Эпикриз 1 страница

Естественно, что без подробного предварительного соглашения относительно ценности и значения классификации психических болезней, не так-то и легко решить будет ли какой-то случай болезни относиться к истерии или к другим (не чисто неврастеническим) неврозам. А в области столь появляющихся смешанных неврозов так, вообще, ещё только ожидается упорядочивающая рука, которая поставит пограничные вехи и выделит самые существенные признаки для будущей классификации. Но если по традиции выявлять истерию (в её узком смысле) на основе аналогии с другими известными и типичными случаями, то вряд ли кто будет оспаривать в случае фрау Эмми фон Н. диагноз истерии. Лёгкость возникновения делириев и галлюцинаций при обычно нормальной психической деятельности, изменение личности и памяти в сомнамбулическом состоянии, исчезновение кожной чувствительности в обычно болезненных конечностях, факты амнезии, болезненные процессы в яичнике и т. п. не позволяют и долю секунды сомневаться в истеричной природе заболевания и по меньшей мере в истеричном характере больной. И если сомнения тем не менее всё же возникнут, то связано это будет только со своеобразием представленного случая. Поэтому я вынужден сделать ещё одно замечание. Как видно из приведённого в начале книги «Предварительного сообщения» мы рассматриваем истеричные симптомы как результат и остаточное явление возбуждения, оказавшего травмирующее воздействие на нервную систему. Остаточные патологические явления не сохраняются, если первоначальный заряд возбуждения устраняется в результате отреагирования или интеллектуальной проработки. Теперь вряд ли можно сомневаться, что процесс формирования остаточных явлений, рассматриваемый с позиции количества энергии (хотя и не поддающегося измерению), перемещает поступающий в нервную систему заряд возбуждения в хронические симптомы, поскольку эта энергия не направляется на акцию вовне организма. Теперь нам всегда в любом случае истерии удаётся находить процесс, посредством которого значительная часть «суммы (заряда) возбуждения» переводится в чисто соматические симптомы. Вот это свойство истерии и мешало долгое время считать её истинно психическим заболеванием.

Процесс перемещения психического возбуждения в хронический соматический симптом ради краткости мы называем «конверзия», она прежде всего и характеризует истерию. В случае же Эмми фон Н. мы видим лишь небольшую долю энергию, израсходованную на конверзию, первоначальное психическое возбуждение в первую очередь сохраняется в психической сфере и из-за этого становится хорошо заметно, что этот случай истерии схож с другими, неистеричными неврозами. Встречаются также случаи истерии, в которых на конверзию расходуется весь избыток психического возбуждения, так что соматические симптомы начинают проявляться чуть ли не в нормальном состояния сознания. Обычно же происходит не полное перемещение энергии в конверзию, хотя бы часть аффекта, переживаемого в стрессовой ситуации, сохраняется в сознании, оказывая влияние на настроение.

В нашем случае истерии с незначительной долей конверзии все психические симптомы можно разделить на следующие группы: изменение настроения (тревога, меланхолическая депрессия), фобии и абулия (безволие). Две последних группы психических расстройств рассматриваются во французской школе психиатрии в качестве признаков (стигма, знак) нервной дегенерации. В нашем же случае они оказываются вполне достаточно детерминированными травматическими переживаниями, что я и покажу более подробно.

Несомненно, что некоторые из фобий, вообще, можно отнести к свойственным природе человека. Особенно хорошо заметно у это невропатов, например, очень часто обнаруживаемая у них боязнь животных (змей, жаб, вообще любых опасных насекомых, повелителем которых чествуется господин Мефистофель), боязнь грозы и др. Но и эти фобии обычно приобретают чрезвычайное значение в результате воздействия травмирующих переживаний. Так боязнь жаб в нашем случае появилась у пациентки в детстве, когда брат бросил ей вслед мёртвую жабу, результатом чего стал истеричный припадок с конвульсиями, а страх перед грозой был спровоцирован тем же самым ужасом, который привёл к возникновению прищёлкивания языком, боязнь тумана была вызвана прогулкой по острову Рюген; в этой группе инстинктивные (так сказать, естественные) страхи, выдаваемые французскими психиатрами за психические стигмы, продолжают играть главенствующую роль.

