Выпуск №24 2 страница

Так вот, повествование «Энеиды» об Энее и его отце Анхизе, отсылающее к Криту, есть следующая ступень схождения в то, что Томас Манн называл «колодцем истории». Есть еще более древние ступени. И когда начинается обратное движение, когда ты дошел до конца, оказался у бездны и поднимаешься назад, ты видишь всю эту лестницу. И понимаешь, что Запада всегда было два. Что Запад Александра Македонского и Запад классического Рима – это два разных Запада, но это два Запада.

Никогда нельзя лишить Россию статуса альтернативного Запада. И более того, именно потому, что Россия является альтернативным Западом, основной Запад не любит ее больше, чем всю Азию, вместе взятую. Даже если вся Азия будет воевать с Западом и пытаться его уничтожить, классический Запад, не только англосаксонский, но и мировой, никогда не признает Россию. Потому что, признав ее, он соглашается на альтернативу. В условиях же действительного собственного исчерпания – а эти условия (и тут Игорь Ростиславович абсолютно прав) возникли еще в XIX веке и зафиксированы Шпенглером и многими другими – он должен передать России пальму первенства. А он не хочет.

Он этого не хочет сделать именно потому, что Россия – «альтер эго», «второе Я» Запада. Это нечто близкое и одновременно бесконечно далекое. Католицизму православие ненавистно больше, чем дзен-буддизм или индуизм. Потому что то – чужое. А это – конкурент на одном поле. И так на любых этапах истории.

Да, марксизм был западничеством. Но он был альтернативным классическому Западу западничеством. И именно его альтернативность и была принята Россией и трансформирована ею в соответствии со своей глубочайшей традицией или тем, что называется ключевыми социокультурными кодами. Так устроена Россия.

Теперь немножко о том, что не нравится больше всего нашим нелиберальным антикоммунистам.

Я-то считаю, что история России начнет поворачиваться в нужную сторону тогда, когда нелиберальные (я не знаю, как их назвать: консервативные, ультраконсервативные, любые другие) антикоммунисты перестанут быть антикоммунистами и антисоветчиками. И признают простейшую вещь: сначала возникает союз сил, демонтирующих Сталина; потом возникает союз сил, демонтирующих советское вообще; затем немедленно возникает союз сил, демонтирующих имперское. Все события последней истории просто в очередной раз прояснили, в какой степени это все связано друг с другом. А потом все это приходит по русскую душу. Выясняется, что вообще русский дух есть мерзость.

Нельзя разорвать эту цепь в действиях противника. Никогда ни один противник, если он не притворяется, не кривляется, не надевает на себя маски, не оторвет одно от другого. Никому Сталин и этот советизм сами по себе не нужны. Все хотят окончательной разборки с русским духом.

Значит, каждый белый или любой другой патриот, который действительно верен России, на этом этапе должен отказаться от антисоветизма, антикоммунизма и всего, что их породило. Он должен переосмыслить для себя советизм и коммунизм в любом, сколь угодно близком ему, духе. Но он отрицать это уже не может, не оказавшись в совсем другом лагере, совсем не в том, в который зовет его дух патриотизма. Не оказавшись по другую сторону баррикад.

Что же касается самых глубоких вещей, связанных с развитием, то тут гипноз антизападничества (а именно антизападничество есть код наших почвенных сил, и, к сожалению, это не первое столетие длится) просто мутит голову, мутит разум. Как только принимается концепция альтернативности, концепция того, что Россия есть альтернативный Запад, а не анти-Запад, по отношению ко всему остальному – к гуманизму, прогрессу, развитию в целом – должна быть принята совершенно другая система критериев. Нельзя называть все это злом потому, что классический Запад называет это добром. Тем более что он сейчас – в своем постмодернистском виде – уже отказывается называть это добром.

