Элементы векторной алгебры 1 страница

Глава

Только одно замечание по поводу размышлений, представленных в этой главе и касающееся трудностей, появляющихся в лечебной практике при применении моей техники, которые я изложу без утайки – я прежде всего представил читателю самые тяжёлые клинические случаи, а обычно лечение проходит намного более легко и просто. И всё равно ввиду возможных осложнений в применение метода на практике, наверное, каждый из читателей захочет задать вопрос, а не целесообразней ли вместо всех этих мучений более энергично обратиться к гипнозу или ограничить круг показаний для лечения катартическим методом такими больными, у которых можно вызвать глубокий гипноз. На последнее предложение я должен ответить, что это бы привело к слишком сильному уменьшению количества пациентов, которым бы мог помочь мой вид психотерапии. Первому же совету я могу противопоствавить лишь предположение о том, что при применении гипноза сопротивление больного не так уж сильно уменьшается. Здесь мой практический опыт по странному стечению обстоятельств оказывается явно недостаточным, поэтому я и могу высказать только одно это предположение. Но там, где катартическое лечение проводилось мной у пациентов, находящихся в гипнотическом состоянии, обходясь без традиционного сосредоточения внимания пациентов (концентрации), там всегда оказывалось, что причитающаяся психическая работа никак не оказывалась меньшей. Совсем недавно я завершил одно из таких лечений, в ходе которого мне удалось устранить истеричный паралич ног. Обычно лечение этой пациентки проходило в психическом состоянии, которое очень сильно отличалось от бодрствования, для неё, например, тогда было невозможно без моего приказа открыть глаза или приподняться с кушетки. Но как-то она самостоятельно вышла из гипнотического состояния, но и тогда её сопротивление ни чуточки не было большим того, которое она проявляла в гипнозе. Я не придавал особого значения степени выраженности соматических признаков, говорящих о гипнотическом состоянии пациентки, и к концу лечения, продолжавшегося десять месяцев, показатели эти стали совсем незаметными. Для состояния пациентки, в котором мы с ней работали, была характерна способность легко вызывать из бессознательной сферы забытые воспоминания, не упуская при этом из виду особое отношение к личности врача. В истории болезни фрау Эмми фон Н. читатель безусловно встретился с образцом катартического курса лечения, проведённого в состоянии глубочайшего сомнамбулизма и в котором почти никакой роли не играло сопротивление больной. Но от этой женщины мне так и не удалось узнать в гипнозе чего-нибудь такого, чего бы она мне не рассказала в бодрствовании при более длительном знакомстве. По-видимому, для получения более глубокого материала необходимо преодолевать сопротивление. Да и истинные причины её болезни, явно идентичные с причинами рецидивов после проведённого мною лечения, так и остались для меня совершенно неизвестными – это была моя первая попытка применить катартический метод. Единственный раз, когда я случайно попросил её вспомнить какой-либо эпизод, в котором присутствовали элементы эротики, она оказала такое же сильное сопротивление и выдала столь же ненадёжные факты, как это делали позднее мои пациентки, не находившиеся в сомнамбулическом состоянии. Излагая историю болезни фрау Эмми фон Н. я уже говорил о сопротивлении этой пациентки по отношению к другим требованиям и предположениям. Мне вообще кажется сомнительной ценность гипноза для преодоления трудностей, возникающих при катартическом лечении. Я не раз замечал абсолютную терапевтическую резистентность больных, находящихся в сомнамбулизме, и это несмотря на то, что на самом гипнотическом сеансе они могли выполнять довольно сложные требования гипнотизёра. Один случай лечения подобного рода я кратко изложил в истории лечения фрау Эмми фон Н. (там больная этого случая лечения фигурирует как безымянная девушка). Я мог бы привести и другие клинические случаи. Хочу признаться, что подобные случаи неплохо отвечают моей потребности находить количественные зависимости между причиной и следствием в психической сфере. В представленном здесь изложении моего подхода меня прежде всего занимала идея сопротивления. Мне удалось показать, каким образом психотерапевтическая практика приводит к пониманию того, что истерия появляется в результате вытеснения невыносимых представлений. Это вытеснение непосредственно осуществляется под воздействием мотивов защиты, вытесненное представление сохраняется в виде ослабленного (лишённого прежней интенсивности) следа воспоминания, а его аффект используется для соматической иннервации – конверзии возбуждения. Таким образом, как раз в результате своего вытеснения представление становится причиной болезненных симптомов, то есть становится патогенным. Истерии, для которой характерен подобный психический механизм, можно дать имя „защитная истерия“. Оба мы, и Бройер, и я, неоднократно говорили о двух других формах истерии, которые мы называли „гипноидная“ и „ретентивная“ (задержанная) истерия. Гипноидная истерия – это та форма истерии, на которую мы, вообще, первыми обратили внимание. Здесь я не знаю лучшего образца, чем первый клинический случай, описанный Бройером, который среди наших историй болезни стоит на первом месте. Для такой формы истерии (гипноидной) Бройер нашёл психический механизм, который существенно отличается от защиты посредством конверзии. То есть, психическое представление приобрело патологическое качество в результате того, что оно возникло в особом психическом состоянии, так и оставаясь затем пребывать вне сферы влияния Я. Поэтому больной здесь не приходится затрачивать какие-либо психические усилия для того, чтобы удерживать патогенные представления в стороне от Я, да и никакого сопротивления здесь не будет пробуждаться, если мы захотим при помощи сомнамбулической душевной активности предоставить это психическое представление в распоряжение Я. Действительно, история болезни Анны О. ничего не говорит о существовании какого-либо сопротивления.

