Майя/Варшавский 1 страница

Россия, Москва, осень‑зима 2618 года

Краем уха Майя слышит, как Певзнер объясняет Гречкину основы безопасной работы с данными. Это уже третья выволочка за последний месяц. Необыкновенно талантливый технарь, Гречкин оказался таким рассеянным и забывчивым, что дальше некуда. Он легко собирает практически любой прибор, лишь краем глаза поглядывая на чертёж; он сразу определяет, где возникли неполадки в устройстве, которое видит впервые в жизни. Но он уже дважды умудрялся уносить с собой носители с данными, которые не должны покидать лабораторию.

– Гречкин, это не смешно и не интересно, – серьёзно вещает Певзнер. – Любой чертёж существует в четырёх копиях. Перечисли их.

Гречкин отвечает устало, с видом всезнающего ученика, не способного доказать учителю своё всезнание.

– Электронная копия в лабораторном компьютере, твоя персональная электронная копия, пластиковая копия в лаборатории и пластиковая копия в научном хранилище научного комитета Нижней Москвы.

– Ну и какая же из этих копий имеет право находиться у тебя в рюкзаке, а затем – на твоём домашнем терминале?

– Никакая.

– Так какого чёрта она там делала вчера? – Певзнер резко повышает голос.

– Ну…

– Гречкин, это третий случай. В первый ты не подумал, молодец. Переписал себе без моего разрешения часть файлов и унёс. И ведь защита стояла, снял аккуратно. Но я тебя простил. Во второй ты додумался вынести пластиковый чертёж. Это равносильно преступлению государственного уровня, но ты же рассеянный. Хорошо, беды не натворил. Вчера ты повторил свой первый трюк. Ты объяснить это можешь?

– Я…

Певзнер намеренно издевается, не давая провинившемуся договорить.

– Ты сделал это в последний раз. Потому что я не могу тебя просто уволить. Никакая подписка о сохранении тайны не поможет. Если ты ещё раз что‑нибудь отколешь, из твоей головы аккуратно вычистят эти несколько месяцев твоей жизни. И ты откроешь глаза на операционном столе, и тебе расскажут, что ты попал в тяжёлую аварию и долго лежал в коме. И – отдельно поясняю – ты не вспомнишь, кто такая Майя. Совсем.

Майя представляет себе, как сейчас выглядит Гречкин. Как промокший и потрёпанный в драке воробей.

– Ты этого не знал? – Певзнер очень зол.

Конечно, Гречкин всё знал. Он прошёл целый ряд инструктажей при поступлении в лабораторию. Но природное разгильдяйство взяло верх.

– Последний шанс, Гречкин. Я знаю, что ты делаешь это не по злому умыслу плюс у тебя золотые руки. Прощаю последний раз.

Гречкин что‑то мычит.

Майя откидывается на кресло. Иногда она ловит себя на мысли, что встречается с Гречкиным из некой жалости к нему. Он её любит, и она пользуется этим. Но любить его? Может, и да. По‑матерински.

Понурый Гречкин появляется из певзнеровской части лаборатории.

– Получил?

– Не добавляй, пожалуйста…

Она серьёзна.

– Вась, это не смешно.

– Сам знаю. Но я… пойдём.

– Куда?

– К терминалу. Я придумал одну штуку. Покажу тебе, а ты подскажешь мне, стоит ли её Марку показывать…

Он говорит тихо, чтобы Певзнер не услышал.

– Что вы там шепчетесь? – громогласно спрашивает начальник.

– Полюбовно! – весело отвечает Майя.

Певзнер хмыкает.

Карла и Ника сегодня нет, Джонни в соседней комнате выполняет какую‑то механическую работу по поручению Карла.

Они доходят до рабочего места Гречкина.

– Смотри, – он вызывает трёхмерку.

Майя ориентируется в общих чертах машины, многие детали остаются ей непонятными.

– Вот так было.

Да, этот чертёж ей хорошо знаком. Они видят его каждый день. Трубки, переходы, схемы, платы – мешанина из различных технических приспособлений.

– И?

– Вот так стало.

На первый взгляд изменений никаких. Но затем Гречкин выводит общий план исходной конструкции, накладывая его на свой чертёж, и Майя замечает, что во многих местах есть небольшие изменения. Тут контур подправлен, тут блок управления исчез.

– Ты доработал машину самостоятельно?

