Часть 4. О психотерапии истерии 2 страница

Глава 2

Теперь я обращусь к сделанному мною раньше замечанию о том, что при попытках широкомасштабного применения Бройеровского метода я натолкнулся на трудности, связанные с тем, что у определённого числа больных невозможно вызвать гипнотическое состояние, хотя их диагноз и гласил «истерия», да и всё говорило за то, что главную роль в их заболевании играл описанный нами психический механизм. Как Вы помните я нуждался в гипнозе, чтобы расширить у больных их сознательную память, чтобы суметь обнаружить обычно отсутствующие в их сознании патогенные воспоминания. А в результате появившихся трудностей в работе с больными посредством применения гипноза мне нужно было или отказаться от трудных больных или же попытаться расширить их сознание каким-либо другим способом.

Каковы причины того, что один больной был хорошо гипнабелен, а другой – нет, было для меня совершенно не ясно, так что и найти какой-либо определённый (каузальный) путь для преодоления трудностей я не мог. Только мне всё же удалось заметить, что у некоторых пациентов трудности были совсем особого рода; они пугались одного только упоминания о том, что к ним желательно применить гипнотическое лечение. Так что мне легко было придти к мысли, что оба случая представляют собой одно и тоже, а именно, - нежелание. Негипнабельным является тот человек, который опасается психических последствий от применения к нему гипноза, причём независимо от того, открыто он выражает свои опасения или нет. Но вначале мне было не совсем ясно, оправдаются ли мои предположения на практике.

Оказалось, что можно не прибегать к помощи гипноза и тем не менее находить путь к патогенным событиям памяти. К этому я пришёл следующим образом:

Когда на нашей первой встрече с моими пациентами я спрашивал у них, не могли бы они припомнить ситуацию, которая в первый раз спровоцировала появление у них симптомов, то некоторые больные говорили, что они ничего не знают о том, другие приводили какие-нибудь детали, но целостная картина происшедшего тогда не припоминалась, даже когда пациенты затрачивали на это огромные усилия. Когда же по примеру Бернгейма я становился настойчив в пробуждении якобы забытых впечатлений у переживших роковые события больных, находящихся в сомнамбулическом состоянии, то все невротики начинали уверять, что они всегда помнили о печальных событиях, они могут рассказать о происшествии и так далее (см. случай мисс Люси Р.), какая-то деталь из давнего события вспоминалась сама собой, а следом появлялось воспоминание ещё о чём-то. В такие минуты я становился особенно настойчивым, просил больного человека лечь и закрыть глаза для того, чтобы лучше „сконцентрироваться“, что, конечно же, хотя бы немного да напоминало гипноз, и вот тут-то и оказывалось, что даже не прибегая к глубокому гипнотическому погружению, у пациентов можно было вызвать воспоминания, относящиеся к довольно отдалённному времени, причём как оказывалось рассказ больных непосредственно относился к теме, которую мы только что обсуждали с ними. В результате накопившегося опыта я пришёл к мысли, что имевшиеся у больных явно патогенные ряды впечатлений и представлений можно действительно обнаружить, прибегая только к настойчивым уговорам пациентов, а так как для этого мне приходилось затрачивать определённые усилия, то у меня складывалась впечатление, что мне необходимо было преодолевать сопротивление больных. Так что не удивительно, что непосредственным следствием такого положения дел были теоретические выводы о том, что посредством проделанной мною психической работы мне удавалось преодолеть психическую силу пациента, сопротивлявшуюся осознанию (припоминанию) патогенных представлений. По-видимому, такое новое понимание открылось мне тогда, когда я догадался, что скорее всего одна и таже психическая сила как содействует возникновению истеричного симптома, так и позже препятствует осознаванию патогенных психических представлений. Но что же за сила это была, и что побуждало её к активности? Мне не составляло никакой трудности найти для этого убедительную гипотезу. В моём распоряжении было уже несколько полностью проанализированных клинических случаев, в которых я хорошо изучил образцы патогенных, забытых и находящихся вне сферы сознания впечатлений. Так что для меня был ясен характер таких мучительных представлений, которые легко могли вызвать аффекты стыда, самобичевание, душевную боль, ощущение непригодности ни к чему, то есть всего того, что никто бы не хотел переживать, стараясь поскорее забыть такое. А из подобного положения дел сама собой напрашивалась идея о существовании у человека защиты. Конечно, психологами в общем-то охотно допускается, что принятие психикой новых представлений (принятие в смысле уверования в них, признания их реальности) зависит от рода и направленности уже существующего в Я единства представлений. Для этого цензурирующего процесса, который проходят все новые поступающие впечатления, психологи придумывают особые технические названия. Когда на свет Я выходит психическое представление, оказывающееся для этой психической инстанции невыносимым, то со стороны Я начинает проявляться сила отталкивания, цель которой защита от этого невыносимого представления. И действительно силам защиты удаётся оттеснить соответствующее представление из сфер сознания и из воспоминаний, складывается даже впечатления, что во всей психике от мучительного представления не остаётся и малейшего следа. И всё же след этот должен где-то сохраняться. Когда я старался направить внимание больных на обнаружение казалось бы утраченного впечатления, то силу защиты, проявляющуюся при формировании симптома из-за выталкивания мучительного впечатления, я теперь ощущал как силу сопротивления лечению. Если бы мне теперь удалось доказать, что это прежнее мучительное впечатление именно в силу выталкивания и вытеснения становится патогенным, то этим бы я получил законченную логическую цепочку. В нескольких эпикризах историй больных и в одной небольшой работе о защитных невропсихозах (1894) я набросал психологическую гипотезу, с помощью которой можно наглядно показать такую взаимосвязь, я имею тут в виду факт конверзии.

