Часть третья 1 страница. Глава двадцать вторая

Глава двадцать вторая

Старые, обветшалые дома на грязной и узкой улочке Гроупинг Лейн стояли так тесно, что нависающие верхние этажи по обеим сторонам почти касались друг друга, перекрывая доступ света и воздуха. От отбросов, сваленных у стен, нечем было дышать. Большая позолоченная карета пыталась свернуть на эту улицу, но кучер, увидев, что здесь слишком узко, остановил ее. Из кареты вышла дама, скрытая от взоров черным плащом с капюшоном и маской на лице. В сопровождении двух лакеев она торопливо прошла несколько ярдов по улице и исчезла в одном из домов.

Поднявшись на два марша лестницы, она остановилась и постучала в дверь. Лакеи ждали внизу. Ей никто не отвечал, и она постучала еще, на этот раз настойчиво, оглядываясь по сторонам, будто на этой темной лестнице кто-то мог наблюдать за ней. Дверь по-прежнему не открывали, но потом послышался тихий мужской голос:

— Кто там?

— Откройте! Это я, леди Каслмэйн, балбес этакий!

Дверь широко отворилась, словно дама произнесла магические слова. Мужчина у порога низко поклонился, сделал гостеприимный жест, и Барбара величественно вплыла в квартиру.

В маленькой темной комнате стояло лишь несколько ветхих стульев и большой, заваленный книгами и бумагами стол. Книги громоздились и на полу рядом с глобусом. Ночь была морозная, и огонь от маленькой горки угля в камине согревал лишь небольшое пространство около него. Страшненькая дворняга подошла к Барбаре, обнюхала ее бархатные туфли, фыркнула и снова принялась за кость, лежавшую перед ней.

Человек, который впустил Барбару, выглядел едва ли лучше своей собаки: желтовато-коричневые бриджи и заношенная рубашка висели на нем как на вешалке, — настолько он был худ. Но бледно-голубые глаза на изможденном лице казались живыми и проницательными, а в бегающем взгляде и вкрадчивой улыбочке сквозил ум в сочетании с хитрецой.

Мужчину звали доктор Хейдон, звание он присвоил себе сам, занимаясь астрологией и предсказаниями. Барбара однажды навещала его, чтобы выяснить, на ком женится король.

— Прошу прощения, ваша милость, что не сразу отворил дверь, — промолвил Хейдон. — Признаюсь меня так одолели кредиторы, что я боюсь отпирать, пока не узнаю, кто именно пришел. Дело в том, ваша милость, — добавил он, тяжко вздохнув и в отчаянии разведя руками, — что я нынче почти не выхожу, боюсь, что меня схватят и уведут в Ньюгейт! Сохрани меня, Господь всемогущей!

Но если он думал, что Барбару заинтересуют его беды, то сильно ошибался. Во-первых, она отлично знала, что нет такого продавца лент, духов или портного в Лондоне среди тех, кто имеет доступ в королевский двор, который не рассчитывал бы обогатиться за счет сильных мира сего. Во-вторых она пришла сюда рассказать о своих тревогах а не выслушивать его жалобы.

— Я хочу, чтобы вы помогли мне, доктор Хейдон. Мне обязательно нужно кое-что выяснить. Для меня это вопрос жизни или смерти

Хейдон потер сухие ладошки и водрузил на нос очки с толстыми стеклами.

— Ну конечно, миледи! Прошу вас садиться.

Он помог ей сесть, взял стул для себя и, вооружившись гусиным пером, приготовился слушать. Он погладил подбородок кончиком пера и сказал:

— Итак, мадам, что же вас тревожит? — в его голосе звучало сочувствие, располагающее к откровенности, желание и способность разрешить любую проблему.

Барбара сняла маску, откинула капюшон. При этом на ее груди, в ушах и в волосах сверкнули бриллианты. Глаза Хейдона, уставившиеся на драгоценности, расширились и засияли.

