Часть2. Истории больных 3 страница

Насколько сильна была логика её внутренней психической жизни может убеждать среди всего прочего следующее событие. Как уже было замечено, по ночам пациентка неизменно пребывала в «альтернативном сознании» – то есть переносилась в 1881 год. Как-то ночью она проснулась, утверждая, что её увезли из дома, пришла в неописуемое возбуждение, переполошившее всю семью. А причина её возбуждения была весьма проста. В предыдущий вечер посредством «talking cure» у пациентки удалось устранить зрительные расстройства (это относилось и к альтернативному сознанию). Проснувшись в середине ночи, пациентка обнаружила себя в незнакомой для неё комнате, так как весной 1881 года семья сменила квартиру. Подобные неприятные переживания устранялись посредством того, что по вечерам (по её просьбе) я закрывал ей глаза, внушая, что она не сможет их открыть, пока я сам не сделаю этого утром. Подобный переполох в доме повторился ещё только один раз, когда пациентка сильно разрыдалась во сне и проснувшись, открыла глаза.

Так как хлопотливый анализ симптомов приводил к событиям, относящимся к лету 1880 года, когда только-только зарождалось заболевание пациентки, я смог получить довольно полное представление о инкубационном периоде и патогенезе описываемого случая истерии, что и хочу здесь вкратце изложить.

В июне 1880 года, находясь на даче, отец тяжело заболел первичным гнойным плевритом; ухаживали за ним мать и Анна. Однажды ночью пациентка проснулась в большой тревоге и нетерпении из-за ожидавшегося прибытия из Вены хирурга, который должен был оперировать отца. Мать вышла на некоторое время и Анна О. осталась одна у постели больного. Пациентка сидела, опираясь правой рукой о подлокотник стула. Анна О. находилась в состоянии грёз наяву, она видела как черная змея со стены приблизилась к больному, чтобы его укусить (Вполне возможно, что на лугу за домом действительно обитало несколько змей, которые ещё раньше пугали девушку, а теперь стали материалом для переживаемых ею галлюцинаций). Она хотела защитить отца от опасности, но была словно парализована; правая рука, свисавшая через подлокотник, «застыла» и онемела, присмотревшись же попристальней, девушка с ужасом увидела как её пальцы превращаются в маленьких змей с головами мертвецов (на месте её ногтей). Скорее всего, девушка попыталась прогнать змей парализованной правой рукой, потому и совпадает в ассоциациях онемение и паралич руки с галлюцинациями о змеях. – Когда змеи исчезли, пациентка, продолжая находиться в состояния испытываемого ею ужаса, захотела помолиться, но язык не слушал её, она не могла вымолвить ни одного слова ни на каком языке, пока наконец ей не удалось продекламировать английский детский стишок. С тех пор она могла думать и молиться только на этом языке.

Гудок локомотива, привезшего долгожданного врача, прервал суматоху в доме. Когда на следующий день пациентка потянулась, чтобы достать из кустов обруч, случайно попавший туда во время игры, то наклонившаяся ветка опять спровоцировала у пациентки галлюцинацию змей, и тотчас правая рука вытянулась и одеревенела. Такое стало теперь повторяться постоянно как только находился более или менее подходящий объект для провоцирования появляющихся галлюцинаций – достаточно было лишь отдалённого сходства со змеёй. Но подобно контрактуре, возникали они лишь в короткие периоды абсансов, которые становились всё более частыми после той злополучной ночи. (Постоянной эта контрактура стала только в декабре, когда полностью обессилевшая пациентка не могла больше покидать постель) По какой-то причине к контрактуре руки присоединилась контрактура правой ноги. Упоминания о причине я не нахожу в своих записях, а все события, относящееся к новому симптому, я запамятовал,

Теперь у пациентки появилась склонность аутогипнотически впадать в абсансы. На следующий (после ночи ожидания хирурга) день пациентка настолько погрузилась в себя, что уже не слышала того, как в комнате появился врач. Неослабевающее тревожное состояние пациентки создавало помехи для приёма пищи, а дополнительно у Анны О. постепенно начало формироваться чувство отвращения. Все конкретные истерические симптомы обычно возникали у неё на фоне переживания сильных эмоций. Так и осталось не прояснённым до конца, появлялись ли они только в состоянии коротких абсансов. Скорее всего так оно и было, так как в своём нормальном состоянии пациентка ничего не знала о существовании у себя столь сильных аффектов.

