Анджела. 1950 2 страница

И она никак не могла объяснить своему любовнику, понимая абсурдность этой своей мысли. Потому, что я не хочу умирать… Я так боюсь умереть. Я не могу оставить тебя. Потому, что провал в артистической карьере означал бы для нее полный провал в жизни, которую она избрала, чтоб оправдать постыдное свое появление на свет. Даже в состоянии полу-транса, в котором теперь часто пребывала Анджела, она же Норма Джин, понимала она всю нелогичность подобного утверждения.

Она вытирала глаза. Она смеялась.

— Я не в силах выбрать то, что для меня важно. В отличие от тебя. Это не в моей власти.

Помоги мне получить эту силу и власть. Дорогой, пожалуйста, научи меня!

Норму Джин начала мучить бессонница. В голове постоянно шумело, слышалось насмешливое шушуканье чьих-то голосов. Они становились все громче, переходили в хохот, неразличимый и в то же время знакомый. Кто это был? Ее судьи или души навеки проклятых, ожидавшие ее?.. Она могла противопоставить им только Анджелу. У нее была только ее работа — ее игра — ее «искусство». Почему это так важно? Она не могла спать, когда оставалась одна в своей маленькой квартирке, на узенькой кровати с медными шишечками, типа тех, что используются в Армии спасения. Не могла она заснуть, и когда Касс был с ней, рядом, в этой кровати или в какой-то другой. (Неуловимый и непостоянный Касс Чаплин! Красивый мальчик, у которого полно друзей в Голливуде, в Беверли-Хиллз, в Голливуд-Хиллз, Санта-Монике, Бель-Эр, Венисе, Пасадене, Малибу — да по всему Лос-Анджелесу. И эти его друзья были по большей части неизвестны Норме Джин. И у них имелись квартиры, бунгало, дома, целые владения, где всегда были рады Кассу, в любое время дня и ночи. Казалось, у него вовсе не было постоянного адреса. Все его личные вещи, в основном одежда, причем дорогая, полученная в подарок, были разбросаны по дюжине домов, где ему доводилось останавливаться. Все остальное он таскал с собой в спортивной сумке и большом обшарпанном кожаном чемодане с витиеватыми позолоченными инициалами «Ч.Ч.».

Она поднималась рано утром и бродила по квартире босая и вся дрожа. Если Касса не было рядом, она страшно по нему тосковала. Но если он был дома и спал, она ревновала его к этому сну, куда не могла проникнуть, куда он убегал от нее. В такие моменты она вспоминала свою исчезнувшую подругу Гарриет и ее малышку Ирину, которая была для Нормы Джин почти родным ребенком. Гарриет рассказывала Норме Джин, что еще девочкой тоже очень долго страдала бессонницей, а потом, когда забеременела, только и делала, что спала. А затем, когда родился ребенок и муж ее бросил, только и знала, что спать, спать и спать. И это был очень спокойный сон, без всяких сновидений. И в один прекрасный день, если повезет, Норма Джин тоже узнает, на что он похож, этот сон. Если я забеременею. Если у меня родится ребенок. Но не сейчас. Тогда когда же?.. Просто невозможно вообразить себе Анджелу беременной. Она вообще не могла вообразить Анджелу вне сценария. Она запомнила всю роль Анджелы, вызубрила ее так, что слова, казалось, утратили всякое значение, звучали, как на иностранном языке. Уже на первой неделе репетиций она чувствовала себя совершенно обессиленной. Никогда прежде она не думала, что актерская игра столь изнурительна физически. Словно поднятие тяжестей, равных собственному весу! И она заплакала, а потом начала смеяться. И вытирала глаза ладонями обеих рук.

И тут появился Касс, красивый обнаженный юноша с взъерошенными волосами. Он шел к маленькому балкончику, где стояла Норма Джин, и протягивал раскрытую ладонь, на которой лежали две белые капсулы.

— Что это? — настороженно спросила Норма Джин.

— Всего одна доза, дорогая Норма, и ты будешь спать нормально. Оба мы будем спать нормально, — ответил Касс, целуя ее во влажную под волосами шею.