И тут возникает парадоксальная связь между постмодернистским западничеством и нашими антизападниками (они же почвенники, они же контрмодернисты, или, как им кажется, премодернисты). Здесь наиболее тонкая коллизия, конечно, связана с Хантингтоном. Хантингтон – это серьезно. К сожалению, мне кажется, что это серьезно-то в основном в политическом, а не концептуальном смысле, но в связи с этим я что-то расскажу.

Как-то так произошло в моей жизни, что меня никогда не тянуло в одну из стран мира под названием Соединенные Штаты. Так сложилась жизнь. По многу раз бывал в некоторых странах, но дорога моя как-то никак не пролегала туда. Это не значит, что я никогда не вел с ними никакого диалога – всегда вел его и буду вести. Но как-то меня туда не манило. На что сами США справедливо отвечали сдержанным негативизмом в мой адрес, и это было совершенно правильно.

Но один раз произошло нечто другое. В самом-самом конце эпохи Ельцина одна из крупнейших впоследствии фигур западного истеблишмента, занимавшая официальное положение в Москве, а потом в руководстве Соединенных Штатов, стала заигрывать с людьми, которых трудно отнести к классическим западникам, в том числе и с вашим покорным слугой.

Так состоялся мой единственный за все это время визит в Спасо-Хаус, в резиденцию американского посла, где на меня с ужасом смотрели наши западники, приходящие туда… я не знаю… каждый день (шучу). Это не к вопросу о том, кто у каких посольств шакалит, нет. Это просто к вопросу о том, что, являясь ревнителями Запада вообще и Соединенных Штатов в первую очередь, они, естественно, оказались гораздо ближе к самим американцам, чем те, кто выражал и продолжает выражать глубокие сомнения по поводу искренности американских намерений дружить с Россией, а также искренности намерений США вести мир по ступеням прогресса и гуманизма.

Итак, я оказался в посольстве. Почему? Потому что там нужно было заслушать лекцию Хантингтона. Еще не было того, что американцы называют nine/eleven, то есть 11 сентября 2001 года. Еще Буш не заявил о крестовом походе, после чего сразу же «проглотил язык» – ему сказали: «Никогда больше об этом не говори». Еще ничего этого не было. Но уже был Хантингтон.

И высокое должностное лицо мне говорило, что за Хантингтоном будущее, что Хантингтон «наше все», что на базе Хантингтона можно установить новые связи… «Знаете, Вы подумайте, может быть, это все очень и очень нужно».

Я сильно встревожился, потому что мне показалось, что это может иметь еще более серьезные последствия, чем классическая «поступь демократии» в варианте Клинтона. И стал просто наблюдать за Хантингтоном.

Хантингтон вел себя как очень встревоженный профессор, совершенно не понимающий, почему из него делают крупную политическую, концептуальную фигуру. Он тоже чувствовал в этом, как и я, подвох. Он не понимал, почему его извлекли из академических глубин, в которых он мирно проживал, и выдвинули на политическую авансцену.

Он вел себя безумно робко. И когда я начал спрашивать (не помню, на этой встрече или в какой-то другой беседе с Хантингтоном), откуда он вообще берет цивилизации, он очень изумился. Но вынужден был признать в ходе дискуссии, что цивилизаций-то нет. Что некому конфликтовать.

Основная концепция Хантингтона – конфликт цивилизаций – предполагает существование цивилизаций. А цивилизаций нет. Нет в XXI веке цивилизаций.

Почему их нет? Потому что цивилизация есть макросоциальная общность, имеющая в качестве стержня религию. Не религиозно обусловленную культуру, а религию. Цивилизация должна оформить себя в религиозных понятиях и поднять религиозное знамя.

Если ислам и готов это сделать… Но что такое ислам? Где эта макросоциальная общность? Есть умма, но нет халифата. Для того чтобы исламская цивилизация появилась, должен возникнуть халифат. Тогда, возможно, он и пойдет под зеленым знаменем Пророка. И одна цивилизация сформируется. Но нет других цивилизаций.

