Научная и духовная философия 1 страница

Слой первый. Философия светская и научная 113 Слой второй. Русская религиозная философия 235

В предыдущем разделе я показал, что представляет из себя научное понятие о душе. Я ограничился только русскими и советскими представлениями, но они предельно показательны для всего мира. Пусть наши соотечественники были вторичны в своей безнадежной погоне за Прогрессом, но уж суть его они передавали получше самих первооткрывателей. Такова судьба всех вновь обращенных — они должны быть правовернее самого пророка.

И даже если советская психология вовсю воевала с загнивающим Западом, это никак не касалось основ веры. Ты можешь как суннит резать шиитов, а как шиит резать суннитов, но в Мухаммеде ты не сомневаешься. Вот и научные психологи всего мира вне зависимости от классовой принадлежности никогда не сомневались в символе своей веры — душа не пройдет в науку!

То, о чем я хочу рассказать в этой части, вероятно, является лучшей страницей русской культуры и высочайшим порывом русской души и мысли. Был ли при этом этот порыв и прорывом? Не знаю, не думаю...

Боюсь, что мы сейчас окажемся еще в одном круге, сущность которого составят стенания и плачи души.

Пусть так, но это все-таки действительно душевные движения, и это движения души, ищущей выхода из ловушек, в которые она то ли попала сама, то ли была улучена Богами. Ловушки эти были разными. Одну из них я бы назвал научностью. Другую — философией.

И наука, и философия появляются в России в петровское время. Все это было следствием и условием прорубания окна в Европу. До Петра, то есть в XVII веке и ранее, на Руси, конечно, были и умные люди и люди, могущие быть названы мудрецами, но ни ученых, ни философов не было. По той простой причине, что философия, как мы ее знаем сейчас — это вид профессиональной деятельности, связанный с утверждением определенного мировоззрения.

Собственно русское, как и предшествовавшее ему мировоззрение славян и других народов, в утверждении себя не нуждалось. С одной стороны, потому что те его уровни, которые могли нуждаться в профессионалах, были вырезаны насильственной христианизацией вместе с язычеством, а оставшаяся часть древнего мировоззрения стала народным обычаем. А обычай хранится отнюдь не думающими и ищущими людьми. Как раз они-то и чувствовали себя инородцами, когда сталкивались с жизнью собственного народа.

С другой же стороны, ищущие какой-то философской глубины русские люди всегда имели возможность уйти в духовный поиск в рамках Христианства. Там же могла в какой-то мере быть удовлетворена и потребность в собственно философствовании. Именно в какой-то мере, потому что глубинная часть христианства — мистична, а философия для нее лишь приуготовление Круг четвертый. Научная и духовная философия

к действительному созерцанию божественного или в нашем случае самой души. По большому счету, мудрость для этого нужна, а философия — только помеха, поскольку заставляет отступить на шаг назад и созерцать то же самое, что ты можешь видеть непосредственно, через слой искусственно выстроенных понятий.

Тем не менее, философия проникала, конечно, в Россию и до Петра. Георгий Флоровский, рассказывая о философских увлечениях русских людей в XVII—XVIII веках, находит для него удачное выражение:

«Все это еще не выходит и не выводит, конечно, за пределы простой философской любознательности, хотя бы и очень искренней» (Флоровский, с. 275).

Флоровский подчеркивает этим именно то, что философия России до начала века девятнадцатого не была профессиональной. Люди изучали ее именно для себя.

Однако для культурно-исторического исследования понятия души не так уж важно, были ли русские философы предыдущей поры любителями или профессионалами. Имеет значение только то, распространялись ли их взгляды и проникали ли в сознание народа. И если исходить из этого, то любители философии до времени Петра никакого влияния на русский язык, а значит, и на русское мышление не имели. На протяжении многих веков на Руси существовали только два мировоззрения — народное, которое века с одиннадцатого можно называть двоеверием, и христианское.

Христианское мировоззрение еще до крещения Руси становится мировоззрением правящей знати и так им остается до появления Науки. Вначале оно полностью чуждо для народа, но к восемнадцатому веку христианизация становится все глубже в силу уже той причины, что язычество все больше забывается и уходит даже из бытового сознания.

Петр застает Россию отрезанной от всех морей, за исключением Белого. Балтика занята шведами, Черное море перекрыто турками и крымскими татарами. Это ведет к обнищанию великого народа, поскольку не дает возможности вести прибыльную торговлю. Был ли прорыв в Европу благословением или проклятием России, я судить не берусь. Мне важнее то, что Петр посчитал необходимым прорваться к Балтике, а для этого усилить боеспособность русской армии за счет самых современных европейских достижений.