– В общем, да. Я изменил контур. Мы отталкивались от изначальных посылов, данных Маллеттом. Он предлагал сталкивать пучки в кольцеобразном канале. То есть в торе. В принципе, подобный же проект предлагал современник Маллетта Амос Ори. Ори не думал, что его тор позволит путешествовать в прошлое дальше, чем момент постройки самого тора. А Маллетт – предполагал. А мне пришло в голову, что они оба ошибались в самом главном постулате.

Гречкин отделяет внешние слои чертежа, обнажая сердце машины – тор.

– Вот он, тор Маллетта и Ори. А вот то, что сделал я.

Контур Гречкина – хитроумно перекрученная в трёх измерениях восьмёрка, что‑то вроде гибрида ленты Мёбиуса и бутылки Клейна.

– Честно говоря, я не знаю, как называть эту фигуру, – пожимает Гречкин плечами. – Отталкивался от бутылки Клейна, но задал себе задачу построить замкнутый контур.

– Торотылка Гречкина, – на полном серьёзе говорит Майя.

– Можно и так, – улыбается он. – Но теоретически разгон пучков Маллетта в такой форме гораздо эффективнее тороидальной конструкции.

– Стоп, – Майя хочет понять, – но в торе эффект возникает внутри кольца. А здесь?

– Здесь тоже есть «внутри кольца». Просто на трёхмерной модели этого не видно.

– Почему ты не показал это Певзнеру?

– Мне нужна поддержка. Я боюсь, что он не поверит, если я не покажу ему тысячу страниц числовых выкладок и расчётов. Я‑то полагался на интуицию.

– Ты плохо знаешь Марка.

– Это да. Если начать на днях, то к декабрю можно построить вполне работающий образец машины.

– Тогда идём к Марку прямо сейчас.

Майя встаёт.

– Сейчас?

– Именно. Пока он не остыл после твоих проделок. У него отрицательная энергия мгновенно превращается в положительную.

– Отрицательной энергии не бывает, – улыбается Гречкин.

– Короче, пошли.

Она встаёт и идёт в певзнеровский угол. Они обходят массивную установку, минуют стенку, у которой сидела Майя и слушала, как распекали Гречкина.

– Марк! – начинает Майя.

– Да?

– Гречкин, ну‑ка покажи! – командует Майя.

Певзнер морщит лоб.

– Можно? – спрашивает Гречкин.

– Можно.

Гречкин выводит на мониторе Певзнера тот же чертёж, который минуту назад демонстрировал Майе. Певзнер внимательно его рассматривает, затем разбирает и изучает «торотылку».

– И ты молчал? – говорит он.

Вася пожимает плечами.

– Запомни, Гречкин. Твоё молчание ещё хуже твоей несобранности.

Певзнер разбирает чертёж, рассматривает отдельные детали, прослеживает новые контуры.

– Мне приходила в голову эта идея, но сначала я всё‑таки планировал испытать машину с традиционным контуром, – подытоживает он.

Гречкин качает головой.

– Традиционный контур – пустая трата времени. Машина будет работать, но, скорее всего, в замкнутом кольце времени – от создания контура до момента отправки объекта в прошлое.

– Ты считаешь это неудачей? – усмехается Певзнер.

– Я думаю, что нужно выжать максимум.

Певзнер кивает.

– Пока нам не урезали финансирование, – тихо говорит он.

Майя молчит, но видит, что между Марком и Гречкиным протянулась невидимая струна взаимопонимания. Всё, теперь можно их оставить, они заняты свой игрой.

Анатолий Филиппович Варшавский лежит на животе, а стройная черноволосая девушка делает ему массаж. На ней нечто вроде трико, плотно облегающего соблазнительные формы. Глаза Варшавского закрыты. Его покой нарушает звонок.

– Варшавский.

– Добрый день, господин Варшавский.

Заискивающий голос Эйткена.

– Добрый день, господин Эйткен.

– Господин Варшавский, я хотел бы пожелать вам удачи от своего имени и от имени господина президента Якобсена.

– Спасибо. И передайте господину Якобсену мои благодарности.

– Обязательно, господин Варшавский.

Эйткен не может позвонить просто так. У него всегда что‑то на уме.

– Но есть ещё один момент. Нам нужно встретиться.

Варшавский просматривает своё расписание прямо в голове.

– Когда?

– Желательно завтра. Скажем, в одиннадцать. У вас.

