И. А. Гончаров. Обломов

Часть четвертая [46]

Его тревожило более всего здоровье Ольги: она долго оправлялась после родов, и хотя оправилась, но он не переставал этим тревожиться.

Страшнее горя он не знал.

«Как я счастлива!» — твердила и Ольга тихо, любуясь своей жизнью, и в минуту такого сознания иногда впадала в задумчивость..., особенно с некоторого времени, после трех-четырех лет замужества.

Странен человек! Чем счастье ее было полнее, тем она становилась задумчивее и даже... боязливее. Она стала строго замечать за собой и уловила, что ее смущала эта тишина жизни, ее остановка на минутах счастья. Она насильственно стряхивала с души эту задумчивость и ускоряла жизненные шаги, лихорадочно искала шума, движения, забот, просилась с мужем в город, пробовала заглянуть в свет, в люди, но ненадолго.

Суета света касалась ее слегка, и она спешила в свой уголок сбыть с души какое-нибудь тяжелое, непривычное впечатление, и снова уходила то в мелкие заботы домашней жизни, по целым дням не покидала детской, несла обязанности матери-няньки, то погружалась с Андреем в чтение, в толки о «серьезном и скучном», или читали поэтов, поговаривали о поездке в Италию.

Она боялась впасть во что-нибудь похожее на обломовскую апатию. Но как она ни старалась сбыть с души эти мгновения периодического оцепенения, сна души, к ней нет-нет да подкрадется сначала греза счастья, Окружит ее голубая ночь и окует дремотой, потом опять настанет задумчивая остановка, будто отдых жизни, а затем... смущение, боязнь, томление, какая-то глухая грусть, послышатся какие-то смутные, туманные вопросы в беспокойной голове.

Ольга чутко прислушивалась, пытала себя, но ничего не выпытывала, не могла добиться, чего по временам просит, чего ищет душа, а только просит и ищет чего-то, даже будто - страшно сказать - тоскует, будто мало было счастливой жизни, будто она уставала от нее и требовала еще новых, небывалых явлений, заглядывала дальше вперед...

«Что ж это? — с ужасом думала она. — Ужели еще нужно и можно желать чего-нибудь? Куда же идти? Некуда! Дальше нет дороги... Ужели нет, ужели ты совершила круг жизни? Ужели тут все... все...» - говорила душа ее и чего-то не договаривала... и Ольга с тревогой озиралась вокруг, не узнал бы, не подслушал бы кто этого шепота души... Спрашивала глазами небо, море, лес... нигде нет ответа: там даль, глубь и мрак.

Природа говорила все одно и то же; в ней видела она непрерывное, но однообразное течение жизни, без начала, без конца.

Она знала, у кого спросить об этих тревогах, и нашла бы ответ, но какой? Что, если это ропот бесплодного ума или, еще хуже, жажда не созданного для симпатии, неженского сердца! Боже! Она, его кумир - без сердца, с черствым, ничем не довольным умом! Что ж из нее выйдет? Ужели синий чулок! Как она падет, когда откроются перед ним эти новые, небывалые, но, конечно, известные ему страдания!

Она пряталась от него или выдумывала болезнь, когда глаза ее, против воли, теряли бархатную мягкость, глядели как-то сухо и горячо, когда на лице лежало тяжелое облако, и она, несмотря на все старания, не могла принудить себя улыбнуться, говорить, равнодушно слушала самые горячие новости политического мира, самые любопытные объяснения нового шага в науке, нового творчества в искусстве.

Между тем ей не хотелось плакать, не было внезапного трепета, как в то время, когда играли нервы, пробуждались и высказывались ее девические силы. Нет, это не то!

«Что же это?» — с отчаянием спрашивала она, когда вдруг становилась скучна, равнодушна ко всему, в прекрасный, задумчивый вечер или за колыбелью, даже среди ласк и речей мужа...

Она вдруг как будто окаменеет и смолкнет, потом с притворной живостью суетится, чтоб скрыть свой странный недуг, или сошлется на мигрень и ляжет спать.