Если русские люди этот сдвиг в мировоззрении и жизненных целях государства избрали сделать своей внутренней подлостью, то виноват не Петр, а какая-то черта нашей народной души.

Петр же всего лишь делал свое дело. Он строил российскую промышленность, которая могла бы вооружить современную армию. И учили его этому отнюдь не какие-то западные духовные учители или философы, а шведы и крепкими зуботычинами, от которых, кстати, гибло множество русских людей. Историки однозначно признают, что во время петровских преобразований русским людям не было дела до западной философии. Они брали там и везли в Россию знания технические. Те знания, что были нужны для дела. Как же появилась потребность в философии? Научная и духовная философия

А это вина и заслуга все той же Церкви. Она умудрилась не принять своего царя и выступила против его преобразований на стороне высшей родовой знати — боярства. А боярство изменению России сопротивлялось. Думаю, вполне оправданно, потому что Петру требовались не знатные болваны, готовые заместничаться, то есть заспорить из-за того, кому какое место занимать при воеводе, прямо посреди решающей битвы, а люди дела. И он их выдвигал из менее родовитой среды, из числа служилой аристократии, то есть дворян.

Это была явная потеря власти и тех самых мест, которые и были честью и смыслом существования боярина. Боярство начало сопротивляться преобразованиям, а церковь его поддержала, особенно в лице высшего духовенства, которое было своего рода церковным боярством.

В ответ Петр отстранил духовенство от участия в управлении страной, обложил поборами в пользу государства, а при первой же попытке выказать враждебность вообще ликвидировал патриаршество и ввел Правительствующий Синод, поставив всю деятельность церкви под государственный надзор.

Но это были меры политические и экономические. Они не могли удержаться, если бы не сложилось соответствующее Петровским преобразованиям мышление. Мышление же увязывается в нечто цельное мировоззрением. В России появлялось новое правящее сообщество. Нужно было найти и новое правящее мировоззрение. И раз христианское мировоззрение принадлежало старому правящему сообществу, по логике политического развития, мировоззрение нового сообщества, отрицавшего предыдущее, должно было отрицать и предыдущее мировоззрение.

Вот так и появилась потребность в науке и научной философии. Научное мировоззрение вкупе со светской философией и стали в начале XVIII века той духовной основой, которая позволяла дворянству противостоять совокупным силам родовой знати и Церкви. Принять естественнонаучное, а значит, атеистическое мировоззрение в чистом виде было еще невозможно, потому что это противопоставило бы дворян не только знати, которая была весьма малочисленна, в том числе и в Церкви, а всей Церкви, а с ней и народу. Поэтому философия, которая в ту пору ощущалась в России частью богословия, не стала важнейшей частью мировоззренческой реформы Петра.

В сущности, ее роль оказалась служебной, она боялась затрагивать многие из тех вопросов, что обсуждала европейская философия. К примеру, для российского философа восемнадцатого века было бы немыслимо обсуждать, может ли существовать Бог, раз мир так противоречив. Радищев высмеет подобные потуги философов аж на рубеже с веком девятнадцатым. Служеб-ность же светской философии заключалась в том, что она не столько обсуждала философские основы бытия, сколько училась рассуждать. А это было важнейшей частью освоения любого научного поиска и построения исследования.

Собственно говоря, дворянству и не нужна была чистая философия, ни религиозная, ни естественнонаучная, то есть атеистическая или материали- Круг четвертый. Научная и духовная философия

стическая. Когда материалистические взгляды появлялись у людей восемнадцатого или начала девятнадцатого века, это были чистой воды праздные шатания ума. Дворянству как сословию или сообществу нужно было занять более высокое место в обществе. То есть совершить революцию, переворот, говоря по-русски. Для того, чтобы перевернуть мир, его нужно увидеть иначе, чем раньше. Пусть немножко иначе, но так, чтобы в новом положении была иная вершина, по сравнению с той, с которой правили прежним миром. Для этого достаточно было внести в Россию научно-разумный взгляд на вещи.

Дворянство заявило России: эта страна сможет стать сильнее и богаче, если мы сделаем ее просвещенной, что позволит развивать промышленность и вооружать армию. А просвещение — это наука. Вот это и был сдвиг в мировоззрении. Вершиной, с которой теперь управлялась Россия, стало Просвещение, и Россия стала Империей! Это был настолько явный и признанный всем Миром успех, что возврат к прежнему мировоззрению стал невозможен. Не отказываться же от имперского состояния?! С ним невозможен стал и возврат дворянства в прежнее состояние. Отныне мировоззрение страны определяли просветители, то есть люди, несшие в Россию науку и философию.

