанное с превосходством над матерью, дублируется (в этом как раз и заключается его специфически женский характер) чувством вины перед отцом. В ходе курсов психотерапии мигрени, проведенных в больнице Святой Анны в рамках консультаций доктора Марти, у меня сложилось впечатление, что чувство вины у больных обоего пола в связи с возможностью превзойти родите­лей в интеллектуальном плане, которое, с точки зрения доктора Марти, часто объясняет происхождение такого симптома как мигрень, и приводит пациента к самокастрации собственных интеллектуальных возможностей посредством «бо­лезненного торможения своей мысли», обычно связано у обоих полов с лично­стью отца. В конце концов, у обоих полов высокие показатели интеллектуальной деятельности в бессознательном равносильны обладанию пенисом, Поэтому по­добное обладание для женщины означает, что она удерживает пенис отца, тем са­мым лишая мать возможности его иметь (это соответствует эдиповой схеме), од­нако, в то же время, она неожиданно кастрирует отца. Более того, адекватное

использование пениса служит для бессознательного признаком его фекал иэации и, в конечном счете, означает обладание анальным пенисом.

Я припоминаю, например, случай трудноизлечимой стойкой цефалгии у девочки пятнадцати с половиной лет, которая сопровождалась значительными трудностями в учебе. В частности, эта девочка абсолютно ничего не смыслила в орфографии и получала самые низкие оценки при устных опросах. Мысли растекались, едва она начинала размышлять. Она чувствовала, что блуждает в тумане. Мысли казались неточными, смутными, путались, лишаясь очертаний, в общем, теряли присущий им анальный компонент. Отец девочки был учителем. Цефалгия началась у нее в выпускном классе, и она никак не могла получить аттестат. Этот аттестат был совсем как диплом, полученный отцом.

Разумеется, торможение контакта с отцом в общей для них обоих интеллек­туальной сфере было проанализировано в связи с эдиповым чувством вины пе­ред матерью, но вскоре выяснилось, что интерпретации этого уровня не исчер­пывали всех значений указанной симптоматики. Одно ее сновидение, где она хотела поднять руку (знак, что она может ответить на вопрос) и вдруг почув­ствовала, «что это запрещено»; и еще другое, в нем она держала в руках змею, а змея превращалась в ручку, и девочка должна была вернуть этот предмет в по­лицию, «потому что господин, которому она принадлежала, без своей ручки не смог бы ничего написать», — навели меня на мысль дать интерпретации, связан­ные с ее чувством вины за кастрацию отца. Эти интерпретации позволили снять симптом и школьные торможения, и в то же время сделали возможной удовлет­ворительную эдипову эволюцию. Фактически, интеграция ее агрессивности по отношению к отцовскому пенису создала условия для их воображаемого эдипо­ва сексуального сближения. Она рассказала, как в сновидении получила в пода­рок от отца очень красивую ручку, а потом они вместе пошли гулять по пустын­ной дороге, а ее мамочка, во сне похожая на меня, уехала в отпуск, и это сновидение было последним в терапии.

Моя пациентка Анна, о которой я здесь уже рассказывала, видела основную причи­ну своих трудностей в карьерном росте.

«Я — деклассированный элемент, — говорила она, — я не крестьянка и не из буржу­азной семьи. Мне бы лучше оставить все как есть, и сажать капусту, как мой отец».

Если другие восхищались ее профессиональными успехами, ее часто охватывало «желание закричать, наговорить глупостей, казаться сумасшедшей». До начала анализа Анна пережила период страхов, когда она потеряла способность выписать

простейший рецепт: формулировки путались у нее в голове.

Ее профессия, безусловно, означала для нее пенис, имела для нее значение пениса,

который она, как и ее мать в первосцене, похищала у своего отца....

Это значение столь же отчетливо выразилось в сновидениях одной и той же ночи,

рассказанных в течение одного сеанса.

«Я нахожусь у операционного стола. Хирург делает операцию мозга пожилому муж­чине, который мог бы быть моим отцом. Он полностью удаляет ему лобную долю. Я думаю: "Бедняга, он же станет ненормальным". Закончив операцию, хирург обра­щается к присутствующим и говорит обо мне: "Она необыкновенно умна... Она пре­красный врач", — и делает еще какие-то комплименты по адресу моих умственных и профессиональных способностей. — "А еще у нее есть очень симпатичная маленькая дочка с каштановыми волосами"».

Ассоциации:

«Я была экстерном у этого хирурга. Он расточал мне комплименты, потому что я учи­лась на врача, работая медсестрой. Ох! У меня очень болит голова... Я видела другой сон.

Я была у вас и резала хлеб. Вошел больной.

Вы провели диагностику, а потом сообщили о ее результате кому-то по телефону.

Я восхищалась вашей быстротой и уверенностью в диагнозе. Вы подошли ко мне и спросили: «А каков ваш диагноз?» В ответ я ставлю тот же диагноз, что и вы. По­том мне становится неловко, поскольку все выглядит так, как будто вы думали, что я не слышала, как вы звонили, и диагноз исходил от меня. Тогда, желая быть чест­ной в этом вопросе, я исправилась и сказала, что слышала ваш диагноз.

Я думала, мне не составит труда рассказать вам об этом сне, но потом оказалось, это

не так, мне неловко, будто я вас одурачила.

В этом сне, как мне кажется, я лгу и ворую. Однажды я сделала так, что подруга, она была младше, украла игрушку. В прошлый раз, когда мы прощались, мне снова пока­залось, что я вывихнула вам палец. Мне кажется, вы очень хрупкая» и т. д.