Итак, психическая сила, нерасположение Я, вначале вытесняет патогенное представление из единой группы ассоциаций, а потом оказывает сопротивление их появлению в сознании. Таким образом, незнание истериков на самом деле является – более или менее сознательным – нежеланием знать, и задача психотерапевта состоит в том, чтобы посредством психической работы преодолеть сопротивление на пути свободного течения ассоциаций. Вначале этого достигают „напором“ (настойчивым уговоранием пациента), навязыванием пациенту необходимости припомнить, направляя этим внимание больного на искомый след представления. Но не только это. Психическая работа принимает, как я покажу, в течении анализа и другие формы, вызывая на подмогу дополнительные психические силы.

Вначале я хотел немного задержаться на приёме настойчивого уговаривания. Всё здесь заключается в простых заверениях больного: Вы это безусловно знаете, Вам только остаётся рассказать о событиях. Когда Вы начнёте говорить о них, то слова будут сами приходить Вам в голову, события те не так уж далеко ушли от Вас. И всё равно после нескольких произнесённых фраз замолкает даже находившийся во „внимании“ (разговорившийся) больной. Не следует забывать, что речь здесь повсюду идёт о качественных параллелях, о борьбе между мотивами различной силы и интенсивности. Вряд ли незнакомому и не до конца разобравшемуся в этом деле врачу удастся прорвать „ассоциативное сопротивление“ серьёзно болеющей истерички. Здесь придётся прибегать к более мощным средствам.

Сам я в таких случаях использовал прежде небольшой технический приём. Я говорил больному, что сейчас я надавлю ладонью на его лоб, но как только это произойдёт, он испытывая давление руки станет вспоминать прежнюю мучительную ситуацию или же в его сознании появится какая-то ассоциация, вот об этом он и должен мне потом рассказать, независимо от того, что это будет. И не нужно ничего скрывать, думая, что мы искали не то, что в голову пришла какая-то глупость, или потому, что сказать такое, было бы слишком неприятно. Никакой критики и ничего не утаивать, ни из-за того, что это вызывает неприятные чувства, ни из-за того, что в голову пришла какая-то чепуха! Только строго соблюдая эти условия, мы сможим обнаружить то, что ищем, причём найдём точно, безошибочно. После того, как я рассказал обо всём этом больному, я надавливал в течении нескольких секунд на лоб лежащего передо мною больного, затем убирал свою руку и спокойным голосом спрашивал, причём таким убедительным тоном, словно бы по-другому и не могло быть: Ну, и что же Вы увидели? Что Вам пришло в голову?