Нести философию еще вовсе не значит быть философом. Тот же Фло-ровский, не связывая своих мыслей с преобразованиями общества, а в силу одной лишь исторической наблюдательности, так описывает состояние умов в восемнадцатом веке:

«Однако, в общем взятое, это школьное преподавание, еще не выражавшее никакой собственной философской жизни, сравнительно мало сказалось во внутреннем становлении русского духа. Важнее были литературно-философские увлечения, вольтерьянство и масонство.

В Екатерининское время переводили много, — кажется, скорее впрок, для искомого читателя. И даже "творения велимудрого Платона", переложенные на словено-российский язык в 80-х годах того века, для какого-то читателя уже предназначались, если и не нашли его» (Флоровский, с. 275).

В общем, они предназначались не для читателя, они предназначались для государственного порядка, чтобы все сословия знали, кто здесь самый умный, кто несет прогресс и просвещает темную Матушку-Россию. А значит, кому ею править, составляя правящий класс, как говорится.

Все это было завещанием Петра, который верил отнюдь не в то, что его наследники будут соблюдать его волю, а в то, что они попытаются повернуть все сделанное вспять и повернут, если только у них будет такая возможность. Поэтому, проведя свои преобразования во всех отраслях государственной жизни, он закрепил их тем, что в 1725 году учредил Петербургскую Академию. Именно она-то и оказалась главным общероссийским Храмом служилого дворянства, поскольку отправление государственных должностей в новой мировой державе требовало определенной европейской образованности. А удостоверение на образованность выдавалось здесь или за рубежом.

Следовательно, даже если ты принадлежал к прежней родовой знати, теперь, чтобы занять должность, ты должен был отречься от веры отцов в Научная и духовная философия

богом определенные места и искренне приобщиться к новой научной вере. Очень чуткие к любым проявлениям борьбы с богословием советские ученые писали об этом:

«В 1725 году открылась созданная по замыслу царя Петербургская Академия наук. Образование и научные исследования достигают довольно широкого размаха, немыслимого полстолетия назад. Издается значительное число переводных и оригинальных книг различного назначения. Закладываются основы естествознания, политической экономии, юриспруденции, инженерных, исторических и географических наук, живописи и литературы.

Наконец, впервые в истории русской мысли возникают философия и социология, свободные от оков богословия» (Галактионов, с. 65).

Кому до чего, а ученым до науки и борьбы с Церковью! Они до сих пор наивно полагают, что Академия Наук — это место, где делается наука.

Академия Наук возникала и до сих пор живет как государственная служба, министерство, откуда управляют научным сообществом. До науки ей дела не было и нет. Ей есть дело до мировоззрения, то есть до приводных ремней от государства к массам. А поскольку народ управляется через внедрение в его тело достаточно большого количества проповедников нового мировоззрения, Академия Наук честно билась за наращивание «критической массы» интеллигенции, которой предназначалось служить миссионерами научного мировоззрения.

Впрочем, научное мировоззрение — весьма условное выражение. Под этим именем за несколько последних веков скрывалось несколько разных мировоззрений. В восемнадцатом веке оно было мировоззрением дворянства. В двадцатом веке его присвоили себе политические проходимцы, объявлявшие себя социалистами. А в веке девятнадцатом оно считалось мировоззрением нового сословия, которое тоже рвалось к власти — разночинцев.

Разночинцы — люди разных чинов, если вспомнить табель о рангах, — на самом деле были буржуазией. К середине девятнадцатого века промышленность России настолько усиливается и разрастается, что появляется новый класс, новое сообщество людей, обслуживающих то, что когда-то и завез в Россию Петр. Дворянство, захватив с помощью науки и техники власть, так в нее и уходит. Для управления собственно промышленностью и всем прочим обслуживающим его предпринимательством дворяне назначали управляющих из людей без рода, без племени. Вот эти-то безродные людишки, поднаворовав у своих беспечных хозяев капитальцы, и приступают к новому перевороту общества.

Христианство по-прежнему было мировоззрением старой России, которая не хотела никаких перемен. Прежняя наука к этому времени сливается с богословием, поскольку в начале девятнадцатого века происходит слияние дворян и бывшей знати в одном правящем сословии, и становится мировоззрением правящего сообщества.