Для меня эти различия столь существенны, что я вынужден считаться с особой формой истерии – гипноидной истерией. И это, несмотря на то, что в моей клинической практике я так ни разу и не встретил хотя бы один случай подлинной гипноидной истерии. Во всех случаях рано или поздно даже кажущаяся с виду гипноидная истерия оказывалась со временем ничем иным как истерией защиты. Конечно, в моей лечебной практике я часто выявлял симптомы, которые явно появились при особенном состоянии сознания, когда они были вынуждены оставаться вне сферы Я. Но и в таких случаях мне удавалось доказать, что так называемое гипноидное состояние обязано было своим появлением тому обстоятельству, что в нём ещё ранее нашла себе приют обособившаяся группа психических представлений. Короче говоря, я не могу избавиться от мысли, что гипноидная и защитная форма истерии каким-либо образом всё-таки должны совпадать в своём происхождении, и что первичной здесь должна быть защита, а не гипноидное состояние. Но об этом толком я ничего не знаю.

Точно в такой же степени ненадёжными являются мои взгляды на «истерию задержки», при которой как правило психотерапевтическая работа может происходить сразу и без всякого сопротивления. В моей практике был случай, который можно считать типичным проявлением истерии задержки. Я уже даже начал радоваться тому, как легко и уверенно продвигается вперёд лечение. Но долгожданного выздоровления пациентки так и не наступило, и это несмотря на то, что сама работа с нею не представляло большого труда. Поэтому я прихожу к выводу (хотя опять же у меня отсутствуют какие-либо надёжные сведения), что и в основе истерии задержки в её истоках мы найдём определённую работу защиты, которая и перевела весь психический процесс в истеричные проявления. Не знаю, приведёт ли такая моя тенденция расширять зону действия защиты на всю область истерии к тому, что мы окажемся односторонними и склонными к заблуждению, по-видимому, вскоре это решит новый клинический опыт.

До сих пор я говорил о трудностях и технике катартического метода. Но я хотел бы ещё добавить несколько замечаний о том, каким образом эта техника помогает проводить психический анализ. Для меня это чрезвычайно интересная тема, хотя я и не могу ожидать, что она пробуждает такой же большой интерес у тех людей, которые ещё не проводили сами такой анализ. Здесь речь собственно идёт опять о технике. Но на этот раз мы соприкоснёмся с содержательными трудностями, к которым больной уже не имеет никакого отношения. В какой-то степени трудности эти будут схожими как в случае типичной на мой взгляд истерии защиты, так и при лечении гипноидной истерии и истерии задержки. Я приступаю к последней части изложении психотерапии, надеясь на то, что открывающееся здесь психическое своеобразие может послужить неплохим сырым материалом для понимания динамики психических представлений.