Но Барбара не заметила этого. Нахмурившись, она стянула перчатки и на несколько секунд задумалась. Ах, если бы только можно было получить от него совет, не раскрывая карты! Барбара чувствовала себя, как невеста на приеме у врача, только ее мучили не застенчивость, а гнев и уязвленная гордость.

"Разве «я могу сказать ему, что надоела королю! — подумала она. — К тому же это неправда! Уверена, что неправда! Неважно, что люди говорят! Просто он увлекся надеждой наконец-то иметь законнорожденного ребенка. Я знаю, он все еще любит меня. Любит! Он так же холоден к Фрэнсис, как и ко мне… О, во всем виновата эта чертова женщина, эта португалка!»

Барбара подняла глаза и взглянула на звездочета.

— Возможно, вы слышали, что ее величество все же зачала? — Барбара умышленно подчеркнула слово «все же», как бы намекая, что задержка — результат злонамеренности Катарины.

— О, мадам! Ну конечно же! Разве мы все не слышали радостной вести? И очень кстати — давно пора; как говорится, лучше поздно, чем никогда. Так что вы хотели сказать, ваша милость? — заметив недовольную гримаску Барбары, он смешался, прокашлялся и склонился к бумагам на столе.

— Я сказала, что ее величество ожидает ребенка! — резко повторила она. — Похоже, что поэтому король снова полюбил свою жену. Вероятно, именно поэтому, ибо прежде он не баловал ее вниманием. Король забывает своих старых друзей, даже и близко не подходит. Я хотела бы знать… — она неожиданно наклонилась и внимательно взглянула на предсказателя —…что случится после рождения ребенка. Возвратится ли он к прежнему образу жизни? Или нет?

Хейдон кивнул головой и углубился в работу. Некоторое время он молчал, старательно изучая невероятно сложные карты небесного свода, разложенные на столе. Он складывал губы трубочкой, хмурил брови, причмокивал и барабанил пальцами по столу. Барбара молча наблюдала за ним, снедаемая нетерпением и надеждой, — она не могла поверить, что Хейдон сообщит ей дурные новости. Так или иначе, но все должно сложиться, как ей того хотелось, — так было всегда!

— Знаете, мадам, — произнес он наконец, — вы задали мне весьма трудную задачу.

— Отчего же? Разве вы не можете заглянуть в будущее? А я считала, что это ваше ремесло! — Барбара говорила с ним, как с перчаточником, который заявил, что у него нет той кожи, которую хотела бы мадам.

— Уверяю вас, годы моей учебы не прошли даром, мадам. Но такой вопрос… вы понимаете… — он пожал плечами, развел руки и сделал жест, будто ему перерезают ножом горло. — Ведь если узнают, что я предсказал исход в столь важном деле… — он снова углубился в свои карты, нахмурился, покачал головой, сомневаясь, потом пробормотал, будто про себя: — Невероятно! Не могу поверить…

У Барбары не хватало сил больше сдерживаться, она сидела уже на самом краешке стула, и ее глаза сверкали от возбуждения.

— Что невероятно? Что там такое? Вы должны мне сказать!

Он откинулся на стуле, соединил кончики пальцев и опустил глаза.

— Ах, мадам, это не те сведения, которые можно сообщать без тщательной проверки, вопрос слишком серьезный. Дайте мне несколько дней на обдумывание, прошу вас.

— Нет! Я не могу ждать! Я должна знать сейчас! Да я с ума сойду, если не выясню этого! Ну, что вы хотите?.. Я дам вам что угодно! Сто фунтов…

— У вас есть с собой сто фунтов?

— Нет, с собой нет, но я пришлю вам завтра.

Он покачал головой.

— Очень сожалею, мадам, но я не могу вечно работать в кредит, эта неверная практика и довела меня до того состояния, в котором я сейчас оказался. Может быть, вы зайдете завтра?

— Нет! Никаких завтра! Я должна знать немедленно! Вот, возьмите эти серьги, ожерелье, возьмите это кольцо, это стоит больше ста фунтов! — Она быстро сняла с себя украшения и швырнула их через стол, словно то были стекляшки, купленные на ярмарке или у уличного торговца. — Возьмите и скажите мне побыстрей!