Соединенные Штаты Америки не поднимают христианское знамя. Никто не адресует к словам Н.Гумилева:

Завтра мы встретимся и узнаем,

Кому быть властителем этих мест;

Им помогает черный камень,

Нам – золотой нательный крест.

Другая эпоха. Очень много светских людей. Для них религия не является флагом.

В каком же мире живут эти люди, если не в мире цивилизаций (по Хантингтону)? В нем они, очевидно, не живут. Индийцы больше всего боятся, когда их называют индусами, потому что Индия – это страна, а индусы – это религия. Так в каком мире живут все эти люди? Чем они занимаются? Китайцы – это какая цивилизация? Даосская, конфуцианская, буддийская? Какая?

Это все части проекта «Модерн». Это и есть национальные государства. И пока существуют национальные государства, осуществляющие проект «Модерн» (а нация есть и субъект, и продукт модернизации – та классическая светская нация, которую создала Великая Французская революция), нет цивилизаций. И нет их конфликта. Конфликт цивилизаций возникнет только тогда, когда наций не будет, а это еще надо суметь сделать.

Вот когда мир погрузится в Контрмодерн, возникнут цивилизации. И они начнут воевать друг с другом. Но пока мир в это не погрузился. Весь Восток от этого яростно отказывается, Запад к этому не готов абсолютно. Готовности к этому одного исламизма недостаточно. Потому что есть национальные государства в исламском мире, которые не отказываются от того, что они являются национальными – с умеренной исламской спецификой. Нет этого мира, о котором говорит Хантингтон.

Но после nine/eleven, после 11 сентября 2001 года все перешли на позицию Хантингтона. Все присягнули Хантингтону. Мой собеседник, который говорил, что за Хантингтоном будущее, понимал, что за Хантингтоном, действительно, будущее. Что как только Республиканская партия в США придет к власти и все эти клинтоновские заморочки кончатся, начнется другая эпоха. Это будет эпоха Хантингтона. Хантингтон нужен был как флаг.

Теперь возникают вопросы.

Первый. Если мира цивилизаций нет, то о чем мы говорим? О каких цивилизациях?

Второй. Какой цивилизацией, даже если она есть, является Россия?

Третий. Какое место Россия занимает в мире? Она Восток, а не Запад? Но ведь сказано было: «Каким же хочешь быть Востоком: Востоком Ксеркса иль Христа?» Так вот, Восток Христа и есть альтернативный Запад. Значит, надо стать Востоком Ксеркса? А там все места заняты. Там надо тоже сменить религию и религиозно обусловленную культуру, что намного больше. Ибо Модерн предполагает религиозную обусловленность культуры.

Да, мы живем в христианском мире в культурном смысле. Часть наших сограждан исповедует религию под названием православие, а также другие виды христианства. А также другие виды религий. Как мы это совместим?

Кто мы – мост между Востоком и Западом? Но Востоку не нужен сейчас мост с Западом. Восток без всякого моста напрямую прекрасно с ним ведет диалог. Мы же все видим. Эта роль моста исчезла. И мы можем оказаться между Западом и Востоком только как между молотом и наковальней. Мы должны быть поглощены Востоком по принципу, что раз Запад – это ужас, то Восток – это хорошо? Но вряд ли кто-нибудь будет считать себя счастливым, если его оккупируют не Соединенные Штаты Америки и НАТО, а Китай. Небольшое счастье тоже.

Это вовсе не значит, что я считаю оккупацию НАТО счастьем. Я считаю, что это омерзительная пакость. Но это не значит, что можно шарахаться из огня в полымя.

Так где же нам есть место? Где? Практически! И не видят ли наши патриоты, как этот практический вопрос намертво состыковывается с определенными образами, концептуальными представлениями, заимствованными из прошлого? И не понимают ли они, что вся концепция как Тойнби, так и Хантингтона – это, в конечном итоге, и есть классические построения Британской империи, которая с помощью этих монад под названием «цивилизации» хотела управлять миром? Но в то время, когда Британская империя строила такие концепции для управления колониями (колониями, подчеркиваю: каждый, кто принимает эту концепцию, становится колонией!), «монады» в виде этих, не дошедших до Модерна, цивилизаций, еще не имели «окон» (как говорит Лейбниц, у монад не должно быть окон). А теперь эти «монады» имеют «окна».

