КАТЕГОРИИ: Архитектура-(3434)Астрономия-(809)Биология-(7483)Биотехнологии-(1457)Военное дело-(14632)Высокие технологии-(1363)География-(913)Геология-(1438)Государство-(451)Демография-(1065)Дом-(47672)Журналистика и СМИ-(912)Изобретательство-(14524)Иностранные языки-(4268)Информатика-(17799)Искусство-(1338)История-(13644)Компьютеры-(11121)Косметика-(55)Кулинария-(373)Культура-(8427)Лингвистика-(374)Литература-(1642)Маркетинг-(23702)Математика-(16968)Машиностроение-(1700)Медицина-(12668)Менеджмент-(24684)Механика-(15423)Науковедение-(506)Образование-(11852)Охрана труда-(3308)Педагогика-(5571)Полиграфия-(1312)Политика-(7869)Право-(5454)Приборостроение-(1369)Программирование-(2801)Производство-(97182)Промышленность-(8706)Психология-(18388)Религия-(3217)Связь-(10668)Сельское хозяйство-(299)Социология-(6455)Спорт-(42831)Строительство-(4793)Торговля-(5050)Транспорт-(2929)Туризм-(1568)Физика-(3942)Философия-(17015)Финансы-(26596)Химия-(22929)Экология-(12095)Экономика-(9961)Электроника-(8441)Электротехника-(4623)Энергетика-(12629)Юриспруденция-(1492)Ядерная техника-(1748) |
Перестройка в Церковь 47 страница
Вот в чем трагедия христианского пастырства: мы говорим о тех ограничениях, которые должна соблюдать душа, которая уже беременна во «внутреннем человеке». Христианин ощущает себя беременным. Он ощущает в себе биение Иной Жизни. Преподобный Симеон говорит об этом чуде: «Содержащий все поселяется внутри человека, и человек становится как бы беременной женщиной». Или: «Человек сознательно носит в себе Бога. И сжимая снаружи руки вокруг себя, этот человек ходит посреди нас, не знаемый всеми, кто его окружает… Мы, когда веруем от всей души и каемся, зачинаем в сердцах своих Бога Слово, как Дева. Он, имея в себе Христа младенца, будет считаться Его матерью, как Он, неложный, обещал: Мать Моя и братья и друзья, вот они/»[1023].
А мы нередко лишь имитируем беременность. Не нося внутри Христа, делаем вид, что духовный плод в нас уже есть. И более того — от других требуем такого же поведения. Раз положено беременной сторониться от таких-то яств, то и мы тоже будем всех считать таковыми и потому будем всем запрещать этот вид пищи… А в итоге среди тех, кого мы сочли беременными, кому мы предписали жить по правилам беременности, но которые никогда и не ощущали в себе Иной Жизни, рано или поздно рождается протест: «Да отстаньте вы от нас с вашими условностями и ограничениями!».
Так очень часто бывает в наших проповедях о христианской жизни. Потому что все правила аскетики, все правила нашего церковного устава — правила жизни беременного человека, беременной души, в которой уже, по слову апостола Павла, «не я живу, но живет во мне Христос». И существуют эти правила для того, чтобы выкидыш не произошел. Если в человеке есть это ощущение, что в его сердце зародилась новая искорка, появилась новая жизнь — тогда ему все понятно.
Ему понятно, почему, например, не надо хохотать… Рациональных аргументов, способных объяснить, почему переедание жванецкими дурно, ведь не найдется. Но можно обратить глаза зрачками внутрь и предложить прислушаться к самоощущению души: подожди, ты вот отхохотал, а душа-то тусклее стала, опустошеннее. Но ведь для этого надо, чтобы было с чем сравнивать!
У человека должно появиться ощущение своей собственной души. Без этого ощущения души Православие останется непонятным.