— Волшебная доза? — удивилась Норма Джин. Касс поморщился:

— Никаких волшебных доз не существует. Просто обычная доза и все.

Норма Джин окинула его неодобрительным взглядом и отвернулась. Уже не в первый раз Касс предлагал ей снотворные. Барбитураты, так их, кажется, называли. Или же виски, джин, ром. И ей так хотелось уступить ему, сдаться. Она знала, что доставит тем самым удовольствие возлюбленному. Ведь тот редко ложился спать, не выпив перед сном или не приняв таблетку, а чаще — и то, и другое. Просто устать — для меня недостаточно, хвастался Касс. Так просто меня не утихомирить. И, нежно обняв Норму Джин и лаская ее груди, принялся нашептывать ей на ушко, и дыхание его было жарким и влажным:

— Был один греческий философ, он учил этим премудростям. Считал, что сладчайшее состояние из всех — это ощущения, которые испытывает еще не рожденный человек в утробе матери. Но лично мне кажется, сладчайшее состояние — это сон. Ты словно мертв и в то же время жив. Самое изысканное на свете ощущение.

Норма Джин оттолкнула любовника, чуть грубее, чем намеревалась. В такие моменты ей совсем не нравился Касс Чаплин!. «на любила его и в то же время боялась. Он походил на дьявола-искусителя. Она знала: доктор Миттельштадт никогда бы этого не одобрила. И вовсе не тому учит «Христианская наука» и ее великая прабабушка, Мэри Бейкер Эдди.

— Нет, это не для меня. Искусственный сон.

Касс смеялся над ней, но Норма Джин упорно отказывалась принимать снотворное. И провела всю ночь без сна и в каком-то нервном возбуждении, в то время как сам Касс мирно себе спал и не проснулся даже утром, когда Норма Джин собралась уходить на студию. И на протяжении всего долгого дня в Калвер-Сити Норма Джин ужасно нервничала, была раздражена до крайности и все время ошибалась с репликами, которые вызубрила наизусть. И замечала, как поглядывает на нее Джон Хастон — этаким оценивающим, чисто мужским взглядом. Словно прикидывал, не сделал ли он ошибки, взяв ее сниматься, он, который никогда не делал таких ошибок. И в эту ночь приняла две капсулы от Касса, который с мрачным и торжественным видом положил их ей на язык, будто то были облатки для причастия.

И каким же глубоким и спокойным сном спала Норма Джин в ту ночь! Она не помнила, чтобы когда-нибудь в жизни ей спалось так крепко и сладко. Пусть искусственный сон, зато здоровый, не так ли? Так что доза действительно оказалась волшебной.

А на следующее утро, уже на студии, репетируя с Луисом Калхерном, Норма Джин вдруг поняла: Клайв Пирс!..

И связала это воспоминание с волшебной дозой Касса. Сон без сновидений, но не совсем. Возможно, этот человек из прошлого явился к ней во сне?..

Потому что теперь она со всей очевидностью понимала: Луис Калхерн, он же ее «дядя Леон» в фильме, был на самом деле Клайвом Пирсом. В роли Алонсо Эммериха — мистер Пирс.

Казалось, она заново обрела Калхерна, на деле бывшего мистером Пирсом и вернувшегося к ней. Примерно тот же возраст, примерно та же комплекция и фигура. И грубоватокрасивое лицо Калхерна, разве то было не лицо Клайва Пирса, только немного состарившегося?.. Тот же хитрый вороватый взгляд, те же кривящиеся губы, та же гордая манера нести себя. Или то было лишь воспоминанием о гордости?.. Тот же интеллигентный, слегка ироничный голос. Норма Джин словно прозрела. Как будто электрическим током пронзило ее гибкую девичью фигурку. Она была «Мэрилин», нет, она была «Анджелой», нет, она была Нормой Джин, играющей роль «Мэрилин», которая играла «Анджелу», — как русская кукла-матрешка. Большая деревянная кукла-мама, в которую помещаются маленькие куколки.

