Часть третья 4 страница. Эмбер изобразила сочувствие

Эмбер изобразила сочувствие. Она мгновенно начала действовать.

— Там неподалеку есть гостиница… я помню, мы проезжали ее по дороге сюда. Мы там остановимся. Вы должны немедленно лечь в постель, я уверена, что вам это необходимо… О, нет, не возражайте, сэр! — протестующе сказала она, и хотя тон Эмбер не допускал отговорок, он оставался нежным, как у матери, говорящей с больным ребенком. — Я лучше знаю, что надо делать. Так, у меня в сумке есть ястребинка и ромашка, я всегда вожу эти травы с собой. Подождите, я сейчас открою флягу с водой, и вы запьете…

Вскоре они добрались до гостиницы, Эмбер крикнула кучеру остановиться, и огромного роста лакей мистера Дэнжерфилда Большой Джон Уотерман помог хозяину войти. Большой Джон хотел просто перенести хозяина на руках, и, конечно, легко сделал бы это, но тот наотрез отказался. Эмбер суетилась, как курица-наседка со своими цыплятами. Она побежала вперед предупредить владельца гостиницы, чтобы тот приготовил комнату для больного, давала указания Иеремии и Темпесту, какие сундуки надо распаковать, много раз подбегала к Сэмюэлю уверить его в том, что все в порядке и что он скоро поправится. Наконец мистер Дэнжерфилд был водворен наверх, где против его воли уложен в постель.

— Теперь, — заявила Эмбер хозяйке, — вы должны растопить камин, принести мне чайник и бутылки, чтобы я могла приготовить грелки. И еще принесите одеяла. Нэн, открой вон тот сундук и достань оттуда коробку с травами, Иеремия, подай мне книгу с рецептами, она на дне зеленого кожаного сундука. Так, а теперь убирайтесь отсюда. Все, все уходите — мистеру Дэнжерфилду надо отдохнуть…

Эмбер расстегнула на нем одежду, сняла плащ и камзол, наполнила бутылки горячей водой и обложила ими старика, накрыв его одеялами. Эмбер действовала быстро и нежно, весело и заботливо — постороннему показалось бы, что она жена Дэнжерфилда. Сэмюэль просил ее не беспокоиться о нем, просил ехать дальше в Лондон и прислать ему врача. А поскольку у него мог произойти еще один приступ, и, возможно, последний, он просил известить его семью. Эмбер наотрез отказалась.

— Ничего серьезного, мистер Дэнжерфилд, — уговаривала она. — Через несколько дней вы будете в полном порядке, я в этом уверена. И незачем пугать ваших, особенно Леттис, которая собирается рожать.

Леттис была старшей дочерью мистера Дэнжерфилда.

— Пожалуй, да, — неохотно согласился он, — вы правы.

Несмотря на все неудобства, вскоре стало ясно, что ему нравится болеть и пользоваться столь большим вниманием. Несомненно, что прежде ему приходилось проявлять стоицизм, но теперь, вдали от дома и от тех, кто знал его, он мог позволить себе роскошь принимать заботу и ухаживание со стороны прекрасной молодой женщины, которая, казалось, не думает ни о чем, кроме его удобств. Она отказалась даже оставлять его одного ночью из опасения, что приступ может повториться, и спала на сундуке в нескольких футах от него.

Малейший шорох — и она вскакивала с постели и оказывалась рядом, ее тяжелые густые волосы падали ему на лицо, когда она склонялась над больным, слабый свет свечи бросал глубокие тени на ее плечи и грудь. Ее успокаивающий голос походил на ласку, а когда она прикасалась к нему, ее кожа излучала тепло; сам воздух, теплый и пахнущий жасмином и амброй, ее духами, доставлял наслаждение. Никогда болезнь не приносила ему столько удовольствия. Он оставался в постели в значительной степени потому, что Эмбер отговаривала его вставать и ехать дальше, ссылаясь на то, что он еще слишком бледен и слаб. Так продолжалось еще несколько дней после того, как всякие боли исчезли окончательно.

