Введение 3 Страница. Во второй половине XIX в

Во второй половине XIX в. западническое и славянофильское течения русской мысли продолжают развиваться, видоизменяясь и многообразно отражаясь разными своими гранями в литературе и журналистике эпохи. В 50-е годы представители старшего поколения славянофилов — И. В. Киреевский (1806—1856), А. С. Хомяков (1804—1860), С. Т. Аксаков (1791—1859), К. С. Аксаков (1817—1860), И. С. Аксаков (1823—1886), Ю. Ф. Самарин (1819—1876) — продолжают активно участвовать в литературной жизни. В то же время на смену старшему поколению славянофилов приходит младшее, идейно и организационно связанное с «молодой редакцией» «Москвитянина», главным теоретиком которой становится Ап. Григорьев. Впоследствии, в 60-е годы, новую фазу в развитии славянофильства образует так называемое почвенничество, программу которого развивают журналы Ф. М. и М. М. Достоевских «Время» (1861—1863) и «Эпоха» (1864—1865). Ап. Григорьев и его соратники, как и Достоевский, способствуют демократизации славянофильства. В 70—80-е годы славянофильские идеи и настроения обретают новую питательную почву, с одной стороны, в росте сочувствия русского общества освободительному движению западных и южных славян, а с другой — в патриотических настроениях эпохи русско-турецкой войны. В эти же годы происходит разложение славянофильства, все более и более приобретающего к этому времени характер узкой догматической доктрины, сливающейся зачастую с официальной консервативной идеологией самодержавия.

Одним из вопросов, который занял центральное место в литературно-эстетической борьбе в России 50-х годов, был вопрос о том, по какому пути следовало идти русской литературе после смерти Гоголя. Некрасов и Салтыков-Щедрин, революционно-демократическая критика (Чернышевский и Добролюбов) выдвигали в качестве основной, наиболее плодотворной линии дальнейшего развития русской литературы продолжение и развитие социально-критического, «гоголевского» направления. В противовес этому ряд влиятельных критиков, принадлежавших в прошлом к кругу Белинского, но эволюционировавших в 50-е годы в сторону либерально-идеалистических идей, — П. В. Анненков (1813—1887), В. П. Боткин (1811—1869), а также издатель журнала «Библиотека для чтения» А. В. Дружинин (1824—1864) — утверждали идею не революционной ломки существующего, а мирного культурно-исторического прогресса, важнейшим фактором которого они считали воздействие на человека идеальной, «чистой красоты» и «чистого искусства». В духе идеала «чистого искусства» они интерпретировали творчество Пушкина, противопоставляя его социально-критическому дидактизму, который они приписывали Гоголю и «натуральной школе». Как дальнейшее развитие начала «чистого искусства» представители либерально-эстетической критики ошибочно стремились осмыслить и достижения послегоголевской русской литературы 50—60-х годов, в частности творчество Тургенева, Гончарова, молодого Толстого (хотя при этом, благодаря незаурядному критическому таланту Анненкова, Боткина, Дружинина, им нередко удавалось тонко уловить отдельные черты новаторства русской реалистической прозы и поэзии 50—60-х годов). Все же, определяя «пушкинское направление» в литературе как противоположное «гоголевскому», игнорируя объективную преемственную связь Пушкина и Гоголя, на практике эстетическая программа деятелей либеральной критики приобретала

22

характер призыва уйти из бесформенного, грубого и хаотического мира общественной борьбы и противоречий и вступить в гармонический мир природы, личной жизни и отзвуков исторического прошлого (в том числе «вечных» идеалов античной красоты и античного искусства). Все это побуждало Чернышевского, Добролюбова и других деятелей революционной разночинно-демократической литературы и критики этого времени резко полемизировать с либеральной эстетической критикой.