В одиннадцать назначена одна встреча, но ради Эйткена её придётся отменить.

– Хорошо. Я буду у себя.

– Будьте готовы к тому, что мы потратим на беседу около двух часов.

– Хорошо, господин Эйткен.

Варшавского раздражает секретарь Президента. Пресмыкаться перед кем‑то? Он давно отвык от подобного унижения. Но ради претворения своих планов в жизнь придётся это стерпеть. Когда Якобсена не станет, а Варшавский обретёт силы, Эйткен исчезнет.

– До встречи, господин Варшавский.

И всё, обрыв связи. Ответного прощания Эйткен решил не дожидаться.

– Ублюдок, – тихо говорит Варшавский.

Девушка продолжает массировать ему спину.

Но спокойствие и уверенность покидают Анатолия Филипповича. Всё идёт по плану, а звонок Эйткена в этот план никак не вписывается.

Якобсен чего‑то от него, Варшавского, хочет. Чего именно, ещё предстоит догадаться. Но хорошего от встречи с Эйткеном ждать не приходится.

В это время чип сообщает о новом звонке. Звонит Певзнер.

Если Марк решил потревожить его по прямой связи, а не через секретаря, значит, дело серьёзное.

– Да, Марк.

– Здравствуйте, Анатолий Филиппович. У вас есть несколько минут?

– Вполне.

– У нас есть определённые новости, которые требуют вашего визита. И – буду честен – увеличения финансирования.

За что Варшавский уважает Певзнера наряду с его рабочими качествами, так это за прямоту.

– По крайней мере честно, – говорит он. – Я смогу навестить вас послезавтра. В девять устроит?

– Конечно, без проблем. Дело действительно очень важное.

– Его важность можно передать по телефону?

– Если кратко, то у нас есть девяностопроцентная уверенность в успехе.

– Раньше ты давал число тридцать.

– Теперь – девяносто.

Это серьёзная заявка. Певзнер слов на ветер не бросает.

– Послезавтра в девять.

– Договорились, Анатолий Филиппович.

Разъединение.

Десять минут назад голова была свободна от всех проблем и забот. Была только девушка‑массажистка и блаженство. Теперь всё: сплошная работа, мир превратился в огромный рабочий кабинет. Варшавский не хочет сдаваться просто так. Он переворачивается на спину.

Девушка – восточного типа, с узкими глазами и высокими скулами. Варшавский тянет за поясок халатика. Девушка улыбается и сбрасывает одежду.

Увлечённость Гречкина работой в какой‑то мере нравится Майе. Он перестал ежедневно навязывать ей своё присутствие. С ним хорошо два, от силы три раза в неделю, но ежедневный Гречкин – это довольно тяжёлое испытание.

Она сидит дома и копается в истории. Если идея Гречкина и в самом деле позволит создать машину времени в кратчайшие сроки, значит, ей пора приступать непосредственно к работе. То есть постепенно отбирать возможные пространственно‑временные зоны для путешествия и обзаводиться вещами, необходимыми для этой зоны. В принципе, Майя уже всё продумала. Территория должна быть достаточно мирной, но при этом достаточно дикой. Например, Новая Зеландия пятисотого года нашей эры. Красота, чистота, некое подобие цивилизации в среде немногочисленных аборигенов, райская погода, солнце и облачка. Это для первых рейдов в далёкое прошлое.

Хотя перед этим в любом случае будут серии опытов по отправке предметов на несколько секунд назад или вперёд. Всякой карманной мелочи – носителей информации, сувениров, столовых приборов.

А может, всё‑таки в Японию? По крайней мере, в связи со своей специализацией она понимает, чего ожидать от самураев тысячелетней давности. Здесь всё зависит от того, кто отправится в прошлое. Без её знаний в Японии делать нечего.

Майя разворачивает программу History Search и запрашивает данные по Новой Зеландии. Воспользоваться результатами запроса она не успевает, жужжит комм.

– Майя, у нас нарисовались дела на сегодня.

Это Ник.

– У нас всегда дела, – смеётся Майя.

– Тут и для тебя работа найдётся. Я в лаборатории, – продолжает он. – И нас переводят.

– В какой лаборатории?

– На Новой Пречистенке.

– Куда переводят?

– В другое помещение. Судя по всему, более просторное. Но сама понимаешь, сколько теперь геморроя будет.

– Машина…

– Вот именно. Если мы сейчас будем перевозить анабиозис, то это здорово застопорит работу над машиной.