— О Господи! — заявила однажды Эмбер, обращаясь к Нэн и одеваясь в комнате, смежной с комнатой больного. — Я думаю, что когда я выйду замуж, за этого старика, я стану сестрой милосердия, а не женой!

— Но, мэм, вы же сами настаивали, чтобы он не вставал с постели! И по вашему указанию его кормили этими мухоморами…

— Ш-ш-ш-ш! — предупредила Эмбер. — Не твое это дело все помнить. — Она встала, бросила последний взгляд в зеркало и пошла в соседнюю комнату. Перед тем, как открыть дверь, она придала своему лицу выражение нежной заботливости.

Глава двадцать пятая

Барбара положила голову на плечо Джеймса Гамильтона.

Они лежали неподвижно, пребывая в сладостном состоянии полусна-полубодрствования, закрыв глаза, со спокойными и умиротворенными лицами. Вдруг она сморщилась, потом ноздри расширились, и она дважды чихнула.

«Что за отвратительный запах?» — подумала она раздраженно, но тут же сразу все поняла.

Дым!

Дом горит!

Она вздрогнула, вскочила и увидела, что вся бархатная портьера объята пламенем, вероятно, от огня свечи. Она прижала кулачок ко рту и закричала:

— Джеймс! Пожар! Горим!

Красивый полковник сел на кровати и взглянул с ужасом на полыхающую портьеру.

— Господи Боже мой!

Но Барбара уже сталкивала его с постели. Она сунула ноги в туфли, потянулась за халатом. Только теперь, полностью проснувшись, Гамильтон бросился через комнату, быстрым движением сорвал с кронштейна портьеру и начал затаптывать пламя. Но огонь успел перекинуться на кресло, потом на турецкий ковер, покрывавший пол.

Барбара подбежала к нему с одеждой.

— Вот, быстро одевайся! — сунула ему в руки одежду. — И сразу вниз по этой лестнице, пока никто не вошел! На помощь! На помощь! — закричала она. — Пожар! На помощь!

Джеймс выбрался из комнаты через заднюю лестницу, как ему подсказала Барбара, в то время как по главной лестнице к ней бросилось с полдюжины слуг. Пламя уже лизало стены, и на противоположной стороне горела портьера, дым наполнил помещение, стало трудно дышать, людей душил кашель.

— Сделайте хоть что-нибудь! — яростно визжала Барбара, но хотя в комнате было множество людей — лакеи, пажи, арапчата, горничные, — никто не пошевелил пальцем, чтобы погасить огонь. Все стояли и с тупым удовлетворением глядели на пламя, ожидая, что кто-то другой решит за них как поступить.

Тут прибежали два лакея с ведрами воды. Они пробились сквозь толпу, плеснули на горящее кресло и ковер. Раздалось громкое шипение, дыма стало еще больше, люди отступили, протирая глаза. Некоторые снова бросились за водой.

Лаяли собаки. Испуганная мартышка, непрерывно вереща, в страхе скакала по плечам и, испугавшись происходящего, укусила одну из женщин за руку. Мужчины торопливо таскали ведра с водой, а большинство женщин бессмысленно суетились и ничего определенного не делали, чтобы помочь. Барбара пыталась давать указания всем одновременно, но никто не обращал на нее внимания. Тогда она схватила за руку одного пажа, который нес ведра с водой.

— Мальчик! Подожди минутку… мне надо тебе кое-что сказать! — Он остановился и поднял на нее покрасневшие глаза, испачканное сажей лицо было в поту. — Вон там шкатулка, в углу. Принеси ее, я дам тебе двадцать фунтов.

Его глаза удивленно расширились. Двадцать фунтов! Когда его жалованье в год — всего три фунта! Значит, ей очень нужно получить эту шкатулку.

— Но ведь там все в огне, ваша милость!

— Тогда — сорок фунтов! Пойди и принеси! — она подтолкнула мальчика.