Этот метод многому меня научил и каждый раз он приводил меня к цели. Сегодня я уже не могу обходиться без него. Конечно, я хорошо знаю, что привычное для меня надавливание на лоб можно заменить каким-нибудь другим приёмом-сигналом, или оказывать другим способом физическое влияние на пациента. Но из-за того, что больной лежит передо мной всегда оказывается, что наиболее удобным и самым внушительным приёмом для реализации моих целей является надавливание на лоб или сдавливание головы больного двумя руками. Наверное, кому-то покажется, что я должен объяснить эффективность этого приёма „мгновенно подкрепляющим гипнозом“. Но, к сожалению, механизм гипноза остаётся для меня столь загадочным, что я никак не могу ссылаться на какие-либо объяснительные конструкции. Мне удобнее считать, что достоинство моего метода связано с тем, что посредством изобретённого мною приёма, я отвлекаю (диссоциирую) внимание больного от любых сознательных поисков и раздумий, короче говоря, от всего того, в чём может проявляться воля больного. Чем-то это напоминает гипнотический приём, когда пациент пристально смотрит на блестящий шар в руках врача и тому подобное. Я так объясняю себе то, почему под надавливанием моей руки у пациента каждый раз появляется именно то, что я ищу: якобы полностью забытое патологическое психическое представление на самом деле всегда находится „поблизости“, то есть может быть легко достигнуто через цепочку ассоциаций, а единственным условием для этого является устранение появившегося препятствия. И это препятствие опять же по-видимому связано с желаниями пациента. Разные пациенты с разной степенью лёгкости научаются избавляться от своих намерений-препятствий и вести себя по отношению к психическим процессам, проходящих в них самих, совершенно объективно, ограничиваясь только нейтральным наблюдением.

И вовсе не всегда при надавливании рукой на лоб пациента у последнего всплывает какое-то „забытое“ воспоминание. Только в редчайших случаях при применении такого поверхностного приёма находятся подлинно патогенные воспоминания. Намного чаще появляется психическое представление, являющееся посредствующим звеном на пути к искомому патогенному представлению во всей цепи ассоциаций, или же какое-либо возникшее у пациента представление становится исходным пунктом для целого ряда новых мыслей и воспоминаний, лишь в конце которого будет находиться патогенное представление. Надавливание рукой хотя и не приводит к мгновенному появлению патогенного представления – которое, впрочем, так и осталось бы непонятным, если бы было вырвано из взаимосвязей с остальными представлениями -, однако указывает к нему путь, задаёт правильное направление, по которому и должно следовать дальнейшее исследование. При этом может быть и так, что пробудившееся в результате надавливания первое психическое представление может оказаться хорошо известным, ни разу не подвергавшимся вытеснению воспоминанием. Там, где на пути к патогенному представлению взаимосвязь ещё раз разрывается, там только за счёт повторения описанной нами процедуры надавливания руки, можно легко получить новую ориентацию для поиска и нахождения привязки обнаруживаемого материала к уже известному.

В других случаях посредством надавливания рукой можно пробудить воспоминания, которые связаны с хорошо известными больному, но продолжающими его поражать событиями, и всё потому, что он позабыл каким же образом получилось так, что они действительно произошли. Дальнейший ход анализа подтверждает полученные результаты – справедливость того, о чём рассказывал пациент. На основе всех этих результатов, к которым приводит приём надавливания, может сложиться обманчивое впечатление о том, что вне пределов сознания больного существует особый интеллект, в котором для определённых целей в упорядоченном виде содержится огромный психический материал, этот интеллект к тому же ещё заботится о разумном появлении психических представлений в сознании. Но как я полагаю, наличие такого бессознательного второго интеллекта является только кажимостью.