И вот, поняв наконец, кем на самом деле является «дядя Леон», она стала мягкой, податливой соблазнительной, доверчивой, словно ребенок с широко распахнутыми глазами. И Калхерн сразу же заметил эту перемену. Он был очень опытным и техничным актером и мог сымитировать любое чувство, стоило только получить верный посыл. Он не был наделен природным актерским даром, но тем не менее сразу же заметил эту перемену в «Анджеле». И режиссер тоже сразу же заметил. И в конце репетиции сказал — и это он, который так редко хвалил кого-либо из труппы и до сих пор ни слова не говорил Норме Джин! — сказан следующее:

— Что-то произошло сегодня, да? Интересно знать, что именно?

Норма Джин, которую буквально захлестывало острое ощущение счастья, молча покачала головой и улыбнулась. И напустила на себя такой вид, будто не знает ответа. Да если б она и знала, разве могла бы объяснить ему, когда самой себе толком не могла объяснить?

Она могла избрать верное направление, это было составляющей ее таланта. Она умела читать мои мысли. Конечно, этого могло и не произойти. И показалось мне тогда чистой случайностью. Ну, словно я посадил семена в землю, и из всех проросло только одно.

Их один-единственный поцелуй. Поцелуй Нормы Джин с Клайвом Пирсом. Он никогда не целовал ее «по-настоящему», в губы, как бы ему того ни хотелось. Он трогал ее извивающееся тело, щекотал и (Норма Джин твердо в это верила) целовал ее украдкой, когда она не видела. Но ни разу не поцеловал в губы; и вот теперь она так и таяла в его объятиях, жаждала его и в то же время так по-детски робела. Ибо открыла этому стареюшему мужчине всю свою душу, но не плотно сжавшееся девичье тело. О! О! Я люблю тебя! Не оставляй меня, никогда. И она прощала мистеру Пирсу, который предал ее, завез в сиротский приют и оставил там; однако сейчас мистер Пирс к ней вернулся. В образе адвоката с патрицианским лицом, в образе Алонсо Эммериха, который доводился ей «дядей Леоном», и она немедленно простила его. И даже после этого упоительного бездыханного поцелуя, отнявшего, казалось, все силы, продолжала прижиматься к нему. Глаза Анджелы затуманились, губы были полураскрыты, и Луис Калхерн, актер-ветеран вот уже на протяжении десятилетий, взирал на нее с изумлением.

Эта девушка не играла. Она была собой. Она превратилась в Анджелу, ту Анджелу, которую так вожделел мой герой. Она стала средоточием всех моих желаний.

С этого самого момента у Нормы Джин не было больше проблем с ролью Анджелы.

На репетициях и съемках Норма Джин вела себя тихо и почтительно. Была очень внимательна и проницательна. Теперь, раскрыв загадку своей роли, она стала присматриваться к другим актерам, наблюдать за тем, как они стараются найти ключ к своим. Ибо что есть актерское мастерство, как не последовательное раскрытие целого ряда загадок, причем ключ от одной никак не подходит ни к какой другой? Ибо что есть сам актер, как не последовательное соединение собственных, но самых разных «я», скрепленных обещанием, что во время игры все потери будут восстановлены? Всем казалось удивительным, что молодая белокурая клиентка И. Э. Шинна, «Мэрилин Монро», так внимательно следит за репетициями и съемками других актеров и приходит на студию даже когда сама не занята.

Она прокладывала путь наверх постелью. Сперва переспала с мистером Зет, потом — с мистером Икс. Потом, разумеется, был Шинн. И уж определенно Хастон. И продюсеры фильма. И Уидмарк. И Рой Бейкер. И Сол Сигал, и Хоуард Хоукс. И все остальные, стоит только назвать имя — и тут же выяснится: она и с ним тоже переспала.