Выдающееся место в развитии революционно-демократической мысли, передовой русской эстетики и критики второй половины XIX в. сыграл трактат Чернышевского «Эстетические отношения искусства в действительности» (1855), основные идеи которого оказали огромное влияние на все передовое искусство того периода — не только на литературу, но и живопись «передвижников», музыку композиторов «Могучей кучки» (особенно на Мусоргского). Идейный вождь революционных демократов 60-х годов дал здесь материалистическую критику тезиса Гегеля и его учеников о том, что прекрасное — форма выражения «идеи» «мирового духа», неразрывно связав эстетические понятия человека с общественными, а искусство и литературу — с реальной жизнью и отражением ее в сознании человека, отражением, самые формы и характер которого определяются социальными условиями жизни (вследствие чего они неодинаковы у представителей разных классов). В этой работе получили яркое и последовательное отражение как философский материализм, так и атеизм Чернышевского. Он защищает мысль о том, что любые образы художественной (или религиозной) фантазии представляют собою переработку идей и представлений, порожденных действительностью. Земная жизнь вполне способна удовлетворить все — в том числе эстетические — потребности человека, который нуждается не в религиозном утешении и мечтах о загробном блаженстве, но в разумной организации своего земного существования.

В «Очерках гоголевского периода русской литературы» (1855—1856), как и других своих статьях и критических выступлениях, Чернышевский стремится восстановить и упрочить преемственную связь между передовыми идейными традициями литературы 40-х и 60-х годов, оборванную эпохой «мрачного семилетия». Критик призывает писателей, не подражая Гоголю и не повторяя достижений писателей натуральной школы, следовать дальше по проложенному ими пути превращения литературы в передовую силу русской общественной жизни.

Напряженность социально-политической обстановки в России второй половины 50-х — начала 60-х годов приводит, как уже было указано выше, к усилению процесса размежевания литературно-общественных сил и группировок. Поддержка Некрасовым Чернышевского и Добролюбова, переход к критикам-демократам руководящей роли в определении социально-политической и литературно-идеологической позиции некрасовского журнала «Современник» приводят к тому, что журнал покидают критики умеренной либеральной ориентации — Боткин, Дружинин, а также крупнейшие представители «помещичьей» (по резкому полемическому определению Достоевского) литературы — те, успевшие к этому времени упрочить свою славу и завоевать признание читателя художники, которые в условиях предреформенной и позднейшей — пореформенной — эпохи продолжали рассматривать образованное дворянство как класс, призванный по своему положению руководить умственной жизнью русского общества, — Тургенев, Гончаров, Григорович, Толстой и др. Их место на страницах наиболее влиятельного журнала эпохи занимают молодые писатели-шестидесятники, выходцы в своей большей части из среды разночинной интеллигенции — Н. В. Успенский, Н. Г. Помяловский, Ф. М. Решетников, В. А. Слепцов, А. И. Левитов и др. Пройдя тяжелую жизненную школу, познав на собственном опыте беспросветную повседневность труда и быта низов дореформенной России, эти писатели в рассказах и очерках с трезвым реализмом изображали жизнь народа царской России, показывали нищету, голод, невежество, темноту и политическую неразвитость крестьянства, драматическую судьбу ищущей труда и заработка сельской и городской бедноты, растлевающее и отупляющее влияние на умы кабака, казенной школы и церкви.

Спад массового крестьянского движения после 1863 г. приводит к тому, что в среде передовых представителей литературной и общественной мысли на известное время укрепляется мнение о том, что для решения наиболее трудных общественных задач нужно, в первую очередь, увеличение в среде образованных классов числа таких «мыслящих людей», которые могли бы содействовать развитию науки, знания, просвещения, а также способствовать поднятию самосознания широких масс. В этих условиях наряду с Чернышевским и его соратником Добролюбовым — основоположником русской «реальной критики», умевшими гениально сочетать в своих статьях критический разбор каждого из важнейших произведений русской литературы 50-х — начала 60-х годов —