Так о чем идет речь?

Цивилизаций нет. Что есть? Модерн есть, Контрмодерн есть, Постмодерн есть. Есть ли Сверхмодерн – нам предстоит обсуждать. И в какой степени он связан с Россией?

Все остальное, о чем говорят, оно, конечно, есть. Пассионарность есть. Только китайцы – один из самых старых народов мира. Он уже пять раз должен был пережить все эти надломы и все прочее. Почему этого не происходит? Потому что пассионарность есть, и геополитика есть, и национальные интересы есть. Все есть. Но над всем этим стоит история. Социокультурные проекты. Великий исторический дух. Дух исторической новизны. Он движет народами, их исторической судьбой. И если на пути своей исторической судьбы народы могут творить чудеса, то, уходя с пути, заданного им их исторической судьбой, они превращаются в слизь.

Я абсолютно разделяю идею, что мы будем наследниками рухнувшего классического Запада. И что Западу лучше бы нас в этой роли признать. Конечно, в том положении, в котором мы сейчас находимся, нам будет безумно трудно сыграть эту роль. Трудно, как никогда. Но, может быть, если мы ее не сыграем, мир погибнет. Весь мир.

Но только я хочу спросить об одном: наследниками чего мы являемся? Чего? Мы тоже будем, шарахаясь от Модерна, который несовместим с нашим духом и нашей душой, присягать Контрмодерну? И что из этого выйдет?

Ведь как именно на это все напоролась Британская империя? Она ведь и хотела бесконечно жить в мире, где она есть светоч прогресса, а все остальные есть эти самые цивилизации, то бишь колонии. Но возник капитализм. Неравномерность развития. Принцип издержек. И она оказалось перед необходимостью эти колонии развивать. Рядом с нею были конкуренты. И если бы она все время везла хлопок дальними путями к себе, перерабатывала его у себя, а потом вывозила ткань назад теми же судами в Индию, то она бы разорилась. А разорившись, стала бы жертвой западных конкурентов. Значит, она должна была развивать в Индии переработку хлопка, а также другие виды производства. И этим создавать своего могильщика – индийский рабочий класс, индийскую интеллигенцию. И этим выводить Индию из состояния индусской цивилизации, конфликтующей с исламской цивилизацией, и переводить ее в разряд хоть и несовершенного, но Модерна. И этим обрекать себя на национально-освободи­тельную борьбу, национально-освободительную революцию. И за счет этого терять самое драгоценное для классической британской души – колониальную империю.

Каждый, кто видел любую египетскую набережную, по которой должны гулять дамы в кринолинах, или жил в любой египетской гостинице, в которой в свое время жили настоящие джентльмены, понимает, что джентльмены и дамы в кринолинах хотят там гулять всегда. И чтобы туземцы находились на том месте, где им полагается. А туземцы уже не хотят находиться на этом месте, потому что британцы их развили. А развили они их не потому, что они добрые или «несли бремя белых», а потому, что рядом были Германия, Франция и другие. Если бы британцы не стали развивать колонии, привнося туда капитализм, то они бы проиграли конкуренцию другим странам.

Теперь нужно сделать так, чтобы Контрмодерн никому не проиграл? А вы понимаете, как это можно сделать? Давайте договаривать до конца. Это же не такая сложная мысль, тут же все понятно. Это можно сделать только одним способом. Одним-единственным. Остановив развитие в мировом масштабе. В мировом! Превратив весь мир в Британскую империю. Раз и навсегда. Forever. Остановив развитие вообще.

