H — O — C — C — C — H 27 страница

К сожалению, человеческий скептицизм — это крепость, способная не поддаваться никакому количеству свидетельских показаний. И, начиная с Гёксли, наши мужи науки принимают только такие доказательства, которые их устраивают, — не больше.

"О, люди, позор вам! бес с бесом нечистым

Договор нерушимо блюдут, — человек же

Постоянно враждует с созданьем разумным..."<<168>>

Чем объяснить такое расхождение во взглядах среди людей, учившихся по одним и тем же учебникам, черпавшим свои знания из одного и того же источника? Ясно, что это еще одно подтверждение старой истины, что нет двух людей, которые в точности одинаково видели бы одну и ту же вещь. Эта идея прекрасно сформулирована доктором Дж. Дж. Гартом Уилкинсоном в письме Диалектическому Обществу:

"Я давно уже убедился", — говорит он, — "на моем жизненном опыте в качестве пионера исследователя нескольких ересей, которые быстро становятся правоверными верованиями, что почти все истины приемлемы для нас постольку, поскольку они свойственны нашему темпераменту, насколько они соответствуют нашим влечениям, нашей интуиции, и что дискуссии и разузнавание дает немногим больше, нежели питание темперамента".

Этот глубокий наблюдатель мог бы еще добавить к своему опыту опыт Бэкона, который заметил, что:

"...малая философия склоняет человеческий ум к атеизму, а глубокая философия приближает его к религии".

Профессор Карпентер превозносит прогрессивную философию наших дней, которая "не игнорирует ни одного факта, каким бы странным он ни был, если он подтверждается достаточно вескими доказательствами", и все же он был бы первым, кто стал бы отрицать право древних на признание за ними философских и научных знаний, хотя они обоснованы на таких же достоверных показаниях как и те, которыми пользуются в своих научных и философских работах нынешние ученые. По отделу науки возьмем в качестве примера электричество и электромагнетизм, на которых имена Франклина и Морзе так возвысились на свитке славы. Сказано, что шесть столетий до христианской эры Фалес открыл электрические свойства янтаря; и все же последние исследования Швейгера в его обширных трудах по символизму вполне доказали, что все древние мифологии были обоснованы на науке натуральной философии и также, что наиболее сокровенные свойства электричества были известны теургам самых ранних мистерий Самофракии. Диодор Сицилийский, Геродот и Санхуниафон финикийский — древнейшие историки — говорят нам, что эти мистерии ведут свое происхождение с отдаленнейшей древности, сотни, вероятно тысячи лет до начала исторического периода. Одно из лучших доказательств этому мы находим на весьма замечательной картине Рауля Рошетта "Античные скульптуры", на этой картине, подобно "взлохмаченному Пану", у всех человеческих фигур волосы торчат во всех направлениях, за исключением центральной фигуры Кабирийской Деметры, из которой эта сила исходит и еще из одного коленопреклонного человека.<<169>> По Швейгеру, эта картина, по-видимому, и представляет часть церемонии посвящения. И все же не так уж много прошло времени с тех пор, как элементарные труды по натуральной философии стали украшаться гравюрами наэлектризованных голов с поднявшимися по всем направлениям волосами под влиянием электрического тока. Швейгер доказывает, что утерянная натуральная философия древности была связана с наиболее значительными религиозными церемониями. Он наглядно показывает, причем очень убедительно, что магия составляла часть доисторических мистерий и что величайшие феномены, так называемые чудеса, языческие, еврейские или христианские — фактически в своей основе имели сокровенное знание по физике, всем отраслям химии или, вернее, алхимии, каковыми знаниями обладали жрецы древности.

В одиннадцатой главе, которая целиком будет посвящена удивительным достижениям древних, мы хотим продемонстрировать правдивость наших утверждений с большей полнотой. Мы покажем на основании свидетельств наиболее заслуживающих доверия классиков, что в период времени, далеко предшествовавший осаде Трои, ученые жрецы святилищ были основательно знакомы с электричеством и даже с громоотводами. Мы сейчас добавим только несколько слов, прежде чем покончим с этой темой.