Более специфичные фобии пациентки тоже объясняются пережитыми ею событиями. Боязнь возникновения неожиданного испуга объясняется теми ужасными впечатлениями в её жизни, когда она внезапно увидела скончавшегося мужа из-за паралича сердца. Боязнь незнакомых людей, да и вообще боязнь людей, идёт ещё от того времени, когда пациентка подвергалась преследованиям со стороны родственников мужа, тогда она была склонна видеть в каждом чужаке их агента, а также в те периоды, когда её осаждали мысли, что незнакомые люди могли бы быть наслышаны через слухи или газеты о приписываемых ей ужасных вещах. Страх перед сумасшедшим домом и его обитателями объясняется целой цепочкой печальных событий, происшедших в её семье, а также рассказами, которыми глупая служанка потчевала заслушавшегося её ребёнка; ну и, конечно, этот страх берёт свои корни в инстинктивном, естественном ужасе всех здоровых людей перед столкновением с безумием, как и, с другой стороны, постоянного опасения всех нервных людей, не исключая и нашей пациентки, самим сойти с ума. А страх того, что за её спиной может внезапно кто-то появиться, имеет свои корни в нескольких ужасных впечатлениях ещё со времён юности. После одного мучительного эпизода в отеле, мучительного из-за его связи с эротическими переживаниями, у пациентки появился необычайно большой страх того, что незнакомый человек может тайно прокрасться к ней, и,наконец, столь присущая невропатам фобия оказаться погребёнными заживо, может легко объясняться верой пациентки в то, что муж ещё не был мёртв, когда его хоронили, той верой, в которой столь трогательно выражается неспособность справиться с чувствами, связанными с внезапным разрывом связи с любимым существом. Впрочем, я полагаю, что любые психические мотивы способны только объяснить выбор объекта фобии, но не то, что она продолжает своё существование в течении долгого времени. Для объяснения последнего необходимо дополнительно привлечь невротический момент, а именно то обстоятельство, что пациентка уже годами пребывала в состоянии сексуального воздержания, которое обычно и является наиболее частой причиной появлении склонности к переживанию страхов.

Существующая у наших больных абулия (безволие, неспособность что-либо осуществить) не в столь большой степени как фобии, позволяет разобраться в сущности психических стигм (из-за ограничения проявлений активности). Гипнотический анализ рассматриваемого случая истерии скорее позволяет предположить, что абулия пациентки объясняется двойным психическим механизмом, который по сути своей является одним и тем же. Абулия является или простым следствием имеющейся фобии, во всех тех случаях, когда фобия создаёт помехи для выполнения каких-либо действий (например, выйти из дому, чтобы навестить друзей) и причиной паралича воли здесь является страх, связанный с возможностью всё-таки реализовать своё желание. Было бы несправедливо выделять этот вид абулии в качестве особого симптома и приписывать ему характерные для него фобии. Нужно признаться, что такого рода фобии могут существовать вовсе не приводя к абулии, если они достаточно интенсивны. Другой вид абулии связан с наличием эмоционально насыщенных, продолжающих сохраняться ассоциаций, которые сопротивляются присоединению новых ассоциаций, особенно тех, которые наделены неприятными, трудно переносимыми переживаниями. Самый блестящий образец такой абулии виден в анорексии нашей больной. Она слишком мало ела, так как пища ей казалась недостаточно вкусной, да и вряд ли сам акт еды мог пробудить у неё аппетит из-за сохраняющихся воспоминаний, приводящих к чувству отвращения, до сих пор остаётся заряд прежних неприятных аффектов. Ведь невозможно есть, одновременно испытывая отвращение к пище. Отвращение к пище не уменьшилось потому, что пациентка всякий раз должна была его подавлять, вместо того, чтобы избавиться от него путём отреагирования; ещё ребёнком после отбытия наказания она должна была есть застывшую пищу, а в зрелые годы желание не обидеть брата мешало ей открыто проявить свои аффекты, которые переполняли её во время совместной трапезы.

Возможно, мне позволено здесь упомянуть одну небольшую работу, в которой я попытался привести психологические обоснования для возникновения истеричных параличей. Я изложил там гипотезу, по которой причина этих параличей лежит в ограниченности круга представлений для образования новых ассоциаций, например того, что относится к образу рук или ног; ограничения в активности ассоциаций вызывается тем, что представления о парализованной конечности включены в заряженные неразрядившимися аффектами воспоминания о травме. Из приведённых в той статье примеров, которые имели прямое отношение к обыденной жизни, я сделал вывод, что обременённость представлениями, в которых не нашли своего удовлетворения аффекты, в любом случае приводит к ограничениям в активности ассоциаций и невозможности присоединять новые образы с новыми аффектами (Quelques considèrations pour une ètude comparative des paralysies motrices, organiques et hystèriques. Archives de Neurologie, №77, 1893 год).

