Начало. 22 страница

Между тем как Вселенский патриарх устроял в Вильне дела Литовской митрополии, король Сигизмунд III совершил с своей стороны для той же цели такое действие, которое не могло не порадовать сердце первосвятителя. Мы видели, что еще в июне 1588 г. Иеремия, переезжая через Вильну, благословил православных ее жителей учредить при виленском Свято-Троицком монастыре братство с училищем и типографиею и сделал свои распоряжения для ограждения и процветания братства на будущее время. Но вот прошел год, а братство доселе не имело утверждения от своего короля. Теперь, 21 июля, король пожаловал православным виленским гражданам свою грамоту, которою не только утверждал навсегда Свято-Троицкое братство, его устав, школу, типографию и все сделанные в братстве патриархом распоряжения, но еще приказывал, чтобы никакой уряд, трибунальский, гродский, земский, не возбранял желающим делать пожертвования на братство движимым и недвижимым имуществом, чтобы по всем внутренним делам своим, несогласиям, обидам новое братство судилось собственным судом без всякого вмешательства властей духовных и светских, а по делам с сторонними лицами подлежало непосредственно суду самого короля и чтобы дом братства был свободен от всяких постоев и других городских и земских повинностей.

Из Вильны патриарх отправился, сопровождаемый митрополитом и епископами, в Супрасльский монастырь, где низложил настоятеля архимандрита Тимофея Злобу, оказавшегося виновным в убийстве, а к 6 августа прибыл в Брест. Здесь на праздник Преображения Господня торжественно совершил литургию, на которой посвятил епископа Луцкого и Острожского Кирилла Терлецкого в сан своего экзарха, и в тот же день издал к митрополиту, епископам и всему литовскому духовенству следующую грамоту: "Объявляем вам, что, усматривая настоятельную потребность в том, чтобы паства стада Христова умножалась, а ленивые пастыри были побуждаемы к славословию Божию и навыкали доброму строению церковному, и избрав для сего мужа разумного, духовного и искусного, сына нашего смирения Кирилла Терлецкого, епископа Луцкого и Острожского, мы даем его вам от себя экзархом, что зовется по-латыни кардиналом, и благословили его соборне как наместника нашего советоваться с вами во всем, и церковный сан украшать благолепно всякими добрыми правами, а небрегущих, и студных, и бесчинных строителей вразумлять, подкреплять и властию нашею запрещать и низлагать невозбранно. Ваша любовь, все вместе признавайте его за большего честию между вами, как нас самих, считайте его уполномоченным на устроение церковное, принимайте от него наставления и мудрствуйте смиренно, имея попечение о Церкви и ее чадах". Грамота эта подписана кроме патриарха митрополитом Киевским Михаилом и епископами: Владимирским Мелетием Хрептовичем, Пинским Леонтием Пельчицким, Холмским Дионисием Збируйским и Львовским Гедеоном Балабаном. Недоставало только двух владык: Полоцкого Афанасия Терлецкого и Перемышльского Арсения Брылинского, которые, вероятно, по старости и болезням не могли явиться к патриарху и, как увидим, скоро потом скончались. Таким образом, если в Вильне патриарх поставил митрополита и не мог не поставить как избранного королем, то в Бресте поставил своего экзарха, избранного по своему личному усмотрению, и облек его властию даже большею, нежели митрополита. Это была новая должность в Западнорусской Церкви, никогда прежде не существовавшая (доселе только по временам приходили к нам патриаршие экзархи), и учреждением ее патриарх открыто выразил свое недоверие к митрополиту Михаилу, потому что как бы отнял у него высшую власть над его митрополиею и передал своему экзарху. Последнее самым наглядным образом подтвердилось в тот же день: патриарх дал на имя Кирилла Терлецкого ту самую грамоту, которую в Вильне дал было на имя митрополита, и что прежде поручал митрополиту, то теперь возложил на своего экзарха, именно, чтобы он в Литовской митрополии, как парафии Цареградского патриарха, нс дозволял приходящим из стран Востока духовным лицам литургисать и совершать какие-либо другие церковные дела, а противящихся отлучал именем патриарха от Церкви и предавал анафеме. В грамоте Кириллу, почти дословно сходной с данною прежде на имя митрополита, патриарх прибавил следующие замечательные слова: "Дозирая всякие чины между духовными и светскими в парафии нашей, мы обрели между ними великие раздоры, заблуждения и несогласия". На Кирилла, если только не предположить здесь со стороны его каких-либо тайных происков, мог пасть выбор патриарха потому, что Кирилл казался более других способным для такой высокой должности в Церкви: до поступления на архиерейскую кафедру он был протоиереем в Пинске и, следовательно, членом епархиального крылоса — капитулы и мог на практике познакомиться с законами духовного управления и суда и приобресть опытность в делах церковных, тогда как прочие тогдашние владыки взяты были на святительские кафедры прямо из светских людей или из монастырской кельи, как митрополит Рагоза. Во всяком случае учреждение новой должности экзарха в Литовской митрополии с такою властию, оскорбительное для местного митрополита, не могло обещать ничего доброго и для всей митрополии — трудно понять поступок патриарха.