И лишь небольшое количество симптомов, по-видимому, возникло не в момент абсанса, а в бодрствующем состояние, на пике переживаемого ею аффекта, чтобы позже начать появляться в схожих ситуациях. Так большинство зрительных расстройств объяснялось отдельными более (или) менее ясно понятными причинами, например, когда пациентка сидела у постели больного с глазами полными слёз, тот попросил её сказать который час; из-за слёз девушка видела всё расплывчато, она предпринимала отчаянные попытки получше рассмотреть циферблат, подносила часы вплотную к своим глазам, вот именно тогда и показался ей циферблат ужасно огромным (макропсия и конвергентный страбизм); девушка делала просто неимоверные усилия, чтобы скрыть от больного слёзы.

Одна из ссор, когда пациентке удалось сдержаться, чтобы не ответить обидным словом, вызвала у неё голосовые судороги, которые стали повторяться в любой схожей ситуации.

Речь у неё могла пропадать:

а) из-за страха (такое стало появляться после пережитой ночной галлюцинации)

b) после упомянутой ссоры, когда она удержалась, чтобы не ответить на оскорбление (активное подавление)

c) после того, как она была однажды несправедливо обругана

d) во всех аналогичных ситуациях (обида).

Нервный кашель появился в первый раз тогда, когда во время дежурства у постели больного отца из соседнего дома доносилась танцевальная музыка и естественное желание оказаться там, вызвало у пациентки сильные самообвинения. С тех пор во всё время своей болезни пациентка реагировала на любую по-настоящему ритмичную музыку нервным туссисом.

Я не слишком расстроен тем, что некоторые из моих записей из-за недостаточной полноты сведений не позволяют прийти к выводу о том, что весь этот случай заболевания истерии можно полностью свести к реакциям на обстоятельства, в которых впервые возникал каждый из симптомов. Почти везде пациентке удавалось обнаружить первичный повод, приводивший к появлению симптома, за исключением того эпизода, о котором уже упомянуто выше. И каждый симптом после рассказа об обстоятельствах его возникновения бесследно исчезал.

Вот таким образом и было покончено с заболеванием пациентки. Больная сама решила, что в годовщину вынужденного переезда на дачу она должна полностью справиться со своим недугом. Поэтому начиная с самого начала июня Анна О. предавалась «talking cure» с огромной, всепоглощающей энергией. В последний день лечения с моей помощью пациентка вспомнила о том, что свою комнату она обустроила так, как выглядела комната, где лежал больной отец. Пациентка заново со всей яркостью пережила описанную выше галлюцинацию, столь сильно ужасавшую её и бывшую корнем всего заболевания, под её воздействием Анна О. могла думать и молиться только по-английски. И сразу же после припоминания прежнего ужаса Анна О. заговорила на немецком языке, став полностью свободной от бесчисленных конкретных симптомов, в таком обилии демонстрируемых ею ранее. На какое-то время Анна О. оставила Вену ради путешествий, но прошло довольно много времени пока ей удалось полностью восстановить психическое равновесие. И с тех пор она наслаждается абсолютным здоровьем.

Несмотря на то, что я опустил многие не лишённые интереса подробности, история болезни Анны О. оказалась намного обширнее, чем казалось бы может заслуживать столь необычный случай истерии. Не было иного способа ясно изложить этот клинический случай как войти в детали истории болезни, без которых теряется всё своеобразие описываемого заболевания, именно это и может извинить меня в глазах читателей за то, что я так долго злоупотреблял их вниманием. Ведь и яйца иглокожих не потому имеют столь большое значение для эмбриологических исследований, что морской ёж является на редкость интересным животным, а потому, что его протоплазма достаточно прозрачна для того, чтобы обнаружить в ней многие физиологические процессы и перенести потом соответствующие выводы на яйца с мутной плазмой.

Интерес представленного здесь случая истерии лежит прежде всего в его понятности и в объяснимости патогенеза заболевания.

В качестве предрасполагающих к истерии факторов мы можем отметить два психических качества, обнаруживающихся у Анны О.:

- монотонную жизнь в семье родителей, когда у пациентки отсутствовала возможность заняться активной духовной деятельностью, оставался нерастраченным огромный избыток психической энергии, которой только что и оставалось как уйти в непрерывное фантазирование и

- склонность к снам наяву («частный театр»), приводящая к необходимым предпосылкам для формирования диссоциированных (множественных) личностей. Однако и это ещё может оставаться в границах нормы; спонтанно проявляющиеся мечтания или медитация сами по себе ни коим образом не приводят к патологическому расщеплению сознания, так как подобные расстройства можно легко устранить например призывом собраться, восстанавливая этим единство сознания, да и амнезии здесь практически никогда не бывает.