Впрочем, до сегодняшнего дня мне так и не удалось посредством гипнотического анализа доказать мои тогдашние предположения касательно случая двигательного паралича, но я могу сослаться на анорексию фрау фон Н. в качестве доказательства того, что этот механизм лежит в основе абулии определённого рода, да и сами абулии, конечно же, являются ничем иным как очень специфическим – «систематизированным», как говорят французы – видом психических параличей.

Психическое положение дел у фрау фон Н. в общем-то можно довольно легко охарактеризовать, если учитывать два условия:

1 мучительные аффекты, связанные с травматическими переживаниями, так и не получили окончательной разрядки, например находившее на неё «дурное» настроение, душевная боль (от утраты мужа), неприязнь (вызванная преследованиями со стороны родственников мужа), отвращение к пище (из-за принуждения есть), страхи (столь много пережитых ею пугающих событий) и

2. высокую психическую активность в области воспоминаний, которая то спонтанно, то посредством каких то актуальных раздражителей, связанных с происходящими событиями (например, революция в Сан-Доминго), привносит в сознание пациентки напоминание о перенесённых прежде психических травмах, наряду с сопровождающими их аффектами. Терапия, проводимая мною, непосредственно примыкала к ходу этой деятельности воспоминаний, день за днём устраняя то, что приносил на поверхность сознания пациентки текущий день, пока накопившиеся запасы болезненных воспоминаний не оказывались полностью исчерпанными.

Обе эти психические характеристики, рассматриваемые мною в качестве необходимого общего фона для появления истеричных пароксизмов, позволяют сделать некоторые важные выводы, которые я хочу изложить несколько позже, а вначале уделить внимание механизму соматических симптомов.

Невозможно одной и той же причиной объяснить все соматические симптомы. Даже на небольшом количестве клиническим случаев легко заметить, что соматические симптомы одного случая истерии могут появляться различными путями. Прежде всего я позволю себе причислить к соматическим симптомам испытываемые пациентами боли. Насколько я знаю, часть болей, конечно, была обусловлена незначительными (ревматическими) изменениями в мышцах, сухожилиях и фасциях (соединительно-тканная оболочка), которые обычно уготавливают нервным людям намного больше болезненных ощущений чем здоровым. А другая часть болей, по всей вероятности, вызывалась болезненными воспоминаниями, относящимися к переживаниям ужаса и к периоду её ухода за больным, занимавших в жизни больной столь большое место. В своё время и эти боли тоже могли обусловливаться органически, но после пережитых ужасных событий они стали использоваться для невротических целей. В своих размышлениях о болях, существовавших у фрау фон Н., я опираюсь на лечебный опыт, полученный мною в работе с другой больной, о которой я скажу несколько позже, а с данной пациенткой как раз в этом пункте было получено слишком мало сведений.

Часть бросающихся в глаза необычных двигательных реакций, присущих госпоже фон Н., были непосредственным выражением её душевного состояния, причём легко было догадаться и о их значении, так вытягивание рук с растопыренными и скрюченными пальцами легко было истолковать как проявление испытываемого пациенткой испуга…Конечно, живое и ничем не сдержанное проявление переживаемых пациенткой аффектов, как и её мимика, соответствовало полученному ею воспитанию и её природному темпераменту; когда же пациентка не находилась в истеричном состоянии, то была адекватна и даже скорее скована в своих двигательных реакциях. Другая часть симптомов, связанных с двигательным аппаратом, находилась, по собственным словам пациентки, в прямой связи с испытываемыми ею болями, чтобы не закричать, она не прекращая ни на минутку выкручивала себе пальцы (так было в 1888 году) или крепко прижимала и тёрла ладони (1889 год). Эти реакции легко вызывают в памяти один из Дарвиновских принципов, который объясняет выразительные движения принципом «разрядки (отведения) возбуждения». Посредством этого принципа Дарвин например объясняет виляние собакой хвостом. Впрочем, замещение желания закричать от сильной боли подобной двигательной активностью присуще нам всем. Тот, кто старается на приёме у стоматолога держать спокойно голову и бесстрашно открывать рот, не хватаясь в отчаяния руками за любую опору, тот по меньшей мере отстукивает ритм ногами.