Иначе — нарушается основной закон педагогики: не отнимай прежде, чем дать. И вот мы слишком часто не успеваем людям «дать» Христа, чтобы человек понял радость жизни во Христе, а уже пробуем что-то из его жизни вырвать. И человек протестует: «Во имя чего вы меня живого приносите в жертву вашим мертвым правилам?».
Слишком часто мы предлагаем у людей что-то отнять, не пояснив, что мы им принесли, не объяснив, чем живет христианство (а оно же ведь не запретами живет!).
То же самое могу пояснить другой притчей. Представим, что у меня урок не с девочками, а с мальчиками. Представьте, что я ношу не рясу, а какой-нибудь серенький китель с погонами. В общем, я — гаишник. Прихожу я к детям в школу и говорю: «Знаете, ребята, вы ни в коем случае не нарушайте правила дорожного движения. Обязательно их выучите: когда и как совершать обгон, как перестраиваться из ряда в ряд и прочее. Все это жизненно важно.»
Я требую от них наизусть знать весь дорожный кодекс, а назавтра грожу им экзаменом. Будут ли мои ученики стремиться к исполнению правил, изложенных им в столь навязчивой форме? Естественно, школьники не придадут никакого серьезного значения моим речам. Ведь пока у человека нет своей машины, пока он сам не умеет водить, то рассказывать ему, как вести себя в такой-то дорожной ситуации — занятие довольно-таки бесполезное, а изучение правил им воспринимается как чистейшая зубриловка, как сообщение принципиально бесполезной информации. Ведь не имеющий машины человек просто не знает, к чему эту информацию применить.
Вот я — человек безлошадный[1024], и потому мне глубоко все равно, кто кому должен дорогу уступать: шестисотый мерседес «Икарусу», или наоборот. Зачем мне это все? Я одно правило знаю: если я дорогу перехожу, все должны подождать! Батюшка идет, подождите, куда торопитесь?!
Другое дело, если однажды у меня «жигуленок» свой появится. Вот тогда я пойму, что, оказывается, правила дорожного движения написаны не только для того, чтобы гаишники взятки брали. Тогда (но не раньше) я пойму, что на самом деле каждое из этих правил написано кровью и болью человеческой. Но чтобы понять их смысл — надо жить в движении. Вот также и правила церковной жизни. Они рассчитаны на тех, кто движется, кто осознал цель своего движения и теперь старается не повредить свое средство передвижения.
Подобно правилам дорожного движения есть и правила религиозной безопасности. И эти правила тоже написаны кровью, написаны судьбами людей. Потому что слишком много было катастроф — много было и удач, но много и катастроф. Вот поэтому эти правила лучше соблюдать, если вы не хотите потерять что-то гораздо более важное, чем минутная эйфория «свободной любви».
Итак, в мире, в котором люди еще не знают о Христе, не знают, зачем надо стремиться жить во Христе, важно верно выбирать темы для бесед. К интонации назидательнообличающей стоит обращаться лишь в последнюю очередь[1025].
Как-то в Италии гостил я в одном монастыре. Возглавлял его человек, который был католическим священником, потом перешел в Православие. Этот удивительный человек содержит монастырь на зарплату, которую сам получает в качестве преподавателя философии в местной городской школе. И вот однажды я спрашиваю его послушника: «Я не понимаю, почему в монастыре молодежи нет? Ведь батюшка преподает в школе философию. Сам он человек талантливый. Преподает хорошо. И ребята тоже замечательные. Я там несколько уроков провел, и видел, что у ребят была очень хорошая реакция. Почему же их не видно в монастыре? У меня такое ощущение, что, если бы я с этими ребятами хотя бы месяц поговорил, так они бы у меня строем сюда в монастырь на службы ходили». И слышу в ответ от этого русского послушника: «Понимаете, отец Андрей, дело в том, что у него все-таки католическое воспитание. То есть — с некоторыми целибатскими комплексами. И поэтому, проведя прекрасный урок с детьми, под конец он обязательно скажет: «Да, дети, и главное — запомните, чтобы на дискотеку — ни шагу!». Дети, конечно, реагируют на эту последнюю фразу, и у них остается в памяти, что Церковь — это те, кто у них все время что-либо вырывает из рук».