– …когда энтузиазм на максимуме…

– Именно. Так что тебе нужно поговорить с отцом.

– А Певзнер?

– А Певзнер сегодня ему уже звонил. Второй раз опасается. Или, может, твой отец отключён.

– Дурак, – смеётся Майя.

– Варшавский?

– Певзнер. Что опасается.

– Тебе легко говорить. А Певзнер каждый раз как звонит Варшавскому, дрожит и благоговеет.

– Ладно, позвоню. У меня в любом случае код прямой связи есть, даже если он отключён. Только мне бы чуть поподробнее знать, в чём там дело.

– Подъезжай сюда. Певзнер и Карл тоже в пути. Тут только я и Джонни.

– О’кей, скоро буду.

Майя сворачивает программу.

Какие глупости, правда же. Может, позвонить Певзнеру и сказать, чтобы звонил отцу и ни о чём не беспокоился? Нет уж. Раз её запрягли решать простейший вопрос, она его решит.

Майя собирается буквально за несколько минут, вызывает машину и мчится к лифтам. По дороге она вызывает Певзнера. Тот – вне доступа. Неожиданно Майю точно окатывает ледяной водой. Может, всё произошло из‑за очередного разгильдяйства Гречкина?

Пока лифт идёт вверх, Майя пытается связаться хотя бы с кем‑нибудь. Все молчат, только Джонни внезапно появляется в эфире.

– Майя! – вопит он.

Даже плохие новости у него преобразуются в восторженные возгласы.

– Ты где?!

– В лифте, уже еду.

– Тут полная лаборатория сотрудников промэксплуатации!

– Да я уж догадалась.

– Приезжай!

– Я же сказала: еду.

Она отсоединяется. Джонни – это сильные, очень сильные руки. Но умом он не блещет. Майя относится к нему прохладно.

Лифт прибывает на площадь Лифтов. Майя тут же ловит такси и несётся на Новую Пречистенку. В пути она думает, как ей себя вести в зависимости от сложившейся в лаборатории обстановки. Ей хочется козырнуть должностью отца и разом снять все вопросы. Более того, она понимает, что этого от неё ждут коллеги. Но поступать именно так неприятно.

Перед лабораторией – несколько чёрных автомобилей, не такси. На крыльце нервно курит Игорь. После истерических воплей Джонни Майя ожидала увидеть как минимум несколько нарядов госбезопасности. Да, именно так: в устах Джонни «промэксплуатация» звучит как «госбезопасность».

– Привет.

– Привет. Что там?

– Ходят, командуют. Мол, с понедельника помещение освобождается.

– Они с ума сошли? Сегодня же среда! Они хотят, чтобы мы за четыре дня всё демонтировали и перенесли?

– Именно.

– Как вышло‑то?

– Это уж я не знаю. Сама посмотри.

Майя минует Игоря и заходит внутрь. Она понимает, чего больше всего боится Игорь. Его работа – эксклюзивна. Певзнер и в какой‑то мере сам Варшавский доверяет интуиции живого человека больше, чем электронному мозгу. Если их переводят на другое место, то современные системы безопасности могут, наконец, лишить охранника работы.

Майя заходит внутрь, минует холл и попадает в первую комнату. Тут горит яркий свет; кажется, что комната полна народа. Впрочем, людей и вправду много: Певзнер, Ник, Джонни и Карл – они подъехали раньше неё. И ещё пятеро незнакомых людей – три женщины и двое мужчин. Они одеты в одинаковую униформу сотрудников промэксплуатации, зелёную с белыми полосами на рукавах и штанинах. Одна из женщин, черноволосая, лет сорока, с ходу обращается к Майе:

– А вы, собственно, кто будете?

– Меня зовут Майя Варшавская, – отвечает Майя, и по глазам женщины видно, что спеси у неё сразу поубавилось. Знают, кто такой Варшавский.

– И какую функцию вы выполняете в лаборатории?

– А это не в вашей компетенции. Это пусть трудовые ресурсы приходят и проверяют. А вы – промэкспы, ваше дело – здание.

По выражению лица Певзнера чувствуется, что напор Майи ему не нравится. Всё‑таки он здесь начальник. Но с другой стороны, именно Майя – его спасение.

– Марк, что случилось?

– Потом расскажу.

Женщина прерывает его.

– Я сейчас объясню. И вам, господин начальник лаборатории, и остальным.