Через две минуты он принес шкатулку, держа ее в одной руке: она оказалась очень маленькой. Одна сторона обгорела, и когда Барбара поставила ее на пол, оттуда высыпалось несколько сложенных писем. Он быстро нагнулся поднять их, но Барбара вскричала:

— Оставь! Я сама подниму! Иди, займись своим делом!

Она опустилась на одно колено и начала быстро собирать письма. Вдруг чья-то рука протянулась и выхватила из ее пальцев одно письмо. Барбара подняла глаза и увидела герцога Букингемского. Он стоял рядом и улыбался. Ее фиолетовые глаза сузились, она от злости стиснула зубы.

— Отдайте мне письмо!

Букингем продолжал улыбаться.

— Конечно, дорогая моя. После того, как взгляну на него. Если письмо такое ценное для вас, возможно, оно и для меня представит интерес.

Секунду они пристально глядели друг на друга. Барбара все еще оставалась на коленях, а ее высокий кузен возвышался рядом, оба не замечали шума и суеты вокруг. Внезапно она подскочила к нему, но герцог легко отступил в сторону и отстранил ее рукой, при этом убрав письмо во внутренний карман камзола.

— Не торопитесь так, Барбара. Я верну его в свое время.

Она гневно метнула яростный взгляд и пробормотала под нос непристойную брань, но, очевидно, осознала, что ей придется подождать, и она снова начала отдавать распоряжения. Пожар почти погасили, и слуги выносили из спальни мебель, которую пощадил огонь. Вся комната почернела от дыма, а кровать превратилась в мокрое обуглившееся месиво. Открыли окна, чтобы проветрить комнату, хотя погода стояла промозглая. Уилсон принесла Барбаре норковую накидку, которую та надела поверх халата.

Когда слуги, наконец. ушли, Барбара повернулась к Букингему, наигрывавшему на гитаре.

— Ну, Джордж Вильерс, отдайте мне письмо!

— Тише, Барбара. Не спешите так. Послушайте, какую мелодию я подобрал как-то утром. Приятная, не правда ли? — он улыбнулся ей и закивал головой в такт песенке.

— Чтоб чума напала на вас и на ваши проклятые мелодии! Отдайте письмо!

Букингем вздохнул, швырнул гитару в кресло и вытащил из кармана письмо. Он стал разворачивать его, а Барбара, не выдержав, бросилась к нему. Но герцог предостерегающе поднял руку.

— Стойте на месте, иначе я пойду и прочитаю письмо в другом месте.

Барбара подчинилась, она стояла, скрестив на груди руки и нервно постукивая ногой. В пустой комнате треск разворачиваемого пергамента казался особенно громким. Глаза Букингема быстро пробежали по строчкам, и на лице появилось выражение глумливого удовольствия.

— Бог мой, — тихо сказал он, — Старый Роули умеет писать непристойные любовные письма, прямо как сам Аретино. — Старый Роули — прозвище его величества по кличке домашнего козленка, который носился по дорожкам внутреннего сада.

— Ну теперь-то вы отдадите мне письмо?

Однако Букингем снова убрал письмо в карман.

— Поговорим об этом чуть позднее. Я слышал, его величество писал вам письма, когда вы только познакомились. Что вы будете с ними делать?

— А вам какое дело?

Герцог пожал плечами и пошел к двери.

— Никакого, честно говоря. Одна высокочтимая леди назначила мне свидание, и я не хотел бы разочаровывать ее. Доброй ночи, мадам.

— Букингем! Минутку! Вы прекрасно знаете, что я сделаю с ними.

— Когда-нибудь опубликуете их?

— Возможно.

— Я слышал, вы однажды угрожали ему этим.

— Ну и что из того? Он понимает, каким бы дураком он выглядел, если бы люди прочитали эти письма. Я могу заставить его скакать через обруч, как ручную мартышку, если только упомяну об этих письмах, — она рассмеялась, и в ее глазах сверкнуло злорадство.

— Можно угрожать раз, два, но долго угрожать нельзя. Во всяком случае, если он всерьез решит дать вам отставку.