Библейский змей использовал уловку, которая стала классикой атеистической пропаганды: он свел религию к системе запретов «Бог запретил вам». Редуцирование христианства к системе запретов и поныне остается главным аргументом московских комсомольцев: «Ребята! Попы хотят запретить вам радости жизни, они хотят запретить веселиться, жить, танцевать, колоться, аборты делать! Долой ортодоксию!».
Но христианство — не система запретов. Это позитив. Место аскетических запретов в христианской жизни можно сравнить с той ролью, которую играют в рождении ребенка правила безопасности, которым должна следовать беременная женщина. Да, у женщины, что носит под своим сердцем ребеночка, есть ограничения: она не должна в это время употреблять алкоголь, и будет лучше, если она не будет курить и не станет поднимать тяжести. Но если некая девушка решит, что эти правила есть сам путь к рождению ребенка, то ее ждет разочарование. Если она не будет ни пить, ни курить, ни поднимать тяжести — это не значит, что в силу этого воздержания она через девять месяцев такой аскезы родит ребенка. Само по себе воздержание от водки ребенка ей не даст. Нужен супруг. Также воздержание от грехов само по себе не даст человеку Христа. Для этого нужно нечто совершенно иное: Сам Христос.
Запреты вторичны и служебны по отношению к самому главному — рождению Христа в душе. Змей же редуцирует отношения человека и Бога к системе запретов.
Мир души нетехнологичен. И поэтому прежде, чем вторгаться туда с инструкцией, попробуем для начала познакомить детей с ними самими: «Я не есть одно это тело; во мне живет это странное существо по имени душа, — это то, что болит, когда все тело здорово». У этого незнакомца есть свои потребности и есть свои болячки. И вот для того, чтобы накормить вашу новооткрытую душу и чтобы защитить ее от ее болезней, вот для этого к вам и приходит Церковь. Знаете, Башлачев об этом писал так: «Отпусти мне грехи! Я не помню молитв. Если хочешь — стихами грехи замолю. Но объясни — я люблю оттого, что болит, Или это болит оттого, что люблю?».
— То есть запретами ничего не добьешься, и ретроградство не лучший способ воспитания?
— Ну нет, я совершенный ретроград, сторонник многих запретов и отнюдь не либерал. Запрет — это условие роста. Когда дереву ставят запреты, обрезая веточки, ему не дают расползаться вширь, и тогда дерево взмывает к небесам. Также и с человеком. Другое дело, что запреты должны быть обоснованы, понятны тому, к кому они обращены. Я против того, чтобы детям что-то запрещать, не поясняя, в чем угроза.
— Есть ли в миссионерском служении грань, которую человек не должен переступать, некая граница, отделяющая Церковь от мира?
— А где границы кенозиса? Где пределы смирения, служения и любви? Где пределы самозабвения?
У нас нет настоящей «внешней» миссии, мы еще пробуем работать в комфортных условиях миссии внутренней, в общении с людьми, разделяющими в целом наши представления о «норме» — в том числе о норме нравственной и о норме бытовой цивилизованности.
А представьте, что нам нужно было бы размышлять о сути православия, о его формах выражения и благочестия не в Москве и не Красноярске, а в Африке.
Знают ли наши прихожане о литургических танцах православных африканцев? Вот упоминание об этом патриарха Александрийского и всея Африки Петра VII во время его визита в Москву в феврале 2004 года «Влияют ли на жизнь христианских приходов в Африке культурные традиции коренных народов континента? — Если речь идет о традициях, которые складывались веками, мы позволяем и даже приветствуем их существование. Но только в том случае, если они не стремятся оказывать влияния на деятельность того или иного прихода. Скажем, для местных африканских культур весьма характерно то, что называется языком тела, языком жестов. Танец для африканских народов — совершенно естественное, многозначное, экспрессивное средство самовыражения. Соответственно, и африканец-христианин в силу своей природы и культурной традиции будет участвовать в богослужении несколько иначе, чем представитель иной этнокультурной среды. Церковь это принимает»[1026].