В любом усложнённом психическом анализе приходится неоднократно, и даже непрерывно, использовать эту процедуру (надавливание на лоб). Там, где рассказ пациента оказывался незавершённым, там после применения приёма надавливания открывался новый путь через ставшие уже известными события, внимание начинало привлекаться к взаимосвязям и ассоциациям, оказавшимися в забытьи, появляются и занимают своё место среди других жизненных впечатлений воспоминания, которые долгие годы были оторваны от остальной сознательной жизни пациента, и тем не менее являлись воспоминаниями о подлинных событиях, и, наконец, в качестве высшего достижения от применения этого приёма, всплывали воспоминания и мысли, которые больной никогда бы не захотел признать своими, которые действительно находятся в его памяти, и пациенту приходится всё-таки признать их своими, так как только они и могут объяснить всю связь событий. Вот так постепенно пациент и начинает убеждаться, что как раз такие бывшие ранее скрытыми психические представления приводят к удачному завершению аналитического лечения и устранению симптомов.

Сейчас я попытаюсь перечислить некоторые примеры того, чего можно добиться от применения этого лечебного (технического) метода. Одно время я лечил молодую девушку с невыносимым нервным кашлем, продолжавшимся уже целых 6 лет. Очевидно, он явился следствием обычного катара, но ко всему прочему имел ещё и большую психическую мотивацию. Любой вид терапии уже давно доказал своё бессилие. Поэтому я попытался устранить симптом путём психического анализа. Девушка сказала, что она знает только то, что впервые приступ кашля у неё начался в 14 лет, когда она находилась на содержании у тёти. Тогда, по словам девушки, в её психической жизни ничего особого не происходило, да, и вообще, она не считает, что её страдание имеет какие-либо психические мотивы. После того как я надавливаю моей рукой ей на лоб, девушка начинает вспоминать о большой собаке. У девушки ярко всплывает её образ, это была собака тёти, которая любила следовать по пятам за девушкой, сопровождая её повсюду и тому подобное. И вот, совершенно без всякой моей дальнейшей помощи, девушка начинает рассказывать, что собака умерла, дети с почётом её похоронили, а когда девушка уходила с места погребения, её начал душить кашель. Я спрашиваю пациентку, почему? Но здесь мне приходится прийти к ней на помощь новым надавливанием рукой. У девушки возникло тогда странное ощущение, что она осталась совершенно одна на всём белом свете. Меня теперь никто здесь не любит, единственным моим другом было это животное, и сейчас я навсегда потеряла его. – Она продолжает свой рассказ. Кашель прекратился после того, как я уехала от тёти, но спустя полтора года появился вновь. – А что было причиной этого? – Я не знаю. – Я опять применяю приём с надавливанием. Девушка вспоминает о полученном известии о смерти её дяди. И тогда опять начинается удушающий кашель. И ещё одну подобную историю рассказывает девушка. По-видимому, дядя был единственным человеком, который ласково к ней относился, любил её. А патогенное психическое представление пациентки заключалось в следующем: её никто не любит, любого другого будут всегда предпочитать ей, да она и не заслуживает того, чтобы её любили и тому подобное. Но с представлением о „любви“ связывалось что-то ещё другое, рассказать о чём девушка не могла из-за слишком большого сопротивления. К сожалению, психический анализ был прекращён ещё до прояснения этого момента.