— Что вы имеете в виду? Время тут не помеха, наоборот, через десять лет цена только возрастет!

— Барбара, дорогая моя, для интриганки вы слишком прямолинейны. Разве вам никогда не приходило в голову, что, если вы действительно решите опубликовать эти письма, вы просто не найдете их?

Барбара ахнула. Нет, она не подумала об этом, хотя хранила их под замком и до нынешней ночи никто, кроме нее самой, не знал, где они лежат.

— Он не сделает этого! Он не сможет их похитить! В любом случае, я храню письма в потайном месте!

Букингем рассмеялся.

— В самом деле? Похоже, вы считаете Старого Роули большим дураком, чем он есть. Ведь дворец кишит мужчинами, а также и женщинами, которые только и заняты поисками того, за что им могут хорошо заплатить. Если он решит, что вы собираетесь их опубликовать, письма исчезнут прямо из-под вашего носа, даже если вы не будете спускать с них глаз.

Барбара неожиданно расстроилась.

— Он не сделает этого! Неужели он пойдет на такую гнусность! Да вы и сами не думаете, что он на такое способен, правда, Джордж?

Тот улыбнулся, очень довольный тем, что расстроил ее.

— Способен. А почему бы нет? Ведь опубликование писем тоже не назовешь верноподданническим жестом.

— Какое верноподданничество, черт побери?! Эти письма — все для меня! Если он когда-нибудь остынет ко мне, письма — единственное, что защитит меня и моих детей. Вы должны помочь мне, Джордж! Ведь вы понимаете в подобных делах. Скажите, как мне поступить с письмами?

Букингем подошел к Барбаре и сказал:

— С ними можно поступить только одним способом, — но когда Барбара вопросительно взглянула на него, он махнул рукой и покачал головой. — О нет, моя дорогая, вы сами должны решить эту задачу. В конце концов, последнее время вы не были мне таким уж хорошим другом.

— Я-то не была вам другом? Ха-ха! А как вы обошлись со мной? Не думайте, будто я не знаю о вас и вашем участии в комитете по сводничеству Карла и Фрэнсис Стюарт!

Он пожал плечами.

— Ну, мадам, мужчина должен служить королю, а сводничество — это часто столбовая дорога к власти и богатству. Однако дело кончилось ничем. Она оказалась хитрой девкой.

— Но если бы дело закончилось удачно, то со мной было бы покончено раз и навсегда. А я-то считала, что у нас с вами есть общие цели, Букингем. — Барбара имела в виду их общую ненависть к канцлеру Кларендону.

— Да, есть, дорогая, верно. Моя заветная мечта увидеть, как старик будет изгнан с позором, а еще лучше — увидеть его голову на Лондонском мосту. С того дня молодые начнут управлять страной, — он улыбнулся ей дружеской, благодарной улыбкой, всякое злорадство и гнев исчезли. — Я часто думаю: отчего у нас так нередко возникают противоречия, Барбара. Может быть, потому, что в наших жилах течет кровь Вильерсов. Ладно, будем снова друзьями, и если вы исполните свою роль, я постараюсь, насколько мне повезет, вернуть вам расположение короля.

— Ах, Букингем, если бы вам только удалось! Ведь после выздоровления ее величества король, как собачка, бегал за этой выскочкой, Фрэнсис Стюарт! Я с ума сходила!

— Действительно? Насколько я понимаю, вас утешало в горе несколько джентльменов — полковник Гамильтон, Беркли, Генри Джермин, а также…

— Это не имеет значения! Мне кажется, мы собирались снова стать друзьями, а вы мне гадости говорите.

Букингем насмешливо поклонился:

— Прошу прощения, мадам. Уверяю вас, то была лишь неудачная шутка.

Вот так они ссорились и мирились десятки раз, но оставались слишком непостоянными, слишком расчетливыми и эгоистичными, чтобы стать союзниками в каком-либо деле. И теперь, когда Барбаре потребовалась его помощь, она одарила его кокетливой улыбкой и мгновенно все ему простила.