Хейдон собрал украшения и опустил их в карман.

— Судя по расположению звезд, мадам, королева родит мертвого ребенка.

Барбара ахнула, прижала руку к губам и откинулась в кресле. На лице — испуг, неверие. Потом в глазах появилось злорадство.

— Значит, родится мертвый ребенок! — прошептала она. — Вы уверены в этом?

— Так говорят звезды, мадам.

— Конечно, звезды не ошибаются! — она быстро поднялась. — Тогда он наверняка вернется ко мне, верно? — после этой нежданной радостной вести Барбара стала более откровенной.

— Да, вероятно… при таких обстоятельствах, — медоточивым голосом подтвердил Хейдон и улыбнулся.

— Конечно, вернется! Ладно, доброй ночи, доктор Хейдон! — Она накинула на голову капюшон и направилась к двери, Хейдон — следом. Звездочет отворил дверь и поклонился Барбаре. Провожать гостью явился и пес. Барбара опустилась на одну ступеньку, придерживая юбки, чтобы не споткнуться в темноте, потом обернулась и одарила Хейдона кокетливой улыбкой.

— Надеюсь, мои бриллианты спасут вас от тюрьмы, доктор! Такая новость стоит больше тысячи фунтов!

Он снова поклонился, улыбаясь и кивая головой. Барбара спустилась по лестнице и исчезла, а Хейдон закрыл дверь и не спеша задвинул щеколду.

Потом он погладил по голове пса, и тот лег на спину, весело постукивая по полу своим мышиным хвостом.

— Теперь, Таузер, — сказал Хейдон, — мы, по крайней мере, сможем некоторое время прокормиться.

Барбара не сомневалась в абсолютной истинности слов предсказателя, и здоровье королевы стало для нее главным вопросом жизни. Каждое утро она являлась во дворец на церемонию одевания, давала взятки пажам, чтобы те немедленно сообщили ей о малейшем недомогании королевы, она внимательно, но тайно следила за каждым ее движением. Однако королева выглядела здоровой и вполне счастливой; за последнее время она даже похорошела.

— Ваше величество плохо себя чувствует? — спросила наконец Барбара, совершенно отчаявшись. — Вы выглядите бледной и усталой.

Но Катарина засмеялась и ответила на своем плохом английском с акцентом:

— Ну что вы, я прекрасно себя чувствую, миледи! Я никогда так хорошо себя не чувствовала.

Барбара начала беспокоиться и даже решила забрать свои драгоценности, отданные Хейдону. Но тут в середине октября, на пятом месяце беременности королевы, по коридорам дворца пронесся слух: ее величество заболела — она родила мертвого ребенка.

Катарина лежала на спине, ее кровать со всех сторон обступили служанки и фрейлины. Она плотно закрыла глаза, чтобы сдержать слезы, — боль и страх не отпускали ее. Но когда она услышала шепот Пеналвы, чтобы позвали короля, Катарина быстро открыла глаза.

— Нет! — вскричала она. — Не надо! Не зовите его! У меня все пройдет… это ничего… мне скоро станет лучше… Подождите прихода миссис Таннер.

Эта повитуха ухаживала за королевой весь срок ее беременности, и как только Катарина стала плохо себя чувствовать и терять сознание, послали за миссис Таннер. Она явилась во дворец несколько минут спустя и сразу же подошла к кровати. На ее грубом, обычно веселом лице появились одновременно и тревога, и надежда. Миссис Таннер напоминала рыбную торговку, вырядившуюся благородной леди. Ее крашеные волосы имели модный светло-серебристый оттенок, щеки, ярко нарумяненные испанской бумагой, были похожи на осенние яблоки, ее запястья, шея и пальцы отяжелели от множества дорогих украшений, — знаки благодарности пациенток и в то же время отличная реклама.

Катарина открыла глаза и увидела повитуху, склонившуюся над ней.

— Ваше величество плохо себя чувствует?