Теурги до того хорошо знали малейшие свойства магнетизма, что даже не владея утерянным ключом к их тайне, а основываясь только на том, что в их время было известно об электричестве. Швейгер и Эннемозер оказались в состоянии установить тождественность "братьев близнецов" Диоскуров с полярностью электричества и магнетизма. Символический миф, который до того считали неимеющим значения вымыслом, оказался, по Эннемозеру [ 62, т. II], умно составленным выражением строго научной истины природы.

Наши физики гордятся достижениями нынешнего века и обмениваются гимнами восхвалений. Их выразительное чтение лекций в аудиториях, их цветистая фразеология требуют только небольших изменений, чтобы эти лекции превратились в мелодичные сонеты. Наши современные Петрарки, Данте и Тассо состязаются с трубадурами старины в поэтических излияниях. В своем, не знающем границ прославлении материи они влюбленно воспевают смешивание блуждающих атомов, любовные связи протоплазм и жалуются на кокетливое непостоянство "сил", которые так провокационно играют в прятки с нашими серьезными профессорами в великой драме жизни, называемой ими "корреляцией сил". Провозгласив материю единственной самодержавной царицей Беспредельной Вселенной, они насильно лишают ее супруга и помещают вдовствующую королеву на великий трон природы, покинутый изгнанным духом. А теперь они стараются заставить ее показаться такой привлекательной, как только можно среди воскурений и поклонений в святилище, которое они сами построили. Разве они забыли или совсем не знают того факта, что при отсутствии его законного владельца этот трон ничто иное, как гроб повапленный, внутри которого все гниль и разложение! Что материя без оживляющего ее духа есть только "грубое испражнение", выражаясь герметическим термином; что она ничто другое, как бездушный труп, чьи конечности для того, чтобы двигаться в нужном направлении, требуют присутствия разумного водителя в великой гальванической батарее, называемой ЖИЗНЬЮ!

В чем же, в особенности, познания нынешнего века так превосходят познания древних? Когда мы говорим "познания", мы не имеем в виду блестящих и ясных определений, которые современными учеными присвоены даже самым пустяковым деталям по каждой отрасли науки, как бы мала она ни была; мы не имеем в виду названий для каждого нерва и артерии в человеческом и животном организмах, обозначений для каждой клетки и волокна в растении; мы имеем в виду философское окончательное выражение каждой истины в природе.

Величайших философов древности обвиняют в неглубоком и поверхностном знании как раз этих деталей точной науки, которыми современники так много хвастают. Платон объявлен различными его комментаторами совершенным невежою по части знаний, касающихся анатомии и функций человеческого тела; он якобы не знал ничего о роли нервов в передаче ощущений и не был способен ни на что лучшее, как на высказывание необоснованных суждений по этому поводу. Он просто обобщал деления человеческого тела, говорят они, и не дал ничего похожего на анатомические факты. Что касается его взгляда на человека, как на микрокосмоса, являющегося, по его идее, изображением макрокосмоса в миниатюре, то это слишком трансцендентально, чтобы наши материалистические скептики стали уделять ему хотя бы малейшее внимание. Идея, что строение человека так же, как и вселенной, образовано из треугольников — кажется абсурдной и смешной нескольким его переводчикам. Один единственный из последних профессоров Джовитт в своем предисловии к "Тимею" честно замечает, что современный физик-философ "едва ли признает заслугу быть теми "костьми", из которых он сам поднялся к высшему знанию" [ 30, т. II, с. 508]; забывая, как много помощи получили физические науки сегодняшнего дня от метафизиков древности. Если, вместо споров и указаний на недостаточность и иногда отсутствие терминологии у Платона и также строго научных определений в его трудах, мы начнем тщательно анализировать их, то в одном только "Тимее" мы обнаружим, несмотря на его ограниченные размеры, зародыши всех новых открытий. Кровообращение и закон всемирного тяготения в "Тимее" ясно упомянуты, хотя первый из этих фактов, может быть, не так ясно обрисован, чтобы противостоять повторным атакам современной науки; ибо, по словам профессора Джовитта, открытие, что кровь вытекает с одной стороны сердца по артериям, чтобы вернуться в него с другой стороны по венам, не было ему известно, хотя Платон прекрасно был осведомлен о том, "что кровь находится в постоянном движении".