Некоторое время назад мне удалось освободить от приступов страха одну пожилую даму, которая казалось не подходила для такого лечения. После климакса она стала чрезмерно кроткой. Меня она воспринимала всякий раз как чёрта, вооружаясь на всякий случай небольшим распятием из слоновой кости, которое она старалась скрывать в руках. Приступы страха, имевшие явно истеричный характер, начались ещё в её молодости и тогда были вызваны назначенными ей препаратами йода, которыми лечили у неё обострение тиреоидита[ii]. Естественно, я не был удовлётворён таким объяснением и попытался найти другое, которое бы гораздо лучше гармонировало с моими воззрениями на этиологию невротических симптомов. На мой первый вопрос о впечатлениях, относящихся к её молодости и имевших прямое (причинное) отношение к приступам страха, под надавливанием моей руки всплыло воспоминание о чтении так называемой книги наставлений[iii], в которой она встретила достаточно сдержанное, пиетистское (благоговейное) упоминание о сексуальных явлениях. Однако это место в книге произвело на девочку вопреки намерению автора совершенно противоположное впечатление. Она разрыдалась и отшвырнула книгу в сторону. Это было ещё до первого приступа страха. Второе надавливание на лоб пациентки вызвало в её памяти новое воспоминание, связанное с воспитателем брата. Перед воспитателем она испытывала глубокое благоговение, к нему у неё были тёплые чувства. Воспоминания пациентки увенчались описанием вечера в родительском доме, когда все они вместе с молодым человеком сидели за столом, погружённые в интересный разговор. А ночью после этого она впервые пробудилась среди сна, мучимая приступом страха, который скорее был связан с борьбой против привитых ей нравственных норм, чем с назначенными в это время препаратами йода. – Скажите, каким ещё другим способом мог бы я прийти к открытию подобных взаимосвязей у упрямой пациентки, предвзято относящейся ко мне и к любому из существующих на свете методов лечения, и это несмотря на то, что она была твёрдо убеждена в отсутствии в её болезни психических мотивов?

В другой раз я лечил молодую, удачно вышедшую замуж женщину, которую ещё в её первые девические годы одно время каждое утро находили в странной позе: складывалось впечатление, что она пребывала в состоянии оглушённости, всё её тело неподвижно застывало, а из открытого рта далеко вперёд был высунут язык. Вот и когда она пришла ко мне, у неё начали опять повторяться прежние сцены, хотя и не в столь сильной как прежде форме. Мне не удалось вызвать у неё состояние глубокого гипноза. Поэтому я принялся её исследовать в состоянии сконцентрированного внимания. Я заверил пациентку, что сейчас она должна увидеть что-то такое, что самым непосредственным образом будет связано с причинами её страданий в детстве. Она совершенно спокойно и доброжелательно отнеслась к моим словам и вслед за этим перед её взором возникла квартира, в которой она жила первые девические годы, вспомнила и свою комнату, положение кровати, затем она увидела бабушку, жившую в то время вместе с ней, одну из своих гувернанток, которую она очень сильно любила. Пронеслось несколько небольших сценок, происходивших в этих комнатах, но все они не представляли особенного интереса, настолько они были незначительны. А затем пациентка припомнила прощание с любимой гувернанткой, которая выйдя замуж покидала дом. Выслушав рассказы пациентки, я оказался в затруднительном положении, так как совершенно ничего не знал, что можно поделать с таким материалом, я не мог обнаружить какой-либо связи, говорящей об этиологии этого клинического случая. Конечно, у меня не вызывало никаких сомнений, что всё рассказанное пациенткой относится непосредственно к тому времени, в котором впервые появились её странные приступы.

Но ещё до того, как я стал продолжать психический анализ, мне предоставилась возможность поговорить с одним коллегой, который несколько лет назад был семейным врачом в доме родителей моей пациентки. От него я узнал следующее: в то время как он лечил от первого приступа психически и физически хорошо развивавшуюся девочку, ему показалась довольно странной слишком большая нежность, царившая в отношениях между девочкой и проживавшей в этом же доме гувернанткой. О своём подозрении он рассказал бабушке, попросив её хорошенько понаблюдать за этими странными отношениями. Через довольно короткое время старая дама сообщила врачу, что гувернантка наносит ребёнку ночные визиты, в то время когда девочка уже находится в постели, и каждый раз после этого утром у девочки появлялись приступы. Понятно, что они не стали медлить и бесшумно выдворили растлительницу детей. А детям и даже матери сказали, что гувернантка оставляет домой, потому что выходит замуж.

Первым шагом в успехе психотерапии было сообщение молодой женщине о полученных мною сведениях от врача.