Наглость какая, думает Майя. Дело тут нечисто: кому‑то понадобилось помещение, и этот кто‑то заплатил правильному человеку. Только чуть‑чуть ошибся. На одну‑единственную сотрудницу, причём не слишком‑то важную.

– Так вот, – начинает женщина, но Певзнер её прерывает.

– Вы не могли бы представиться ещё раз, запамятовал ваше имя‑отчество.

Майя не знает, представлялась ли она ранее. Судя по тону Марка, он просто издевается.

– Мария Александровна Марьина, управление промышленной эксплуатации зданий и сооружений Верхней Москвы. Запомнили?

– Да, вполне.

– Так вот, два месяца назад, 15 июля 2618 года вам было направлено предписание об изъятии этого помещения под нужды управления промышленной безопасности. Под наши, – она подчёркивает это слово, – нужды. Вам был предложен целый список из подходящих помещений подобного типа в различных районах Верхней Москвы.

– Мы никакого предписания не получали, – возражает Марк.

– Не может этого быть. Мы можем прямо сейчас запросить историю отправки предписаний. Более того, пятнадцатого августа вам было направлено повторное предписание. Или вы его тоже не получали?

– Не получали.

– Отлично.

Только сейчас Майя замечает на столе переносной компьютер. Марьина двумя движениями вызывает трёхмерную таблицу предписаний и уведомлений своей организации за июль, а затем выуживает из голограммы нужный документ.

– Вот! – торжествующе произносит она.

Марк внимательно читает предписание. Основной текст довольно короткий, зато список помещений на выбор огромен.

Майя со своей стороны видит документ с изнанки. Уже существуют технологии трёхмерного изображения, со всех сторон воспринимаемого одинаково, но компьютер Марьиной такой функцией не оборудован. Или она не посчитала нужным проявить уважение к сотрудникам лаборатории.

Лицо Певзнера неожиданно светлеет.

– И что? – спрашивает он ехидно.

– Что значит «что»?

– У вас код отправки письма неправильный. Я не знаю, кому вы отправили свои предписания, но у нас третья цифра – единица, а не двойка.

– Не может быть! – У Марьиной шок.

– Именно так.

Торжество Певзнера передаётся Нику и Карлу.

– Это ничего не меняет.

В глазах Марьиной – холод.

– Вы проигнорировали предписания, но вам всё равно придётся освободить лабораторию к понедельнику. В воскресенье вечером тут ничего не должно быть. Всё, что останется, будет конфисковано и утилизировано.

Певзнер смотрит на Майю. Ладно, Марк. Обломаем обнаглевших чиновников.

Она вызывает отца по личному коду. Он отзывается не сразу, где‑то через полминуты.

– Привет, па.

– Привет. Если можно, коротко: мне сейчас не очень удобно разговаривать.

– Я коротко. У нас конфисковывают лабораторию анабиоза.

– Как?

Реакция отца – удивление. Не гнев и не раздражение. Он не может даже представить себе, что кто‑то посягает на его вотчину. Причём гласную, официально подчинённую его министерству.

– Кто?

– Промэкспы. Наехали целой когортой, требуют к понедельнику сдать помещение.

– Там кто‑то из них рядом?

– Да.

– Передай сигнал.

Майя перебрасывает разговор на Марьину. Та успевает сказать «да», а затем замолкает и слушает.

У Певзнера на лице – торжество, у Карла – насмешка, Ник холоден. Майе неприятно. Когда у тебя на руках козырь, им нужно пользоваться, говорит она себе. Но чувство неуюта не пропадает.

Марьина мрачна, будто только что вышла из склепа, где провела много лет взаперти. Она отсоединяется и медленно проговаривает:

– У нас тоже есть покровители.

– И что? – спрашивает Певзнер.

– К пятнице у меня будет личное разрешение от Варшавского. А в понедельник вы будете уже на новом месте.

– Удачи, – говорит Марк. – Но пока мы на старом месте, не соблаговолите ли вы нас покинуть и не появляться тут до понедельника?

Майя обращает внимание на выражения лиц сотрудников промэкспа. Они смотрят на Марьину как на богиню.

Начальница медленно идёт к двери.

– Рекомендую поторопиться с переездом, – бросает она напоследок. Певзнер не отвечает.

Когда промэксплуатация выходит, все забрасывают Певзнера вопросами.

– Это что такое было?

– Как это могло произойти?