Но нелегко ей было укрыться от зоркого взгляда Штольца: она знала это и внутренне с такою же тревогой готовилась к разговору, когда он настанет, как некогда готовилась к исповеди прошедшего. Разговор настал.

Они однажды вечером гуляли по тополевой аллее. Она почти повисла у него на плече и глубоко молчала. Она мучилась своим неведомым припадком, и, о чем он ни заговаривал, она отвечала коротко.

— Нянька говорит, что Оленька кашляла ночью. Не послать ли завтра за доктором? — спросил он.

— Я напоила ее теплым и завтра не пущу гулять, а там посмотрим! — отвечала она монотонно.

Они прошли до конца аллеи молча.

— Что ж ты не отвечала на письмо своей приятельницы, Сонечки? — спросил он. — А я все ждал, чуть не опоздал на почту. Это уж третье письмо ее без ответа.

— Да, мне хочется скорей забыть ее... — сказала она и замолчала.

— Я кланялся от тебя Бичурину, — заговорил Андрей опять, — ведь он влюблен в тебя, так, авось, утешится хоть этим немного, что пшеница его не поспеет на место в срок.

Она сухо улыбнулась.

— Да, ты сказывал, - равнодушно отозвалась она.

— Что ты, спать хочешь? — спросил он.

У ней стукнуло сердце, и не в первый раз, лишь только начинались вопросы, близкие к делу.

— Нет еще, — с искусственной бодростью сказала она, — а что?

— Нездорова? — спросил он опять,

— Нет. Что тебе так кажется?

— Ну, так скучаешь!

Она крепко сжала ему обеими руками плечо.

— Нет, нет! — отнекивалась она фальшиво-развязным голосом, в котором, однако, звучала как будто в самом деле скука.

Он вывел ее из аллеи и оборотил лицом к лунному свету.

— Погляди на меня! — сказал он и пристально смотрел ей в глаза. — Можно подумать, что ты... несчастлива! Такие странные у тебя глаза сегодня, да и не сегодня только... Что с тобой, Ольга?

Он повел ее за талию опять в аллею.

— Знаешь, что: я... проголодалась! — сказала она, стараясь засмеяться.

— Не лги, не лги! Я этого не люблю! — с притворной строгостью прибавил он.

— Несчастлива! — с упреком повторила она, остановив его в аллее. — Да, несчастлива тем разве... что уж слишком счастлива! — досказала она с такой нежной, мягкой нотой в голосе, что он поцеловал ее.

Она стала смелее. Предположение, хотя легкое, шуточное, что она может быть несчастлива, неожиданно вызвало ее на откровенность.

— Не скучно мне и не может быть скучно: ты это знаешь и сам, конечно, не веришь своим, словам; не больна я, а... мне грустно... бывает иногда... вот тебе — несносный человек, если от тебя нельзя спрятаться! Да, грустно, и я не знаю отчего!

Она положила ему голову на плечо.

— Вот что! Отчего же? — спросил он ее тихо, наклонившись к ней.

— Не знаю, — повторила она.

— Однако ж должна быть причина, если не во мне, не кругом тебя, так в тебе самой. Иногда такая грусть не что иное, как зародыш болезни... Здорова ли ты?

— Да, может быть, — серьезно сказала она, — это что-нибудь в этом роде, хотя я ничего не чувствую. Ты видишь, как я ем, гуляю, сплю, работаю. Вдруг как будто найдет на меня что-нибудь, какая-то хандра... мне жизнь покажется... как будто не все в ней есть... Да нет, ты не слушай: это все пустое...

— Говори, говори! — пристал он с живостью. — Ну, не все есть в жизни: что еще?

— Иногда я как будто боюсь, чтоб это не изменилось, не кончилось... не знаю сама! Или мучусь глупою мыслью: что ж будет еще?.. Что ж это счастье... вся жизнь... — говорила она все тише-тише, стыдясь этих вопросов, — все эти радости, горе... природа... — шептала она, — все тянет меня куда-то ещё; я делаюсь ничем недовольна... Боже мой! мне даже стыдно этих глупостей — это мечтательность... Ты не замечай, не смотри... — прибавила она умоляющим голосом, ласкаясь к нему. — Эта грусть скоро проходит, и мне опять станет так светло, весело, как вот опять стало теперь!