Но в описываемом клиническом случае у Анны О. была подготовлена почва, на которой получил прописку аффект страха и боязливое ожидание, после того как однажды обычные мечтания приняли форму галлюцинаторного абсанса. Обращает на себя внимание то, насколько совершенными в этом первом проявлении зарождающегося заболевания выступают его главные черты, остающиеся затем в течении почти двух лет константными: существование альтернативного состояния сознания, вначале проявлявшегося в виде преходящего абсанса, а позднее формирующегося в double conscience, исчезновение речи под влиянием переживаемой тревоги, с некоторым послаблением ограничений после того, как на помощь ей пришёл английской детский стишок; последующее появление парафазии и потеря способности владеть немецкой речью, полностью замещённой английским языком; наконец, случайно возникший паралич правой руки, приводящий впоследствии к правосторонней контрактуре – парезу и потере чувствительности. Механизм возникновения последнего расстройства полностью соответствует теории Шарко о травматической истерии, а именно: травматическая истерия является ничем иным как гипнотическим состоянием, в котором будущий невротик заново воссоздаёт в облегчённой форме пережитую им психическую травму.

Но если при экспериментальном вызывании у больных истерического паралича, профессор Шарко тотчас восстанавливал у них прежнее состояние, да и у носителей травматического невроза, до глубины души потрясённых ужасной травмой, последний спустя небольшое время спонтанно исчезал, то нервная система нашей юной пациентки ещё целых четыре месяца оказывала успешное сопротивление исцелению. Контрактура как и другие постепенно добавляющиеся расстройства появлялись только в короткие промежутки абсансов альтернативного сознания, в нормальном же состоянии пациентка обладала полной властью над своими телом и чувствами, так что ни она сама, ни окружающие её люди не замечали и не догадывались о происходящих в ней метаморфозах. Всеобщее внимание полностью сконцентрировалось на заболевшем мужчине (отце), а потому ничего другого замечено и не могло быть.

Но абсансы, сопровождающиеся полной амнезией и истерическими феноменами, стали становиться всё более частыми после того первого галлюцинаторного аутогипноза, увеличивалась их длительность и возможность формирования новых симптомов, а те, что уже были сформированы, приобретали большую прочность в результате учащающихся повторений. А ещё оказалось, что со временем каждый из мучающих пациентку аффектов начал оказывать действие подобное абсансу (если последний не возникал одновременно вместе с мучительной эмоцией), случайные совпадения могли приводить к новым патологическим связям, расстройству органов чувств или движений, которые появлялись теперь синхронно с аффектом. Но до того как пациентка полностью слегла в постель всё это продолжалось только какие-то мгновенья, исчезая затем бесследно; несмотря на то, что в то время у Анны О. существовал целый букет истерических феноменов, никто об их существовании не догадывался. Только когда больная оказалась полностью сломленной физическим истощением, бессонницей и непрекращающейся ни на миг тревогой, большую часть времени пребывая в состоянии альтернативного сознания, тогда только и удалось истерическим феноменам вторгнуться в нормальное психическое состояние пациентки, превращаясь из временных, проявляющихся в форме припадков, расстройств в хронические симптомы.

Нам нужно ещё прояснить, насколько можно доверять тому, что рассказывала пациентка, действительно ли существовавшие у неё патологические феномены возникали именно в результате тех событий, о которых поведала Анна О. Надёжность сообщаемого ею относительно наиболее значительных и фундаментальных феноменов не вызывала у меня никаких сомнений. И здесь я опираюсь не только на то, что после того, как пациентке удавалось выговориться до конца, симптомы исчезали; такое очень легко можно было объяснить действием внушения со стороны врача. Больной девушке всегда была присуща искренность, рассказываемые ею вещи были напрочь связаны с тем, что было для неё самым святым; все факты, доступные проверке, полностью подтверждались в разговоре с окружающими пациентку лицами. Да и, вообще, даже самой одарённой девушке наверняка не удалось бы выстроить систему данных, которой была бы присуща столь мощная логика, как это проявлялось в исповедях Анны О. Несмотря на это и даже как раз именно в результате существования такой сильной логики были искажены поводы, приводящие к возникновению некоторых симптомов (причём с самыми благими намерениями) – это явно не соответствовало действительности. Но и такой ход вещей я считаю вполне закономерным. Как раз незначительность подобных поводов, их иррациональность оправдывает их существование. Больной было непонятно, почему в ответ на доносящиеся звуки танцевальной музыки она вынуждена была кашлять. Какая-либо вымышленная произвольно конструкция была бы здесь просто бессмысленной. Конечно же мне было легко представить, что укоры совести вызывали у пациентки судороги голосовых связок, а импульсы совершить движения превращали судороги в нервный туссис; так могла реагировать почти всякая девушка, страстно любящая танцы. Так что, как видит читатель, я считаю рассказы больной совершенно надёжными и правдоподобными.