– Что делать?

Марк поднимает руку в знак того, что хочет ответить. Все замолкают.

– Первым тут был Ник.

– Со мной они разговаривать не хотели, – оправдывается Ник.

– Именно, – продолжает Певзнер. – Она меня отзывала в кабинет ещё до вашего, Карл, Майя, прихода. Ник тут ждал. И намекала, что помещение нужно очень, очень важному человеку.

– Ну, она же не знала, кому принадлежит помещение сейчас, – вставляет Карл.

– Не знала. Хотя спесь с неё даже разговор с Варшавским не сбил.

– Хорошо заплачено, – констатирует Майя.

– Умом Россию не понять, – замечает Ник.

– Понять, ещё как понять, – говорит Певзнер. – Всё как всегда. Одному на лапу, другого – в канаву. Итог какой: я думаю, что всё разрешится в нашу пользу. Твой отец всё‑таки – тяжёлая артиллерия. Но на всякий случай предлагаю информационный блок до вторника переправить в нашу…

– Молчи, – вдруг обрывает его Карл. – Они могли посадить жучка.

– Могли. Но вы поняли, куда переправить инфоблок. И копии – тоже. Всё остальное – восстановимо, а информация – не всегда.

– Сейчас? – спрашивает Майя.

– Да. Там сейчас наш гениальный разгильдяй Гречкин.

Добровольцем вызывается Ник.

– Я сделаю.

– О’кей. Но больше ничего не предпринимаем. Демонтировать оборудование своевольно, без соблюдения правил безопасности, они не решатся. Да и в любом случае у нас козырь сильнее.

Майя поджимает губы. Сплошные неприятности.

Настроение у Варшавского плохое. Неизвестно, какие новости ждут его у Эйткена, а тут ещё и непредвиденные сложности с лабораторией анабиозиса. И ещё увеличение финансирования для хронолаборатории – для полного счастья.

Он сидит в большом мягком кресле, в кабинете играет ненавязчивая расслабляющая музыка. Жужжит комм: вызывает Алексей.

Варшавский окончательно сделал из бывшего охранника своего секретаря. Алексей – мрачный, серьёзный, хладнокровный, и в нём нет того подобострастия, которое порой раздражало Варшавского в Максиме.

– Да.

– Анатолий Филиппович, они уже здесь.

До встречи ещё десять минут, но у Алексея есть хорошая привычка отслеживать всё заранее, предупреждая события.

– Машина под окнами. Ждут.

– Точность – вежливость королей, понимаю. Спасибо, Лёша.

Алексей отключается. Варшавский поднимается, смотрит на себя в зеркало. Для Эйткена приготовлено большое кожаное кресло, такое же – для самого Варшавского. Для Алексея и свиты Эйткена – кресла попроще.

Без одной минуты одиннадцать Алексей открывает дверь, и в кабинете появляется личный секретарь Президента Джейкоба Якобсена господин Камиль Эйткен. За ним – помощник, ровесник Алексея.

Маленький, черноволосый Камиль напоминает Варшавскому гадкого карлика Румпельштильцхена. Причём сходство это кроется не только и не столько во внешности. Эйткен, как и его сказочный собрат, хочет предложить Варшавскому контракт. И условия этого контракта вряд ли будут гуманными.

– Добрый день, господин Эйткен.

– Добрый день, господин Варшавский.

Они садятся, помощники также молча занимают свои места.

– Чего‑нибудь желаете?

– Воды, просто воды.

– Воды, – командует Варшавский. Из недр журнального столика появляется бутылочка и высокий стакан, наполненный чуть больше, чем наполовину.

– А у вас тут хорошо, – говорит Эйткен. – В Верхней Москве, в смысле. Я тут редко бываю, очень редко. Уже и не помню, когда в последний раз. Красиво. Только с озеленением беда.

– Работа над этим вопросом идёт.

– Ну, вы же понимаете, о чём я. Эти ваши кадки с редкими деревьями не в счёт. Хочется настоящей земли, настоящих кустов, дубов, осин.

– …русских берёзок, – в тон добавляет Варшавский.

– А почему бы и нет? В Верхней Москве люди неделями не видят нормальной зелени.

– За полчаса они могут спуститься в нижний город.

– Да, но вы же знаете жителей мегалополиса. Они живут в огромном городе и максимум что курсируют между своим домом и работой, изредка выбираясь на какую‑либо художественную выставку. Лет пятьсот назад ещё в кино выходили и в магазин. А когда у тебя всё на дому, даже такие простые движения теряют смысл…

Варшавский кивает.