— У меня боли… здесь… будто… будто я истекаю кровью… — Катарина устремила на повитуху взгляд скорбный и молящий, как у щенка, выпрашивающего лакомство.

Миссис Таннер, стараясь скрыть испуг и удивление, начала снимать свои кольца и браслеты.

— Позвольте мне, ваше величество, осмотреть вас?

Катарина кивнула, и миссис Таннер дала сигнал опустить полог. Она тщательно покрыла руки специальным маслом. На мгновение раздался мучительный выкрик, потом — тихий стон. Все в комнате почувствовали сострадание к королеве. Наконец миссис Таннер раздвинула полог, опустила правую руку в таз с водой и прошептала рядом стоящей женщине:

— У ее величества случился выкидыш. Пошлите за королем.

Все присутствующие стали сразу же возбужденно переговариваться и обмениваться многозначительными взглядами.

Несколько минут спустя вбежал Карл и бросился к миссис Таннер, которая вытирала руки, а две служанки отмывали пол от пятен крови. Короля вызвали с теннисного корта, поэтому он явился только в рубашке с открытым воротом и бриджах. а на загорелом лице виднелись следы пота.

— Что случилось? Мне сказали, что ее величество заболела…

Миссис Таннер отвела взгляд:

— У ее величества выкидыш, сир.

По лицу короля пробежала гримаса ужаса. Он быстро раздвинул полог, встал на колени перед кроватью, вне видимости любопытных.

— Кэтрин! Кэтрин, дорогая! — в голосе короля звучала мольба и тревога. Королева лежала, закрыв глаза, и казалась неживой.

Наконец ресницы дрогнули, Катарина раскрыла глаза и взглянула на мужа. Секунду она будто не узнавала его, потом у нее потекли слезы, и, зарыдав, она отвернула голову.

— О Кэтрин, как мне жаль, как жаль! Вам дали лекарство, чтобы унять боль? — его лицо казалось усталым и измученным, как у жены, ибо больше всего на свете он мечтал иметь законного сына. Теперь из жалости он желал защитить ее.

— Дело не в боли, боль не страшна. Но я так сильно хотела подарить вам сына!

— Это еще впереди, дорогая, когда-нибудь вы еще родите мне сына, но не надо думать об этом сейчас. Не думайте ни о чем другом — только о том, чтобы поправиться.

— Но я не хочу поправляться! Что от меня толку на этой земле, если я не могу сделать того единственного, ради чего была рождена? О, мой дорогой… — ее голос стал таким тихим, что Карл был вынужден низко наклониться, чтобы услышать ее. Катарина глядела на мужа виноватыми глазами. — А вдруг это правда то, о чем говорят все, — будто я бесплодная…

Карлу стало жутко от этих слов, у него перехватило дыхание. Он не знал, что до жены дошли эти сплетни, хотя слух при дворе витал уже давно, с первого месяца их брака, а то и раньше.

— О Кэтрин, моя дорогая… — его длинные пальцы гладили волосы жены и ее бледные влажные щеки. — Это неверно, конечно же, неверно, пустая болтовня. Люди говорят так со зла, и так было всегда. А несчастья происходят, и довольно часто, но это еще ничего не значит. Вам надо просто отдохнуть, набраться сил — ради меня, — он нежно улыбнулся, наклонился и поцеловал ее.

— Ради вас? — Катарина доверчиво подняла глаза и наконец-то благодарно улыбнулась Карлу. — Как же вы добры, как хорошо относитесь ко мне. обещаю — в следующий раз такого со мной не случится.

— Конечно, не случится. А теперь спите, моя дорогая, отдыхайте, и скоро вы будете в полном порядке.

Карл еще долго стоял на коленях, не отходя от постели жены, пока ее дыхание не стало глубоким и ровным, а на лбу не разгладились морщины. Потом он поднялся, и, не говоря ни слова, вышел из комнаты.