Несколько более сложный вид конверзии можно наблюдать в тикообразных движениях фрау фон Н., в её прищёлкиваньи языком и заикании, в выкрикивании имени «Эмми», находясь в припадке замешательства, в использовании защитной формулы «Не двигайтесь – Молчите – Не трогайте меня!» (такое было в 1888 году). Заиканье и прищёлкиваниеье языком можно объяснить посредством одного и того же механизма, который я в небольшом сообщении для «Журнала гипнотизма» (том 1 за 1893 год) назвал «объективацией контрастных представлений» (статья «Случай гипнотического лечения наряду с замечаниями по поводу истеричного контр-желания»). Применительно к нашему примеру процесс этот мог бы проходить следующим образом: изнемогая от свалившихся на неё забот и необходимости дежурить у постели заболевшего ребёнка, истеричка в конце концов заснула, думая про себя: нужно вести себя абсолютно тихо, а иначе можно разбудить малышку. Вероятно, это намерение и пробуждает контрастирующее представление, опасение, что она нечаянно может создать шум, который выведет малышку из столь желанного состояния сна. Подобные контрастные представления появляются и у каждого из нас и всегда тогда, когда мы не совсем уверены в осуществлении важного намерения.

Невротический человек, в чьём самосознании редко не встретишь депрессивную настроенность и боязливое ожидание неудач, образует особенно много контрастных представлений, или же он склонен очень быстро принимать их в себя, а кроме того невротик придаёт контрастным представлениям большее значение. В измождённом состоянии, в котором находилась наша пациентка у постели ребёнка, контрастное представление берёт верх, хотя в любом другом случае оно было бы отвергнуто; оно и вырывается теперь наружу (объективируется), производя к ужасу больной неимоверный шум, именно то, чего она так сильно опасалась, и происходит на самом деле. Для объяснения случившегося можно дополнительно учесть и то, что усталость была лишь частичной, что она захватила в своё поле только первичное Я больной (как бы сказали Пьер Жане и его последователи), ни сколько не повлияв на активность контрастного представления.

Далее нужно учесть то, что ужас пациентки вызывается шумом, произведённым ею против своей воли, что и делает это событие поистине травматическим, а производимый ею шум фиксируется памятью в качестве соматического симптома. Конечно, этот тикообразное действие имеет объективные характеристики, состоящие из нескольких спастически (судорожно) вырывающихся звуков, отделяющихся друг от друга небольшими паузами, скорее всего это прищёлкиванье языком имеет отдалённое сходство с тем шумом, отголоском которого оно и является. По всей видимости между сознательным намерением и контрастным представлением («контр-желанием») разыгрался бой, наделивший тик отрывистым характером и превратившим контрастное представление в необычную активность речевых мышц.

Подобным же образом появилось хроническое спастическое нарушение речи, что-то вроде заикания, только на этот раз не конечный результат – крик, а весь процесс иннервации, попытка судорожного подавления речи превращается в символ события для памяти.

Оба симптома, прищёлкивание языком и заикание, имеют очень сходные причины возникновения, а потому и далее они остаются тесно связанными друг с другом, и даже со временем ещё больше сближаются. Позже они находят для себя ещё и другое применение. Так как они возникли в результате сильного испуга, то они легко появляются (на основе механизма моносимптоматической истерии, о котором читатель может прочитать в главе «Наблюдение 5») в ситуации, приводящей к переживанию испуга, хотя сама ситуация и не даёт повода для объективации контрастного представления.

Со временем симптомы настолько стали связанными со многими психическими травмами, получили столь большое право на репродукцию в воспоминаниях, что постоянно и без всякого повода вторгались в речь пациентки в виде тика, в котором трудно было уловить какой-либо смысл. И только гипнотический анализ смог в этом случае показать, как много смысла скрывается за этим с виду ничего не значащим истерическим симптомом. Оба симптома не удалось устранить полностью одним ударом посредством применения Бройеровского метода только потому, что катартический метод был применён только к трём главным травмирующим переживаниям и не был расширен на ассоциированное с ними множество событий.