Нужна была новая точка зрения, новая вершина, с которой можно было бы увидеть мир иначе. И новые люди начинают поиск чего-то иного и объяв- Круг четвертый. Научная и духовная философия

ляют своей верой «конкретную» науку. То есть науку без богословия, которую с подачи материалистов восемнадцатого века называют естественной. Наука была и до них. Так что новым было не появление новой науки, а рождение нового мировоззрения. На деле же естественные науки совсем не то же самое, что и естественнонаучное мировоззрение, что я постарался показать в предыдущем разделе. Наукой может заниматься любой человек, а вот мировоззрение, даже естественнонаучное, это явление классовое и нужно для классовой борьбы, то есть для борьбы за власть или место в обществе.

Естественнонаучное мировоззрение, как вы видели на примерах, вовсе не имеет целью поиск той самой истины, которую ищет наука или ученые сами по себе. Естественнонаучное мировоззрение ищет новую вершину мира, с которой им можно править. Задача, которую оно решает, — это захват власти в мире, соответственно, буржуазией. Наука и ученые оказываются тут лишь заложниками политических авантюристов, вроде Сеченова, Чернышевского, Писарева, Белинского, Антоновича, Лаврова и прочих, кого не перечесть. И то, что многие из творцов естественнонаучного мировоззрения сами не лезут к власти, вовсе не снимает с них этого обвинения. Приглядитесь: они не лезут к политической власти, но власть бывает разная. И кому-то достаточно власти над умами. Быть властителем дум — это вовсе не малая награда!

Вполне естественно, что приход к власти нового сообщества должен был вызвать и смену философии. Как это происходило.

Восемнадцатый век имеет две философии. Я исключаю пока из рассмотрения собственно богословие. Основной поток философских сочинений был светским. И решал он, как я уже говорил, задачи не философские, а обучал философствованию, то есть искусству рассуждать.

Рядом существовал и поток религиозной философии, которая была не богословием, а научно-религиозной философией, как ни противоречиво звучит это выражение. Означает оно то, что философы от богословия, сохраняя веру в бога, все-таки старались не повторить богословие, а построить из своих взглядов некую науку. Или перестроить богословие по образцу науки. Богословы их могли и не принимать, как с шипением не принимали они первого русского философа подобного направления — Феофана Прокопо-вича.

Не позволяло развиваться религиозной философии, да и придерживало светскую, не богословие, а стоящее за ним мировоззрение мощного сословия, той самой знати, которая под видом борьбы за чистоту веры ревниво следила, чтобы дворянство не отобрало у нее еще что-то сверх уже сделанных уступок. Поэтому посягательства светских философов на обсуждения веры жестко пресекались церковными иерархами, как это, к примеру, было с диссертацией Аничкова. И так продолжалось до первой четверти следующего века.

Тем не менее, со времен Петра в России появляются и религиозные философы, и философы в чистом виде. Пусть люди верующие, но пытающиеся философствовать без богословия вообще. Такими были члены «Ученой Научная и духовная философия

дружины» Прокоповича Татищев и Кантемир. Затем, с середины века, университетские профессора, а в начале века девятнадцатого к ним добавятся профессора философии духовных академий. И у всех у них были свои представления о душе.

В силу этого, вся русская философия изначально разделяется на две струи, которые постоянно взаимодействуют и взаимообогащаются, но отчетливо различаются, поскольку для самих философов именно это различие всегда является сущностным. Первую струю можно назвать религиозной философией, вторую — светской или научной. Повторяю, и религиозная философия всегда строила себя по образцу науки.

Религиозная философия, как это ни странно, оказывается на протяжении всего восемнадцатого века гораздо более слабой, чем светская, но зато значительно превосходит ее в первой половине девятнадцатого века. Она начинает слабеть и чахнуть лишь с появлением естественнонаучной философии, которая одним своим рождением делает ее принадлежностью старины и оттягивает в себя всю думающую молодежь. К тому же, набравшись силы, мировоззрение буржуазии начинает методичное уничтожение конкурентов, вытравливая сначала религиозную философию, а потом и научную.

Тем не менее, религиозная философия доживает до начала двадцатого века.

Научная же, или вначале просто светская философия, в веке восемнадцатом существует как основной вид философствования, хотя и с постоянной оглядкой на богословие и стоящую за ним Церковь. Это и понятно, по большому счету, дворянству как сообществу для удержания власти вовсе не нужно было ничего, кроме того, чем оно жило. А жило оно техническими и точными науками. Посягать на мировоззрение знати не было никому нужно. Власть была взята, и сообществу было выгоднее жить в худом мире с бывшим противником, чем в доброй ссоре. Поэтому философия в то время негласно признается русским обществом играми профессоров, но не мировоззрением, потому что для технического образования она мало полезна, а глубинные вопросы — это вотчина богословов, то есть, по существу, Церкви.