Из Бреста переехал патриарх в Замостье к вельможному пану Замойскому, канцлеру Польши, у которого гостил и прежде, когда ехал в Москву. Сюда прибыли три епископа: Владимирский, Луцкий и Львовский. Патриарх подверг их своему духовному суду и, как сам выражается, "во всем по чину искусивши их, отпустил с миром, прощенных и благословенных". Но Гедеон Львовский остался при патриархе и начал рассказывать ему разные недостойные вещи про Луцкого владыку Кирилла Терлецкого и подкладать для подписи патриарха листы против Кирилла, тогда как прежде, пока Кирилл находился здесь лично, ничего не говорил на него, а обращался с ним любезно и во всем по-братски с ним соглашался. Это возбудило в патриархе подозрение, он увидел в Гедеоне клеветника, действующего по зависти и злобе, и 14 августа издал грамоту на имя Кирилла, который, вероятно проведав о кознях Гедеона, поспешил возвратиться в Замостье, чтобы их расстроить. В грамоте патриарх, сказав об этих кознях, объявлял, что если он по неведению подписал какие-либо листы против епископа Луцкого, обманутый Гедеоном — так как не знал языка русского и славянского, — то листы эти считать недействительными и подложными; если бы даже и на будущее время кто-либо стал показывать листы его против того же епископа, то и все те листы считать неподлинными и недействительными. Ибо он, патриарх, "отпустил от себя отца Кирилла на Луцкую епархию прощенным и благословенным до живота его" и еще, находя его мужем искусным и во всех действиях, по правилам святых отцов, скорым и сведущим, сделал его "старейшиною" над всеми епископами, или экзархом, и дал ему, как своему наместнику, власть исправлять всех епископов, надзирать за ними, а негодных низвергать. Нельзя не подивиться действиям патриарха: он на слово верит епископу Гедеону и подписывает несколько грамот против Кирилла Терлецкого, верит потом на слово Кириллу и издает грамоту в пользу его и против Гедеона — чем объяснить такие действия? В то же время Гедеон пытался повредить пред патриархом и львовскому церковному братству, против которого имел давнюю вражду. Патриарх знал об этой вражде еще в Царьграде и даже, как мы упоминали, угрожал Гедеону отлучением, если он не перестанет вредить братству. Но вражда не прекращалась. Добиваясь отнять у братства оба его монастыря, Онуфриевский и Уневский, Гедеон пригласил к себе игумена Симеона и уговорил его и находившегося при нем монаха внести в львовские городские книги запись, будто они от имени всей братии передают права на Онуфриевский монастырь епископу Гедеону. Но иноки и львовское братство, как только узнали об этом, протестовали; братство не пустило Гедеона в монастырь, а родственников его, покушавшихся занять монастырь силою, отразило оружием. Гедеон обратился с жалобою к патриарху во время пребывания его в Замостье и успел выпросить у него грамоту, которою старшие братчики, Иван Красовский, Юрий и Иван Косьмичи-Рогатины, отлучались от Церкви за то, что защищали Онуфриевский монастырь оружием, а еще прежде сбросили с церковной кафедры священника, присланного местным епископом. Недолго, однако ж, пришлось торжествовать Гедеону: братчики явились к патриарху, объяснили ему, как все происходило, и он в 26 день августа отменил свое прежнее распоряжение и обещался рассмотреть подробно спорное дело об Онуфриевском монастыре.