Она жалась к нему робко и ласково, стыдясь в самом деле и как будто прося прощения «в глупостях».

Долго спрашивал ее муж, долго передавала она, как больная врачу, симптомы грусти, высказывала все глухие вопросы, рисовала ему смятение души и потом — как исчезал этот мираж — все, все, что могла припомнить, заметить.

Штольц молча опять пошел по аллее, склонив голову на грудь, погрузясь всей мыслью, с тревогой, с недоуменьем, в неясное признание жены.

Она заглядывала ему в глаза, но ничего не видела; и когда, в третий раз, они дошли до конца аллеи, она не дала ему обернуться и, в свою очередь, вывела его на лунный свет и вопросительно посмотрела ему в глаза.

— Что ты? — застенчиво спросила она. — Смеешься моим глупостям — да? это очень глупо, эта грусть — не правда ли?..

Он молчал.

— Что ж ты молчишь? — спросила она с нетерпением.

— Ты долго молчала, хотя, конечно, знала, что я давно замечал за тобой; дай же мне помолчать и подумать. Ты мне задала нелегкую задачу.

— Вот ты теперь станешь думать, а я буду мучиться, что ты выдумываешь один про себя. Напрасно я сказала! — прибавила она. — Лучше говори что-нибудь.

— Что ж я тебе скажу? — задумчиво говорил он. — Может быть, в тебе проговаривается еще нервическое расстройство: тогда доктор, а не я, решит, что с тобой. Надо завтра послать... Если же не то... — начал он и задумался.

— Что «если же не то», говори! - нетерпеливо приставала она.

Он шел, все думая.

— Да ну! — говорила она, тряся его за руку,

— Может быть, это избыток воображения: ты слишком жива... а может быть, ты созрела до той поры...— вполголоса докончил он почти про себя.

— Говори, пожалуйста, вслух, Андрей! Терпеть не могу, когда ты ворчишь про себя! — жаловалась она, — я насказала ему глупостей, а он повесил голову и шепчет что-то под нос! Мне даже страшно с тобой, здесь, в темноте...

— Что сказать — я не знаю... «грусть находит, какие-то вопросы тревожат»: что из этого поймешь? Мы поговорим опять об этом и посмотрим: кажется, надо опять купаться в море...

— Ты сказал про себя: «Если же... может быть... созрела»: что у тебя за мысль была? — спрашивала она.

— Я думал... — говорил он медленно, задумчиво высказываясь, и сам не доверяя своей мысли, как будто тоже стыдясь своей речи, — вот видишь ли... бывают минуты... то есть я хочу сказать, если это не признак какого-нибудь расстройства, если ты совершенно здорова, то, может быть, ты созрела, подошла к той поре, когда остановился рост жизни... когда загадок нет, она открылась вся...

— Ты, кажется, хочешь сказать, что я состарелась? — живо перебила она. — Не смей! — Она даже погрозила ему. — Я еще молода, сильна... — прибавила она, выпрямляясь.

Он засмеялся.

— Не бойся, — сказал он, — ты, кажется, не располагаешь состареться никогда! Нет, это не то... в старости силы падают и перестают бороться с жизнью. Нет, твоя грусть, томление — если это только то, что я думаю, — скорее признак силы... Поиски живого, раздраженного ума порываются иногда за житейские грани, не находят, конечно, ответов, и является грусть... временное недовольство жизнью... Это грусть души, вопрошающей жизнь о ее тайне... Может быть, и с тобой то же... Если это так — это не глупости.

Она вздохнула, но, кажется, больше от радости, что опасения ее кончились и она не падает в глазах мужа, а напротив...

— Но ведь я счастлива; ум у меня не празден; я не мечтаю; жизнь моя разнообразна — чего же еще? К чему эти вопросы? — говорила она. — Это болезнь, гнет!