Но в начале девятнадцатого века Россия снова сталкивается с Европой, и едва не погибает от нашествия Наполеона. Затем едва не захватывает всю Европу. Прогулявшись казачьими копытами по улицам Парижа, она вдруг осознает, что опять отстала — Европа живет какой-то иной жизнью, гораздо более увлекательной и чарующей. И жизнь эта скрывается в философии.

Из этого столкновения рождается новое правящее сообщество, сообщество аристократов, слившееся из бывшей знати и нового дворянства, и появляется потребность в едином мировоззрении.

И вот в России начинается пробуждение к философии как способу сбежать грезами из этого мира. Философия влечет русских аристократов, им нужен кальян с гашишем. Поэтому они сбегают в романтизм, в Байрона, Гегеля, Шеллинга... Они мечтают о философии, и философия 20—30-х годов — это мечта о философии. Даже религиозные философы той поры мечтают Круг четвертый. Научная и духовная философия

и зачитываются Шеллингом и неокантианцами. Вся Россия поражена величием немецкого идеализма. Но одновременно она мечтает о великой России.

Мечта эта рождает потребность в высоком философствовании. Если при Петре Россия училась работать и воевать не хуже Запада, то теперь она учится рассуждать. И она не сомневается, что в этом не глупее немцев. Из этого рождаются западники и славянофилы, а из их столкновения высекается искра собственного рассуждения. Сознание русского человека раздвигается и впускает в себя понятие о творении и усложнении понятий.

Одним из этих понятий, которое глубочайшим образом разрабатывалось аристократической философией, была душа. Вероятно, интерес к ней был вызван тем, что философия как таковая изначально содержала в себе раздел, называемый психологией. Психологией не в современном естественнонаучном смысле, а в прямом значении этого слова — наукой о душе.

Так начиналась профессиональная философия России, которую не смогли прервать даже советские годы. И если в советский период философии мы и не найдем рассуждений о душе или ее природе, то развитие самой способности рассуждать продолжалось неукоснительно. А марксизм оказался отнюдь не слабой школой мысли, дающей философу действительную подготовку для свободного творчества. Жаль только, многие на это творчество так и не вышли.

Тем не менее, несмотря на то, что сама школа русского философствования продолжала развиваться, оба направления мысли, зародившиеся в петровские времена и много думавшие о душе, были полностью уничтожены в России во время научной революции 1917—1920 годов.

Однако меняются времена, и возвращается к жизни то, что убито быть не может. В России снова появляются ростки подлинного душеведения. Их еще очень мало, но я все же хочу выделить их в отдельных раздел, потому что он будет пополняться и пополняться в будущем.

СЛОИ ПЕРВЫЙ. ФИЛОСОФИЯ СВЕТСКАЯ И НАУЧНАЯ

РУССКИЙ ВОСЕМНАДЦАТЫЙ ВЕК Глава 1. Начало

Начало русской нерелигиозной философии было положено преобразованиями Петра, но историки философии имеют об этом иные мнения.

Александр Иванович Введенский в очерке «Судьбы философии в России», с которым выступал на публичном заседании Санкт-Петербургского Философского общества в 1898 году, считал, что: «временем появления философии в России можно считать 1755 год, то есть открытие Московского университета» (Введенский. Судьбы..., с. 28).

Это он пояснял противопоставлением светского образования духовному:

«В самом деле, не говоря уже о том, что в существовавших до той поры духовных академиях Москвы и Киева под именем философии преподавалась лишь безжизненная схоластика, не надо забывать, что эти учреждения не были устроены по типу высших учебных заведений и оказывали самое ничтожное влияние на развитие нашей образованности» (Там же).

Эрнест Леопольдович Радлов в 1912 году оспаривает это мнение:

«В истории русской философии профессор А. И. Введенский различает три периода: подготовительный период, период господства немецкого идеализма и период вторичного расцвета или самостоятельной мысли. Началом русской философии он считает 1755 год, то есть год основания Московского университета.

С таким делением трудно согласиться: во-первых, нет основания отождествлять философию с университетским преподаванием философии...» (Радлов. Очерк, с. 100).