Между тем прошло еще более двух месяцев: патриарх собирался уже оставить Литовскую митрополию, и к нему съехались митрополит и пять епископов (вероятно, кроме Полоцкого и Перемышльского, как было и в Бресте), чтобы проститься с ним и принять его благословение. С ними-то, находясь уже в Тарнополе, патриарх и рассмотрел дело об Онуфриевском монастыре и вообще о пререканиях между Гедеоном и братством, выслушав при этом в защиту братства речь на греческом языке, которую говорил учитель братской школы Кирилл. Собор решил, что братство не должно подлежать власти Львовского епископа, имеет право управлять Онуфриевским монастырем, который издавна признается ставропигиальным и, следовательно, независимым от местного епископа, избирать для своей церкви священников, равно как и удалять их, исключать из среды своей неспокойных членов, содержать школу и типографию и обязано вспомоществовать бедным ученикам своей школы. Решение это подписано было патриархом, митрополитом и пятью епископами 13 ноября 1589 г. в городе Каменец-Подольске. Тогда же патриарх пожаловал львовскому братству новую свою грамоту, в которой подтвердил все предоставленные ему права и устав и вновь оградил их анафемою против всяких покушений со стороны местного епископа и других лиц и, кроме того, определил, чтобы во Львове, кроме братского училища, не открывалось никакой другой общественной школы для православных детей и чтобы родители, если пожелают иметь для своих детей особого дидаскала, не допускали обучаться с ними сторонних детей, а приходские священники имели каждый при своей церкви только по одному или по два ученика "для послуги". В том же ноябре месяце, хотя неизвестно, какого числа и в каком месте, Иеремия издал окружную грамоту ко всему духовенству и мирянам Западнорусской Церкви. В грамоте первосвятитель говорил, что в числе других уклонений, какие заметил он в Литовской своей епархии, находятся и три следующие: первое — приношение пасхи в церковь на праздник Воскресения Христова, второе — приношение в церковь на второй день праздника Рождества Христова хлебного печения как бы в честь болезней рождения Пресвятой Богородицы, что нечестиво и запрещено 79-м правилом Шестого Вселенского Собора; третье — празднование некоторыми пятницы и непразднование воскресного дня. Патриарх учил признавать пасхи, приносимые в церковь, за простой хлеб, а не за святой, как думали некоторые, и строго запрещал под угрозою проклятия делать хлебное приношение будто бы в честь Богоматери на второй день праздника Рождества Христова и праздновать пятницу вместо воскресного дня. Этим, сколько доселе достоверно известно, окончились действия и распоряжения патриарха Иеремии в Западнорусской Церкви. ГаДательно можно прибавить еще то, что патриарх, когда находился в Замостье или уже по выезде оттуда, пожаловал Владимирскому епископу Мелетию Хрептовичу звание протофрония (первопрестольника) между литовскими епископами, т. е. дал ему право считаться между ними первым по кафедре после митрополита, — то вожделенное право, из-за которого прежде не раз поднимали спор Владимирские владыки с Полоцким и всегда должны были уступать последнему. Теперь Мелетий, может быть пользуясь отсутствием Полоцкого владыки Афанасия, которого почему-то ни разу не видим при патриархе, выпросил себе это право, и хотя в Бресте под грамотою 6 августа еще не подписался протофронием, но по отъезде патриарха уже подписывался этим именем, как потом подписывался и его преемник.

Весь следующий (1590) год по отъезде Цареградского первосвятителя, митрополит Киевский и подчиненные ему епископы действовали, по-видимому, только по его предначинаниям и указаниям для благоустроения своих церковных дел. В Львове кроме древнего братства при храме Успения Пресвятой Богородицы, которое патриарх Иеремия признал своим ставропигиальным, как и виленское Троицкое, образовались новые небольшие братства при церквах Никольской, Федоровской, Богоявленской. Некоторые из членов этих братств, соединившись с епископом Гедеоном, старались всячески вредить ставропигиальному, распространяли о нем разные клеветы, противодействовали успехам проповеди, раздававшейся в его церкви, запрещали ходить в его школу для "грамматического, диалектического и риторического учения" и производили многие другие бесчинства и смущения в православном народе. Желая оградить ставропигиальное братство и его школу от таких злых людей, митрополит послал на них свою неблагословенную грамоту (от 13 июля), которою отлучал их от общества верующих и предавал клятве, запрещал им ходить в храм Божий, а равно отлучал и тех, кто захотел бы иметь с ними какое-либо общение, даже в пищи и питии, пока они не покаются и не исправятся. В грамоте митрополит указывал именно на то, что своим противодействием братской школе эти люди противились "узаконению и заповеди святейшего Вселенского патриарха кир Иеремии, верховного нашего господаря и пастыря".