23

романов «Обломов» Гончарова, «Накануне» и «Отцы и дети» Тургенева, драматургии Островского — с анализом современной исторической ситуации, затрагивая насущные вопросы, которые она ставила перед мыслящей частью русского общества, третьим «властителем дум» демократической молодежи 60-х годов стал критик журнала «Русское слово» Д. И. Писарев (1840—1868). Высокоодаренный критик-публицист, Писарев был бойцом по политическому темпераменту. Бо́льшую часть своих статей он написал в Петропавловской крепости, куда был заключен в 1862 г. и где провел более четырех лет. Энциклопедист по широте интересов, Писарев был выдающимся мастером литературной полемики. Его беспощадность по отношению к «схоластике XIX века», к традиционным святыням и авторитетам «старого», самодержавно-крепостнического «порядка», блестящее остроумие и язвительность его статей обеспечили ему огромное влияние и популярность у современников. Но по своему социальному и философскому содержанию мировоззрение Писарева (как и его сподвижников В. А. Зайцева и Г. Е. Благосветлова) было значительно менее глубоким, чем взгляды Чернышевского и Добролюбова. Искренне сочувствуя народу, Писарев — в силу отсутствия условий для его революционного выступления — считал главной задачей литературы и публицистики воспитание у передовой части общества трезвого, строго реалистического по своему характеру склада мысли, который позволил бы ей с наибольшей разумностью и пользой деятельно служить делу усовершенствования материальных и политических условий общественной жизни. Отсюда — характерные для Писарева абсолютизация значения естественных наук, его близкое к позитивизму скептическое отношение к общей философской теории, к искусству и эстетике. Призывая литературу «всеми своими силами эмансипировать человеческую личность от тех разнообразных стеснений, которые налагают на нее робость собственной мысли, предрассудки касты, авторитет предания... и весь тот отживший хлам, который мешает живому человеку свободно дышать и развиваться во все стороны», Писарев, не сознавая этого, вступал в глубокое противоречие с этим идеалом, отрицая необходимость и пользу для общества и для богатой, всесторонне развитой человеческой личности красоты и искусства. Двойственность позиции Писарева отчетливо проявилась в его критических статьях. В лучших из них он, продолжая традицию «реальной критики» Добролюбова, отражает новые явления русской жизни 60-х годов. В других же статьях из-за своего программного утилитаризма Писарев не смог понять значение многих важнейших явлений русской культуры для своего времени и для будущих поколений.

Из числа русских критиков 50—60-х годов, не принадлежавших к революционно-демократическому направлению, наиболее талантливым был Ап. Григорьев (1822—1864). Стихийный демократ по своим убеждениям (и в то же время противник идеи социальной и политической борьбы классов), он высоко ценил традиции классической философской эстетики и критики, был поклонником идей молодого Шеллинга, Белинского 30-х — начала 40-х годов, Герцена, относился с большой симпатией к Карлейлю и Эмерсону, испытал в молодые годы влияние утопического социализма.

Ап. Григорьев рассматривал искусство и литературу как высшее выражение национальной жизни, взятой в органическом единстве народного эстетического идеала и реальности. Он считал искусство и поэзию каждого народа ключом к пониманию национальной психологии, стремился проникнуть в природу русской народно-демократической эстетики через ее отражение в русской народной песне, поэзии Пушкина, драматургии Островского, как и в других явлениях органически самобытной русской культуры. Учеником Григорьева, его наследником в русской критике был Н. Н. Страхов (1828—1896).

Самым влиятельным течением в среде участников освободительного движения со второй половины 60-х годов до начала 80-х — становится народничество, сложившееся под влиянием идей Герцена и Чернышевского, но подвергшее их идейное наследие значительной трансформации. Духовные вожди народничества — П. Л. Лавров (1823—1900), Н. К. Михайловский (1842—1904) и другие — считали развитие капитализма в России регрессом. Поэтому они стремились предохранить ее от капитализма и повернуть на иной, некапиталистический путь развития, возлагая свои утопические надежды на русскую крестьянскую поземельную общину и порожденные ею общинные инстинкты русского крестьянина, которые они считали здоровым зерном трудовой крестьянской жизни, способным противостоять разрушительным влияниям извне и изнутри, хотя в действительности — чего не хотели видеть и признавать идеологи народничества — в послереформенную эпоху капитализм одерживал в России одну победу за другой не только в городе, но и в деревне. Вот почему изживание идей народничества (отзвуки которых проникли в 70-е годы в творчество не только писателей, непосредственно

24

связанных с освободительным движением, но и ряда других, в том числе скептически относившихся к идеям революционного народничества, как, например, Достоевский) было необходимой предпосылкой подъема русского революционного движения на новую, качественно более высокую ступень.