Тогда возникнет следующая картина: есть один очаг, в котором нечто продолжается. Во всем остальном мире это (то есть развитие) остановлено. Там возникли цивилизации («монады»). Там все вернулось назад – в феодализм, рабовладение и дальше. Колесо истории повернули вспять. Олигархия – она же «Железная пята» – в мировом масштабе правит этой мировой колонией. Глобальный город правит глобальной мировой деревней. И эта деревня уже никогда не станет ничем другим. Там всегда будут рабовладельцы и рабы, феодалы и крепостные.

И тогда я хочу спросить наших господ-почвенников.

1. Согласны ли они на любую, самую почетную, роль в мире, где Россия окажется на этой периферии?

2. Понимают ли они, что Россия менее любой другой страны в мире пригодна на эту роль периферии?

3. Кем они себя видят в пределах этой модели?

Они-то себя видят помещиками. И кого они предлагают в виде крепостных? Кто есть те мужики, которых будут пороть на конюшне, и чьих дочерей эти баре будут портить, как портили в предшествующие эпохи? Куда это все должно вернуться? Мозг домысливает эту картину до конца? Он выводит ее из интеллигентской кухни – такой антисоветско-антилиберальной кухни – в большую политику? И понятно ли, что никакими православными и прочими цивилизациями там дело не кончится? Там все будут добивать до конца. Там совсем другие архетипы начнут работать – в этом беспредельном, окончательном и бесповоротном рабстве.

И совершенно понятно, почему это все так происходит. Потому что буржуазия была прогрессивным классом три века назад. Тогда она подняла великий лозунг «Свобода, Равенство, Братство». Который уже тогда страшно не понравился антилиберальным силам с феодальной направленностью. Но буржуазия тогда боролась с феодализмом.

А в XXI веке она, эта буржуазия, с удовольствием феодализируется. Но только с одной оговоркой. Она изгонит гуманизм из феодализма. В феодализме – в эпоху Ренессанса, Преренессанса Джотто и классического Средневековья – был гуманизм, был все время. Там все время было восхождение. И там было место и гуманизму, и прогрессу в их непросветительском смысле.

А вот в том, что должно прийти на смену (как мы это ни назовем: Контрмодерн, интегризм или как-то еще), никакого места ничему такому уже не будет. Это будет страшная штука. И Христом тут даже и не пахнет, это должно быть изгнано. Вот тогда-то и возникнет фашизм. Я уже говорил в предыдущий раз, в чем разница между классическим контмодернистским реставрационизмом и фашизмом. В том, что фашизм работает в подобных ситуациях, а реставрационизм отдыхает. Он может подпевать фашизму, но работать-то будут другие.

Так в чем смысл почвенничества сегодня? В XIX веке оно защищало феодализм в России. Что оно защищает сейчас? «Железную пяту»? Это же принципиальный вопрос. И мне кажется, что пора его задать – настолько тактично, насколько это возможно. Пора хотя бы начать дискуссию по этому поводу. И не дискуссию людей, которые заведомо ненавидят друг друга так, что не могут разговаривать, а дискуссию людей, которые открыты, благожелательны. Готовы получать ответы на любые вопросы. Готовы спорить. Я приглашаю к этой дискуссии, ко всем ее формам.

Это не конфликт. Победить мы можем, повторяю, только тогда, когда все «белые» силы, не вставшие окончательно на путь национальной измены, признают советское. Признают единство русской истории. Признают развитие как маркер русской исторической судьбы. Признают величие развития и альтернативное развитие как русскую миссию. Признают гуманизм. Признают ту новую великую весть, которую сейчас только Россия может принести миру. Потому что, честно говоря, ее приносить больше некому. Желающих нет продолжать историю в том великом смысле, в котором это только может быть. Признают историю. И откажутся во имя жизни и блага страны от примордиально-гностических заморочек, несовместимых с Россией и ее историческим бытием. Ибо именно Россия всегда этим заморочкам и противостояла. Величайшее противостояние в ее истории – это Великая Отечественная война.