— Да, пожалуй, гнет для темного, слабого ума, не подготовленного к нему. Эта грусть и вопросы, может быть, многих свели с ума; иным они являются как безобразные видения, как бред ума...

— Счастье льется через край, так хочется жить... а тут вдруг примешивается какая-то горечь...

— А! Это расплата за Прометеев огонь! Мало того что терпи, еще люби эту грусть и уважай сомнения и вопросы: они — переполненный избыток, роскошь жизни и являются больше на вершинах счастья, когда нет грубых желаний; они не родятся среди жизни обыденной: там не до того, где горе и нужда; толпы идут и не знают этого тумана сомнений, тоски вопросов... Но кто встретился с ними своевременно, для того они не молот, а милые гости.

— Но с ними не справишься: они дают тоску и равнодушие... почти ко всему... — нерешительно прибавила она.

— А надолго ли? Потом освежают жизнь, - говорил он. -Они приводят к бездне, от которой не допросишься ничего, и с большей любовью заставляют опять глядеть на жизнь... Они вызывают на борьбу с собой уже испытанные силы, как будто затем, чтоб не давать им уснуть...

— Мучиться каким-то туманом, призраками! — жаловалась она. — Все светло, а тут вдруг ложится на жизнь какая-то зловещая тень! Ужели нет средств?

— Как не быть: опора в жизни! А нет ее, так и без вопросов тошно жить!

— Что ж делать? Поддаться и тосковать?

— Ничего, — сказал он, — вооружаться твердостью и терпеливо, настойчиво идти своим путем. Мы не Титаны с тобой, — продолжал он, обнимая ее, — мы не пойдем, с Манфредами и Фаустами, на дерзкую борьбу с мятежными вопросами, не примем их вызова, склоним головы и смиренно переживем трудную минуту, и опять потом улыбнется жизнь, счастье и...

— А если они никогда не отстанут: грусть будет тревожить все больше, больше?.. — спрашивала она.

— Что ж? примем ее как новую стихию жизни... Да нет, этого не бывает, не может быть у нас! Это не твоя грусть; это общий недуг человечества. На тебя брызнула одна капля... Все это страшно, когда человек отрывается от жизни... когда нет опоры. А у нас... Дай Бог, чтоб эта грусть твоя была то, что я думаю, а не признак какой-нибудь болезни... то хуже. Вот горе, перед которым я упаду без защиты, без силы... А то, ужели туман, грусть, какие-то сомнения, вопросы могут лишить нас нашего блага, нашей...

Он не договорил, а она, как безумная, бросилась к нему в объятия и, как вакханка, в страстном забытьи замерла на мгновение, обвив ему шею руками.

— Ни туман, ни грусть, ни болезнь, ни... даже смерть! — шептала она восторженно, опять счастливая, успокоенная, веселая. Никогда, казалось ей, не любила она его так страстно, как в эту минуту.

— Смотри, чтоб судьба не подслушала твоего ропота, — заключил он суеверным замечанием, внушенным нежною предусмотрительностью, — и не сочла за неблагодарность! Она не любит, когда не ценят ее даров. До сих пор ты еще познавала жизнь, а придется испытывать ее... Вот погоди, когда разыграется она, настанут горе и труд... а они настанут — тогда... не до этих вопросов... Береги силы! — прибавил тихо, почти про себя Штольц в ответ на ее страстный порыв. В словах его звучала грусть, как будто он уже видел вдали и «горе и труд».

Она молчала, мгновенно пораженная грустным звуком его голоса. Она безгранично верила ему, верила и его голосу. Она заразилась его задумчивостью, сосредоточилась, ушла в себя.

Опершись на него, машинально и медленно ходила она по аллее, погруженная в упорное молчание. Она боязливо, вслед за мужем, глядела в даль жизни, туда, где, по словам его, настанет пора «испытаний», где ждут «горе и труд».

Ей стал сниться другой.сон, не голубая ночь, открывался другой край жизни, непрозрачный и праздничный, в затишье, среди безграничного обилия, наедине с ним...