К числу влиятельных русских критиков и публицистов 70—80-х годов принадлежали во многом близкие по своему духовному складу и литературным симпатиям к поколению Чернышевского и Добролюбова Н. В. Шелгунов (1824—1891) и пропагандист идей Бакунина, революционер-заговорщик П. Н. Ткачев (1844—1886). Наиболее же глубоким уважением в 70—80-е годы XIX в. в демократической среде, наряду с именем Лаврова, выдвинувшего в своих «Исторических письмах» (1868—1869) взгляд на «критически мыслящую личность» как на главную движущую силу исторического процесса, пользовалось имя другого, самого авторитетного теоретика, публициста и критика-народника Н. К. Михайловского.

Но если уже философские и социально-исторические взгляды Писарева были по своему уровню шагом назад по сравнению с идеями Чернышевского и Добролюбова, то в еще большей степени это относится к идеям Михайловского, общественно-философское мировоззрение которого носило эклектический характер: основным его стержнем было убеждение в глубоком, неразрешимом конфликте между фатально действующей, стихийной исторической необходимостью и развитием личности (а следовательно, и законами человеческой нравственности). В соответствии с этим Михайловский, разделяя основные представления естественно-научного позитивизма и агностицизма, характерные для буржуазной мысли 70—80-х годов, дополнял их идеями идеалистической по своему характеру «субъективной социологии». Поскольку между развитием личности и интересами народа, с одной стороны, и объективным ходом стихийного развития жизни, с другой, существует ничем не устранимое противоречие, доказывал Михайловский, то и общественный деятель, и писатель должны руководствоваться в своем стремлении к преобразованию жизни не законами объективного мира, а выработанной людьми идеальной «формулой прогресса», в наибольшей степени отвечающей требованиям (понятой узкоантропологически) человеческой природы. Выдвигая в своей социологической теории на первое место личность и противопоставляя ее обществу, Михайловский, подобно Лаврову, считал основной движущей силой истории «героев», а не «толпу» и полагал, что человек с сознанием и инициативой — «герой» — может легко увлечь за собой «толпу» (т. е. массу) на любое дело — как доброе, так и злое (статья «Герои и толпа», 1882). Проводя в своей оценке искусства и литературы прошлого и своей эпохи различие между служением их в одном случае суровой и трезвой «правде-истине», а в другом — высшей «правде-справедливости» (т. е. выражению этического и эстетического идеала) («Страшен сон, да милостив бог», 1889), Михайловский, хотя высоко ценил жизненную правду в искусстве, не замечал нерасторжимой связи этой объективной правды и субъективного идеала «справедливости». Поэтому он был часто склонен измерять ценность произведений художника в первую очередь степенью соответствия направления его мысли народническим идеалам, не стремясь постигнуть отраженную в этих произведениях объективную реальную диалектику жизни со свойственными ей сложными внутренними противоречиями. Отсюда — стремление Михайловского разграничить в творчестве Толстого его «десницу» и «шуйцу» (ее критик-народник усматривал в любовном отношении Толстого к семейному началу и дворянскому быту), поэтому он говорил о «жестоком таланте» Достоевского (склонность к мучительству как художественной самоцели) и замечал в повестях и рассказах Чехова всего лишь богатства внешней «фотографической» наблюдательности. Заслугой Михайловского как литературного критика поэтому были не столько оценка специфических особенностей творческой индивидуальности, целостный анализ крупных произведений русских писателей его эпохи, сколько защита им общего демократического пафоса передовой русской литературы и критики, проникнутых высоким общественным содержанием, а также настойчивое выдвижение перед литературой тем «болезни совести», долга интеллигенции перед народом, защиты «чести» разночинца и вообще простого русского человека.