Метод Платона, подобно геометрическому, был методом суждений, идущих от всеобщего к частному. Современная наука напрасно ищет первопричину в перемещениях молекул; Платон искал и находил ее среди величественно проносящихся миров. Ему было достаточно знать великий план творения и быть в состоянии проследить самые мощные движения вселенной через их изменения до их конечных состояний. Мелкие подробности вселенной, наблюдением и классификацией которых с такой старательностью занимается современная наука, не привлекали внимания философов старины. Отсюда получилось, что в то время как мальчишка-пятиклассник из английской школы может более учено болтать о мелочах физической науки, чем сам Платон, с другой стороны, самый тупой из учеников Платона мог сказать больше о великих космических законах и их взаимоотношениях и мог продемонстрировать гораздо лучшее знакомство с ними, а также управлять оккультными силами, скрытыми за этими законами, чем наиболее ученый профессор наиболее знаменитой академии наших дней. Этот так мало понятый факт, которого не заметили и не оценили переводчики трудов Платона, объясняет все это самовосхваление, в какое впадаем мы, современники, когда говорим об этом философе и о подобных ему. Приписываемые им ошибки по анатомии и физиологии преувеличены чрезмерно, чтобы удовлетворить наше самолюбие на идее о нашей превосходящей учености, и вследствие этого мы упускаем из виду блеск и красоту разума, которыми украшены века прошлого, словно кто-то в воображении стал увеличивать солнечные пятна до того, что это яркое светило оказалось полностью в затмении.

Невыгодность современных научных исследований проявляется в том факте, что в то время, как мы имеем названия для наиболее незначительных частиц минералов, растений, животных и человека, — наимудрейший из наших учителей не в состоянии сказать нам ничего определенного о той жизненной силе, которая производит изменения в этих царствах природы. Нет необходимости приводить другие подтверждения к сказанному, чем те, которые по этому поводу высказаны самими высшими авторитетами науки.

Немало требуется мужества человеку, занимающему видное положение в мире науки, чтобы справедливо воздать должное достижениям древних перед лицом широкой публики, которой не хочется ничего другого, как их унижения. Когда мы встречаемся с подобным случаем, мы с радостью кладем лавровый венок к ногам такого отважного и честного ученого. Такими являются профессор Джовитт, глава Болиолского колледжа, и профессор Региус из Оксфордского университета, знаток греческого языка, который в своем переводе трудов Платона, говоря о "физической философии древних в целом", отдает ей справедливость:

1. "Что идея существования звездных туманностей была получена от физиков древности". Поэтому ее нельзя обосновывать на телескопических открытиях Гершеля, как это делает Дрейпер [ 48, с. 240] 2. "Что животные развились из переселившихся на сушу лягушек, а человек развился из животного — этого мнения придерживался Анаксимен в шестом веке до Р. X.". Профессор мог бы к этому добавить, что эта теория существовала за несколько тысяч лет до Анаксимена; что она пользовалась признанием среди халдейцев, и что дарвинская теория эволюции и обезьянья теория имеют допотопное происхождение. 3. "...что даже Филолай и ранние пифагорейцы верили, что земля — это небесное тело, вращающееся в космосе как и другие звезды".<<170>> Таким образом Галилей, изучая некоторые фрагменты Пифагора, которые, как доказывает Рюхлин, должны были еще существовать в дни флорентийского математика;<<171>> и, кроме того, будучи знаком с доктринами старых философов, только снова подтвердил доктрину, которая преобладала в Индии в отдаленнейшей древности. 4. Древние "...думали, что у растений имеется пол так же, как у животных". Таким образом нашим современным естествоиспытателям пришлось только следовать по стопам своих предшественников. 5. "Что музыкальные ноты зависят от относительной длины и натяжения струны, которая их испускает, и что они измеряются числом". 6. "Что математические законы царствуют во всем мире, и даже качественные различия имеют происхождение в числах"; и 7. "уничтожение материи ими отрицалось, и они признавали только трансформацию". <<172>> "Хотя одно из этих открытий можно бы и приписать удачной догадке", — добавляет Джовитт, — "все же их едва ли можно приписать просто совпадениям" [ 30, т. II, с. 508].