— В Уайтхолле сплетни разносятся поразительно быстро, ни одна женщина не может избежать того, чтобы ее не обвинили во всех тяжких грехах, — заявила Барбара.

— Я уверен, что в вашем случае сплетни совершенно безосновательны.

— Так как насчет писем, Букингем? Вы же знаете мой простодушный характер, а вы — умный человек. Скажите, как мне поступить?

— Вы так мило спрашиваете, что я, пожалуй, подскажу вам: сожгите их.

— Сжечь? Да что вы такое говорите, я не полная дурочка!

— Конечно. Что может быть более логичным? Пока они существуют, король может их выкрасть. Но если сожжете, он перевернет дворец вверх дном, но так ничего и не найдет, а вы будете только посмеиваться.

Несколько минут Барбара глядела на него скептически, потом наконец улыбнулась.

— Ну вы и негодяй, Джордж Вильерс. — Она взяла со стола свечу, подошла к холодному камину и швырнула туда письма. Затем повернулась к нему: — Дайте мне то письмо.

Он передал, и Барбара бросила его туда же. Пламя свечи коснулось уголка бумаги, потом яркий огонь охватил пачку писем, потрескивал сургуч, шипел сгорающий пергамент, и вскоре пламя начало затухать. Барбара через плечо посмотрела на Букингема. Он стоял и, задумчиво улыбаясь, следил за умирающим огнем. Барбара встала, она была довольна, что злополучные письма не вызывают больше тревоги.

Неделю спустя почти вся придворная знать отправилась в театр посмотреть постановку новой пьесы Драйдена «Королева-девственница».

Зал был полон, когда прибыла придворная свита, и щеголи стали залезать с ногами на кресла, чтобы поглазеть на прибывших, а женщины свешивались с балконов и лож. Одна из молодых дам нахально уронила веер, когда король проходил внизу, и веер опустился как раз ему на макушку. Карл подхватил веер и подал его с улыбкой раскрасневшейся девушке. Зал разразился рукоплесканием.

Король, герцог Йоркский и герцог Монмаут были в длинных красных камзолах — в траурном облачении по случаю смерти герцогини Савойской.

Монмаут, четырнадцатилетний незаконнорожденный сын короля от одного раннего романа, приехал в Англию в свите королевы Генриетты Марии полтора года назад. Некоторые поговаривали, что он вовсе не сын короля, но выглядел он, как Стюарт, и Карл не сомневался, что это его сын. С первого дня приезда Монмаута король оказывал ему много внимания, а кроме того, пожаловал титул, поставивший мальчика в иерархической лестнице сразу после Джеймса и принца Руперта. За год до этого его величество женил сына на Анне Шотландской, девятилетней девочке, одной из самых богатых наследниц в Британии. И вот теперь молодой человек появился публично в королевской траурной одежде, что, несомненно, вызовет скандал среди тех, кто особенно чтил древние обычаи или считал, что кровь не может быть королевской, если ребенок родился вне законного брака.

Один из франтов громко заметил:

— Господь Всемогущий, его величество так любит этого мальчика, будто он сам его зачал.

— На галерее говорят, что он собирается объявить его законнорожденным и сделать наследником теперь, когда известно, что королева бесплодна.

— Кому известно?

— Боже мой. Том, это все знают! Милорд Бристоль послал пару святых отцов в Лиссабон, чтобы доказать, что Кларендон дал ей какую-то отраву, отчего она стала бесплодной как раз перед ее отплытием сюда, в Англию.

— Чтоб его, этого старого мерзавца Кларендона! Погляди-ка вон на ту девицу, у которой губы как из теста, такая высокомерная, будто она королева Анна!

— Может, она и станет королевой, если верить тому, что говорят о ее величестве.

Другой щеголь, услышав конец этой фразы, так и подскочил:

— Что такое? Что вы сказали про ее величество?