Вполне возможно, что я могу этим пробудить впечатление о слишком большом придавании значения мелким деталям симптома и о том, что я излишне погружаюсь в мантику (гадание по внешним признакам). Но дело в том, что,действительно, при выяснении причин конкретного случая любой истерии приходится исследовать тончайшие детали, им, вообще, довольно трудно приписать слишком большое значение. Я приведу только один пример, который хорошо подтверждает сказанное мной. Несколько лет назад мне пришлось лечить 18-летнюю девушку, семья которой была наследственно отягощена психическими заболеваниями. В сложном неврозе девушки значительное место занимала истерия. Первым, что я услышал от неё, были жалобы на припадки отчаяния с двояким содержанием. То она ощущала растягивание и зудение в нижней части лица, в области, включающей щёки и рот, то у неё судорожно вытягивались пальцы обоих ног и начинали безостановочно двигаться туда-сюда. Вначале я, вообще, не придавал этим деталям большого значения. Предыдущие учёные, занимающиеся исследованием истерии, наверняка увидели бы в этих явлениях доказательство повышенной возбудимости некоторых центров коры головного мозга во время истеричного припадка. Мы всё ещё не знаем, где находятся мозговые центры таких парестезий[i], хотя хорошо известно, что в форме парастезий начинает проявляться особая форма эпилепсии - так называемая частичная, парастезии составляют так же значительную часть содержания сенсорной эпилепсии Шарко. За судоржные движения пальцев ног посчитали бы ответственными симметричные зоны коры головного мозга в самой непосредственной близости от медианной складки. Только всё это объясняется по-другому. Когда я поближе познакомился с девушкой, как-то я спросил её напрямую, что за мысли появляются у неё во время припадков. Она не должна им подчиняться, да, верояно, может и сама объяснить странные явления, замечаемые у неё. От стыда больная залилась краской, в конце гипнотического сеанса мне удалось побудить больную высказать свои объяснения. Факты, на которые она опиралась были полностью подтверждены её подругой. До появления первых менструаций пациентка несколько лет страдала от Cephalaea adolescentium[ii], что не позволяло ей достаточно большое время уделять учебным предметам, так что и больших успехов в обучении она не добилась. После устранения страдания, честолюбивая и несколько наивная девочка решила с удвоенной силой работать над собой, чтобы догнать своих сестёр и ровесников. Её усилия превышали имеющиеся у неё возможности. Учебное рвение обычно заканчивалось приступом отчаяния из-за того, что она завышено оценивала свои силы. Естественно, что и своей внешностью она старалась сравняться с другими девушками, всякий раз испытывая глубокое страдание, когда открывала в своём теле ещё один недостаток. Отчётливо заметный у неё прогнатизм[iii] начал превращаться в место, причиняющее ей постоянные муки, она даже попыталась исправить его, по четверть часа натягивая верхнюю губу на выступающие вперёд зубы. Однажды безуспешность таких дитячих усилий вызвала у неё даже взрыв подлинного отчаяния – в конце концов всё вылилось в особого рода приступ, в котором доминировали ощущения стягивания кожи и зудение щёк. – Довольно легко оказалось объяснить и детерминацию других приступов с двигательными расстройствами в виде судорожного вытягивания пальцев ног и их беспокойными движениями. Я узнал, что первый из таких приступов произошёл при вылазке на Шляфберг, находящегося в окрестностях Ишля. Естественно, что родственники пытались и там подстраховать девушку от чрезмерных усилий. Пациентка сообщила мне, что у братьев и сестёр излюбленным занятием было неизменное подтрунивание над её явно непропорциональными, просто-таки огромными ступнями. Из-за этого дефекта внешности долгое время пациентка чувствовала себя несчастной. Больная пыталась носить очень узкие сапоги, но всевидящее око не спускавшего с неё глаз папы смогло это обнаружить – отец позаботился о том, чтобы она носила только удобную обувь. Девушка была очень недовольна распоряжениями отца, сделанными по этому поводу. Она не могла избавиться от мыслей о своём уродстве, появилась привычка играть в обуви пальцами ног, это чем-то напоминало движения человека, желающего проверить не слишком ли велика его обувь, не стоит ли выбрать размер поменьше. Во время той горной вылазки на Шляфберг, которую девушка вовсе не относила к разряду утомительных, из-за короткой юбки ей опять пришлось много времени уделить обуви. По дороге одна из сестёр сказала ей: «Своими ботинками ты просто превзошла себя». В тревоге больная девушка стала усиленно перебирать пальцами ног; за этим привычным для неё занятием девушка пыталась справиться с собой. Мысли о ногах, оказавшихся у неё столь невообразимо огромными, отныне не покидали её. Когда все вернулись домой, у неё впервые произошёл припадок – в качестве символа прошедшей горной вылазки вместо беспокоящих девушку вереницы мыслей сохранились судороги и непроизвольные подёргивания пальцев ног.