Последний период деятельности Михайловского, как и других народнических теоретиков 70—900-х годов, был омрачен их все более усиливавшейся раздраженной борьбой с марксизмом. В то же время уже в 80-е годы марксистская литературная критика и публицистика в лице Плеханова и его соратников по группе «Освобождение труда» заявляет о себе как новая крупная и авторитетная общественная сила, превосходящая по своему идейному и эстетическому уровню критику народнических газет и журналов (из последних наиболее влиятельным и популярным после закрытых в 1884 г. «Отечественных записок» было «Русское богатство», 1876—1918).

Подъем русской культуры и русского освободительного

25

движения во второй половине XIX в. способствовал обогащению идейного и художественного содержания русской литературы этого времени, обусловив ряд присущих ей отличительных черт.

В «Очерках гоголевского периода русской литературы» (1855—1856) Чернышевский с гордостью говорил об «энциклопедическом значении русской литературы», которая, по его определению, «у нас пока сосредоточивает почти всю умственную жизнь народа». Ибо «кто кроме поэта говорил России о том, что слышала она от Пушкина? Кто кроме романиста говорил России о том, что слышала она от Гоголя?».

В связи с происходившими в стране общественными сдвигами в литературе 60-х годов важнейшее место приобретает вопрос о новом положительном деятеле русской жизни, который мог бы прийти на смену Бельтову, Рудину, Лаврецкому и другим героям из поколения «лишних людей» 40—50-х годов. Тургенев в романе «Накануне» (1859) в образе болгарского революционера Инсарова, самоотверженного участника борьбы за освобождение своей родины от турецкого ига, делает попытку нарисовать новый для романа 50-х годов тип сжигаемого жаждой живого дела положительного «героя времени». Страстную мечту о приходе в жизнь и литературу русского героя-революционера, чуждого рефлексии и сомнений дворянских героев предшествующих десятилетий, выразил Добролюбов в статье «Когда же придет настоящий день?» (1860), посвященной истолкованию и оценке этого романа Тургенева. В 1862 г. появляется знаменитый роман Тургенева «Отцы и дети». В образе мужественного и сурового «нигилиста» Базарова автор проникновенно запечатлел многие черты идейно-психологического облика и сложную трагическую судьбу нового героя русской жизни из среды демократической молодежи 60-х годов. Чернышевский во время заключения в Петропавловской крепости создает в 1863 г. роман «Что делать?», в котором рисует галерею «новых людей», они (особенно фигура революционера-ригориста Рахметова) стали для последующих поколений русской молодежи, а позднее — также и для деятелей международного социалистического движения вдохновляющим примером новых морально-этических норм, бескомпромиссного благородства и самоотвержения в общественной жизни и в личных межчеловеческих отношениях. Новый положительный герой — «народный заступник» — стоит в центре также ряда стихотворений и поэм Некрасова 60—70-х годов и шедших по его следам поэтов демократической «некрасовской школы» в русской поэзии.

Наряду с вопросом о духовном облике нового, передового деятеля русской общественной жизни и разночинного этапа освободительного движения, об исторически обусловленном нравственно-психологическом конфликте «отцов» и «детей» в условиях сложной, переломной эпохи русской жизни литература начала 60-х годов широко разрабатывает тему народа, различных тенденций его современного общественного бытия и его потенциальных исторических возможностей. Она получила особенно широкую и разностороннюю постановку в поэзии Некрасова и прозе демократических писателей-шестидесятников — от Н. Успенского до Ф. М. Решетникова и А. И. Левитова.