Норма Джин верила, что в присутствии одаренных актеров она порами впитает в себя их умение и мудрость. В присутствии великого режиссера сможет научиться снимать фильмы сама. Ибо Хастон, несомненно, являлся гением; именно от Хастона она узнала, что для фильма не имеет значения «правдивость» той или иной сцены, главное — что получится в конечном счете. И не важно, кем ты там являешься или не являешься, важно только то, что ты привносишь в фильм. И тогда этот фильм искупит все твои грехи и переживет тебя. Так, к примеру, Джин Хейген, игравшая в «Асфальтовых джунглях» любовницу Стерлинга Хейдена, всячески демонстрировала, какая она «личность», и это нравилось. Но на экране ее героиня будет казаться чересчур эмоциональной, какой-то нервной, дерганой, недостаточно соблазнительной. И Норма Джин думала: я бы сыграла эту роль медленней, вдумчивей. Ей не хватает загадочности.

В то время как юная блондинка Анджела при всей своей внешней поверхностности так и излучала тайну. Поскольку никогда по-настоящему не знаешь — а вдруг за этой поверхностностью таится неизмеримая глубина? Что, если она просто манипулировала потерявшим голову стариком, призвав на помощь свой невинный вид? Может, просто хотела уничтожить таким образом своего «дядю»? Это бесстрастное выражение лица, лишенное, казалось, каких бы то ни было эмоций, и было тем самым «прудом», в котором все видели свое отражение. В который всем, в том числе и зрителям, хотелось смотреть до бесконечности.

Норма Джин ощущала невероятный подъем и возбуждение. Теперь она настоящая актриса! И больше никогда не усомнится в себе.

Она удивила Джона Хастона просьбой. Нельзя ли переснять несколько сцен, которыми все были вроде бы довольны? И когда он осведомился о причине, Норма Джин ответила:

— Потому что я знаю, что могу сыграть лучше.

Она хоть и нервничала, но была настроена очень решительно. И еще улыбалась. «Мэрилин» все время улыбалась. «Мэрилин» говорила низким, сексуальным хрипловатым голосом. «Мэрилин» почти всегда добивалась своего. И несмотря на то что Луис Калхерн был вполне доволен собственной игрой, он с охотой согласился на пересъемку нескольких эпизодов, сбитый с толку этой самой «Мэрилин». Причем она оказалась права: в отснятых заново эпизодах играла она гораздо лучше.

В последний день съемок Джон Хастон обернулся к ней и кисло заметил:

— Что ж, Анджела. Наша маленькая девочка, похоже, подросла, верно?

И больше никаких сомнений. Я — актриса. Я знаю. Я могу. Я буду!

Однако по мере того как близился день премьеры, Норма Джин чувствовала, что к ней возвращаются прежние тревоги и страхи. Ибо этого совсем недостаточно — испытывать удовлетворение от своей игры и слышать похвалы коллег; ее ждала встреча с огромным миром незнакомых людей, у каждого из которых будет свое мнение. И среди них будут голливудские профессионалы и критики, которые не знают о Норме Джин ровным счетом ничего. И она волнует их не больше, чем какой-нибудь одинокий муравей, ползущий по тротуару, на которого можно случайно наступить, даже не заметив. И прощай, муравей!

Норма Джин призналась Кассу, что, как ей кажется, просто не вынесет этой премьеры. И уж тем более — должной последовать за ней вечеринки. Касс пожал плечами и заметил: ничего, вынесешь, еще как, ты должна и точка. Норма Джин продолжала гнуть свое: а что, если у нее разболится живот? Что, если она упадет в обморок? Касс снова пожал плечами. И было трудно определить, рад ли он за Норму Джин или ревнует. Претит ли ему сам тот факт, что она работала с таким знаменитым режиссером, как Хастон, или он искренне счастлив за нее. (А как, кстати, складывалась карьера самого Касса Чаплина? Норма Джин никогда не задавала ему таких вопросов. Не спрашивала, чем закончилось очередное прослушивание или кинопроба с его участием. Она знала, как чувствителен и раздражителен Касс. Как сам он с горечью признался однажды, его легче оскорбить, чем самого Великого Диктатора. Ему предложили маленькую рольку танцора в мюзикле, который должен был сниматься на той же МГМ, и он согласился. А через несколько дней вдруг передумал, когда узнал, что другому мужчине-танцору, его постоянному сопернику, предложили роль побольше.)