«Митрополит Кенийский и Иринопольский Макарий (Александрийский патриархат), в течение 30 лет проповедующий православие в Кении, активно сочетает в своей миссии традиционный стиль богослужения с местными племенными обрядами. "Мы даже настаиваем на том, чтобы каждое племя демонстрировало бы в церкви свои традиционные танцы и песни. Таким путем мы поддерживаем местные традиции", — так владыка Макарий, уроженец Кипра, характеризует собственную миссионерскую политику. За последний месяц православный митрополит освятил в Кении три новых православных храма. После церемоний освящения 62-летний архиерей сам, в богослужебном облачении и с епископским посохом в руке, присоединялся к танцующим жителям деревень. По его настоянию богослужения в православных церквях Кении проходят одновременно на двух языках — греческом и одном из местных диалектов. Митрополит Макарий утверждает, что Православная церковь сегодня оказывается единственным институтом, который вдохновляет и поддерживает самобытную культуру местных племен. Благодаря многолетней энергичной миссионерской работе архиерея вкупе с его усилиями по строительству школ и больниц в отдаленных районах страны православие за последние десятилетия приняли десятки тысяч кенийцев. Сегодня паства владыки Макария насчитывает около миллиона верующих при общем населении Кении в 35 млн. человек. Церкви во время богослужений бывают переполнены, при этом прихожане то тихо кланяются и осеняют себя крестом, то неожиданно начинают завывать и хлопать в ладоши над головой»[1027].
Если Давид плясал перед ковчегом, а мы хотя бы на словах пляшем на Пасху («веселыми ногами») — надо ли осуждать африканских миссионеров? Упоминания о ритуальных танцах христиан мне попадались и в ранней святоотеческой литературе…[1028]
А вот совсем из другой сферы жизни, но по сути на ту же тему — рассказ протестантского миссионера Уильяма Рейнберна:
«Я занимался изучением жизни племени кака, располагавшегося на открытой равнине Восточного Камеруна. Жизнь этих людей отличалась от жизни племени булу, обитавшего в джунглях на юге страны. Условия в саванне более суровые, и от человека требуется умение приспосабливаться к природным условиям. Пищи здесь было меньше, чем в джунглях.
Я пришел в деревню Лоло, чтобы провести необходимые мне исследования для перевода Книги Деяний на местный язык, и не взял с собой никакой еды, решив попробовать кухню народа кака. Я старался пить кипяченую воду, но чаще всего это было невозможно. Вся еда готовилась женщинами племени, и обычно я ел, сидя на земле, вместе сдругими мужчинами. Я не просил женщин готовить пищу для себя специально, так как подобная просьба имела бы сексуальное значение.
Однажды после обеда я разговаривал с несколькими мужчинами и юношами о пище, которую едят люди во всем мире. Один из молодых людей взял Библию, переведенную на язык булу, и прочитал из 10-й главы Книги Деяний видение апостола Петра, которому было приказано заколоть и есть то, что спустилось к нему с неба: …Всякие четвероногие земные, звери, пресмыкающиеся и птицы небесные (ст. 12). Этот молодой человек, какое-то время учившийся в миссионерской школе, сказал: "Люди племени хауса не верят этому, потому что не едят свиней. Мы думаем, что миссионеры тоже не верят, потому что не едят некоторую нашу пищу". Но я постарался заверить его, что миссионер станет есть любую пищу, которую ест он.