Короче говоря, философия Платона представляла единую последовательную систему; она охватывает эволюцию миров и видов, корреляцию и сохранение энергий, трансмутацию материальной формы, неуничтожаемость материи и духа. Их положение по отношению к последнему далеко определило нашу современную науку; и свод этой философской системы был закреплен совершенным и нерушимым ключевым камнем. Если наука в последнее время сделала такие огромные шаги вперед, если наши знания законов природы гораздо выше знаний древних, то почему наши вопросы и поиски, касающиеся природы и источника жизни, остаются без ответа? Если современная лаборатория настолько богаче плодами своих исследований по сравнению с лабораторией древних, то почему так получается, что какой бы мы шаг ни делаем, он попадает на тропинку, давно протоптанную до христианской эры? Почему так происходит, что наиболее прогрессивная точка зрения, когда она нами достигнута, дает нам только возможность увидеть в затянутой дымкой дали на горной тропе к знанию, увековеченные доказательства, которые более ранние исследователи оставили как знаки, что они там были и занимали то место?

Если уж современные мастера настолько опередили древних, то почему они не могут восстановить для нас утерянные умения, которыми обладали наши после-потопные прадеды? Почему они не дают нам неблекнущих красок Луксора — пурпура тирианцев; яркого вермильона и ослепительной сини, которыми украшены стены того места и которые сегодня так же ярки и свежи, как в день их нанесения; неразрушающегося цемента пирамид и древних акведуков; дамасского лезвия, которое можно было скрутить в его ножнах наподобие штопора и при этом не сломать; великолепных, ни с чем несравнимых оттенков крашеного стекла, которое находят среди песков древних руин и в оконных перекладинах древних соборов; и секрета подлинного ковкого стекла? И если химия почти неспособна состязаться по некоторым искусствам даже с ранним средневековьем, зачем тогда хвастать достижениями, которые, по всей вероятности, были хорошо известны тысячи лет тому назад? Чем дальше развиваются археология и филология, тем сильнее уязвляют нашу гордость открытия, которые они ежедневно совершают, и тем больше славных свидетельств они приносят в пользу тех, кто в силу своей отдаленности во времени считались невежами, погрязшими в трясине суеверия.

Почему мы забываем, что за много веков до того, когда судна предприимчивого генуэзца разрезали западные воды, финикийские корабли уже совершали кругосветные плавания и распространяли цивилизацию в областях, ныне уже превратившихся в молчаливые пустыни? Какой археолог осмелится утверждать, что та же самая рука, которая возводила египетские пирамиды, Карнак и тысячи нынешних руин, в забвении рассыпающихся в пыль, не воздвигла монументальный Нагкон-Ват Камбоджи? или не начертала иероглифов на обелисках и дверях покинутой индейской деревни, недавно открытой в Британской Колумбии лордом Даферином? или знаки на руинах Паленке и Ушмаля и руинах в Центральной Америке? Разве реликвии, которые мы храним в наших музеях — последние памятники давно "утерянных искусств" — не свидетельствуют громогласно в пользу древней цивилизации? И разве они все не доказывают снова и снова, что исчезнувшие народы и континенты похоронили вместе с собою также свои науки и искусства, которых не смогли воскресить ни первый тигель, раскаленный в средневековом монастыре, ни последний, треснувший в лаборатории современного химика, — не воскресили и не воскресят, по крайней мере, в нынешнем веке.

"У них были некоторые познания по оптике", — великодушно допускает профессор Дрейпер по отношению к древним; другие даже и эту малость отрицают — "Выпуклые линзы, обнаруженные в Нимруде, являются доказательством, что они были знакомы с увеличительными инструментами" [ 48, с. 14].