Первым и наиболее сильным впечатлением, которое появляется у человека, проводящего психический анализ, является конечно же то, что патогенный материал, который, казалось бы, напрочь забыт больным, на который его Я не может оказать никакого влияния и который не играет никакой роли ни в ассоциациях, ни в воспоминаниях – так вот этот самый материал тем не менее всегда стоит наготове, причём в полном и сохранном виде. Речь идёт только о том, чтобы преодолеть сопротивление, которое не позволяет этому материалу проявиться. Только эта помеха и мешает его осознанию, если только мы вообще может что-нибудь осознавать. Прочные ассоциативные цепочки отдельных представлений друг с другом, даже с теми, которые не относятся к области патологии, сформировались в нужное время и остаются в сохранном виде в памяти. Складывается впечатление, что патогенный психический материал является как бы собственностью особого рассудка, который не обязательно должен в чём-то уступать обычному уму нормального Я. Эта кажимость присутствия второй личности часто прямо-таки бросается в лицо.

Справедливо ли рассматривать такое впечатление в качестве существующей реальности, или более верным будет мнение о том, что здесь лишь по-особому группируется психический материал из времён болезни пациента, всё это вопросы, которые я пока, и тем более здесь, хотел бы оставить в стороне. В любом случае нельзя более наглядно и более удобно изложить полученный в таких психических анализах опыт, как взять, да и встать на ту точку зрения, что обозреть всё в целом можно только исходя из существования по-особому сформировавшейся группы представлений.

Конечно, положение дел здесь чаще всего не столь простое, как это бы было в некоторых других случаях, скажем, когда возникший симптом объясняется тяжёлым травматическим переживанием. Обычно мы встречаем не один изолированный симптом, а определённое их количество, частично они независимы друг от друга, частично взаимосвязаны. Не стоит ожидать, что всё сведётся к единственному травмирующему воспоминанию, ядром которого будет единственное патогенное психическое представление. Следует считаться с тем, что встретишься с целым рядом отдельных (парциальных) психотравм и цепочками патогенных мыслей и представлений. Моносимптоматическую травматическую истерию можно приравнять простейшему живому организму, одноклеточному существу, что ни в каком сравнении не может стоять с усложнённой конструкцией более тяжёлой формы истеричного невроза, в каком виде мы его обычно и встречаем.

Психический материал таковой истерии представляет из себя многомерную конструкцию, состоящую по меньшей мере из трёх слоёв. Надеюсь, что читателю вскоре станет понятным такой образный способ объяснения. Прежде всего мы обнаруживаем ядро тех воспоминаний (о пережитом или передуманном), которое и завершилось самим травмирующим событием или в которых патогенная идея нашла своё полное оформление. Вокруг этого ядра очень часто находишь невообразимо богатый материал, состоящий из других воспоминаний, которые необходимо проработать во время психического анализа, причём, как было уже упомянуто, тремя различными способами. Во-первых, никак нельзя обойтись без линейного, хронологического подхода, который необходимо проводить по отношению к любой отдельной теме. В качестве примера такового я просто процитирую способ работы Бройера в психическом анализе, который он провёл с Анной О. Темой была появившаяся глухота, неспособность слышать (см. описание клинического случая 1). У Анны О. можно было наблюдать различные качества проявляющейся глухоты в зависимости от 7 условий, для каждого из которых было собрано от 10 до 100 конкретных воспоминаний, причём они были упорядочены в хронологическом порядке. Это можно сравнить с образцово хранящимся архивом. В проведённом мною анализе пациентки Эмми фон Н. можно легко найти схожие, хотя и не столь многочисленные, группы воспоминаний. Это самое заурядный факт практически любого проводимого анализа. И каждый раз пациент приводит события в хронологическом порядке, причём всегда это происходит безо всяких ошибок, наподобие того как психически здоровый человек стал бы перечислять дни недели или месяцы. И лишь только то, что пациенты воспроизводят воспоминания в обратном временном порядке, несколько затрудняет работу психотерапевта; самые свежие, недавние переживания появляются вначале психотерапевтического лечения словно обёрточная бумага, скрывающая более ценное содержание, добравшись до которого, можно обнаружить его связь с первым, «обёрточным» воспоминанием.