В тот вечер меня позвали к дому отца молодого человека. Старик сидел в пыли на земле. Перед ним стояли две чистые белые, сделанные из слоновой кости посудины, прикрытые крышкой. Взглянув на меня, он подал знак садиться. Его жена принесла кувшин с водой и полила нам на руки. Помахав мокрыми пальцами, чтобы немного обсохли, старик поднял крышку одной из посудин. От кашеобразной массы маниоки шел пар. Потом он снял крышку с другой. Заглядывая в нее, я поймал на себе взгляд молодого человека, читавшего днем отрывок из Библии о видении Петра…
Посудина была наполнена гусеницами! Я конвульсивно глотнул слюну и подумал: «Или я сейчас проглочу этих гусениц, или проглочу все сказанное сегодня и тем самым докажу, что европейцы приспособили христианство к своему эгоистичному образу жизни».
Хозяин запустил пальцы сначала в кашу из маниоки, взял комочек и мягко обмакнул его в посудину с гусеницами. Затем я увидел, как обжаренные и пушистые гусеницы, одни — раздавленные в каше, другие — просто свисающие с пальцев, исчезли у него во рту. Попробовав пищу первым, хозяин указывал на ее безопасность и давал гарантию, что не отравит меня ядом. Я тоже опустил пальцы в кашу, но мой взгляд был прикован к гусеницам. Мне стало интересно, какими будут мои ощущения, и, схватив несколько скрюченных существ, я быстро затолкал всю массу в рот. Сжав зубы, я судивлением почувствовал приятный солоноватый вкус мяса, который придавал пресной каше остроту. Мы ели молча. Из кухни вышли три жены хозяина с дочерьми и встали в дверях, перешептываясь: "Белый человек ест гусениц. У него настоящее черное сердце". Посудины были опустошены. Все набрали в рот воды и, прополоскав его и сплюнув, громко отрыгнули, затем произнесли: "Спасибо, Нджамби (Бог)"
Мои записи в ту ночь содержали такие строки: "Пустая посуда из-под гусениц более убедительна, чем слова, полные любви, которые миссионеры изливают на язычников"»[1029].
Не одна, а две трудности ждут миссионера. А говорят у нас обычно лишь об одной — как понять другую культуру и стать самому понятной в ней. Но ведь еще миссионеру предстоит совершить подвиг Авраама — выйти из родства своего. Оставить привычные формы благочестия и речи о Христе. Бывает нужно отложить не только семинарскодогматические формулы. Очень может статься, что придется вообще «выйти за рамки евангельской субкультуры с ее христианской терминологией»[1030]. Для понимания другого нужен просто ум. Для отложения своего нужно еще много чего. Тут нужна волевая и жертвенная решимость. Любовь.
Пример такой жертвенности — это готовность принять новое, нехристианское языческое имя ради того, чтобы стать своим для тех, кого ты хочешь соделать Христовыми.
Именно этот подвиг совершил тот уроженец Тарса, которого звали Саул, Савл. С этим именем он был рожден, с этим именем он был крещен (Деян 9:17). А затем он вдруг становится Павлом, принимает языческое, римское имя. Происходит это на Кипре после встречи с римским проконсулом Сергием Павлом (Деян 13:7). Поскольку до этого эпизода Савл в книге Деяний всегда именуется лишь Савл и никогда — Павел — очевидно, что есть какая-то связь между принятием языческого имени и обстоятельствамиего проповеди на Кипре. Почему апостол меняет свое исконное и креицальное имя на языческое, вдобавок имя светского начальника? Фаррар полагает, что «он или и прежде носил попеременно это имя для удобства в своих сношениях с язычниками, или это римское имя могло указывать на обладание им правами римского гражданства и быть может на некоторую связь его отца или деда с Эмилиевым семейством, носившим прозвание Павла»[1031]. Блаженный Иероним «решительно полагал, что Савл называл себя Павлом по случаю обращения проконсула Павла»[1032]. Каковы бы ни были мотивы апостола, мы не можем не отметить, что нынешние «ревнители благочестия» его бы, несомненно, осудили за «утрату христианского имени». Уж они-то ему напомнили бы, что «имя есть ядро личности, ее неизменная величина»[1033]. И апостол узнал бы в этом тезисе весьма распространенные в язычестве Ближнего Востока верования в то, что имя есть судьба[1034]… Вот только кто же послал апостола на проповедь: шумерские боги или Иисус из Назарета?