Я обратил внимание на то, что появившиеся симптомы не отличались постоянством, а всегда возникали приступами. Я могу ещё прибавить, что после этой первой исповеди припадки в виде судорог ног прекратились, а беспокойные движения пальцев ног продолжали сохраняться. Так что, легко было предположить, что часть воспоминаний так и не была затронута в исповеди девушки.

Постскриптум: несколько позже я разобрался и в этом. Безрассудная девушка сверхревностно относилась к своей красоте из-за того, что хотела понравиться одному из молодых кузенов. [Добавление, сделанное в 1924 году: несколькими годами позже на месте невроза сформировалось тяжелое психическое заболевание – Dementia praecox (шизофрения)].

Выкрикивание имени “Эмми” в припадках помешательства, которые по законам истерии воспроизводили очень часто бывавшее у пациентки во время ухода за дочерью состояния полной беспомощности, посредством довольно сложного потока мыслей было связано с припадком, как бы соответствуя особой защитной формуле, предохраняющей больную от его появления. Наверное, этому выкрику было присуще и ещё одно свойство – в более неопределённом виде проявляться в форме тика; что-то подобное происходило с защитной формулой “Не прикасайтесь ко мне”. В обоих случаях гипнотическая терапия прекрасно справилась с этими симптомами. Совсем недавно возникнувшие вскрики “Эмми” мне удалось проследить до их первоистоков, там, где они и появились впервые – в припадках помешательства.

Всем этим моторным симптомам, совершенно независимо от того, находятся ли они под контролем пациентки, поддаваясь её волевым усилиям, например провоцируя под воздействие контр-желания появление прищёлкивания, перемещают ли они психическое возбуждение в двигательный акт в форме заикания, прибегая ли к защитным мерам в виде выкрикивания слова “Эмми” и других более длинных фраз, так вот всем этим моторным симптомам присуще одно и то же свойство: первоначально, а возможно и сейчас, они находятся в самой непосредственной связи с травмирующим переживанием, замещая которое они и появляются в виде симптомов, обнаруживая этим сохраняющуюся память о событии.

А некоторые соматические симптомы больной, вообще, не являются обусловленными истеричной природой, так например, судороги затылочных мышц, которые я рассматриваю в качестве модифицированной мигрени и потому никак не могу отнести к невротическим явлениям – это область органической патологии. Но судороги затылочных мышц не существуют сами по себе; у госпожи фон Н. истеричный припадок использует их в своих целях, в то время как типичные проявления истеричного припадка у неё так и не удалось обнаружить.