В самом деле? Если бы это так не было — все классические писатели оказались бы лжецами. Ибо Цицерон нам говорит, что он видел всю "Илиаду" написанной на коже такого миниатюрного размера, что ее в скатанном виде можно было поместить в ореховую скорлупу; а Плиний утверждает, что у Нерона было кольцо со вделанным в него стеклом, через которое он издали наблюдал бои гладиаторов. Истинно, когда нам говорят, что Мауриций с помощью инструмента, называемого наускопит, мог с мыса Сицилии наблюдать через море берег Африки, — мы должны или думать, что все исторические свидетели солгали, или допустить, что древние были более, чем едва знакомы с оптикой и увеличительными стеклами. Уэндэлл Филлипс сообщает, что у него есть друг, который является обладателем чрезвычайно интересного кольца

"приблизительно три четверти дюйма в диаметре, и на нем обнаружена фигура бога Геркулеса. С помощью увеличительных стекол вы можете различить переплетающиеся мускулы и сосчитать каждый отдельный волосок на бровях... Раулинсон привез домой камень длиною около 20 дюймов и 10 в ширину, на котором изложен целый трактат по математике. Без увеличительных стекол он совершенно не поддается чтению... В музее доктора Эбботта имеется кольцо Хеопса, которое Бунзен относит к 500 году до Р. X. Печатка на кольце размером в четверть доллара, а гравировка на ней невидима невооруженному глазу без помощи увеличительных стекол... В Парме вам покажут драгоценный камень, который когда-то носил на своем пальце Микеланджело; гравировка на нем двухтысячелетней давности и изображает фигуры семи женщин. Вам нужно иметь сильные увеличительные стекла, чтобы быть в состоянии их разглядеть... Таким образом", — добавляет ученый лектор, — "микроскоп, вместо того, чтобы считаться изобретением нашего времени, находит своих братьев в Пятикнижии Моисея — и это старшие братья".

Вышеприведенные факты, кажется, не свидетельствуют о том, что древние обладали лишь "некоторыми сведениями по оптике". Поэтому совершенно не соглашаясь с этим и в особенности с профессором Фиске по поводу его критики трудов профессора Дрейпера "История конфликта" [ 48 ] и его "Незримый мир", — мы находим в прекрасных трудах профессора Дрейпера, как критика истории, только один единственный недостаток — он иногда злоупотребляет своими собственными оптическими инструментами с целью преувеличения атеизма пифагорейца Бруно, он рассматривает его через выпуклые линзы; когда же он говорит о познаниях древних, он, очевидно, смотрит через вогнутые линзы.

Можно, просто, восторгаться, следя в различных современных трудах как набожных христиан, так и скептиков, хотя и очень ученых людей, как осторожно они проводят демаркационную линию между тем, в чем мы должны и в чем не должны мы верить древним авторам. Никакое доверие им не допускается без того, чтобы не сопровождалось определительным предостережением. Если Страбон говорит нам, что древняя Ниневия была 47 миль по периферии, и его свидетельство принимается как достоверное, то почему это должно быть по-другому, как только Страбон свидетельствует об исполнении пророчеств Сивилл? Где здравый смысл, когда Геродота называют "Отцом Истории", а затем тут же, не переведя дыхания, обвиняют его в глупой тарабарщине, как только он начинает повествовать об изумительных явлениях, которым он был очевидцем? В конце концов, возможно, что такая осторожность сейчас нужна более, чем когда-либо, так как наша эпоха окрещена "Веком Открытий". Разочарование может оказаться слишком жестоким для Европы. Порох, который долгое время считали изобретением Бэкона и Шварца, объявлен теперь в школьных учебниках изобретением китайцев, которые применяли его для сравнения холмов и взрывания скал много веков до нашей эры.

"В музее Александрии", — говорит Дрейпер, — "была машина, которую изобрел Герон, математик, немного более, чем 100 лет до Р. X. Она вращалась силою пара и была такой конструкции, какую в наши дни мы назвали бы реактивным двигателем... Случай не имел никакого отношения к изобретению современной паровой машины" [ 48, с. 311].