Как мне представляется, приведенный материал показывает, что профессио­нальные способности кажутся Анне результатом кастрации, которую навязали отцу или аналитику в отцовском переносе, — кастрации, идентифицирующей ее с узурпирующей отцовское всемогущество матерью.

Это кастрация анального типа, и ощущение Анны, что она лжет и дурачит меня, на это указывает. Она совершенно аналогична ее фантазму первосцены, каким он предстает в покровных воспоминаниях (похищение матерью отцовского кошель­ка, когда он вернулся пьяным с рынка; обвинения матери затем, когда она упрека­ла его за потерю кошелька, были адресованы отцу; мать, которая заставляла отца «бегать» по любому поводу, где-то пряталась, чтобы он целые часы проводил в стра­хе, заставляя его поверить в то, что она все время работала, а он ни на что не спо­собен, и т, д.; то есть, похоже, вела себя подобно Дал иле, воспользовавшейся глу­боким сном Самсона, чтобы отрезать ему волосы).

Чувство вины, сопровождающее это желание идентификации с садистической матерью, вынуждало Анну прибегать к действиям самокастрации (головные боли;

фантазмы, где она «теряет голову»; торможения в профессиональной деятельно­сти) или восполняющим действиям (она сообщает мне об украденном диагнозе, беспокоится о вывихнутом пальце...).

Воображаемое обладание пенисом зачастую настолько нагружено конфлик­том, что любого, даже самого незначительного вмешательства извне оказывается достаточно для возникновения чувства вины у женщины, даже если, на первый взгляд, у нее отсутствуют торможения в профессиональной сфере.

Я вспоминаю, например, одну пациентку, которая перед началом анализа читала лек­ции об обучении детей, тема, согласитесь, очень «женская». По окончании одной та­кой лекции кто-то из помощников подошел к ней и «любезно» сказал:

— Знаете, это все, конечно, очень хорошо, но зрелище женщины с портфелем, рас­кладывающей бумаги..., нет, это не женское дело.

В результате пациентка отказалась от своих лекций.

В анализе деконфликтуализация подобных позиций может приводить к замет­ным улучшениям в самых разных областях, начиная с тех, которые изначально считались мужскими и имеют очевидное фаллическое значение, таких, например, как сдача экзаменов, управление машиной и т. д., вплоть до таких специфически женских предназначений, как беременность. И здесь чувство вины перед мате­рью, эдиповой соперницей, все еще соседствует с чувством вины за похищение пениса у отца с целью сделать из него ребенка, что представляет собой прикосно­вение к сути объекта — метаморфоза, переживаемая как отмеченная виновностью фекализация.

Символическая преемственность «ребенок—пенис» здесь обретает свой смысл. Характерные для беременности приступы тошноты и совокупность психосома­тических трудностей, связанных с принятием материнства, зачастую связаны с упомянутым чувством вины, аналитический материал беременных женщин об этом свидетельствует.

Творчество. Замечание о том, что среди женщин нет великих творцов ни в обла­сти науки, ни в искусстве выглядит банальностью, исключения из этого правила встречаются очень редко. Творческие способности мужчины объясняют желанием компенсировать невозможность родить ребенка (К. Хорни), сотворить жизнь. Я ду­маю, что в этом действительно заключается один из глубоких мотивов творчества.

Всякий раз в процессе анализа мы убеждаемся, что творчество призвано смяг­чить этот недостаток на всех уровнях созревания влечений¹, создавая условия для законченности, которая в бессознательном представлена фаллосом (Грюн-

берже).

Идею фаллического значения творчества высказывает также Ф. Гринекер в сво­ей статье «Женщина как художник». Автор замечает, что это значение является иногда причиной торможения у женщин, — торможения, которое она приписы­вает их страху, что фаллические достижения будут сталкиваться с их женскими желаниями. Целиком и полностью соглашаясь с автором в том, что касается фал­лического значения творчества, я предпочла бы все же сделать акцент на специ­фически женском чувстве вины за удержание пениса, чувство вины перед идеа­лизированным отцом.

Что касается женщин, которые не идеализировали образ отца, то у них нет сти­мула к творчеству, творчество, как мне кажется, требует проекции нарциссизма на идеальную фигуру, и речь идет о том, чтобы ее достигнуть при помощи такого средства, как творчество.

Коль скоро творчество, на самом деле, однозначно связывается со способно­стью давать жизнь, женщины, имеющие детей, больше не могли бы иметь жела­ния творить, что не находит своего клинического подтверждения.

Следовательно, дарить жизнь и творить в каких-то других областях — эти по­нятия полностью не совпадают. Ведь творчество также означает создание чего-то другого, большего, чем мать, и именно здесь мы затрагиваем «фаллическое» зна­чение этого действа и приходим к зависти к пенису.

То, что подобное соединение двух различных достижений, какими являются обладание и использование пениса, возможно, является результатом значения, которое имеет пенис в бессознательном, причем у обоих полов. Д-р Фэн в одном из своих выступлений сказал, что все, что хорошо функционирует, для бессозна­тельного является пенисом. Д-р Грюнберже в свом очерке «Фаллический образ» показал, что фаллос служит символом нарциссической полноты.

Как объяснить то, что ценность, полнота, целостность, мощь на всех уровнях будут символизироваться мужским половым органом?

Попытка дать ответ на этот вопрос приводит к необходимости повторного рас­смотрения комплекса кастрации у женщины и зависти к пенису.

Дата добавления: 2015-06-04