Насколько справедливо предполагать, что и у других больных развитие истерии пойдёт аналогичным образом, что подобное будет происходить и там, где нет столь явно выраженной организации «condition seconde»? Я хотел бы обратить внимание читателей на то, что вся история развития событий в изложенном заболевании могла бы остаться неизвестной как самой пациентке, так и врачу, если бы не присущая Анне О. описанная нами ранее способность вспоминать в гипнозе и рассказывать об этом. Причём в обычном нормальном состоянии она ничего подобного припомнить не могла. Так что и у других больных ничего существенного не удастся обнаружить в результате расспроса, предпринимаемого с личностями, находящимися в бодрствующем сознании, даже при наличии у них на то доброй воли, они не смогут предоставить нам каких-либо ценных сведений. А насколько слепы в этом отношении окружающие невротиков люди я уже упоминал выше. – Что на самом деле происходит с больными людьми можно, следовательно, узнать только применив метод, схожий с приёмами, имеющими свои истоки в автогипнозе Анны О. Конечно, справедливо было бы предположить, что подобное спонтанное самораскрытие происходит чаще, чем допускает наше слабое знание патогенных механизмов.

Когда больная слегла в постель, а её сознание попеременно выбирало между нормальным и альтернативным состоянием, к орде постоянно поочерёдно возникавших истерических симптомов добавилась ещё одна группа патологических феноменов, имеющих на первый взгляд другое происхождение: контрактуры – параличи левосторонних конечностей и парезы мышц шеи, управляющих движениями головы. Я выделяю их из всей массы истерических симптомов, так как если от них удавалось избавиться хотя бы один раз, то они уже больше ни разу не появлялись, даже в форме кратковременного припадка или в какой-либо завуалированной форме, это относится и к заключительной фазе лечения, когда многие другие симптомы вновь ожили после долгой дремоты. Потому-то и рассказы о них ни разу не появились в гипнотических анализах, им трудно приписать появление в результате воздействия аффектов или фантазийной активности пациентки. Я склонен считать, что упомянутая группа двигательных расстройств обязана своим появлением не психическому процессу, вызвавшему остальные психопатологические симптомы, а является расширением неизвестного ещё нам состояния, служащего соматическим фундаментом истерических феноменов.

Под именем Эмми фон Н. скрывается Фанни Мозер.

Fanny Moser (27. мая 1872 - † 24. февраля 1953) - швейцарский зоолог и парапсихолог. В 1902 году получила учёную степень доктора наук и стала работать на научно-исследовательской станции изучения биологии моря (Неаполь). А позднее посвятила себя исследованию парапсихологических феноменов.

Известны её публикации:

Siphonophoren in neuer Darstellung (1921) - удостоена премии Прусской АН

Spuk - Irrglaube oder Wahrglaube? (1950)

2. Фрау Эмми фон Н…, 40 лет, из Ливонии (Лифляндии) [i] [ii] (ФРОЙД)

1 мая 1889 года я начал лечить даму приблизительно 40 лет, страдания которой, как и её личность, вызывали у меня столь сильный интерес, что я уделял пациентке большую часть своего времени, положив своей задачей полностью исцелить её. Это была истеричка, с необычайной лёгкостью впадающая в состояние сомнамбулизма. Заметив это, я решил применить к ней бройеровский метод собирания анамнеза в гипнозе, тот метод, который я хорошо знал по рассказу Бройера о истории болезни его пациентки. Для меня это был первое применение броейровского метода лечения. Я был ещё очень далёк от того, чтобы владеть им в совершенстве, так что и анализ симптомов шёл ни достаточно широко, ни достаточно планомерно. Наверное, лучше всего мне удастся описывать состояния больной и мою лечебную тактику, если я буду опираться на записи, делаемые мною каждый вечер в течении первых трёх недель лечения. Более поздний период лечения, который позволил мне лучше понять процесс исцеления, я приведу в фрагментах:

1 мая 1889 года. Я вижу перед собой ещё довольно молодо выглядящую женщину с тонкими чертами лица; она лежит на диване, под головой у неё свёрнутый кожаный ролик. Лицо её напряжено и искривлено от испытываемой ею сильной боли, глаза крепко зажмурены, а когда она пытается смотреть, то взор её направлен вниз, лоб довольно сильно наморщен, углубленные носовые складки. Говорит она словно в изнеможении, очень тихим голосом, иногда в её речи наступает спастическая (судорожная) заминка, по временам напоминающая заикание. Пальцы крепко скрещены друг с другом, явно выдавая атетозоподобное[i][iii] расстройство. Лицо и мышцы шеи пациентки часто подёргивались, чем-то напоминая тик, а правая грудинно-ключично-сосковая мышца пластично выступала вперёд. Ко всему этому пациентка часто прерывала свою речь, чтобы издать необычный щелчок, который даже при желании я не смог бы воспроизвести.

Он состоял из нескольких звуков; коллега, хорошо сведущий в охоте, указал на схожесть этого щелчка с сигналом, издаваемым токующим глухарём.

Всё, о чём рассказывала пациентка, хорошо согласовывалось между собой, явно показывая её высокую образованность и интеллект. И тем более поражало то, что каждые несколько минут она внезапно замолкала, лицо её искажалось гримасой ужаса и отвращения, рука с широко расставленными и согнутыми пальцами вытягивалась в мою сторону, изменившимся, наполненным ужасом голосом пациентка выкрикивала слова: «Не шевелитесь – ничего не говорите – не прикасайтесь ко мне!» По-видимому, в это время она находилась в полной власти приводящей её в ужас галлюцинации, а при помощи выкрикаваемой формулы пыталась защититься от приближения чужого человека.

И действительно, выкрикиваемые слова выполняли защитную функцию, которая несколько позже найдёт свое объяснение. С тех пор подобную защищающую формулу я обнаружил ещё у одной меланхолички, которая таким способом пыталась избавиться от мучавших её мыслей [желаний, чтобы с мужем или матерью произошло что-то ужасное, желание богохульствовать и т. п.].

Эти помехи рассказу исчезали также внезапно как и появлялись, больная продолжала свою речь словно бы ничего не произошло, она не пыталась объясниться или извиниться за своё поведение. Наверное, она просто не замечала происходивших в ней перемен

Речь здесь идёт о истеричном делирии[i][iv], чередующемся с нормальным состоянием сознания; что-то подобное происходит, когда действительный тик накладывается на произвольное движение, нисколько при этом не нарушая его и не смешиваясь.

О жизни пациентки я узнал следующее: её семья родом из самого центра Германии; последние два поколения родственников проживали в русской провинции на побережье Балтийского моря, накопив там довольно приличные состояния. В семье родителей было 14 детей, пациентка была тринадцатой, выжили только четверо. Строгая мать с огромной энергией отдалась воспитанию детей, доходило и до принуждений. В 23 года пациентка вышла замуж за очень образованного и талантливого мужчину, занимавшего высокий пост в крупной промышленности и это не смотря на большую разницу в их возрасте. Брак их продолжался недолго, так как муж вскоре умер от паралича сердца. Это событие, как и необходимость одной воспитывать двух дочек, которым на время нашей встречи было 16 и 14 лет, пациентка связывала с началом своего заболевания. Дети её постоянно заболевали разными недугами, были у них и нервные расстройства. После смерти мужа, происшедшей 14 лет назад, пациентка не прекращала болеть, менялась только интенсивность страданий. Четыре года назад временное облегчение принёс ей курс массажа, назначенный вместе с приёмом ванн, а так все её усилия, предпринимаемые для того, чтобы восстановить здоровье, растрачивались впустую. Пациентка много путешествовала, имела разнообразные и активные интересы. В настоящее время она проживала в помещичьей усадьбе на берегу Балтийского моря, совсем рядом с большим городом. Уже несколько месяцев она опять как тяжело болеет, находится в дурном настроении, её совсем замучили боли и бессонница. От своих страданий она пыталась избавиться в Аббации[i][v], но без успеха. Шесть недель она находится в Вене на лечении у знаменитого врача.