Европа гордится открытиями Коперника и Галилея, а нам теперь говорят, что астрономические наблюдения халдеев простираются назад на сотню лет до потопа; а Бунзен относит потоп не менее чем за 10000 лет до нашей эры [ 74, т. V, с. 88]. Мало того, один китайский император, живший более чем за 2000 лет до Р. X. (т. е. до Моисея), предал смертной казни двух своих главных астрономов за то, что они не предсказали состоявшегося солнечного затмения.

Следует отметить в качестве примера неточности ходячих мнений в отношении претензии современной науки, что открытие неуничтожаемости материи и корреляции энергий, в особенности последней, должны считаться ее венценосным триумфом. Это "наиболее важное открытие нынешнего века", — выразился по поводу корреляции энергий Уильям Армстронг в своей знаменитой речи, как председатель Британского общества. Но это "важное открытие", в конечном счете, совсем не является открытием. Его источник, оставив неотрицаемые следы, находимые у философов древности, затерялся в густых сумерках доисторических дней Первые его следы открываются в неясных размышлениях ведической теологии, в учении об эманировании и абсорбировании, короче говоря, о нирване. Джон Ориген обрисовал его в своей смелой философии в восьмом веке, и мы приглашаем каждого, кто хочет убедиться в истине сказанного, прочесть его "De Divisione Naturae". Наука говорит, что когда теория неуничтожаемости материи (тоже, кстати сказать, очень, очень старая идея Демокрита) была продемонстрирована, ее пришлось распространить и на энергию. Никакая частица материи никогда не может быть утеряна; никакая часть существующей в природе энергии не может исчезнуть; следовательно, энергия так же оказалась неуничтожаемой, а ее различные проявления или силы в различных видах, как было показано, взаимно обратимы и являются только различными видами движения материальных частиц. И таким образом наука второй раз открыла корреляцию энергий. Мистер Гроу еще в 1812 г. приписал обратимость всем таким силам, как тепло, электричество, магнетизм и свет; придав им, таким образом, способность быть в одно время причиной, а в другое — следствием [ 227 ]. Но откуда приходят эти силы, и куда они уходят, когда мы теряем их из поля зрения? По этому вопросу наука молчит.

Теория "корреляции энергий", хотя, может быть, по мнению наших современников, "является величайшим открытием века", — не может объяснить ни начала, ни конца одной из таких сил; также эта теория не в состоянии указать причину, из которой она возникает. Энергии могут быть обратимы, и одна может производить другую, и все же никакая точная наука не в состоянии объяснить альфу и омегу этого явления. И в чем же мы тогда опередили Платона, который, ведя дискуссию в "Тимее" о первичных и вторичных качествах материи [ 32, с. 22] и слабости человеческого интеллекта, вкладывает такие слова в уста Тимея:

"Бог знает первоначальные качества всего; человек может только надеяться на достижение вероятного".

Стоит нам только открыть одну из нескольких статей Гёксли и Тиндаля, чтобы найти в точности то же самое признание; но они улучшают свое положение против Платона тем, что даже не разрешают Богу знать больше, чем они сами; и, возможно, они основывают на этом свое превосходство над Платоном? Индусы древности обосновали свою доктрину об эманировании и абсорбции в точности на этом законе. To 'Ov изначальная точка в беспредельном круге, "окружность которого не находится нигде, а центр — везде", эманирует из себя все, все вещи, и проявляет их во видимой вселенной в разнообразнейших формах; формы перемешиваются и смешиваются, и после постепенной трансформации из чистого духа (или буддийского "ничто"), в самую грубую материю, начинают отступать, постепенно возвращаться в свое первоначальное состояние, которое есть абсорбция, поглощение в нирване<<173>> — что же это есть как не корреляция энергий?

Наука говорит нам, что она может показать, как тепло превращается в электричество, и электричество в тепло; как магнетизм переходит в электричество и — наоборот. Движение, нам говорят, есть результат самого движения и т. д. до бесконечности. Это — азбука оккультизма и ранних алхимиков. Для науки, раз неуничтожаемость материи и энергии открыта и доказана, великая проблема вечности разрешена. Какая нам больше надобность в духе? его бесполезность отныне научно доказана!