По всему зрительному залу слышались шушуканье, бормотанье, приглушенные сплетни, а в это время королевская свита заняла свои места в ложе и приготовилась к представлению. Карл сел в кресло в центре, Катарина — справа от него, Джеймс — слева, Анна Хайд — за спиной мужа, Каслмэйн — рядом с королевой. А вокруг расположились фрейлины ее высочества и королевы — группа хорошеньких веселых, белокожих и голубоглазых красавиц с золотистыми локонами, в юбках из атласа и тафты, которые громко шуршали при каждом движении. Девушки недавно появились при дворе, и все как одна отличались миловидностью, будто природа сама стремилась угодить королю, создав целое поколение красавиц.

Справа от Барбары сидела одна из фрейлин королевы миссис Бойнтон, маленькая живая женщина, которая обожала изображать субтильность и по четыре раза в день падала в обморок, если рядом оказывались джентльмены. Барбара заговорила с ней вполголоса, но достаточно громко, чтобы услышала Фрэнсис Стюарт, сидевшая за их спиной:

— По-моему, миссис Стюарт выглядит сегодня просто отвратительно, вы заметили? Она какая-то зеленая.

Все сплетницы при дворце прекрасно знали, что Фрэнсис ужасно страдает от ревности с тех пор, как на горизонте появилась миссис Дженнингс, пятнадцатилетняя блондинка, которой восхищались все мужчины и которую ненавидели все дамы. Барбара же пребывала в счастье оттого, что кто-то перехватил короля у Фрэнсис, ибо подобное же произошло с ней в тот год, когда Карл увлекся Фрэнсис.

Бойнтон лениво обмахивалась веером, полузакрыв глаза.

— Мне она не кажется зеленой, может быть, у вас что-то с глазами, ваша милость, — проговорила она.

Барбара метнула на нее уничтожающий взгляд и повернулась к Монмауту, который сидел, наклонившись вперед, совершенно пораженный роскошной любовницей отца. Высокий, хорошо сложенный и физически прекрасно развитый для своего возраста, он, как и его отец, отличался поразительной красотой — даже взрослые женщины влюблялись в него. Он обладал не только красотой Стюартов, но и их врожденным обаянием, притягательной силой, не оставлявшей равнодушным никого, кто видел его.

Бойнтон бросила взгляд через плечо и обменялась улыбкой с Фрэнсис, которая наклонилась вперед и прошептала, прикрывшись веером:

— Только что я заметила, как его высочество передал записку миссис Дженнингс. Подождите минутку, уверяю вас, она сейчас разорвет ее.

Последние недели Дженнингс развлекала двор тем, что отказывалась стать любовницей герцога Йоркского — этой чести удостаивались все фрейлины его жены. Она публично рвала письма герцога на мелкие кусочки, которые бросала на пол в гостиной ее высочества. Вот и теперь Бойнтон и Фрэнсис Стюарт смотрели, как она порвала записку и швырнула обрывки высоко в воздух, и клочки опустились на голову и плечи герцога.

Бойнтон и Стюарт восхищенно рассмеялись, а Джеймс оглянулся и заметил клочки у себя на плечах. Рассердившись, он стал стряхивать их, а миссис Дженнингс сидела прямо и надменно смотрела на сцену, где уже началось представление.

— Что? — спросил Карл, посмотрев на своего брата, когда тот отряхивался. — Опять ни с чем, Джеймс? Черт побери, я-то думал, ты с первого раза понял намек.

— Ваше величество тоже не всегда понимает намеки, — ответил герцог сердито, но Карл лишь добродушно улыбнулся.

— Мы, Стюарты, упрямой породы, — он наклонился к Джеймсу и прошептал ему на ухо: — Ставлю моего нового турецкого пони против твоего берберийского скакуна, что завоюю эту капризную кокетку раньше, чем ты.

— Ставка принята, сир, — Джеймс скептически поднял бровь.

Братья пожали друг другу руки, и Карл перевел взгляд на сцену.