Иногда посредством процедуры надавливания можно было услышать столь интересные высказывания пациенток и столь примечательные истории, что казалось просто неизбежным допустить существование бессознательного интеллекта. Я например вспоминаю навязчивые представления и фобии уже много лет страдающей от них дамы, которая отнесла возникновение своих страданий ко времени детства, и тем не менее так и не могла назвать конкретную причину, спровоцировавшую их появление. Она была искренной и толковой, с её стороны не замечалось какого-либо приметного, сознательного сопротивления. (Здесь я прибавлю, что психический механизм навязчивых представлений имеет очень большую внутреннюю схожесть с механизмом истеричных симптомов, и, соответственно, техника психического анализа для обоих неврозов является одной и той же.)

Когда я спросил пациентку, смогла ли она что-нибудь увидеть или припомнить при надавливании моей руки, дама ответила: да ни того, ни другого, хотя одно слово мне пришло в голову. – Одно единственное слово? – Да, только уж слишком глупо оно звучит. – Но постарайтесь всё-таки сказать его мне. – «Привратник.» - И больше ничего? – Да нет. – Я во второй раз надавливаю на лоб пациентки, и опять как и в первый раз у неё спонтанно появляется одно отдельное слово, смысл которого ускользает от её понимания: «рубашка.» – Я обращаю внимание на то, что появился своеобразный способ давать ответы, и повторным надавливанием вызываю у пациентки набор кажущихся бессмысленными слов: привратник – рубашка – постель – город – арба. Я спрашиваю о том, что обозначает этот набор слов? Какой-то момент пациентка приходит в себя, а затем ей приходит в голову, что похоже это на одну из историй, приключившихся с нею. Как мне было 10 лет, а моей более старшей, ближайшей по возрасту сестре 12, и у неё появился припадок буйного помешательства, тогда её пришлось связать и на арбе повезти в город. Я знаю совершенно точно, что это был привратник, он изнасиловал сестру и он же сопровождал её по пути в медицинское учреждение. – Вот такого рода исследования мы продолжали делать с пациенткой и дальше, получая от нашего оракула другие серии слов, которые, хотя нам и не всегда удавалось их истолковать, всё же постепенно становились более понятными в результате обрастания этой истории новыми деталями, и появлении параллелей, спонтанно возникавших при рассказывании пациенткой второй истории. Вскоре выявилось и значение вспоминаемого материала. Такое огромное впечатление на пациентку заболевание сестры оставило потому, что они хранили ото всех одну тайну. Спали они в одной и той же комнате, в одну из ночей они подверглись сексуальным домогательствам знакомого мужчины и не слишком настойчиво стремились оказывать ему сопротивление. Это упоминание о пережитой сексуальной травме в детстве не только привело к первым навязчивым представлениям, но и позволило открыть травму, которая и далее воздействовала патогенно. –Особенность этого клинического случая заключалась только в том, что у пациентки всплывали в памяти лишь отдельные ключевые слова, которые прорабатывались нами до получения завершённых предложений, так как первоначальная кажимость бессвязности тем не менее оказывалась привязанной к целым группам ассоциаций и сцен, как оно обычно и бывает, в чём легко убедиться применив надавливание (правда, в нашем случае по-оракульски выталкивались только отдельные слова). В дальнейшей работе неизменно оказывалось, что с виду ничем не связанные слова были напрочь связаны ассоциативными цепочками и всегда спустя какое-то время приводили к искомому патогенному материалу.

[i] Tabiker (в переводе с латинского) – человек, страдающий Tabes dorsalis (сухотка спинного мозга), последствием заболевания сифилисом

[ii] thyreoiditis (в переводе с греческого)– воспаление щитовидной железы, наступающее чаще всего после тяжело протекавшей инфекционной болезни

[iii] литература наставлений – христианская литература, написанная с целью укрепления верующих в их кротости и вере; имела широкое распространение во времена, начиная от средневековья до эпохи Просвещения