Характеристику психического состояния госпожи фон Н. я завершу посредством того, что опишу действительно существовавшее у неё болезненное изменение сознания. В делирийное состояние пациентка могла погрузиться под влиянием различных воздействий: это могло оказаться следствием судорог затылочных мышц, или последствием каких-либо мучительных впечатлений (см. последний делирий в саду) или последействием одной из предыдущих травм. На основании нескольких наблюдений я могу более или менее уверенно сказать, что в делириозном состоянии у пациентки имело место такое ограничение сознания и та навязанность ассоциаций, которые присущи сновидениям, необычайно легко появлялись галлюцинации и иллюзии, пациентка высказывала даже своеобразные идеи, которые никак иначе как слабоумными и нелепыми нельзя было назвать. Такое состояние, которое сравнимо с тяжёлым душевным расстройством, вероятнее всего является эквивалентом истеричного припадка, это как бы острый психоз – в классификационной системе ему можно бы было дать название «галлюцинаторная спутанность сознания». С типичным истеричным припадком объединяет и то, что чаще всего в качестве основы делирия могло быть найдено одно из прежних травматических переживаний. Обычно переход из нормального состояния в делирий происходил совершенно незаметно; только что пациентка говорила очень корректно о реальных вещах, причём не испытывая особенно сильных эмоций, но по прошествии определённого времени я начинаю замечать появление у неё делирия: чаще появляется рассказ о мучительных переживаниях, жесты становятся более размашистыми, выкрикиваются защищающие формулы и т. п. В начале лечения пациентка находилась в делирийном состоянии в течении всего дня, так что довольно трудно было с надёжностью определить в отношении отдельных симптомов, принадлежали ли они – как, например, жесты – одному из проявлений истеричного припадка или же являются отдельным, независимым симптомом наподобие прищёлкивания языком или заикания. Часто лишь задним числом можно было выяснить, что относилось к делирию, а что к нормальному состоянию. Естественно, что оба психических состояния не были связаны друг с другом. Пациентка необычайно сильно удивлялась, узнавая о том, какие события надстраивал делирий поверх разговора, проходившего в обычном состоянии сознания. Моя первая беседа с пациенткой была блестящим образцом того, как оба состояния сознания могут постоянно чередоваться друг с другом, никак не замечая присутствия другого. Только один раз сказалось воздействие альтернативного сознания на живущее нынешним днём нормальное сознание: тогда пациентка сказала мне, явно опираясь на переживания в делирии, что она женщина прошлого столетия.

Анализ таких делириев у госпожи фон Н. был не совсем исчерпывающим, и главным образом из-за того, что состояние пациентки вскоре настолько сильно улучшилось, что делирий резко обособился от остальной нормальной жизни, ограничиваясь тем, что сопровождал судороги затылочных мышц. И тем более богатые наблюдения были сделаны мною над поведением пациентки в третьем психическом состоянии, в искусственном (гипнотическом) сомнамбулизме. В то время как в своём обычном нормальном состоянии она ничего не знала из того, что она психически переживала в делирии и в сомнамбулизме, в последнем из этих состояний (сомнамбулизме) в её распоряжении были воспоминания обо всех трёх состояниях, так что здесь она как бы была наиболее нормальной. А если ко всему этому ещё учесть, что как сомнамбула она была не очень-то сильно отстранена от меня даже по сравнению с наиболее лучшими минутами в её нормальной жизни, то есть в качестве сомнамбулы пациентка с готовностью предоставляла мне сведения о своей семье и т. п., в других же психических состояниях пациентка обращалась со мной так, словно я был незнакомец; если кроме этого принять во внимание, что для неё была характерна повышенная внушаемость, свойственная только сомнамбулическим личностям, то можно будет справедливо сказать, что в состоянии сомнамбулизма её можно считать находящейся в нормальном психическом состоянии. С другой стороны, интересно было замечать, что сам по себе этот сомнамбулизм не имел каких-либо гениальных черт (сверхнормальности). Он был отягощён всеми психическими недостатками, которые можно легко найти в нормальном состоянии сознания у любого человека. Свойства её сомнамбулической памяти хорошо видны в следующих эпизодах. Однажды в разговоре со мной она стала очень сильно восхищаться красивым растением в горшке; оно украшало вестибюль санатория. «Только вот как оно называется, господин профессор? Вы не знаете? Раньше я знала и немецкое, и латинское название, а сейчас оба позабыла». Пациентка, вообще, была превосходным знатоком растений, я же обычно всегда был вынужден признаваться в своём полном ботаническом невежестве. Несколькими минутами позже я спрашиваю у пациентки, находящейся в гипнотическом состоянии: «Не можете ли Вы сейчас вспомнить название растения на лестничной клетке?» Её ответ раздаётся мгновенно, безо всяких раздумий: «Оно называется турецкая лилия, но латинское название я действительно забыла». В другой раз, находясь в хорошем расположении духа, пациентка рассказала мне о посещении римских катакомб, но при описании увиденного не смогла вспомнить два термина, а я не смог ей их подсказать. Непосредственно после этого я спрашиваю у неё в гипнозе, какие слова она подразумевала. Но пациентка не знает этих слов и в гипнозе. Тогда я говорю ей следующее: «Не думайте больше об этом, завтра вечером, находясь в саду, между 5 и 6 часами вечера, ближе к 6, Вы неожиданно вспомните оба термина».

Дата добавления: 2015-06-04