К 20 июня съехались в Брест митрополит и все епископы, кроме Полоцкого и Перемышльского, которые не явились, вероятно, потому же, почему не явились и к патриарху. Здесь отцы Собора прежде всего обратили внимание на плачевное состояние своей Церкви и говорили друг другу: "На св. Восточную Церковь происходят частые гонения и великое преследование, а на нас чрезвычайные и неслыханные отягощения от разных чинов; в духовенстве великие нестроения и между некоторыми нашими христианами разврат, несогласия, непослушания, бесчинства, отчего во многих местах оказывается уменьшение хвалы Божией". Выразив затем свое сожаление о таком состоянии Церкви и желание привести все в стародавний добрый порядок, а также позаботиться "о школах, о науках, о гошпиталях и иных добрых справах", отцы постановили: а) впредь каждый год иметь Собор в Бресте 24 июня; б) если кто из епископов не приедет на Собор, должен беспрекословно внести в кружку пятьдесят коп грошей литовских на церковные потребы; в) если станет оправдываться болезнию, должен на следующем Соборе подтвердить присягою действительность своей болезни, прежде нежели займет свое место на Соборе; г) если и потом не приедет на Собор и не захочет присягнуть, в таком случае без милосердия должен быть лишен своей кафедры, разве только представит важную причину, почему не был на Соборе; д) каждый владыка должен иметь с собою на Соборе всех своих архимандритов, игуменов, протопопов и священников, в письме Божием наученных, а если кто из них не явится на Собор, тот немедленно будет лишен своего сана. Кроме того, отцы Собора а) утвердили какое-то постановление, которое некоторые из них незадолго пред тем подписали в Белзе и которое, к сожалению, не дошло до нас и осталось неизвестным; б) обязались не дозволять в своих епархиях простым людям держать монастыри и жить в них; не вмешиваться в дела чужих епархий совершением в них и для них каких-либо церковных треб и не поставлять у себя священников распутных под опасением, в противном случае, пени в сто коп грошей литовских на церковные нужды; в) наконец, определили, чтобы на следующий Собор, имеющий быть в 1591 г., каждый владыка привез с собою все привилегии и фундушевые листы на церковные имения и вольности и чтобы тогда обсудить, где бы хранить эти привилегии и листы. Того же 20 июня отцы Собора подписали еще одно постановление, не представляющее, впрочем, почти ничего нового. Оно касалось трех уже известных нам уклонений, против которых патриарх Иеремия издал свою грамоту, именно: приношения пасхи в день Воскресения Христова, приношения хлебов на второй день по Рождестве Христовом и празднования пятницы вместо воскресенья. Отцы Собора, ссылаясь на декрет патриарха, с своей стороны строжайше запретили означенные отступления, а тех, которые продолжали бы упорно держаться их, предали анафеме.

Продолжая свои заседания. Собор постановил еще два судебных решения. Первое — 22 июня по жалобе львовского ставропигиального братства на епископа Гедеона за то, что он вновь сделал нападение чрез своих братьев, Адама и Ивана Балабанов, на Онуфриевский монастырь, предавал братство в церквах анафеме и пр. Собор, выслушав обе стороны, подтвердил определение прежнего Собора, бывшего при патриархе Иеремии в Тарнополе, что Онуфриевский монастырь должен принадлежать братству, а само братство должно быть свободно от власти Львовского епископа. Кроме того, Собор определил, чтобы львовское братство могло распространяться по всей Литовской митрополии, т. е. чтобы по образцу его везде устроялись одинакие братства. Другое соборное решение состоялось 28 июня по жалобе епископа Меглинского Феофана на того же епископа Гедеона и его племянника Григория Балабана, которому он с дозволения короля (от 23 июля 1589 г.) передал в управление Жидичинский монастырь. Феофан говорил, что когда он ехал из Волыни с листами патриарха Иеремии в Киев к печерскому архимандриту Мелетию Хрептовичу, епископу Владимирскому, и на пути остановился переночевать в городе Чернехове, то Григорий Балабан по приказанию дяди своего, епископа Гедеона, внезапно напал на него, Феофана, избил его и ограбил на тысячу золотых червонных, а потом повлек еще, избитого и израненного, к местному судье, чтобы посадить в темницу за то, будто бы он, Феофан, спалил гумно в Жидичинском монастыре. Гедеон отвечал: "Все то племянник мой делал без моего ведома и приказания". Но когда Собор потребовал, чтобы Гедеон подтвердил свои слова присягою, он не захотел присягнуть, а заключил с Феофаном при посредстве самих же епископов и других знатных лиц мировую, заплатив ему полтораста золотых червонных. Собор согласился на это и по просьбе Феофана выдал ему о том свою грамоту за подписом всех членов.