В течение первых двух актов Барбара улыбалась Букингему и другим джентльменам в партере, перебирала жемчужины своего ожерелья, поигрывала веером, поправляла прическу. Она взяла в руки зеркало, внимательно изучила лицо, добавила мушку, потом небрежно сунула зеркало в руки Уилсон. Барбара отчаянно скучала. А Карл будто и не замечал ее присутствия: не удосужился хоть раз поглядеть в ее сторону.

Наконец она решила, что с нее хватит, и, изобразив улыбку, наклонилась и прикоснулась к его руке:

— Отвратительный спектакль, не правда ли, сир?

Он холодно взглянул на Барбару:

— Отчего же, мне нравится.

Глаза Барбары зло сверкнули, к щекам прилила кровь. Но через мгновение она сумела овладеть собой, встала, мило улыбнулась, обошла королеву сзади и уселась между Карлом и Джеймсом. Мужчины поглядели на нее сердито и удивленно, сразу отвернулись, а Барбара сидела с каменным лицом, хотя от душившего гнева и унижения ее прошиб пот. На мгновение Барбаре показалось, что от переполнявшей ярости у нее разорвется сердце.

Потом она украдкой взглянула на Карла и заметила, как у него зловеще напряглись желваки. Барбара не спускала глаз с его лица, страстно желая вонзить ногти в эти смуглые, гладко выбритые щеки и рвать кожу, пока не выступит кровь. Она усилием воли отвела взгляд и заставила себя посмотреть на сцену. Но перед глазами все расплывалось: лица, лица, тысячи лиц, которые усмехались, гримасничали, хихикали над ней — море ненавистных, враждебных лиц. Барбара испытывала ненависть к каждому, смертельную, животную ненависть, столь сильную, что по телу прошла дрожь и ее слегка замутило.

Ей показалось, что спектакль тянется уже много часов и что никогда не дождаться конца. Но представление все же закончилось. Она подождала немного, умышленно долго натягивая перчатки; она надеялась, что Карл все-таки пригласит ее в свою карету. Но тот прошел мимо и вместе с Гарри Беннетом отправился навестить канцлера, который снова слег с подагрой.

Барбара накинула на f голову капюшон,, надела маску и, раздраженно позвав Уилсон, торопливо направилась к выходу. Она шла очень быстро, и люди расступались перед ней, ибо ее имя по-прежнему оказывало магическое действие, раздвигавшее людские толпы. Выйдя на улицу, она села в карету. Ее карета загораживала проезд, но не трогалась с места. Барбара предоставила кучеру огрызаться на возмущенные крики, доносившиеся из других экипажей, — мол, не орите, моя хозяйка поедет тогда, когда сама этого захочет. Букингем появился лишь через несколько минут.

Он вышел из театра вместе с Сэдли и Бакхерстом. Барбара велела кучеру открыть дверцу и стала энергично подзывать Букингема, но он продолжал как ни в чем не бывало болтать с девушкой-апельсинщицей, молодой хохотушкой, беседовавшей с этими тремя великими мужчинами, будто с равными себе носильщиками или кучерами. Наконец, отчаявшись, Барбара крикнула:

— Букингем!

Он бросил в ее сторону равнодушный взгляд, помахал рукой и отвернулся, продолжая беседу. Барбара в ярости стукнула веером.

— Разрази его гром! Да я ему уши оторву за это! Наконец Букингем взял у девушки апельсин, чмокнул в щечку и опустил монету за вырез ее платья, после чего направился к карете. По дороге он швырнул апельсин нищему мальчишке в лохмотьях.

— Убирайся отсюда, поезжай в наемной коляске, — быстро проговорила Барбара и подтолкнула Уилсон к выходу через другую дверцу.

— Эта маленькая бестия — самая остроумная в Лондоне, — сказал Букингем, усаживаясь в карете рядом с Барбарой и приветственно махая рукой девушке. Барбара смерила его таким негодующим взглядом, что тот должен был просто упасть замертво. — Эту девицу выслали на улицу торговать селедкой, когда ей было шесть лет, а с двенадцати она оказалась в рабстве у матушки Росс, хозяйки борделя. Сейчас ее содержит Харт, и я бы сказал, что ее место на сцене. Ее зовут Нелли Гуин, и держу пари, что…

Барбара не слушала его, она крикнула кучеру, чтобы тот трогал, хотя вокруг стояло множество карет, и проехать было совершенно невозможно.