Я понимаю, как трудно все это признать. Потому что антисоветский яд копился десятилетиями. И, конечно, к этому были свои основания.

Я понимаю, как это трудно признать. Но наступают воистину последние времена. Когда от всего можно отказаться ради того, чтобы на мир не обрушилось нечто совсем уж страшное. На мир и на страну – в первую очередь. Чувство исторической ответственности, интуиция истории должны помочь освободиться от того интеллектуального груза, который взращивался десятилетиями и который теперь не работает. Он перестал работать.

Это нельзя сделать ни методом жесткой полемики, ни методом интеллектуального насилия. Это можно сделать только любовью и добром. Только на основе глубочайшего синтеза.

Время эклектики прошло. Великая заслуга патриотического движения на предыдущем этапе заключалась в том, что оно пыталось соединять несоединимое. И продолжает пытаться это делать. И это правильно. Ибо ничего нет хуже нашего раскола. Но время это в прошлом. Наступает время нового великого синтеза. Вопрос не в том, что кто-то хочет взять на него монополию. Упаси Бог! Вопрос в том, чтобы это происходило одновременно в колоссальном количестве ячеек той самой великой доски, на которой наш противник – историософский, окончательный противник – расставляет свои фишки.

Давайте протянем друг другу руку. Давайте поймем, что наступили эти самые последние времена. И говорить в эти времена надо по-другому. Я много раз цитировал Достоевского: «Оставьте ваш тон и возьмите человеческий». Я не говорю сейчас, что чей-то тон не является человеческим. Я только говорю про эти самые последние времена, в которых надо объединяться совершенно на другой основе. Это объединение каждый должен осуществлять в меру своих крайне скромных сил. У каждого из нас силы очень скромны. Вопрос заключается в том, чтобы возникла когерентность. Чтобы силы были объединены. И чтобы это было не объединение против какого-то абстрактного врага – Запада, либералов и пр.

Видит Бог, когда понимаешь, что они делают, то многие проблемы, связанные с несовместимостью твоей идеологии и идеологии кого-то, кто рядом с тобой, пропадают. Потому что возникает поистине экзистенциальный, моральный ужас перед лицом того, что содеяно и продолжает делаться. Перед лицом всего этого по каким-то отдельным позициям я готов внимательно присматриваться к тому, о чем говорил Солженицын. Но только по отдельным позициям. Я же большего не хочу. Я не хочу переделывать белого в красного. Я хочу, чтобы этот белый увидел, как это все устроено. Увидел!

Маленький круг – антисталинизм. Большой – антисоветизм. Еще больший – антиимперскость. Еще больший – война с исторической судьбой. С русским духом.

Эти круги не отделишь один от другого. Они уже существуют вместе. Они спаяны волей нашего врага. Они и есть орудие его беспощадной войны с нами. Если мы это понимаем, мы можем что-то этому противопоставить. Или заученно будем продолжать говорить все то, что говорили на диссидентских антилиберальных кухнях?

Я только к антилиберальной среде адресуюсь в данном случае. Адресуюсь, протягивая ей руку – антилиберально-почвенной среде. Эти песни ушли в прошлое. Там есть неточности. Там есть дефекты. Там есть уязвимости. Там есть то, что было взращено в связи с необходимостью борьбы с СССР. И то, что было привнесено международными силами. Все это надо сдуть. Отодрать, как иногда корки отдирают с кожи. Во имя жизни. Во имя спасения народа. Потому что времени на это осталось очень немного.

На официальном сайте Всероссийского общественного движения «Народный собор» вывешено мое интервью «Почему нельзя допустить распада России». Обратите внимание на то, в какой степени это все вызывает ярость, неистовую ярость в определенном круге людей. Что же именно вызывает такую ярость?

Я думаю, что об этом мы должны поговорить в следующем выпуске данной программы.

19 июля 2011 года

Дата добавления: 2015-06-04