Между тем как Гедеон продолжал упорную борьбу с львовским братством, усиливаясь подчинить его своей епархиальной власти и увеличить свои владения отнятием у него Онуфриевского монастыря, и другие владыки не переставали хлопотать о своих правах, имущественных и иерархических. Луцкий владыка Кирилл Терлецкий еще в прошлом году, как только издана была королевская грамота (22 марта) о неприкосновенности церковных имений православного духовенства и о невмешательстве в управление ими светских сановников, поспешил чрез своего уполномоченного записать ее (23 апреля) в луцкие гродские замковые книги. Не довольствуясь этим, он настоял теперь (19 генваря 1590 г.) чрез своего уполномоченного, чтобы та же грамота внесена была и в земские луцкие книги. Тот же епископ обратился к князю К. К. Острожскому, имевшему многие владения в Луцкой епархии, и жаловался ему на его наместников и старост, что они, иные будучи сами римской веры, притесняют православных священников, грабят, бьют, сажают в темницы, к унижению православной Церкви, требуют к себе на суд, отрывают от богослужения, а низверженных пресвитеров принимают и дают им церкви. И князь Константин дал приказ (16 июня) всем своим наместникам и старостам навсегда, чтобы они не касались священников, не судили их и не рядили и вообще не вмешивались в дела, подлежащие Луцкому и Острожскому владыке. Вскоре за тем Кирилл вместе с своим капитулом, или крылошанами, принес жалобу (4 октября) на королевского секретаря Мартына Броневского, что он с своими слугами и другими вооруженными людьми сделал наезд на имение Луцкой кафедры Фалимичи, разграбил его, прогнал из него урядников владыки и начал сам владеть Фалимичами как своею собственностию. Дядя Кирилла, архиепископ Полоцкий Афанасий Терлецкий, два раза начинал тяжбу с могилевскими гражданами из-за Спасского могилевского монастыря, на который имел королевскую грамоту. Но в первый раз, как только граждане заявили ему свою грамоту, данную им королем еще прежде на тот же монастырь, Афанасий беспрекословно уступил им монастырь во владение и даже выдал им запись (25 марта 1590 г.), что если он впредь начнет претензии на монастырь, то обязан будет заплатить пятьсот коп грошей королю и столько же могилевским гражданам. А спустя полтора месяца (10 мая) вновь позвал чрез своего уполномоченного бурмистров и радцев города Могилева на королевский суд из-за того же монастыря. Но и королевский суд, приняв во внимание, что жителям Могилева дана была грамота на Спасский монастырь прежде, нежели владыке, присудил управление монастырем могилевской раде.