— К дьяволу, вас и вашу апельсинщицу! — в ярости выкрикнула Барбара, повернувшись к кузену. — Как вы могли так обойтись со мной! Меня никто так не унижал, и на глазах у всех! Чем вы занимались всю прошлую неделю?

Букингем остолбенел, его природная гордость и достоинство восставали против наглого тона Барбары.

— Вы ожидали чуда? Запомните, вы потратили немало времени, чтобы разочаровать его величество, и теперь даже я не в состоянии заставить его полюбить вас вновь. Сидели бы на месте, и никакого унижения не было бы. И еще, мадам, не смейте кричать на меня на улице, будто я ваш лакей.

— Ах вы, пес негодный! Да я вас за это…

— Что именно, мадам?

— Вы пожалеете об этом!

— Прошу прощения, мадам, но вам никогда не удастся заставить меня пожалеть о чем-либо, никогда. Или вы забыли, что я могу уничтожить вас в один миг, если мне это только придет в голову? Вспомните, только вы и я знаем, что письма его величества сожжены.

Она несколько секунд сидела, открыв рот и в ужасе уставившись на Букингема, потом медленно отвернулась, не в силах вынести своей беспомощной ярости. Она собиралась ему ответить, но герцог уже открыл дверцу кареты и вышел, махнув ей рукой в перчатке. Он пересел в соседнюю карету, полную веселых молодых женщин — сплошное море шелковых атласных юбок. Женщины шумно приветствовали Букингема восторженными криками и осыпали его поцелуями. Побелев, Барбара глядела на эту сцену горящими, красными от злости глазами. Потом ее коляска покатила дальше, а герцог даже не посмотрел ей вслед.

Глава двадцать шестая

Дом Дэнжерфилдов располагался в старом аристократическом квартале Блэкфрайерз и был построен двадцать лет назад на месте большого особняка четырнадцатого века. Дом представлял собой широкую букву Н с дворами спереди и сзади. В подвальном этаже размещались складские помещения, на первом — контора, в остальных трех этажах проживало многочисленное семейство. Построенный из красного кирпича, дом поражал идеальной симметричностью архитектуры, по фасаду тянулся ряд больших квадратных окон, на крыше виднелось множество дымовых труб. Строение стояло на углу Сапожного Ряда и выходило на Грин Лейн. С обеих сторон участок окружала высокая чугунная ограда с массивными воротами посредине, у которых днем и ночью находились слуги в ожидании приказаний.

Выйдя из кареты перед широкой двойной лестницей, которая вела к главному подъезду на втором этаже, Эмбер рассматривала дом широко раскрытыми от удивления глазами.

Дом оказался гораздо больше, чем она ожидала, впечатляющим и роскошным. Двести тысяч фунтов! Эмбер даже не могла себе представить такую сумму. До приезда сюда она считала Сэмюэля Дэнжерфилда просто старым джентльменом, которого ей удалось обвести вокруг пальца, но теперь он возвысился в ее глазах, и Эмбер почувствовала легкую тревогу при мысли о встрече с его семьей. Она хотела бы испытывать ту же уверенность, с которой Сэмюэль говорил, что семья примет ее с распростертыми объятиями и полюбит с первого взгляда.

Теперь, когда они стояли под холодным моросящим февральским дождем и он давал распоряжения лакею насчет сундуков и саквояжей, на третьем этаже раскрылось окошко и в нем показалась женская головка.

— Папа! Ну наконец-то ты вернулся! Мы так волновались за тебя, тебя так долго не было! Тебе стало лучше?

Она словно не замечала, что рядом с отцом стояла женщина.

Дата добавления: 2015-06-04