Моё предложение предоставить обеих девочек на попечение их гувернанток и полечиться в санатории, в котором я смогу её видеть ежедневно, она сразу же принимает, не возражая ни единым словом.

2 мая вечером я посещаю пациентку в санатории. Я замечаю, что каждый раз как только неожиданно открывается дверь, она страшно пугается. Поэтому я даю распоряжение о том, чтобы навещающие её врачи и обслуживающий персонал предварительно достаточно сильно стучали и не входили до тех пор, пока не услышат голос пациентки: «входите». И всё равно, даже несмотря на эти предосторожности, она продолжает искажать лицо и вздрагивать, когда кто-то входит.

На сегодня её главные жалобы относятся к чувству зябкости и страданию от болей в правой ноге, боль эта спускается со спины, начинаясь чуть выше гребня подвздошной кости. Я назначаю ей тёплые ванны, а дважды в день буду массировать всё её тело.

Она великолепно подходит для гипноза. Достаточно подержать перед ней палец и выкрикнуть: «Спите!», как она тут же падает навзничь с признаками гипнотического оцепенения. Я внушаю ей глубокий сон, устранение всех симптомов и т. п., что она явно сосредоточенно слушает, хотя и продолжает находиться с закрытыми глазами. Лицо пациентки постепенно разглаживается и начинает принимать миролюбивое выражение. После первого гипнотического сеанса пациентка смутно припоминает мои слова; но уже на втором у неё наступает сомнамбулическое состояние (сопровождающееся полной амнезией). Я сообщил пациентке, что собираюсь её загипнотизировать, на что она согласилась без всякого сопротивления. Её ещё никто ни гипнотизировал, но я допускаю возможность, что она читала книги о гипнозе, хотя и не знаю, какое у неё сложилось представление о нём.

После пробуждения из гипнотического состояния, какое-то время пациентка озиралась вокруг себя словно была в замешательстве, затем остановила свой взор на мне, казалось, что она потихоньку приходит в себя; пациентка одела очки, которые сняла перед гипнозом, и пребывала теперь в радостном настроении. Хотя за всё время лечения, которое продолжалось в первый год семь, а в следующем восемь недель, мы говорили обо всём и каждый день я обычно усыплял её по два раза, она ни разу ни задала мне вопроса или хотя бы затронула тему, касающуюся гипноза, по-видимому своим бодрствующим сознанием она полностью игнорировала тот факт, что её гипнотизировали.

Лечение тёплыми ванными, массаж дважды в день, гипнотические внушения продолжались и в последующие дни. У неё появился крепкий сон, даже на глаз было заметно улучшение её состояния. Большую часть времени пациентка была спокойна и проводила его в постели. Больной не запрещено было видеться с детьми, читать и писать письма.

Утром 8мая она выглядела совершенно нормальной, развлекала меня ужасными историями о животных. В газете «Франкфуртер цайтунг», лежавшей перед пациенткой на столике, она прочитала историю о том, как какой-то ученик связал малыша и засунул ему в рот белую мышь; из-за пережитого ужаса малыш умер. Доктор К. рассказывал ей, что как-то послал в Тифлис (Тбилиси) целый ящик белых крыс. При упоминании об этом на лице пациентки стали заметны все признаки переживаемого ею сейчас ужаса. От страха она несколько раз подряд сильно и судорожно сжимает мою руку. – «Не шевелитесь, ничего не говорите, не прикасайтесь ко мне! – А если бы эти твари оказались в моей постели! (Пациентка приходит в неописуемый ужас.) Подумайте, каково будет, когда их там обнаружат! А между ними ведь ещё находится и мёртвая крыса, уже об-гры-зенная!»

Я пытаюсь устранить ужасные галлюцинации гипнозом. А пока она находится в гипнотическом сне беру в руки «Франкфуртер цайтунг»; действительно, я быстро нахожу там историю об издевательствах ученика, но без примешивания сюда мышей и крыс. Таким образом, кое-что она добавила своим патологическим воображением.

Вечером я затронул наш разговор, в котором фигурировали белые мыши. Пациентка абсолютно ничего об этом не помнила, была удивлена и от всей души смеялась.