Готовы ли мы, миссионеры XXI века на подобную жертву? Сможем ли мы при нашем врастании в субкультуры принимать их имена? Согласится ли батюшка в молодежном лагере, чтобы дети обращались к нему «отец Гэндальф» или «отец Дамблдор»?
А разрешим ли мы вообще не называть нас «отец»? Это принципиально важно для миссионера: в чужой культуре прежде чем претендовать на роль наставника, надо побыть смиренным учеником… Сможет ли священник-миссионер выйти из роли русского «батюшки»? Отказаться от чрезвычайно высокой сословной самооценки (оценки своего служения и роли)? Смотреть на себя не глазами «дежурного помощника инспектора» — как он был приучен в семинарии» — а глазами «дикарей»?
Впрочем, до таких проблем нам еще расти и расти… Пока наша миссия носит характер редких набегов. Вдобавок, эти набеги обращены к людям или уже желающим креститься или желающим послушать наше слово. В победных рапортах Миссионерского Отдела в Патриархию много говорится о поездках: «храм-вагон», «миссионерский пароход», «храм на колесах». Прекрасно — слетали на Чукотку, проехали по архангелогородской глубинке.
Но ни разу в этих современных отчетах и публикациях я не встретил рассказа о миссионере, который остался бы там навсегда. Я и сам тоже раз в неделю возвращаюсь в Москву…
А так хотелось бы услышать зачин нового жития:
«Студент N на третьем курсе семинарии выразил пожелание овладеть алтайским языком и уехать в Горный Алтай… По окончании семинарии он был снабжен словарями, литературой и ксероксом, и отвезен в горный поселок»[1035]\.
Или: «Семинарист А. пожелал стать рабочим священником. Параллельно с учебой в семинарии он освоил профессию токаря и попросил направить его на работу на Горьковский Автомобильный завод. От пошива рясы отказался. Живет в рабочем общежитии, в котором, как предполагается, он через полтора года откроет молитвенную комнату».
Или: «Студентка М. решила создать «миссионерский тоннель» в Москве среди работающих здесь туркменов. Она выучила туркменский язык, освоила бытовую культуру этого народа и с поддержкой N-ского прихода создала культурно-просветительский центр для туркменских гастарбайтеров».
Или: «Семинарист 3. подготовлен к поступлению на факультет журналистики МГУ. Он предупрежден, что по окончании журфака не будет принят на работу в церковные издательства, но должен стать «золотым пером» «Московских новостей». Уже первые летние каникулы весь его курс провел в молодежном лагере при Иверском монастыре… Правда, ежегодно по две его однокурсницы совершают попытки суицида из-за того, что он отказывается следовать их стандартам сексуального поведения».
В общем, мне кажется, со временем мы наткнемся на вопрос о том, уместно ли священнику быть миссионером. Потому что лучший путь миссии — когда ты принимаешь образ жизни того народа, с которым ты живешь. Но это психологически очень тяжело сделать именно священнику. Русский священник — он в футляре, он в форме, у него очень высокая самооценка даже не себя как личности, а своего служения (я и по себе сужу). Священник — не профессия, и священнослужение переживается очень личностно, оно становится главным самоидентификатором человека. Русский священник внутренне очень расстраивается, когда в какой-то жизненной ситуации к нему обращаются не как к священнику, а как к обычному человеку (гражданину, покупателю, водителю…). Но для того, чтобы быть встроенным в жизнь тех, с кем ты разговариваешь в качестве миссионера, то есть в жизнь «чужих», которые уже дороги тебе, но которым ты сам еще отнюдь не дорог, эта сословно-высокая самооценка должна быть отстранена. Для священника очень тяжело снять рясу (не как одежду, а как свою социокультурную роль). Можно ли с детишками пойти поиграть в футбол? Ответ даже на этот вопрос для многих священников становится поводом для серьезных переживаний. Так что священство может быть для миссионера не только помощью, но и помехой.