Норма Джин бросилась в объятия Касса и зарылась лицом ему в грудь. Сейчас он был ее братом, а не любовником, братом-близнецом, у которого она искала защиты от всего мира. Как же ей хотелось укрыться в его объятиях! Остаться в этих объятиях навсегда.

— Но ты ведь это не всерьез, правда, Норма? — заметил Касс, рассеянно поглаживая ее по волосам, запуская ногти в ее волосы. — Ты же у нас актриса. Возможно, даже хорошая актриса. А актриса всегда должна быть на виду. Актриса хочет, чтобы на нее смотрели, чтобы ее любили. Причем сразу все, множество людей, а не какой-то там один мужчина.

Норма Джин пылко возразила:

— Нет, Касс, дорогой, это не так! По-настоящему мне нужен ты, только ты!

Касс расхохотался. И еще глубже погрузил обкусанные ногти в ее волосы.

Но она говорила вполне серьезно. Она хотела выйти за него замуж, хотела родить от него ребенка, всегда быть вместе, поселиться где-нибудь, ну, в Венис-Бич, к примеру. В маленьком оштукатуренном домике с видом на канал. А их ребенок… разумеется, это будет мальчик с темными взъерошенными волосами и прекрасными глазами цвета терновника, станет спать в колыбельке рядом с их кроватью. А иногда они будут укладывать ребенка в кровать, между собой. О, это будет не мальчик, а настоящий принц! Самый красивый младенец, которого вы когда-нибудь видели в жизни. Внук самого Чарли Чаплина! Голос Нормы Джин звенел от возбуждения. «Ты бы не поверила, бабушка Делла! Ни за что бы не поверила! Мой муж — сын самого Чарли Чаплина. Мы просто без ума друг от друга, это была любовь с первого взгляда. И мой ребенок — внук Чарли Чаплина. Твой правнук, бабушка!» Крупная ширококостная старуха недоверчиво взирала на Норму Джин. Потом лицо ее расплылось в улыбке. Потом она усмехнулась. А затем громко расхохоталась. Да уж, Норма Джин, вот удивила, так удивила. Норма Джин, радость моя, мы все так тобой гордимся!

Да и Глэдис примет внука с куда большей радостью, чем внучку. Так что, может, оно и к лучшему, что Ирину у нее забрали.

Тебе выпал счастливый билет. Это случается или сразу, или никогда. Через узкое окошко бунгало на Монтесума-драйв она наблюдала за гибкой обнаженной фигуркой, расхаживающей по ковру. Это был Касс Чаплин, он не знал, что за ним наблюдают. Подошел к пианино, наклонился, взял несколько аккордов. Каскад беглых нот, прекрасная музыка, то ли Дебюсси, то ли Равель — любимые композиторы Касса. Затем он взял карандашик и записал что-то в блокнот, очевидно, в голову пришел какой-то новый мотив. Всю последнюю неделю, когда Норма Джин уезжала в Калвер-Сити на съемки, он провел в своей «берлоге», доме за Олимпик-бульвар, где работал над музыкой к новому балету и разрабатывал хореографию. (То было бунгало в испанском стиле в окружении чахоточных пальм и буйно разросшихся стеблей дикого винограда. И являлось оно собственностью угодившего в черные списки сценариста, который скрывался где-то в Танжере.)

Музыка была его первой любовью, так говорил Касс Норме Джин и всегда мечтал вернуться к ней. «Нет, никакой я не актер. Просто не хочу вселяться в чужие шкуры. Хочу полностью отдаться музыке, только в ней истинная ценность и чистота». И всякий раз, когда под рукой оказывалось пианино, Касс наигрывал для Нормы Джин отрывки из композиций собственного сочинения. И они казались ей просто замечательными. И еще он танцевал специально для нее, но просто для забавы и недолго — всего несколько минут. Теперь же, стоя на заваленном опавшей листвой заднем крыльце дома, Норма Джин подглядывала за своим возлюбленным через узенькое зарешеченное окошко, любовалась его воздушной фигурой, и сердце ее колотилось часто-часто. Не надо мешать ему сейчас. Это будет неправильно.