Такое неожиданное включение делирия в бодрствующее сознание не было для неё большой редкстью, оно ещё будет часто повторяться в моём присутствии. Пациентка имела обыкновение жаловаться на то, что часто в разговоре выдаёт очень путаные ответы, так что знакомые ей люди ничего не могут понять. При первой нашей встрече на мой вопрос, сколько ей лет, пациентка совершенно серьёзно отвечала: я женщина прошлого столетия. Недели спустя, она пояснила мне, что тогда, находясь в делирии, она думала о прекрасном старинном шкафе, который она будучи любительницей старинной мебели, приобрела в путешествии. Возраст этого шкафа и определил ответ пациентки на мой вопрос о её возрасте.

После обеда у пациентки появлялись так называемые «затылочные спазмы» (одна из форм проявления мигрени), но «совсем не долго, ну, может быть, два часа».

8 мая вечером я приказал пациентке, находящейся в гипнотическом сне, говорить, что после некоторых усилий ей удалось сделать. Говорила она очень тихо, каждый раз прежде чем дать ответ, какое-то время его обдумывая. Выражение её лица менялось в соответствии с затрагиваемой темой. После моих внушений, устраняющих сильный аффективный заряд рассказа, она мгновенно успокаивалась. Я задал пациентке вопрос, почему она так сильно пугается. Она ответила: Это касается воспоминаний из моего детства. – Когда это было? – В первый раз это было, когда мне было пять лет, в то время братья и сёстры любили бросать в меня мёртвых животных. Вот тогда-то и приключился со мной первый обморок с подёргиваниями, но после того, как моя родная тётя сказала, что это выглядело ужасно отвратительно и что у порядочных девочек ничего подобного не должно быть, они прекратились сами собой. Обморок появился опять, когда в семь лет я увидела свою мёртвую сестру, лежащей в гробу, а затем они были в 8 лет, когда брат стал часто пугать меня привидениями, напяливая на себя белые одеяния; чуть позже в 9 лет я смотрела на лежащую в гробу родную тётку и – вдруг – у той на моих глазах отваливается нижняя челюсть.