На следующий день ей не стало лучше, наоборот, ее состояние ухудшалось с каждым днем. Для излечения Катарины делалось все возможное: ей пускали кровь, пока королева не стала бледной, как простыни, на которых лежала; разрезали голубей надвое и привязывали половинки к ее голым ступням, чтобы вытянуть болезнетворный яд; давали слабительные и нюхательные порошки, пилюли, жемчуга и хлорное золото. Священники находились рядом с больной неотступно. Они возносили молитвы во здравие, стонали и причитали. В комнате Катарины постоянно толпились люди. Короли не могут ни родиться, ни умереть в тишине и покое.

Карл подолгу сидел рядом с женой, тревожно следя за каждым ее движением. Преданность Карла и его горе удивляли многих. Если не считать случая с Каслмэйн, он всегда был добрым, но отнюдь не обожающим мужем.

Все придворные не сомневались, что Катарина умрет, большинство надеялось на это, и разговоры велись не столько об умирающей королеве, сколько о претендентке. На ком он теперь женится? Потому что по прошествии приличествующего траурного периода он, конечно же, должен жениться.

На роль будущей невесты Карла они выбрали Фрэнсис Стюарт. В ее жилах текло немного королевской крови, но достаточно для брака с королем, она отличалась незаурядной красотой и к тому же оставалась пока девственницей. Таково было мнение наиболее осведомленных людей при дворе, хотя его величество уже несколько месяцев уговаривал Фрэнсис занять место почетной фрейлины в свите королевы.

Фрэнсис не исполнилось еще и семнадцати, но она была стройной и высокой, как пламя свечи. Ее спокойная ровность неожиданно взрывалась радостным смехом, характерным для веселой, здоровой и счастливой юности. Красота и безукоризненное совершенство Фрэнсис восхищали, как идеально ограненный драгоценный камень, как блистающий на солнце лист тополя.

Увлеченный сперва красотой Фрэнсис, Карл обнаружил потом в ней скромность и застенчивость, которые совершенно поразили его, ибо были настоящими, не притворными, и тогда он начал целеустремленно и обдуманно атаковать неприступную девушку. Пока что он не имел успеха, но ее свежесть и юность влекли его столь сильно, что Карл стал даже тосковать по безвозвратно ушедшим годам, будто благодаря Фрэнсис он мог вернуть очарование далекой юности.

Последние четыре месяца, с тех пор, как стало известно о беременности ее величества, Карл, казалось, потерял интерес к Фрэнсис. Он оставался лишь холодно вежлив с ней, будто никогда и не испытывал к ней влечения, или же, наоборот, уже насытился ею.

Но теперь он вновь обратил на нее внимание, ища утешения в своих горестях. Придворные настолько утвердились во мнении, что Фрэнсис станет королевой Англии, что никто даже не держал пари по этому поводу. Фрэнсис и сама в это поверила.

Но сколь бы искренними ни были горечь и отчаяние короля, из всех скорбящих наиболее безутешной была леди Каслмэйн. Ее слуги непрерывно курсировали между ее апартаментами и покоями королевы, она сама часто приходила в комнаты Катарины, она даже молилась за здоровье королевы по пяти-шести раз в день. Барбара очень встревожилась.

Когда Хейдон сделал свое сенсационное предсказание, ей и в голову не пришло, что королева заболеет так серьезно. Не говоря уже о смерти. Барбаре даже в голову не приходило, что ее может заменить такая женщина, как Фрэнсис Стюарт, брак с которой принесет Барбаре только гибель, — вероятнее всего, ссылку во Францию. Женщины отдалились друг от друга с тех пор, как Барбара поняла, что король серьезно увлекся Фрэнсис. Она всегда недооценивала других женщин, и ей потребовалось немало времени, чтобы понять, что Фрэнсис — серьезная соперница. Теперь Барбара терзалась от мысли, что королева может умереть.

Приемы в доме Барбары стали более скромными, ибо, хотя король и приходил почти каждый вечер на ужин, его настроение изменилось. Он стал угрюмым, малоразговорчивым, и это действовало на окружающих.