И еще она подумала: Он возненавидит меня за то, что я за ним подглядываю. Нет, рисковать нельзя.

И она сошла с крыльца на дорожку, обогнула дом и еще в течение минут сорока как загипнотизированная вслушивалась в доносящиеся из дома резкие аккорды, то нарастающие, то стихающие звуки пианино. И ей хотелось, чтобы это продолжалось вечно.

Тебе выпал счастливый билет.

Шинн вдруг разоткровенничался. На него, что называется, нашло. Понизив обычно раскатистый голос, он сообщил Норме Джин, что, что бы там ни плел ей Чаплин-младший, Чаплин-старший оставил своей бывшей жене с сыном небольшое состояние. Не по своей воле, адвокаты вынудили.

— Конечно, — усмехаясь, добавил Шинн, — от него теперь ничего не осталось. Маленькая Лита растратила все еще двадцать пять лет назад.

Норма Джин удивленно смотрела на Шинна. Так, выходит, Касс лгал ей? Или она просто не так его поняла? И она заметила робко:

— Ну, это, собственно, ничего не меняет. Отец отказался от него. Он совсем одинок.

Шинн насмешливо фыркнул:

— Ну, не более одинок, чем любой из нас.

— Он был проклят отцом, и это как бы двойное проклятие. Потому что отец его — не кто-нибудь, а Чарли Чаплин. Вы, я вижу, совсем ему не сочувствуете, мистер Шинн!

— Да я переполнен этим самым сочувствием до краев! Кто больше меня дает на благотворительность? На всякие там дома для детей-калек, на Красный Крест?.. На защиту голливудской десятки[54]? Но Кассу Чаплину я ни чуточки не сочувствую, это правда.

Шинн изо всех сил пытался говорить сдержанно, но глубокие волосатые ноздри крупного его носа раздувались от возмущения.

— Я ведь уже говорил тебе, дорогая. Не хочу, чтобы ты появлялась с ним на людях.

— А на встречах в узком кругу?

— Даже тогда следует соблюдать меры предосторожности. Два таких персонажа, как он, это уже полная катастрофа.

Норме Джин понадобилась минута, чтобы понять, что имел в виду ее агент.

— Но мистер Шинн, это жестоко! Жестоко и грубо.

— Значит, вот он каков, твой И. Э., да? Жесток и груб, да?

Глаза Нормы Джин наполнились слезами. Ей хотелось влепить Шинну пощечину. И в то же время хотелось сжать его руки в своих и просить прощения. Ибо что бы она без него делала? Нет, больше всего ей хотелось рассмеяться прямо ему в лицо. В его жирную самодовольную физиономию. А глаза у него смотрят так обиженно, и в них сверкает гнев.

Я люблю его, а не вас. Я никогда вас не полюблю. Только попробуйте заставить меня выбирать между вами двумя! Очень об этом пожалеете.

Норма Джин вся дрожала. Она была возмущена не меньше И. Э. Шинна. Очевидно, Шинн понял это по выражению ее лица и немного смягчился.

— Послушай, дорогая. Я всего лишь хочу тебе помочь. С чисто практической точки зрения. Ты ведь меня знаешь. Знаешь, что И.Э. думает только о тебе и твоих интересах. О твоей карьере, дорогая. О твоем благополучии.

— Вы думаете о «Мэрилин». О ее карьере.

— Ну, в общем, да, конечно. Ведь «Мэрилин» — мое изобретение. О ее карьере и благополучии я прежде всего и забочусь, это верно.

Норма Джин пробормотала нечто нечленораздельное. Шинн не разобрал. И попросил ее повторить, в ответ на что Норма Джин, презрительно сморщив носик, заметила:

— «М-Мэрилин» — это только карьера. Какое у нее может быть благополучие?