— Но есть же такая грязь, где просто ничего не вырастет!
— Даже если не вырастет, это еще не страшно. Главное в таком случае — не дать чему-то другому вырасти.
Например, в полемике по штрих-кодам старец Паисий сказал однажды, что есть люди, которые не боятся штрих-кода на продукте и думают: «Я возьму, перекрещу и тем самым освящу его». Но он возражает и говорит, что не все может принять освящение, вода, например, может принять святыню, а мочу освятить нельзя.
Это очень красивое размышление, но оно логически не корректно, потому что мы крестим какие-то предметы не только для того, чтобы освятить, но и для того, чтобы изгнать. Есть крестная сила как нечто ограждающее, как экзорцизм. Мы что-то можем освятить в смысле «исполнить благодати», а что-то (скажем, туалет) мы кропим крещенской святой водой[1036], чтобы там никакое зло не пряталось, а не для потребления там святыни. Точно так же и здесь. Может быть, христианский плод на этой делянке не вырастет, но зато своей работой мы помешаем кому-то растить на ней сорняки. По принципу: «Что смогу, то съем, а что не смогу — понадкусываю». В этом смысле наше присутствиебудет «собакой на сене», которая, как гласит редко кем памятуемое продолжение этой поговорки, «сама не ест, но и другим не дает».
И тут есть повод вспомнить верное слово епископа Полтавского Филиппа: «Определенная часть населения настроена к любым новым технологиям враждебно. Для них телевизор — это икона зверя (Откр 13:14–15), а компьютер — чуть ли не сам Зверь. И не следует просто отбрасывать такие взгляды как несущественные, пустые и вздорные, — ибо людей, думающих так, немало. Не нужно пренебрегать таковыми, "обскурантами" и "фанатиками", нужно и к ним обратиться с проповедью. Ведь если мы свидетельствуем Истину враждебно настроенным к нам сектантам, нецерковным людям, преступникам, зависимым, — почему же мы отвергаем наших братьев и сестер заблуждающихся? Следует говорить им о соотношении внешнего и внутреннего, о значении всепобеждающей силы Божией, наконец, и о том, что листовки и "подметные письма" антикомпьютерного содержания изготавливаются тоже при помощи ненавистных компьютеров. Миссия среди "традиционалистов" и "антипрогрессистов" должна обязательно иметь место!»[1037].
Вот для такого рода миссий, для размышлений о страхе и бесстрашии христиан перед символами расскажу несколько историй.
— Почитаемый афонский румынский духовник Порфирий Байрактарь «однажды (в 1991 году) сказал мне: "Отец Афанасий, я слеп, глаза мои уже ничего не видят. Но духовные глаза видят еще достаточно хорошо. До отхода моего как хотел бы я знать, что думает отец Эмилиан о 666 и антихристе!" — И я ответил: "Отец Эмилиан говорил еще в 1986 году, когда люди были встревожены Чернобылем (а находился он тогда недалеко от Афин и люди постоянно спрашивали его, пришел ли антихрист и что значит 666): "Не беспокойтесь. Мы должны заботиться о нашей связи со Христом, а антихристу не придавать слишком большое значение. Иначе он станет центром нашей жизни, а не Христос". Отец Порфирий всплеснул руками и воскликнул: "Слава Тебе, Господи, что я нашел духовного сына, который согласен со мной. Смотри, дитя мое, что сделали эти духовники здесь в мире! Смутили души, создали такие проблемы в семьях и на приходах с этим 666! Что это? Христос не желает таких вещей, дитя мое! И знаешь что? Для нас, христиан, когда мы живем во Христе, вообще не существует антихрист. Ну скажи мне, ты можешь сесть на эту кровать, где сижу я? — Нет, отче. — А почему так? — Потому что я бы тогда сел бы на вас и придавил. — А когда ты