На десятый день болезни Катарины король стоял в гостиной Барбары у камина и рассеянно вертел в руках бокал с вином. Он негромко разговаривал с Фрэнсис Стюарт. Хотя осуществление честолюбивых надежд Фрэнсис зависело теперь от состояния здоровья королевы, она проявляла искреннюю тревогу и сочувствие к этой маленькой и несчастной женщине.

— Как она чувствовала себя, когда вы уходили, сир?

Карл нахмурился, тень озабоченности и печали легла на его лицо. Он задумчиво посмотрел вниз.

— Не думаю, что она вообще узнала меня.

— У нее по-прежнему бред?

— Она не разговаривала более двух часов, — он быстро встряхнул головой, словно отгоняя тяжкий образ, преследовавший его. — Она утром говорила со мной, — странная печальная и циничная улыбка тронула его губы. — Спросила меня как поживают дети. Сказала, что сожалеет, что мальчик некрасивый. Я ответил, что мальчик красивый, и она осталась довольна… сказала, что если я удовлетворен, тогда и она счастлива.

Фрэнсис истерично всхлипнула, прижала кулак к губам. Карл удивленно взглянул на нее. В этот момент в комнату бесцеремонно вбежал паж и приблизился к королю.

— Что случилось? — резко обернулся он к мальчику.

— Сир, королева умирает…

Карл не стал ожидать продолжения. Резким движением он швырнул бокал в камин и выбежал из комнаты. Спальня королевы оставалась в том же печальном виде, как и все предыдущие дни: все окна завешаны с первого дня болезни, поэтому воздух в комнате стоял тяжелый, было жарко и дурно пахло; у кровати горело лишь несколько свечей, над больной склонились священники, похожие на лысых зловещих воронов, они издавали гнусавые стоны и причитания.

Катарина лежала на спине. Глаза оставались закрытыми, они глубоко запали в глазницах, кожа на лице стала желтая, как воск. Королева дышала чуть слышно, так, что ему сначала показалось, что она мертва. Но раньше, чем король произнес первое слово, Катарина ощутила его присутствие, она медленно раскрыла глаза и поглядела на мужа. Она попыталась улыбнуться, потом, преодолевая боль, стала говорить с ним, непроизвольно перейдя на испанский.

— Карл… я рада, что вы пришли. Я хотела еще раз увидеть вас. Я умираю. Карл. Так мне сказали, и я знаю, что это правда. Да, это правда, — она слабо улыбнулась, когда он раскрыл рот, чтобы запротестовать. — Но это не важно. Когда я умру, вам будет лучше. Тогда вы сможете снова жениться на женщине, которая подарит вам сыновей… Пообещайте мне, что вы не станете долго ждать. Женитесь поскорее… Для меня это уже не будет иметь значения — там, куда я уйду…

Карл глядел на нее, испытывая ужас и стыд. Он не сознавал раньше, что Катарина умирает от того, что не хочет жить на свете. Он не желал и не пытался понять, чем был для нее прошедший год. Его безрассудная эгоистичность, сознание вины, что в глубине души он надеялся на ее смерть, обрушились на него непомерной тяжестью. В это мгновение Карл испытал отчаянное раскаяние и вдруг захотел поверить в счастливый исход. Он вскочил на ноги и повернулся к священникам, стоявшим рядом. Карл перебил молитву старика.

— Убирайтесь отсюда! — голос короля звучал напряженно от сдерживаемого гнева. — Убирайтесь, я сказал. Все — вон!

Священники и врачи удивленно уставились на него, но не сдвинулись с места.

— Но, ваше величество! — протестующе произнес один из них. — Мы должны быть здесь, когда ее величество умирает…

— Она не умирает! Один Господь Бог знает, что ей пришлось пережить из-за вас, такого и более сильная женщина не выдержала бы! Теперь убирайтесь или, клянусь Богом, я сам вышвырну вас отсюда! — он уже кричал. Его лицо стало темным, как у самого дьявола, глаза сверкали. Он ненавидел их вдвойне: и за свои ошибки, и за их.