Такую группировку однородных воспоминаний в последовательно расположенные (линейные) слои, напоминающую этим папку для деловых бумаг или пакет, я называю сформировавшейся специфической темой. В свою очередь сами эти темы оказываются распределёнными в соответствии с новым порядком; они концентрическими слоями располагаются вокруг определённого патогенного ядра, по-другому я никак иначе не могу это описать. И не трудно будет сказать, чем определяется такое образование слоёв, в соответствии с какими убывающими или увеличивающимися величинами они появляются. Они представляют собой слои схожих, нарастающих по отношению к ядру, сопротивлений, а этим проявляют себя в виде зон одинакового уровня сознания, в которых обнаруживаются отдельные темы. На самой периферии, в наиболее поверхностных слоях из всего многообразия различных тем, содержатся те воспоминания (или их группы), которые легко припоминаются и всегда ясно осознаются; а чем глубже будет находиться слой, тем труднее будет обнаруживаться пребывающее там воспоминание, пока наконец почти на самой границе с ядром не начнёшь сталкиваться с таким материалом, который пациент будет начисто отрицать, ещё даже и не начав по-настоящему его припоминать.

Это своеобразие, заключающееся в том, что патогенный психический материал представлен в виде концентрических слоёв, является как раз тем, что и придаёт течению аналитических сеансов его характерные черты, как мы вскоре услышим. Сейчас я упомяну ещё один, третий, вид упорядочивания психического материала, который является самым важным и о котором наиболее трудно сделать обобщающие высказывания. Это - упорядочивание в соответствии с содержанием мыслей. Казалось бы, совершенно своеобразный, появляющийся произвольно то тут, то там материал, на самом деле обладает строгими закономерностями, логические цепочки которого можно проследить вплоть до самого ядра. Этому упорядочиванию присущ динамический характер в отличии от морфологического (структурного) порядка обоих упомянутых вначале типов слоёв. В то время как последние на схеме с пространственными координатами будут изображаться в виде застывших, изогнутых или прямых линий, ход логических сплетений можно будет проследить только при помощи прутика, который на удивительно извилистом пути то и дело будет то погружаться в глубокие слои, то опять подниматься к поверхности, но в общем стремясь проникнуть от периферии к центральному ядру, соприкасаясь на этом пути со всеми другими слоями, подобно тому как при решении шахматной задачи конь своими угловатыми ходами может пробираться в места, недоступные остальным фигурам.

Я задержусь немного на последнем сравнении, чтобы обратить внимание читателя на один пункт, в котором сравнение это оказывается неточным. На самом деле логические цепочки соответствуют не только угловатым ходам коня, а прежде всего являются разветвлённой, и уж что особенно специфично, конвергирующей линейной системой. Они имеют узловые пункты, в которых встречаются две или несколько логических нитей, и уже отсюда они начинают тянуться вместе; в самом ядре заканчиваются, как правило, несколько независимо друг от друга тянущихся нитей, которые местами могут соединяться друг с другом через боковые ответвления. Не может не обратить на себя внимание, говоря другими словами, то, как часто симптом может детерминироваться разными моментами, оказываясь в результате этого напрочь укоренённым.

Моя попытка представить читателю способ организации патогенного психического материала, будет полностью завершена, после того как я ещё опишу одно единственное осложнение. Я здесь имею ввиду то, что может произойти и так, что в обнаруживающемся патогенном материале будет выявляться более одного ядра. Такое, например, может произойти тогда, когда на психическом анализе окажется пациент с вторым обострением истерии, имеющим свою собственную этиологию, и тем не менее связанным с уже затухнувшей первой вспышкой болезни. Не составит большого труда представить, какие же тогда слои и цепочки мыслей должны добавиться, чтобы удалось увидеть взаимосвязь между обоими патогенными ядрами.