мог бы сесть здесь, на моем месте? — Только если бы вы ушли. — Вот! Так происходит и с душой. Когда Христос обретается внутри нас, как же там может быть антихрист? Но мы сегодня, дитя мое, не имеем Христа в себе и оттого боимся антихриста… Скажи, как приехал Патриарх Димитрий в Афины? — Самолетом. — Я не об этом. Какой документ был при нем? — Паспорт. — Греческий или турецкий? — Не знаю. — Как не знаешь? У него турецкий паспорт[1038]! А что является национальным символом Турции? — Не знаю, отче! — Как же так? Турецкий символ — это полумесяц! А что говорили отцы нашей Церкви об этом полумесяце после появления Магомета? — Я и этого не знаю, отче! — Ох, отберу я сейчас твой диплом и порву на части. Что жы ты за богослов такой? — пошутил Старец. — Вижу, что Ваше преподобие имеет этот диплом! — Да, в сердце. Потому что полумесяц — это символ антихриста. Но если полумесяц есть антихристов знак, а наш Патриарх имеет на паспорте этот символ, значит ли это, что Патриарх стал служителем антихриста? Нет, дитя мое. Ни в коем случае! Ум Христа не поврежден, не то что у нас, у людей, верящих, будто мы "защищаем права". Так и скажи отцам и людям: не бойтесь ни антихриста, ни трех шестерок!»[1039].
— Среди египетских иероглифов есть знак креста, венчающийся петличкой — анх (анех). Это слово входило в имена (Тутанхамон), а рисунок был символом жизни. Beроятно, это фаллический символ, и в качестве такового, он действительно имеет значение жизни вообще и новой, будущей жизни, в частности. Это сходство египетского символа и христианского можно было бы счесть случайностью, кощунственной пародией… Но в 403 году церковный историк Руфин считал иначе: «Говорят, что этот знак нашего Господнего Креста египтяне имели среди тех знаков, которые называются иероглифами, то есть жреческими письменами, и этот знак является одной из всех, что у них были, буквой. Они объяснили, что эти надписи на том языке означают «будущая жизнь». И вот те, кто тогда, поразившись случившимся (на дверях вместо иных иероглифов стали обновляться и проступать лишь эти — А. К.), обратились к вере, стали говорить, что им из древности передается, что те слова, которые теперь почитаются, так долго существуют, что можно видеть знак, в котором заключена жизнь. Поэтому случилось так, что в веру обратились скорее те, кто были жрецами и служителями храмов, нежели те, кого они поражали обманами и хитрыми уловками» (Руфин. Церковная история 2 (11), 29)[1040].
— По эдикту халифа Мутаккавиля (на престоле с 847 года), на дверях христианских домов были сделаны изображения демонов. Христиане смутились — могут ли они жить в жилищах, помеченных такой печатью. И когда к ним приехало посольство из православной Византии, они обратились к молодому богослову — Константину Философу. Тот проявил замечательную пастырскую находчивость. «Когда же дошли послы туда (в арабские владения), и были написаны снаружи на дверях у всех христиан изображения демонов, кривляющихся и ругающихся. Спросили же Философа, говоря: «Можешь ли понять, Философ, что означают эти знаки?». Он же сказал: «Вижу изображения демонов и думаю, что внутри здесь живут христиане. Они же не могут с ними жить и бегут от них вон. А где нет этих знаков наружи, с теми они пребывают внутри» (Житие Константина Философа, б)[1041]. Мудрый ответ равноапостольного мужа, который стоит помнить сегодняшним борцам со штрих-кодами.
Дата добавления: 2015-06-29; Просмотров: 327; Нарушение авторских прав?; Мы поможем в написании вашей работы! Нам важно ваше мнение! Был ли полезен опубликованный материал? Да | Нет |