– Но к делу.

Эйткен как всегда, в своей манере держит демонстративную паузу.

– Сначала я бы попросил наших помощников нас оставить.

Варшавский кивает Алексею. Оба секретаря выходят.

– А теперь перейдём к главному. Как вы думаете, Анатолий Филиппович, сколько времени осталось Президенту Якобсену? Я здесь от его имени, поэтому можете считать, что этот вопрос исходит из его уст. Никаких закулисных игр.

– Месяца три‑четыре, – отвечает Варшавский.

– Совершенно верно. То же самое говорят и врачи. Некоторые говорят: один‑два. В любом случае у нас нет времени. Если закон будет утверждён в середине декабря, то в худшем случае он уже ничем не поможет Якобсену, а в лучшем у вас будет месяц на проведение исследований.

– Вы предлагаете начать исследования до принятия закона?

У Эйткена – ледяные глаза.

– Да.

Варшавский трёт подбородок.

– Якобсен точно понимает, что делает?

– Господин Якобсен находится в здравом уме и твёрдой памяти.

Варшавский встаёт.

– Но где втайне взять подопытных?

– Это наша забота. Ваша задача – в течение ближайшего месяца подготовить соответствующую лабораторию. Насколько я понимаю, лаборатория исследования вринкла в Верхней Москве готова к перепрофилированию в сжатые сроки, чтобы начать функционировать на новом уровне сразу после принятия закона. Будем считать, что эти сроки уже наступили. Закон легализует деятельность лаборатории, а о трёх месяцах нелегальной работы никто не будет знать.

Варшавский проходится по кабинету вперёд, затем назад.

Щёлкает пальцами. На столе появляется полный стакан виски со льдом.

Эйткен улыбается.

– Вы не будете против?

– Нет, что вы, пожалуйста.

Варшавский отпивает.

– Это может стоить карьеры довольно большому количеству человек.

– Это может стоить жизни ещё большему.

Варшавский знает, что отказаться он всё равно не сможет. Его задача – максимально достоверно изобразить душевные муки. Но Эйткен его раскрывает.

– Анатолий Филиппович, не делайте из себя специалиста по этике. Я совершенно точно знаю, что вы – сторонник функциональности в ущерб морали. Скажите: «да», и мы разойдёмся.

– А что будет, если я скажу «нет»?

– Ничего. С вами – ничего. Мы будем ждать середины декабря, закон войдёт в силу, исследования начнутся. К тому времени Президент Якобсен с большей долей вероятности будет уже безумен. После него Президентом Европы станет кто‑то другой. Но этот другой в любом случае будет нашим человеком. Проблема в том, что сразу после этого у вас конфискуют практически все ваши научные начинания и разработки. Например, из‑под вашей юрисдикции выведут лабораторию анабиоза.

– Так это вы?..

– Да. Мы просто ещё раз продемонстрировали свои возможности. Помимо лаборатории анабиоза, из‑под вашей власти выйдет и ещё одна лаборатория, хорошо нам с вами известная. Точнее, хорошо известная вам. Я лишь знаю, что она существует и что вы добились некоторых успехов. Вы должны понимать, что это ни в коем разе не угроза. Если бы я угрожал, я бы сказал какую‑нибудь глупость вроде «у вас есть дочь» или «вы не бережёте вашу жизнь». Но нет, с вами и вашей семьёй ничего не случится. Просто все ваши проекты внезапно окажутся не вашими, политическая популярность и активность снизится, и вскоре вы покинете этот замечательный пост.

– В противовес этому вы предлагаете мне спасти Якобсена.

– Именно. Точнеё – попытаться его спасти. В случае смерти Якобсена по вашей вине, если вы сейчас не согласитесь, вы по умолчанию перестанете быть претендентом на его должность. Если же вы всё‑таки сделаете попытку, но не успеете, а Якобсен умрёт своей смертью или сойдёт с ума до того, как вы разработаете лекарство, вы станете его преемником. Наконец, если он излечится, он уйдёт в отставку сам, опять же уступая вам кресло.

– Что мешает мне просто потянуть время? Согласиться и фальсифицировать результаты?

– То, что вы только что представили такой вариант в качестве возможного. Ваши же слова.

Дата добавления: 2015-06-04