К полученной таким образом картине организации патогенного материала я хотел бы добавить несколько примечаний. О таком материале мы обычно говорим, что он ведёт себя как чужеродное тело, да и психотерапия тоже действует подобно удалению чужеродного тела из живых тканей. Сегодня мы легко видим недостатки такого сравнения. Чужеродное тело не входит в какие-либо связи с окружающими его слоями тканей, несмотря на то, что те изменяются при его вторжении, в ответ на которое в тканях начинается воспалительный процесс. А нашу патогенную психическую группу, напротив, невозможно в чистом виде удалить из Я, её поверхностные слои переходят под самым разным видом в части здорового Я, становясь принадлежностью последнего в столь же большой степени как и принадлежностью патогенной организации. Граница между здоровым Я и патогенной группой проводится при психическом анализе совершенно условно, по традиции, и в каждом случае может произвольно варьировать, а в некоторых местах так её вообще никак не удаётся указать. Со временем внутренние слои будут всё больше обособляться от Я, хотя это никогда и не приведёт к чёткому отделению патогенной зоны. Патогенная организация психического материала не приводит собственно к поведению, характерному для чужеродного тела, скорее всего всё будет больше напоминать действие инфильтрата. В этом уравнение роль поражённого объекта берёт на себя сопротивление. Конечно, психотерапия вовсе не состоит в том, чтобы что-то удалять – на это психотерапия сегодня не способна -, она заключается в расторжении сопротивления, освобождая таким путём путь циркуляции энергии в прежде недоступной области.

(Здесь я использую целых ряд метафор, каждая из которых имеет лишь отдалённую схожесть с моей действительной темой, к тому же эти метафоры ещё плохо уживаются друг с другом. Я хорошо это понимаю, а потому и не стараюсь завышать их ценность. Я лишь руководствовался намерением показать читателю с разных сторон необычайно сложный и ещё никем не описанный абстрактный объект. Только потому я и осмелился на столь большую степень свободы, вполне заслуживающей критических высказываний; к сожалению, эта моя легкомысленность будет простираться и на последующие страницы.)

Когда после завершения психотерапевтической работы полученный патогенный материал вдруг почему-то захочешь показать третьему лицу, конечно же, теперь в узнаваемой, сложной, многоуровневой организации, то с полным правом можно будет услышать вопрос: каким же образом такой большой верблюд мог проскользнуть через маленькое угольное ушко? Здесь вовсе не будет неуместным говорить о «узости сознания». Этот термин приобретает особый смысл и жизненную значимость для врача, проводящего психический анализ. Всегда одно и только одно воспоминание может найти доступ к нашему сознанию. Пациент, который занимается проработкой какого-либо воспоминания, ничего не замечает из того, что настойчиво взывает к вниманию больного; да и то, чем он занимался совсем недавно, также забывается им. Ну, а если устранение патогенного воспоминания наталкивается на трудности, тогда, например, когда больной не перестаёт сопротивляться осознанию психического материала, когда больной вытесняет травмировавшее его событие или искажает последнее до неузнаваемости, тогда теряется возможность даже малейшего доступа. Работа начинает стопориться, ничего нового в анализе больше происходить не будет, готовое выйти на поверхность сознания воспоминание застряёт где-то на полпути, дожидаясь того момента, когда больной соизволит допустить болезненное переживание на широты своего Я. Вот таким образом вся пространственно далеко раскинувшаяся масса патогенного материала проходит с течением времени словно бы через узкие ворота, по частичкам или отдельными группами, достигая сознания пациента. Задачей психотерапевта как раз и будет восстановление по ним их предполагаемой структурной организации. Тому, кто ещё не устал от моих сравнений, я могу сказать, что работа эта напоминает собой решение трудной головоломки.

Если Вы стоите перед началом проведения психического анализа, в котором можно ожидать появление такой организации психического материала, то хорошую службу для Вас может оказать следующий результат накопленного нами опыта: совершенно бесперспективным будет стремление напрямую проникнуть к ядру патогенной организации материала. Даже если кому-то и удастся его распознать, одаривание больного разгаданными тайнами не позволит ему прийти к познанию чего-то нового, так что никаких психических изменений в таком случае не следует ожидать.

Поэтому нам не остаётся ничего иного, как держаться вначале лечения на периферии патогенных психических образований. Лучше всего просто позволить больному рассказывать о том, что он хорошо знает или что вспоминается само собой, причём психотерапевт и в этом случае направляет внимание пациента в нужную сторону (дирижирует), а встречающиеся небольшие сопротивления больного преодолевает процедурой надавливания на лоб. И каждый раз, когда в результате надавливания приоткрывается новый путь, можно ожидать, что какую-то его часть больной пройдёт безо всякого сопротивления.