В одной из грамот, какие издали литовские иерархи на Брестском Соборе 1590 г., они засвидетельствовали, что на этом Соборе присутствовали также "многие знатные светские чины" и во главе их "пан Адам Потей, каштелян брестский" — тот самый Потей, который еще в 1588 г., как мы видели, обнаружил необыкновенную ревность об унии. Трудно допустить, чтобы он, находясь теперь в таких близких сношениях с своими владыками, не входил, по крайней мере с некоторыми из них, в собеседования и переговоры об излюбленном предмете. Но если и происходили тогда у некоторых владык с Потеем подобные совещания, то происходили тайно и остались для нас тайною. Единственный голос об унии, какой раздался во всеуслышание в Литве в продолжение 1590 г., был голос иезуита Скарги. Он во второй раз напечатал свое сочинение О единстве Церкви и посвятил книгу уже не князю Острожскому, а самому королю Сигизмунду III. В посвящении почтенный патер говорил, что книга эта многим принесла пользу и что многие другие не перестают спрашивать о ней и обращаются к нему с просьбою издать ее вновь, почему он и выпускает ее на ловитву человеческих душ. Потом просил короля именем любви его к своим подданным и ревности о славе Божией всеми мерами стараться в своем государстве о соединении еретиков (протестантов) и схизматиков (православных) с Римскою Церковию, ибо "это его долг как короля христианского, чтобы, заботясь о единстве Речи Посполитой, он помогал и единству церковному, без которого не только никто не может спастись, но не может долго существовать и единство Речи Посполитой". Еретиков, продолжал иезуит, остается уже мало, и их еще бы убыло, если бы верховная власть в государстве могла пользоваться против них своими старинными правами. Гораздо труднее обращать схизматиков — русских, которые обыкновенно ссылаются на своих отцов и предков и на древность своего исповедания. Но не невозможно обращение и их, так как по примеру греков многие и русские ныне обращаются — было бы только побольше ревности со стороны польского духовенства и содействия от светской власти. В самой книге Скарга поместил особую главу о том, кто наиболее должен стараться об унии, и объяснял, что это долг прежде всего католического духовенства в Литве и Польше, потом — короля и католических панов, наконец — и панов русского закона, преимущественно же митрополита и владык, которые могли бы с дозволения короля составить для того свой сеймик и пригласить ученых католиков (ч. 3. Гл. 8). Голос Скарги не остался без ответа: в следующем году на него отозвались некоторые и из русских владык, хотя не вдруг, а спустя несколько месяцев.

В начале 1591 г. Рагоза посетил свою Галицкую митрополию — чего, сколько известно, доселе ни разу не делали Киевские митрополиты — и к 17 генваря прибыл во Львов. Здесь в числе множества православных встретила его и братская школа и приветствовала довольно обширным стихотворением, в котором выражала свою радость при виде архипастыря, свои мольбы к нему, свои на него надежды. Одни стихи частию были петы ликами, или хорами, учеников, частию произнесены отдельными отроками в церкви в присутствии всего народа, другие же произнесены на другой день в самой школе при посещении ее митрополитом. Находясь во Львове, Рагоза прежде всего (17 генваря) приказал напечатать в братской типографии определение Брестского Собора 1590 г. касательно трех известных отступлений и разослать по всей Львовской епархии к непременному руководству: распоряжение, конечно, вызвано было тем, что сам епископ Гедеон хотя подписал на Соборе это определение, но не хотел держаться его относительно приношения и освящения пасхи и находил себе последователей в епархии. Потом митрополит как епархиальный архиерей освятил для ставропигиального братства небольшую церковь во имя трех святителей, устроенную в колокольне, так как Успенская церковь братства еще в 1586 г. сгорела, и благословил вновь строить эту церковь; 23 генваря совершил литургию в Онуфриевском монастыре и рассмотрел привилегии братства на этот монастырь; 24-го издал грамоту, которою благословлял дидаскалов школы, Стефана и Кирилла, и способных спудеев (студентов) проповедовать не только в братской церкви, но и в других с дозволения местных настоятелей, а 25-го публично судил в церкви своего викария, епископа Гедеона, по жалобам на него братства и, признав Гедеона виновным, запретил ему угнетать братство под страхом лишения сана, что подтвердил потом и Вселенский патриарх грамотою от 4 марта.