Не надо забывать, что после написания «Этюдов» Фройд создаёт ядро психоаналитической теории: концепцию переноса и контрпереноса (темы, к которым он только слегка прикасается в «Этюдах»), а также начинает излагать свои теоретические взгляды на чисто психологическом языке, я имею в виду его знаменитую структурную теорию: Я, Оно и Сверх-Я. Не сомневаюсь, что читателя заинтересует, что изменилось в психоаналитической концепции истерии за прошедшее столетие после написания книги. Прежде всего необходимо сказать, что не все истории болезни, приводимые в книге подпадают сегодня под диагноз невротической истерии. Многих из больных современный психотерапевт назвал бы пограничными личностями. Хотя техника их лечения отличается только более строгим сохранением рамок лечения, во всяком случае так считает президент Международной психоаналитической ассоциации профессор Отто Кернберг. Но даже если говорить только о современных концепциях истерического невроза, то поражает огромное количество разнообразных взглядов на её природу. Чтобы не запутывать читателя представляю наиболее общее, что можно встретить в современной литературе:

А. СТРУКТУРА ЛИЧНОСТИ

1. Условия возникновения:

1.1. не до конца пройдена фаллическая фаза развития в отношении любопытства к действительности (сексуальное любопытство), что вызывает:

1.1.1. - существенные ограничения в функционировании Я

1.1.2. - вытеснение генитальных побуждений

1.1.3. - умелое обхождение контроля со стороны Сверх-Я посредством телесной иннервации

1.1.4. - вытеснение реальных переживаний, приводящих к неприятным чувствам

1.2. не удаётся принять половую роль:

- страх оказаться в ограничениях собственного пола

- желание держать наготове и другие варианты

- страх кастрации

- сильно развитое Сверх-Я, чувство вины, страх взять на себя принятие окончательного решения и потерять из-за этого другие возможности

- не удаётся до конца преодолеть Эдипов комплекс, а потому продолжают сохраняться инфантильные притязания по отношению к родительским объектам

- недостаточно здоровое руководство в детстве со стороны родителей

- неудачные ролеполовые идеалы

- хаотическое окружение

- недостаточные возможности для правильной ориентации и привития любви к истине

- ни к чему не пригодность

- неопытность в обращении с реальным миром

2. Позиции, занимаемые истериком:

2.1. то, чего я не вижу, не существует в действительности, на самом деле (страусиная политика):

- необычайно огромная одержимость желаниями

- стремление к мгновенному удовлетворению

- недостаточная выдержка

2.2. не обращение внимания на причинно-следственные отношения:

- способность увиливать

- склонность к надувательству и обману

- не сдерживаются обещания и уговоры

- берутся на себя задачи, последствия которых не предвидят

- восхищение текущим мгновением, не учёт последствий

- постоянные конфликты, всему придаётся относительное значение или просто-напросто умаляется

2.3. огромный мир желаний с неупорядоченной активностью; неконтролируемый, зигзагообразный жизненный курс

2.4. неопределённость в мире желаний: истерик страстно стремится и не знает куда

2.5. для собственной персоны не признаётся необходимость порядка и закона:

- щедрость за счёт других

- презрительное снисхождение к простым людям

- чувство важности собственной персоны

- этике и морали придаётся относительное значение

- живёт эмоционально, но уж очень изменчиво настроение

- отсутствует стабильное ядро Я

- недостаточная проницательность и слабые способности к обучению

- стремление разыгрывать в жизни какую-нибудь роль

- собственные недостатки проецируются на других («пожизненная ложь»)

2.6. тяжело проявляющийся кризис середины жизни, когда наконец –то становится невозможным уйти от понимания собственной ненадёжности и никчемности:

- бегство в болезнь, страдание от ощущения личностной катастрофы

- нахождение прибежища в наркомании

2.7. идентификация с идолами самого разного рода:

- попытки реализовать свой мир желаний посредством брака и тесных контактов с друзьями, огромная вера в существование идеальной любви

В. СПОСОБЫ ПОВЕДЕНИЯ И УСТАНОВКИ

1 сосуществование огромных противоположностей: Я без наполненности и содержания – полнота без Я

2 действия наобум, непостоянство, быстрая смена планов, пёстрота, ненадёжность, попадание во власть мимолётных чувств

3 отсутствие личностного центра: полнота без Я

Дата добавления: 2015-06-04