Думаю, тут Радлов совершенно прав, потому что философию в Университете преподавали на латыни приглашенные для этого немцы, и влияние их на русское мышление было ничтожным. Но даже если оно и было, достаточно сказать, что в отношении понятия души наши философы испытывали влияние немецкой философии. Само же понятие — с влияниями или без них — я предпочту исследовать по работам русских философов.

8 Заказ №1228

Круг четвертый — Слой первый— Русский восемнадцатый век

Тем не менее, этот спор о начале русской философии, а я показываю лишь его малую частицу, был и может продолжаться даже сейчас. В чем его суть и почему возможны такие разногласия? Ответ, я думаю, уже дан в предыдущей главе. И скрыт он в понятии о целях исследователя и соответствующем мировоззрении. Если кто-то хочет делать философию и только философию, то он будет исходить из одного понятия о ее развитии. Если другой занят просвещением и его выражением в распространении образованности, то это другая точка зрения. Если же видеть в философии или науке мировоззрение определенного сообщества, стремящегося к власти в обществе, то это совсем иной подход.

Как психолог я исхожу именно из того, что Наука проникла в Россию не случайно и не сама по себе. Ее мощный и разрушительный вход в российский уклад жизни диктовался необходимостью вывода России в число основных игроков на международной сцене. И это нельзя было сделать с прежним правящим сообществом — родовой знатью или боярами. Просто потому, что они уже этого не сделали и никак не меняли себя. Почему? По той простой причине, что им было не нужно. У них и так все было.

Их нужно было заменить на голодное сообщество, которое пошло бы на драку и со старейшинами своего племени и с другими племенами, чтобы получить жизненное пространство и причитающиеся ему блага. Сообществом этим в начале восемнадцатого века было дворянство.

Чем оно было хорошо для тех целей, что преследовал Петр? Кроме желания сражаться за место под солнцем, дворяне были исконно воспитаны в двух основных мировоззрениях Руси — христианском и двоеверном, то есть народно-языческом. Эти мировоззрения можно назвать русской культурой той поры. Это означало, что, овладев новым мировоззрением и объединившись с его помощью, дворяне все равно останутся понятными для народа, поскольку являются людьми русской культуры. При этом, как гораздо более многочисленное, чем бояре, сообщество, дворянство оказывалось и более действенным для управления огромным народом. Дворяне могли подпихивать к движению гораздо большее число людей просто потому, что их самих было много.

Что было сутью правящего мировоззрения новой русской власти? Его безрелигиозность. О Петровских реформах образования историки в голос пишут примерно вот такие восклицания:

«Начавшаяся при Петре европеизация России сказывается в сфере образованности прежде всего тем, что просочившееся уже к нам богословское знание отводится в надлежащее ему русло.

Государство как такое обращается к науке европейской, светской. Нет ничего при этом удивительного, что сам Петр и его ближайшие помощники ценят науку только по ее утилитарному значению — таково свойство ума малокультурного. Невежество поражается практическими успехами знания; полуобразованность восхваляет науку за ее практические достижения и пропагандирует ее как слугу жизни и человека.

Но наука имеет свои собственные жизненные силы и свои имманентные законы развития» (Шпет, с. 238). Глава 1. Начало

Именно про подобные высказывания время от времени писали, что очередная мера правительства вызвала вой интеллигенции. Верные слуги и жрецы Науки, естественно, не могли принять разумный подход Петра к их Богине. Богов нельзя использовать для своих нужд, им надо служить страстно и беззаветно!

Петр же, возможно, дал самый яркий пример здравого подхода к Науке. Он ее именно использовал для решения вполне понятных задач. И при нем она оставалась орудием и управляемым слугою в делах государства. Однако, Наука существо хитрое и коварное. Как только она усилилась за счет втягивания в свое тело большого числа людей, она начала битву за захват власти и в России. Итог мы все знаем — кровавая резня 1917—20 годов и последующее «единственное истинно научное общество научного коммунизма». Однако это относится совсем к другому исследованию.

Что же касается светской или научной философии, то восемнадцатый век действительно был для нее временем неблагоприятным. И 1755 год, когда стараниями Шувалова и Ломоносова был создан Московский университет, в действительности нельзя считать временем начала светской философии в России. Повторю: философия прочно связывается в то время в умах дворянства с богословием. Богословие же — основа мировоззрения бояр. Им заняты Киевская и Московская духовные академии. Что же касается всех открывшихся в том веке университетов, то к ним вполне относятся слова Густава Шпета о петровской Академии:

Дата добавления: 2015-06-04