Если удаётся какое-то время поработать в таком стиле, то обычно у больного начинается пробуждаться стремление к сотрудничеству. Тогда у него появляется целая серия воспоминаний, причём психотерапевту для этого не приходится задавать вопросы или ставить особые задачи. Оказывается, что прежде был проложен путь ко внутренним пластам души, внутри которых отныне больной свободно располагает материалом, несмотря на то, что оно может ещё продолжать контролироваться сопротивлением. Неплохо будет на какой-то период времени позволить пациенту беспрепятственно уйти в свои воспоминания. Хотя сам он и не способен открывать важные психологические закономерности, ему вполне можно предоставить возможность исчерпать запас воспоминаний внутри одного и того же слоя. Часто складывается впечатление, что то, о чём говорит пациент, никак не связано с важными событиями, и только позднее окажется, что именно они-то и помогают понять больного (как бы вдыхая жизнь в его рассказ).

Здесь следует предостеречь от двух больших ошибок. Если помешать больному воспроизводить мучающие его душевные переживания, то можно «похоронить» кое-что из того, что позднее придётся искать заново, но уже затрачивая на это огромные усилия. А с другой стороны, не стоит слишком завышать значение «бессознательного интеллекта» больного, предоставляя ему руководство всею психотерапевтической работой. Если бы у меня было желание выразить рабочий подход в одной схеме, то я, наверное, бы сказал, что психотерапевт берёт на себя задачу вскрытия внутренних слоёв, чтобы проникнуть внутрь, в то время как больному предоставляется возможность расширять каждый слой по его периферии.

Такое проникновение осуществляется посредством того, что психотерапевт уже описанным способом преодолевает сопротивление больного. Но как правило ещё до этого приходится разрешать следующую задачу. Необходимо получить в руки хотя бы часть логической нити, следуя за которой только и можно надеяться проникнуть в более глубокие слои. Не стоит надеяться, что свободные высказывания больного, материал чаще всего поверхностных слоёв, позволят аналитику догадаться, где будет находиться путь в более глубокие пласты души, какие высказанные пациентом ассоциации приведут к искомым закономерностям его рассказа. Как раз наоборот; это будет маскироваться самым тщательным образом, хотя и будет складываться впечатление, что исповедь больного изложена полностью и довольно убедительно. Вначале чувствуешь себя тут словно перед каменной стеной, которая полностью закрывает собой то, что находится за нею, не позволяя появиться даже малейшей догадки о том, находится ли что за нею, и если находится, то что.

Но если рассказ, который был получен от больного без особых усилий и сопротивления, окинуть критическим взором, то совершенно явным образом обнаруживаешь в информации данной пациентом пропуски и искажения. В одном месте плавный рассказ больного оказался разорванным, пациенту пришлось по необходимости дополнить его какой-то чепухой, не совсем убедительными сведениями; в другом месте замечаешь мотив, который оказался бы совсем не стоящим, если бы речь шла о здоровом человеке. Если привлечь внимание пациента к пропускам в его рассказе, больной станет их отрицать. В таких случаях будет совершенно справедливым, если врач посчитает, что за такими ненадёжными местами в рассказе пациента следует искать доступ к материалу из более глубоких слоёв, если врач станет надеяться, что как раз здесь и лежат узелки взаимосвязей, которые поможет ему обнаружить процедура надавливания. Итак, психотерапевт говорит больному: Вы заблуждаетесь; то, что я услышал от Вас, не имеет ничего общего с тем, что на самом деле происходило. Мы сможем обнаружить здесь кое-что более важное, то, что Вам придёт в голову при надавливании моей руки.