Шинн неожиданно громко расхохотался, Норма Джин даже вздрогнула. Поднялся с вращающегося стула и принялся расхаживать по ковру, шевеля коротенькими пальцами-обрубками. Широкое окно с зеркальными стеклами за его спиной было распахнуто настежь, в комнату врывались потоки солнечного света и шум движения на Сансет-бульвар. Норма Джин, сидевшая в одном из глубоких кожаных кресел, тоже поднялась на ноги и почувствовала, что держат они ее плохо. Она приехала к Шинну в офис прямо с занятий танцами, и икры и бедра страшно болели и ныли, точно по ним били молотками. Она прошептала:

— Он знает, что я не «Мэрилин». Он называет меня Нормой. Он — единственный человек на свете, который меня понимает.

— Я тебя понимаю.

Норма Джин уставилась на ковер и грызла ноготь.

— Я изобрел тебя, я тебя понимаю. Я единственный, кто принимает твои интересы близко к сердцу, поверь.

— Вы м-меня не изобретали. Я сделала все сама.

Шинн засмеялся.

— Не стоит впадать в метафизику, ясно, дорогая? Ты рассуждаешь, прямо как твой бывший дружок Отто Эсе. А у него, знаешь ли, неприятности… Попал в новый список Совета по контролю за подрывной деятельностью. Так что и от него советую держаться подальше.

— Н-никаких дел с Отто Эсе я б-больше не имею, — заикаясь, пробормотала Норма Джин. — Уже нет. А что это такое, Совет по контролю?..

Шинн поспешно прижал указательный палец к губам. Этим жестом и он, и другие люди из Голливуда пользовались часто. Жест по замыслу должен был выглядеть комично и сопровождаться многозначительным шевелением бровей в стиле Граучо Маркса, но на деле то вовсе не было шуткой, достаточно заглянуть в его испуганные глаза.

— Не важно, милочка. Дело тут вовсе не в Отто Эсе и даже не в Чаплине-младшем. Все дело в «Мэрилин». То есть в тебе.

Норме Джин стало совсем плохо.

— Значит, Отто тоже ш-шантажируют? Но почему?

Шинн молча пожал бесформенными плечами, как бы говоря тем самым: Как знать? Да и кому какое дело?

Норма Джин воскликнула:

— О, ну зачем только люди делают это? Доносят друг на друга! Даже Стерлинг Хейден, я слышала… говорят, он назвал Комитету чьи-то имена. А я так им восхищалась!.. И все эти бедные люди были внесены в черный список, и вылетели с работы, и голливудская десятка в тюрьме! Можно подумать, здесь у нас нацистская Германия, а не Америка. Чарли Чаплин проявил храбрость, отказался с ними сотрудничать и был вынужден покинуть страну! Я восхищаюсь им! Думаю, что и Касс тоже им восхищается, только не хочет признаваться в этом. А Отто Эсе, ну какой из него коммунист, это же просто смешно! Я могу выступить свидетелем в защиту Отто, могу поклясться на Библии. Он всегда говорил, что коммунисты заблуждаются. Он не марксист. Это я могла бы быть марксисткой, если б понимала, о чем он пишет, этот самый Маркс. Это ведь сродни христианству, или я ошибаюсь? Нет, он был прав, этот Карл Маркс! Как он там говорил? «Религия — это опиум для народа». Как пьянство и кино. А коммунисты, они ведь за народ, разве не так? Что ж в этом плохого?

Шинн изумленно слушал эту гневную бессвязную речь. А потом спохватился и сказал громко:

— Все, Норма Джин, хватит! Более чем достаточно.

— Но, мистер Шинн, это ведь несправедливо!

— Ты что, хочешь, чтобы и мы с тобой угодили в список? Что, если этот кабинет прослушивается?.. Что, если, — он ткнул пальцем в сторону приемной, где сидела секретарша, — что, если здесь полно шпионов, которые подслушивают? Черт побери, ты же не настолько тупа, чтоб не понимать этого! Так что прекрати.