Шестидесятые годы были не только периодом смены в русском освободительном движении дворянских революционеров революционерами-разночинцами, но и соответственно периодом смены центральных героев дворянской литературы — «лишних людей» — новым героем из среды демократически настроенной разночинной молодежи. Как уже говорилось выше, крестьянская реформа 1861 г. и другие правительственные реформы 60-х годов стали важной вехой на пути капиталистического развития России, превращения русской дворянско-чиновничьей монархии в монархию крепостническо-буржуазную. Связанные с этими историческими процессами постепенные изменения в облике деятелей правительственного аппарата царской России, смена патриархально настроенного дореформенного купечества с его старозаветным, домостроевским укладом жизни новыми циничными и хищными дельцами буржуазной складки, разложение старого этического кодекса дворянства и симптомы его социально-нравственного вырождения, превращение в среде самых различных слоев населения — от аристократических верхов до неимущих классов города и деревни — семьи как основной, объединенной нравственным началом общественной ячейки во внутренне разобщенное, лишенное духовной связи «случайное семейство» (по определению Достоевского), рост индивидуализма, преступности, своеволия и хищничества одних, нищеты, разорения и забитости других — все эти процессы общественной жизни, порожденные переходным характером эпохи, получили широкое и разностороннее отражение в сатирических циклах Салтыкова-Щедрина, драматургии Островского и Сухово-Кобылина, романах Достоевского и многих других классических произведениях литературы 60-х годов.

В 60—70-е годы русский роман достигает исключительной широты охвата жизни и универсальности. Философия, история, политика, текущие интересы дня свободно входят в роман,

26

не растворяясь без остатка в его фабуле, но образуя часто (особенно у Толстого и Достоевского) особый план повествования, что не ослабляет русский роман, а придает ему небывалую художественную мощь. Широкая и многокрасочная панорама русской жизни воссоздана в творчестве А. Ф. Писемского (1821—1881), П. И. Мельникова-Печерского (1818—1883) и других писателей. Произведения Тургенева, Толстого, Достоевского, Гончарова выдвигают русский роман на первый план развития жанра в мировом масштабе.

В связи с изменением темпа общественной жизни, ее пестротой, постоянной сменой в ней новых социально-психологических явлений и тенденций в 60—70-е годы широкое развитие получают жанры очерка и рассказа. На смену «физиологическому» очерку 40-х годов, создатели которого стремились запечатлеть черты определенного, сложившегося, устойчивого социального «типа», очерк в литературе 60-х годов приобретает не статический, а динамический характер, становится своеобразным социальным исследованием постоянно движущейся, пестрой и изменяющейся жизни. Автор, рисуя как бы мельчайшие «осколки» социальной жизни, неповторимые, сменяющиеся черты быта и психологии различных слоев населения и общественных классов, стремится художественно запечатлеть и исследовать сокровенную «суть» происходящих в экономике, государственном и социальном строе России, нравственном бытии населения страны сложных исторических процессов. В гениальных очерковых циклах Салтыкова-Щедрина и Глеба Успенского размышления над исторически конкретными типами, событиями, чертами быта и психологии эпохи соединяются с глубочайшим философским анализом общечеловеческих, «вечных» вопросов общественного бытия. Такое объединение тенденций к воссозданию во всей их сложности и исторически неповторимой конкретности реальной атмосферы, образов и событий русской жизни с углубленной философской постановкой основных, «вечных», наиболее сложных вопросов человеческого бытия, личного и исторического, сближает по духу очерки, повести, рассказы, драматургию русских писателей с русским романом в его вершинных проявлениях.

Вторая половина XIX в. была временем высокого расцвета не только русской реалистической прозы и драматургии, но и русской лирики — интимно-психологической и гражданской. Шедевры философской и психологической лирики создают Ф. И. Тютчев и А. А. Фет. Темы красоты, любви и искусства, русской истории и природы получили широкое и многообразное отражение в поэзии А. Н. Майкова и А. К. Толстого. Драматическая сложность внутренней жизни человека переломной эпохи 50—70-х годов, различные психологические грани борьбы страстной личности с терзающими ее сомнениями и рефлексией отражены в поэзии Огарева, Григорьева, Некрасова, Полонского, Случевского. Выразитель идей и чувств русской революционной демократии, увековечивший в своих стихотворениях и поэмах тяжелый жребий, героизм и самоотверженность деятелей русского освободительного движения, Некрасов был также величайшим народным поэтом России. В поэмах («Коробейники», «Мороз, Красный нос», «Кому на Руси жить хорошо»), стихотворениях, посвященных крестьянству, он создал величественный памятник русскому мужику и простой русской деревенской женщине, показал величие и красоту суровой крестьянской жизни и крестьянского труда. Некрасов, как и другие поэты 50—60-х годов (например, Л. А. Мей), широко используют в своих произведениях традиционные образы, мотивы и приемы различных жанров народной поэзии, а также крестьянский язык и бытовое городское просторечие. В творчестве Ап. Григорьева, А. К. Толстого и в особенности Фета и Полонского резко усиливается значение музыкально-эмоционального лирического начала, стремление высказать не только словами, но и музыкой стиха неуловимое и «несказуемое», что впоследствии оказало большое влияние на поэзию русского символизма.