Таким образом, про современных философов можно сказать, что они ни на один шаг не двинулись дальше того, что было хорошо известно священнослужителям Самофракии, индусам и даже христианским гностикам. Первые показали свое знание в этом удивительно остроумном мифе о Диоскурах, "сыновьях неба"; это братья-близнецы, о которых говорил Швейгер, "которые постоянно умирают и воскресают вместе, тогда как абсолютно необходимо, чтобы один умер для того, чтобы другой мог жить". Они знали так же, как наши физики, что когда энергия исчезла, она, просто, была превращена в другую энергию. Хотя археология еще не открыла аппаратуры, специально созданной для таких превращений, тем не менее можно утверждать с полным правом на основании аналогических дедукций, что почти все древние религии были обоснованы на такой неуничтожаемости материи и энергии плюс эманирование всего из эфирного духовного огня — центрального солнца, которое есть Бог или дух, на знании, на чьем могуществе основана древняя теургическая магия.

В рукописном комментарии о магии, составленном Проклом он дает следующее объяснение:

"Подобно тому, как влюбленные постепенно продвигаются от той красоты, которая проявляется в чувственных формах, к той красоте, которая является божественной; жрецы древности, когда они размышляли о том, что существует некое родство и симпатия одного к другому между всем, что существует в природе, и о том, что проявляется в оккультных силах; они открыли, что все существует во всем, и создали священную науку, обосновываясь на этой взаимной симпатии и подобии. Таким образом они установили существование наивысшего в низшем и низшего в наивысшем; существование в небесных областях земных свойств, преобразившихся в небесные, и существование небесных свойств, преобразившихся в земное".

Затем Прокл указывает на некоторые таинственные особенности растений, минералов и животных, которые все известны нашим естествоиспытателям, но никто из них не может этих особенностей объяснить. Одною из таких является вращательное движение подсолнуха, гелиотропа, лотоса, который перед восходом солнца складывает свои листья, втягивает лепестки в себя, так сказать, а затем раскрывает их постепенно по мере того как солнце поднимается, и опять втягивает их в себя, когда оно склоняется к западу; также особенности солнечного и лунного камней и гелиоселена, петуха, льва и других животных.

"Итак, древние", — говорит он, — "поразмыслив над этой взаимной симпатией (небесного и земного), применили их для оккультных целей, как небесную, так и земную природу, посредством чего, через некое подобие, они усмотрели божественные силы в этой низшей обители... Все полно божественною природою; земные организмы получают полноту того, что является небесным, но небесное получает от сверхнебесной сущности, в то время как все категории сущего движутся в прекрасном снисхождении от самого высшего к низшему. <<174>> Ибо какие бы частности ни были собраны в какую-либо из вышеупомянутых категорий, они впоследствии расширяются в нисхождении, и различные духи направляются под управление их правящих божеств".<<175>>

Очевидно, Прокл здесь не пропагандирует просто суеверие, а науку; ибо, несмотря на то, что она оккультна и неизвестна нашим ученым, которые отрицают ее возможности, магия все же наука. Она прочно базируется на таинственном родстве между органическими и неорганическими телами, видимой продукцией четырех царств, и незримыми силами вселенной. То, что наука называет тяготением, гравитацией, древние, а также средневековые герметисты называли магнетизмом, притяжением, родством. Это закон вселенной, понятый Платоном и объясненный в "Тимее" как закон притяжения меньших тел большими, и подобных тел подобными; в последних скорее сказывается сила магнетизма, нежели тяготения. Антиаристотелевская формула, что тяготение заставляет все тела падать с одинаковой быстротой, независимо от их веса, причем разница вызывается каким-то другим неизвестным фактором, кажется в значительной мере больше указывает на магнетизм, чем на тяготение, т. к. первый притягивает скорее в силу субстанции, нежели веса. Основательное знакомство с оккультными свойствами всего, что существует в природе как в видимой, так и в невидимой; их взаимоотношения, притягивания и отталкивания и их причины, прослеженные до духовного начала, которое насыщает и оживляет все; способность создавать наилучшие условия, чтобы это начало могло проявляться, другими словами, глубокое и исчерпывающее знание законов природы — вот, что было, есть и будет основанием магии.

Дата добавления: 2015-06-04