— Но разве это справедливо…

— Что? Что именно? Сама жизнь устроена несправедливо. Ты же читала Чехова, да? Или О’Нила? Ты ведь знаешь о Дахау, Освенциме? Homo sapiens — это вид, который уничтожает себе подобных. Пора бы тебе повзрослеть.

— Но, мистер Шинн, я не знаю, как… Я к-как-то не вижу в-взрослых, которыми могла бы восхищаться, даже понимать. — Норма Джин говорила со всей искренностью. В голосе ее звенела мольба. Казалось, она взывала о помощи, готова была пасть перед ним на колени. — Иногда я целыми ночами не сплю! Все думаю, думаю, совершенно запуталась. И Касс, он…

— «Мэрилин» и не надо ничего понимать или думать. О Господи, нет, только не это! Ей всего-то и надо, что быть. Она сногсшибательная красотка, талантлива. Да кто захочет слушать всю эту метафизическую бредятину из таких прелестных губок! Доверься мне, дорогая.

Норма Джин тихо вскрикнула и отступила на шаг. Как будто он ударил ее.

Позже, вспоминая об этом, она вдруг подумает: Кажется, он тогда действительно ударил меня.

— М-может, эта «Мэрилин» скоро умрет, — сказала она. — Может, из этого дебюта ничего не получится. Критики меня возненавидят или не заметят вовсе, и меня вышвырнут с МГМ, как в свое время вышвырнули со Студии. И м-может, так даже лучше будет… для меня и Касса.

И Норма Джин выбежала из кабинета. Шинн бросился следом, пыхтя и задыхаясь, пытался ее догнать. Они пробежали через приемную, где секретарша проводила их изумленным взглядом, вылетели в коридор. И Шинн, бешено раздувая и без того широкие ноздри, яростно крикнул ей вдогонку:

— Ты так считаешь, да? Что ж, поживем, увидим!

Кто эта блондинка? Январский вечер 1950 года. Избегая смотреть на себя в зеркало — слишком уж отчаянным было выражение глаз, — она в очередной раз набрала номер телефона в бунгало на Монтесума-драйв. И в очередной раз аппарат на другом конце провода зазвонил, издавая меланхоличный звук — так может звонить телефон только в пустом доме. Касс рассердился на нее, она это знала. Нет, он не ревновал (о какой ревности может идти речь, ведь он — сын величайшей кинозвезды всех времен!), просто сердился на нее. Ему было противно. Он знал, что Шинн его недолюбливает. И не хотел встречаться с ним на обеде в ресторане «У Энрико». Теперь почти уже девять, и в дамскую комнату начали входить женщины. Возбужденно звенящие голоса, запах духов. Женщины поглядывали на нее. Косились в ее сторону. Одна из них улыбнулась и протянула руку; пальцы, унизанные кольцами, так и впились в ладонь Нормы Джин.

— А вы Анджела, да, дорогая? Поздравляю, замечательный дебют!

Женщина была женой одного из исполнительных продюсеров с МГМ. Бывшая актриса, играла маленькие рольки в тридцатых.

Норме Джин с трудом удалось выговорить:

— О! Б-благодарю вас.

— Какой, однако, странный, волнительный фильм. Какой-то совершенно неожиданный, вам не кажется? Я имею в виду… чем все оборачивается. Не уверена, что поняла его до конца, а вы? И потом там поубивали столько людей! Но Джон Хастон, он, несомненно, гений!..

— О да.

— Должно быть, вы очень гордились, что вам выпала честь работать с ним?

Норма Джин все еще сжимала руку женщины. И радостно закивала в ответ, а глаза ее наполнились слезами благодарности.

Остальные дамы держали дистанцию. Только глазели на Норму Джин, на ее волосы, бюст, бедра.

Бедная девочка! Ее нарядили, как какую-то большую куклу. Выглядит, конечно, шикарно и сексуально, но вся так и дрожит, бедняжка. И спряталась в дамской комнате, и потеет там, прямо так вся потом и провоняла. Нет, она никогда не отпустит мою руку, готова поклясться! Так бы и затрусила за мной, как щенок, если б я ей позволила.

Дата добавления: 2015-06-04