[i][i] Под псевдонимом Анны О. скрывалась Берта Паппенхайм (1859-1936), ставшая больной во время ухода за болевшим кавернозным туберкулёзом отцом. «Разоблачил» пациентку автор знаменитой трёхтомной биографии Фройда Э. Джонс (1953). О лечении пациентки Фройд узнал от Бройера через несколько месяцев после завершения лечения (ноябрь 1882). Фройда настолько сильно восхитила история болезни, что он не мог понять, почему Бройер не желает её опубликовать, как и рассказать о созданном новом методе лечения – «катартической психотерапии». И только спустя год Бройер откровенно признался молодому коллеге, что он столь сильно был вовлечён в лечение Анны О., что в конце концов вызвал ревность жены. Ему пришлось сказать пациентке, что он навсегда прерывает лечение. И вечером этого же дня его срочно вызвали к этой пациентке, лежавшей в «родовых схватках» от ложной беременности и выкрикивающей: «На свет появится ребёнок доктора Бройера!» Бройер погрузил пациентку в гипнотическое состояние и попытался успокоить, а на следующий день вместе с женой уехал в Венецию. В том же самом году, через месяц после завершения лечения Бройером пациентке стало настолько плохо, что её вынуждены были поместить для стационарного лечения в знаменитый нервный санаторий Bellevue (“прекрасный вид» - название часто даваемое местности, на которой расположен прекрасный дворец) в Кройцлинге на Боденском озере, где она находилась с середины июля до конца октября 1882 года. Там Анну О. лечили от различных соматических симптомов (в том числе и от тригеминальной [тройничного нерва] невралгии), при чём для этого использовали большие дозы морфия. По вечерам она опять теряла способность говорить по-немецки и переходила на английский или французский язык. В письме Стефану Цвайгу (Цвейгу) Фройд писал: «Что на самом деле произошло с пациенткой Бройера, мне удалось разгадать только много лет спустя после нашего с ним разрыва… При последней встрече с пациенткой у него в руках был ключ, которым он мог открыть дверь к тайнам жизни, но он позволил ему упасть. При всей своей духовной одарённости у него не оказалось в характере ничего фаустовского. Ужаснувшись содеянному он спасся бегством, предоставив попечение за судьбой больной одному из своих коллег» (Freud S. Briefe 1873-1939. Frankfurt a. M. 1968, стр. 427). И этим ещё дело не закончилось, как пишет Джонс в первом томе знаменитой биографии Фройда: «Спустя примерно десять лет, уже в то время, когда Фройд лечил пациентов в сотрудничестве с Бройером, последний пригласил Фройда посмотреть его истеричную пациентку. Перед тем как отправиться к ней, Бройер подробно описал её симптомы, после чего Фройд сказал, что это очень типично для фантазируемой (ложной) беременности. Такого повторения прежней ситуации Бройеру было трудно перенести. Не сказав ни слова, он взял свою шляпу с тростью и быстро покинул Фройда» (Jones E. Das Leben und Werk von Sigmund Freud. Bern, 1960, стр. 269). Какое-то время Анна О. злоупотребляла морфием. Позже, обходясь без какой-либо врачебной помощи, полностью занялась общественной деятельностью, правда в жизни она игнорировала секс. Была довольно известной как яркий борец за эмансипацию женщин, прежде всего евреек. Знаменитый еврейский философ Мартин Бубер (1878-1965) как-то сказал: «Есть люди духа, есть люди страсти, и тех, и других не так то уж часто можно встретить, но ещё большей редкостью являются люди, объединяющие в себе дух и страсть. Вот таким человеком страстного духа и была Берта Паппенхайм» (1939). На свои личные сбережения она основывает «Хайм (приют) для девушек, подвергающихся насилию, и для внебрачных детей». Попечение за несчастными детьми сполна замещает ей отсутствие своих собственных детей. Но воспоминания о проведённом катартическом лечении продолжают преследовать её и дальше, она строго-настрого запрещает любой вид психоаналитического лечения находящихся в основываемых ею заведениях людей. О том, что Берта Паппенхайм в течение всей своей жизни относилась с «враждебностью к анализу», вспоминает и Анна Фройд (см. статью «Эпизоды из жизни Берты Паппенхайм (Анны О.)» Бернда Ницшке в ведущем немецком психоаналитическом журнале “Psyche” [1990], стр. 819). Сама же Берта Паппенхайм говорит о психоанализе следующее: «Психоанализ в руках врача то же самое, что исповедь в руках католического священника; только от их личности и владения своим методом будет зависеть то, окажется ли их инструмент добром или обоюдоострым мечом» (см. сборник под редакцией D. Edinger “ Bertha Pappenheim. Leben u. Schriften. Frankfurt a. M. 1963, стр. 12-13). А свою общую жизненную позицию Анна О. описывала следующим образом: «Каждый, независимо от того, мужчина он или женщина, должен делать то, что он и должен делать, используя то свою силу, то свою слабость». Для Фройда понимание мощи переноса и контрпереноса в этой истории болезни стало отправным пунктом на пути перехода от катартической терапии к психоанализу. В некрологе на смерть Бройера (1925) Фройд писал: «Бройер столкнулся с неизбежно существующим переносом пациентки на врача и не смог понять безличностную природу этого явления». Приняв чувства переноса за реальные чувства пациентки Бройер ответил на них массивной реакцией бессознательного контрпереноса, которая и спустя годы не позволяла ему признать сексуальную природу симптомов Анны О, так в письме Бройера, датированного 21 ноября 1907 года знаменитому психиатру Августу Форелю стоит: «Должен тебе признаться, мой вкус претит мне погружаться в область сексуального как в теории, так и на практике. Но при чём тут мой вкус и мои ощущения, если дело касается истины, обнаружения того, что же на самом деле находится перед нами… Случай Анны О. доказывает, что достаточно тяжёлый случай истерии может возникнуть, сохраняться и устраняться без того чтобы какую-либо роль в нём играли сексуальные элементы… Моя заслуга состояла в основном в том, что я догадался понять, что судьба послала мне в руки необычайно поучительный, важный для науки случай, который мне удалось внимательно и в течении довольно продолжительного времени наблюдать, причём не нарушая его простого и естественного течения каким-либо предвзятым мнением. Тогда я очень многому научился, я узнал много удивительно ценного для науки.. Но я узнал и то, что на что необходимо обращать первоочередное внимание в практической деятельности. Для частнопрактикующего врача-терапевта невозможно заниматься лечением подобных случаев без того, чтобы посредством такого лечения полностью не разрушить свою деятельность и жизненный уклад. Я хвалю себя за принятое мною тогда решение, не допускать больше подобных нечеловеческих испытаний. Когда у меня появлялись пациенты, для которых я ожидал многого от аналитического лечения, но которых я сам не мог лечить, то направлял их к доктору Фройду, возвратившемуся из Парижа и Сальпетриера, к доктору, с которым я находился в самых дружеских отношениях, а также в плодотворных научных контактах» (1907).

Дата добавления: 2015-06-04