Священники и врачи с озадаченным видом стали гуськом выходить из комнаты, поминутно оборачиваясь, но король больше не обращал на них внимания. Он снова опустился на колени у постели больной. Долгое время ее веки оставались опущенными, а он ждал, затаив дыхание. Наконец Катарина открыла глаза.

— О, — вздохнула она. — Мне сейчас так покойно. На секунду я подумала, что я, должно быть…

— Нет, не говорите так, Кэтрин! Вы не умрете! Вы будете жить… ради меня, ради нашего сына!

Но она печально покачала головой чуть заметным движением.

— У меня нет сына, Карл. Я знаю, что нет. Но, Боже мой, как сильно я хотела дать вам сына, я хотела стать частью вашей жизни. Но теперь очень скоро я уйду… И когда вы снова женитесь, у вас будут сыновья… Вы станете счастливым, и я рада, что ухожу теперь…

Карл всхлипнул, по его щекам потекли слезы. Он протянул к ней руки:

— Кэтрин! Кэтрин! Не говорите так! Не говорите такие вещи! Вы должны хотеть жить! Если вы захотите, вы сможете… И вы должны… ради меня…

Она пристально поглядела на него другим, незнакомым взглядом.

— Ради вас, Карл? Вы хотите этого? — прошептала она.

— Да, хочу! Конечно же, хочу! Господь милостивый, отчего вы решили, что… О Кэтрин, дорогая, простите меня… ну простите! Вы должны жить…ради меня… Скажите мне, что постараетесь, что вы будете…

— Я не знала, Карл, что вы… О, мой дорогой, если вы хотите, чтобы я… Я могу, конечно, могу…

Глава двадцать третья

Только после смерти Рекса Эмбер по-настоящему осознала, что он для нее значил. Она тосковала по звуку его голоса, по ощущению теплоты и счастья, которыми он окружал ее, будто вносил свет и разжигал огонь в холодной и темной комнате. Она соскучилась даже по звуку ключа в замке, когда он возвращался домой. Эмбер вспоминала, как, просыпаясь по утрам, она заставала его полуодетым за бритьем, как он поворачивал лицо и так, и эдак, сбривая щетину на подбородке, как по вечерам, оставаясь вдвоем, они играли в крибидж или крэмбо или он слушал ее игру на гитаре и грубые уличные песенки. Она скучала без его улыбки, без влюбленного взгляда его голубых глаз. Каждая мелочь напоминала ей о Рексе.

Но больше всего Эмбер не хватало той защищенности, которую ей обеспечивал Рекс Морган, хотя она едва ли осознавала это. Теперь же Эмбер оказалась вдруг, как в открытом море, без руля и без ветрил, растерянной и не представлявшей себе, что делать дальше. В банке Ньюболда у нее лежало тысяча семьсот фунтов стерлингов, поэтому в отношении денег пока тревожиться не приходилось, и в любом случае ее за долги больше не арестуют. Но даже тысячи семисот надолго не хватит, если она не изменит своего нынешнего образа жизни, а когда деньги кончатся, ей придется идти на содержание к какому-нибудь франту из тех, что постоянно толкутся в гримерной актрис.

Такая перспектива не прельщала ее, ибо теперь, после полутора лет, проведенных в театре, она знала истинное лицо этих людей, без светского притворства, она избавилась от иллюзий наивной девушки. Для Эмбер эти франты не казались больше веселыми, галантными джентльменами, как могло представляться по их роскошным одеждам и по тому, что они могли проследить свой род от Вильгельма Завоевателя. Эти повесы и бездельники отличались цинизмом, дурным воспитанием и бездумной жестокостью, что нынче считалось признаком благородного сословия. Нет, второго Рекса Моргана среди них не найти.