Для мышления истеричных людей можно ставить те же самые требования о логических взаимосвязях и о достаточной мотивировке событий жизни, какие мы ожидаем встретить у нормальных индивидов. Ослабление логичности поступков и мышления вовсе не характеризует неврозы. То, что взаимосвязи представлений у невротичных людей, особенно же у истериков, производят иное впечатление, да и как иначе, если интенсивность различных представлений кажется никак необъяснимой одними психологическими условиями, так вот именно для этой видимости мы и нашли иную причину, сводя её к существованию скрытых, бессознательных мотивов. Таким образом, мы предполагаем наличие подобных тайных мотивов повсюду там, где можно обнаружить разрыв в связном рассказе, где ожидаемая в норме мотивация выходит за свои пределы.

Естественно, что в работе с такими пациентами необходимо держаться подальше от теоретической предубеждённости в том, что имеешь дело с ненормальным мозгом дегенератов или патологически неуравновешенных людей (Déséquilibrés), для которых просто-таки характерна чрезмерная свобода в отказе от следования общим психологическим законам при ассоциировании представлений. Какое-то психическое представление может у этих людей внезапно стать чрезмерно интенсивным безо всякой на то причины, другое же сохраняется неизменным в течении необычайно длительного времени безо всякой психологической подоплёки. Наш опыт убеждает в том, что для истерии характерно противоположное; если выявить скрытые – причём довольно часто остающиеся бессознательными – мотивы и начать с ними считаться, то истеричные ассоциативные цепочки сразу же теряют прежнюю загадочность и противоестественность.

Таким образом, обнаружив пропуски в первоначальных рассказах пациента, пропуски, которые больной чаще всего пытается скрыть посредством «фальшивых связей», психотерапевт подхватывает кусочек логической нити из рассказа больного (относящегося к периферическому материалу) и начиная с этого обрывка нити посредством процедуры давления прокладывает дальнейший путь.

При этом чрезвычайно редко бывает так, что эта самая нить приводит к ядру проблемы. Чаще всего нить разорвётся ещё где-нибудь посреди дороги, так как надавливание перестанет оказывать помощь, не будет приводить к какому-либо стоящему новому материалу, или же мы получим такие подробности, которые не сможем объяснить несмотря на затрачиваемые нами усилия. Вскоре психотерапевт научается в таких случаях защищаться от напрашивающихся действий. Выражение лица больного должно решать в вопросе о том, зашли ли мы действительно в тупик или же происходящее в терапии вообще не нуждается ни в каком психическом прояснении, а может мы действительно встретились с чрезмерным сопротивлением, которое тормозит дальнейшую эффективную работу. Если последнее не удаётся своевременно победить, то можно допустить, что логическую цепочку удалось проследить до одного из психических пластов, который пока не доступен пациенту. Поэтому от этой логической нити можно временно отказаться, чтобы подхватить другую, за которой возможно удастся проследовать столь же долго. Когда же все нити проникнут в этот слой, где обнаружатся их сплетения, в результате чего за нитями уже невозможно следовать по отдельности, то можно подумать и о том, чтобы попытаться опять совершить атаку на сформировавшееся сопротивление, чтобы ещё глубже проникнуть внутрь.

Легко представить, насколько сложной может быть такая работа. Постоянно преодолевая встречающиеся сопротивления психотерапевт всё глубже и глубже проникает в психические пласты, приобретает новые знания о накопившихся в этих пластах темах и пронизывающих их логических взаимосвязях. Психотерапевт исследует то, насколько глубоко он может проникнуть дальше, имея с собой современные средства и накопленный им опыт. Посредством процедуры давления терапевт получает первые сведения о содержании близлежащих пластов, на какое-то время отказывается от логических нитей, чтобы чуть позже опять схватиться за них, пока они не дойдут до сплетений, до узловых пунктов. Психотерапевт не забывает наверстать упущенное, то и дело отклоняется в стороны, чтобы подробнее исследовать схожие группы воспоминаний, но неизбежно потом возвращается на главный путь в глубину. В конце концов таким методом постепенно продвигаешься столь далеко, что может оставить послойную работу с материалом пациента, чтобы на главном пути прямиком проникнуть в ядро патогенной организации. Тогда психотерапевт становится победителем, но это ещё не конец его работы. Необходимо завершить продвижение по всем логическим цепочкам, полностью исчерпав материал, даваемый пациентом. Но теперь больной может энергично помогать лечению, сопротивление его чаще всего уже сломлено.

Дата добавления: 2015-06-04