Соратники и продолжатели Некрасова, поэты «некрасовской школы» обращались к изображению жизни трудового крестьянства (И. С. Никитин, 1824—1861, и др.). В поэзии 50—60-х годов развивается также стихотворный фельетон, пародия, различного рода обличительные и сатирические жанры. Творчество таких поэтов-демократов, как Добролюбов, Курочкин, Михайлов, Минаев, объединяет пафос патриотического служения народу, непреклонная верность гражданскому долгу. В 70—80-е годы в поэзию народнической интеллигенции приходит осознание трагической обреченности неравной борьбы революционеров-народников с самодержавием, несущее с собой мотивы одиночества, жертвенности, неизбежности страданий и гибели передовой личности, фатального противоречия между возвышенным, но отвлеченным идеалом и жизнью (С. Я. Надсон, Н. М. Минский и др.).

Во Франции и Англии реализм в XIX в. развивался в условиях уже в основном сложившихся буржуазных отношений. В России дело обстояло иначе. Буржуазное развитие не было здесь подготовлено растянувшимся на столетия

27

процессом медленного «органического» роста собственности и правосознания средних классов. В течение одного столетия, вернее — его второй половины, Россия ускоренно пережила тот драматический и бурный социально-экономический переворот, который в Англии и Франции растянулся на несколько столетий — с XVI по XVIII в. Отсюда крайне существенное различие исторического фона развития литературы. В Англии, Франции, Германии и других западноевропейских странах писатель-реалист, критикуя буржуазную современность, мог противопоставить ей изящество и законченность форм жизни аристократических слоев (Бальзак), мир мелкой собственности с его честностью и патриархальными традициями (Диккенс, Бальзак), нетронутые капитализмом провинциальные островки с их наивной красотой и поэзией чувства (австрийская и немецкая областнические литературы, Т. Гарди). В России же XIX в. еще существовали не осколки, а целые обширные пласты как жизни господствующих классов, так и народной жизни, противостоявшие официальной государственности, крепостническому миру «мертвых душ», а равно и «приобретательству» дельцов новой, буржуазной складки. Этот исторический фон дал русской литературе XIX в. многих ее положительных героев, сообщил ей то высокое поэтическое содержание и духовную напряженность, которые зачастую отсутствовали в произведениях большей части представителей западноевропейского реализма второй половины XIX в.

Хотя на Западе в XIX в. продолжало развиваться демократическое общественное движение и в 40-е годы возник научный социализм Маркса, образ мыслящего и ищущего человека из народной среды, равно как и из среды передовой интеллигенции, здесь разрабатывала по преимуществу романтическая, а не реалистическая литература. Воспитательный роман, ознаменовавший в XVIII в. высшую точку подъема интеллектуализма в западном романе, в XIX в. оттесняется на периферию реалистической прозы, в которой на центральное место выдвигаются романы карьеры, «утраченных иллюзий» или скорбная повесть о «простых», бесхитростных душах, противостоящих господствующему миру прозы и сухого эгоистического расчета. Иное дело в России. Здесь, в условиях развивавшегося в стране широкого брожения умов и роста освободительного движения интеллигенции, именно в реалистических романах и повестях XIX и начала XX в. наиболее тонко и художественно отражены исторические блуждания, ломка жизни и сознания широких масс, моральные, философские и идеологические искания эпохи. С этим связаны остродраматический, высокопоэтический характер русского романа, и повести, их напряженный интеллектуализм, столь глубоко поразившие в конце XIX в. их первых зарубежных ценителей.

Дата добавления: 2015-06-04