— О, если бы я только знала, чем это кончится! — думала Эмбер. — Я бы ни за что не уехала в деревню! И к королю бы не пошла! О Рекс, если ы я только знала, я была бы добрее к тебе, я бы сделала счастливой каждую минуту твоей жизни…

Первым гостем, которого Эмбер приняла после смерти Рекса, был Элмсбери. Он приходил и раньше, но она считала нарушением приличий принимать кого-либо, и Нэн, по ее просьбе, отсылала Элмсбери обратно. Но однажды, через десять дней после дуэли, он пришел снова, и на этот раз Эмбер согласилась его принять.

Она сидела на кушетке у горящего камина, — погода стояла холодная и сырая, — уронив голову на руки. Она даже не подняла глаз, когда он вошел и сел рядом. Элмсбери положил ей руку на плечо, тогда она подняла голову и взглянула распухшими от слез глазами. В простом черном платье, без украшений, с гладко зачесанными волосами и с мокрым от слез лицом, Эмбер выглядела похудевшей и осунувшейся.

— Я очень сожалею, Эмбер, — тихо произнес Элмсбери с сочувствием и нежностью в голосе и во взгляде. — Я понимаю, что слова утешения не помогут при большой утрате, но я всем сердцем соболезную, и, пожалуйста, поверьте мне, когда я говорю, что Брюс…

Она бросила на него разъяренный взгляд.

— Не смейте произносить при мне этого имени. Его соболезнования меня не интересуют! Если бы не он, то Рекс был бы сейчас жив!

Элмсбери посмотрел на нее удивленно и с досадой. Эмбер закрыла лицо руками и снова начала плакать, вытирая слезы мокрым платочком.

— Это несправедливо, Эмбер, и вы знаете сами, что несправедливо. Ведь он просил остановить дуэль, он даже позволил капитану Моргану поранить ему руку, надеясь, что рана удовлетворит его. Он ничего больше не мог сделать, разве что позволить Моргану убить его, но ведь даже вы меньше всего хотели бы этого.

— О, мне все равно, что он сделал! Ведь он убил Рекса! Он убил его… а я его любила! Я собиралась выйти за него замуж!

— В таком случае, — с нескрываемым сарказмом произнес Элмсбери, — было бы разумнее не уезжать на медовый месяц с другим мужчиной, даже со старым другом.

— Нечего лезть не в свои дела! — ответила Эмбер, после чего Элмсбери, поколебавшись секунду, поднялся, вежливо поклонился и вышел из комнаты. Она не произнесла ни слова и не попыталась остановить его.

Эмбер была не в состоянии сразу вернуться в театр, а после первого июня он закрылся на два месяца. Но как только она начала принимать гостей у себя дома, там стало так же многолюдно, как и в гримерной. К своему удивлению, Эмбер обнаружила, что дуэль сделала ее популярной, как туфли на красных каблуках в модном магазине Шатлен. Лорд Карлтон, красавец, выходец из старинной семьи и прославившийся подвигами в морских грабежах, представлял собой заметную фигуру, о нем говорили не только при королевском дворе, но и повсюду в городе.

Ей было известно, как много значит популярность, и она решила воспользоваться всеми ее преимуществами. Ведь среди всей этой публики — острословов и болтунов, изнеженных франтов и светских щеголей — должен найтись мужчина, настоящий мужчина, который влюбится в нее, как влюбился Рекс; и если ей удастся найти такого, то на этот раз она будет точно знать, как поступить. Эмбер не думала о замужестве, ибо общественное положение актрисы было не хуже положения женщин в масках, которые заполоняли партер в театре, к тому же теперь, после смерти Рекса, ее мнение о браке осталось прежним. А шикарная, веселая и "полная волнующих впечатлений жизнь светской куртизанки казалась ей самой заманчивой перспективой.

Эмбер видела себя хозяйкой роскошного дома где-нибудь на Сент-Джеймс Филд или Пэлл-Мэлл, разъезжающей по городу в золоченой карете, запряженной шестеркой лошадей, и устраивающей богатые приемы. Именно она — законодательница мод, которые затем подхватывают всюду и которым следуют даже в Уайтхолле. Эмбер видела себя знаменитой, ею все восхищаются, ее все желают и — что важнее всего — ей все завидуют.

Дата добавления: 2015-06-04