Несмотря, однако ж, на такое отношение к Гедеону, митрополит, еще находясь в Галиции, поручил ему обозреть соседнюю Перемышльскую епархию, в которой скончался тогда епископ Арсений Брылинский. Гедеон нашел эту епархию в крайнем расстройстве. Священники не покорялись своему епископу, не ездили к нему на Соборы, не брали у него святого мира для таинства, совершали всякого рода беззаконные браки и венчали мужчин на похищенных ими девицах, беззаконно расторгали браки, а, что всего хуже, сами по смерти своих жен держали у себя наложниц и некоторые, будучи второженцами, священствовали. Вследствие чего и в народе господствовала полная распущенность: иные мало знали о Боге, не умели ни веровать, ни молиться и больше обращались к волхвам и чародеям, нежели к Богу. Гедеон издал грамоту (12 марта), в которой, изложив все эти недостатки, замеченные им в Перемышльской епархии, убеждал духовенство исправиться, угрожал ему неблагословением и клятвою от митрополита, которому обязан был донесть обо всем, а тех священников, которые не перестанут жить беззаконно и бесстыдно, поручал наместнику Перемышльского владыки отлучать от всякого священнослужения и в конце грамоты присовокупил: "Что же касается до листов, напечатанных и разосланных из Львова, чтобы на Воскресение Христово брашен в церковь не приносить и не освящать, то пусть те листы не соблазняют вас и всех православных людей, хотя и подписаны епископами, но пусть будут, по стародавнему христианскому обычаю, приносы в церковь и освящение брашен на Воскресение Христово, с несомненною верою и доброю совестию; лишь бы только не волхвовали над теми освященными брашнами и не творили чар, а, уделивши часть освященного брашна нищим, все остальное разом потребляли". Таким образом, исполняя одно распоряжение митрополита, Гедеон в то же время открыто шел против другого его распоряжения и не только не хотел сам, но и учил других, и притом в чужой епархии, не покоряться определению Собора и патриарха.

По смерти Арсения Брылинского, епископа Перемышльского, местные власти желали видеть на своей архиерейской кафедре его племянника, человека еще молодого и женатого, и, может быть встретив или опасаясь встретить несогласие на то со стороны митрополита, обратились с просьбою к самому патриарху. И патриарх Иеремия писал Рагозе: "Архонты Перемышля своим прошением убеждают нас дать твоей святыне позволение, чтобы ты рукоположил племянника покойного Перемышльского владыки, но как он воин, и молод, и имеет жену, и потому оказывается недостойным архиерейского сана, то да не дерзнешь хиротонисать его во епископа под опасением запрещения и отлучения, неразрешимого и вечного. Да и никого другого, подобного ему, не рукополагай... Повелеваю твоему преосвященству поступать как должно и отнюдь не посвящать в архиерейство нерассудно мирских сановников или других имеющих жен, но посвящать иеромонахов, игуменов, архимандритов — да будет так, а не иначе". Ни имени, ни фамилии лица, о котором ходатайствовали пред патриархом из Перемышля, мы не знаем, но знаем, что на место Арсения Брылинского во епископа Перемышльского был поставлен (прежде 30 августа) Михаил Копыстенский, тоже человек женатый; не он ли и был племянником Арсения? Во всяком случае, значит, митрополит не исполнил приказания патриарха. И выходит: епископы не слушались митрополита, а митрополит не слушался патриарха, и всякие угрозы запрещением, низложением, отлучением от Церкви потеряли силу.

Другую грамоту к Михаилу Рагозе патриарх прислал (17 мая 1591 г.) от имени своего патриаршего синода. В грамоте прежде всего решались четыре вопроса, которые, как можно догадываться, предложены были письменно нашим митрополитом. Первый вопрос: в какое время за литургией должно учить народ в церкви; второй: в каком месте совершать крещение; третий: под какими условиями совершать брак православных с армянками и четвертый: каков должен быть учитель Церкви и проповедник? Патриарх с своим синодом отвечал, что учить народ за литургией можно по прочтении Апостола и после херувимской песни; совершать крещение, как и все таинства, должно в церкви или молитвенном доме; армянки пред вступлением в брак с православными должны не только отречься от армянской ереси, но и принять православное крещение, а учитель народа и проповедник должен быть сам чистой и непорочной жизни. Затем патриарх продолжал: "Слышно, что некоторые у вас порицают "новодрукованную Граматику" (изданную львовским братством), да не возбраняется ни от кого это общеполезное дело под страхом запрещения и отлучения. Слышно также, что у вас по окончании литургии не раздается антидор и не прикладываются к святым иконам, — отселе да творится и у вас, как у нас, и верующие, приемля антидор, да лобызают святые иконы. А игумен ставропигиального монастыря, настоятель братской церкви и начальник училища да будут под властию митрополита Киевского, а не Львовского епископа... Считаю нужным напомнить и о том, чтобы во епископы отнюдь не хиротонисать священника, имеющего жену, но только вдовствующего и бывшего мужем одной жены. Тот, кто приемлет епископию как некоторую мзду за свою воинскую службу, далек от церковных законов; решающиеся принять епископский сан должны прежде постричься в монашество и облечься в монашескую одежду, и в таком виде приводить их к рукоположению".

Дата добавления: 2015-06-04