Нет, там видела она цепь утрат, лишений, омываемых слезами, неизбежных жертв, жизнь поста и невольного отречения от рождающихся в праздности прихотей, вопли и стоны от новых, теперь неведомых им чувств; снились ей болезни, расстройство дел, потеря мужа...

Она содрогалась, изнемогала, но с мужественным любопытством глядела на этот новый образ жизни, озирала его с ужасом и измеряла Свои силы... Одна только любовь не изменяла ей и в этом сне, она стояла верным стражем и новой жизни; но и она была не та!

Нет ее горячего дыхания, нет светлых лучей и голубой ночи; через годы все это казалось играми детства перед той далекой любовью, которую восприняла на себя глубокая и грозная жизнь. Там не слыхать поцелуев и смеха, ни трепетно-задумчивых бесед в боскете, среди цветов, на празднике природы и жизни... Все «поблекло и отошло».

Та неувядающая и негибнущая любовь лежала могуче, как сила жизни, на лицах их — в годину дружной скорби светилась в медленно и молча обмененном взгляде совокупного страдания, слышалась в бесконечном взаимном терпении против жизненной пытки, в сдержанных слезах и заглушенных рыданиях...

В туманную грусть и вопросы, посещавшие Ольгу, тихо вселились другие, хотя отдаленные, но ясные, определенные и грозные сны...

Под успокоительным и твердым словом мужа, в безграничном доверии к нему отдыхала Ольга и от своей загадочной, не всем знакомой грусти, и от вещих и грозных снов будущего, шла бодро вперед.

После «тумана» наставало светлое утро, с заботами матери, хозяйки; там манил к себе цветник и поле, там кабинет мужа. Только не с беззаботным самонаслаждением играла она жизнью, а с затаенной и бодрой мыслью жила она, готовилась, ждала...

Она росла все выше, выше... Андрей видел, что прежний идеал его женщины и жены недосягаем, но он был счастлив и бледным отражением его в Ольге: он не ожидал никогда и этого.

[1]«Когда эти люди появятся, они отбросят ко всем чертям то, что, согласно нынешним представлениям, им полагается делать; они будут знать сами, как им поступать, и сами выработают соответственно этому свое общественное мнение о поступках каждого в отдельности, - и точка». К сожалению, у меня нет той книжки, в какой я это вычитал, - цитирую по тому, что под рукой: Маркс К. и Энгельс Ф. Избранные произведения. В 3-х т. Т.З. стр. 282. Политиздат, 1979. 643 с. (Ин-т марксизма-ленинизма при ЦК КПСС).

[2]О ней см. в кн. Покрасс М.Л. Терапия поведением. /Методика для активного психотерапевта и для всех, ищущих выхода./ - Самара: Издательский Дом «Бахрах», 1997, 240 с. (далее: Терапия поведением).

[3]Приглашение к диалогу. В кн.: Покрасс М.Л. Активная депрессия. Добрая сила тоски. -Самара: Издательский Дом «Бахрах-М», 2001, - 320с. (Далее: Активная депрессия).

[4]Покрасс М.Л. Залог возможности существования. /Четвертая категория психологии) - Самара: Издательский Дом.«Бахрах», 1997, - 456 с. (Далее: Залог возможности существования).

[5]Покрасс М.Л. Исцеление эгоизмом. Найди свою стаю. - Самара: Издательский Дом «Бахрах-М», 2002, - 368 с. (далее: Исцеление эгоизмом).

[6] В этом году в Самаре в огне пожара здания УВД сгорели люди!

[7]Дина Покрасс. «Раскаты прошедшей грозы». Стихотворения. Израиль. 1998 г.

[8]Саша - девочка-подросток, которую властная, красивая мама в пику мужу-южанину и себе самой оставила с четырнадцати лет без отца. Саша тоже заметно красивая, умненькая девочка. Ей всего 16 лет, но смотрится она гораздо старше. А я тогда еще верил, что словами можно все объяснить, особенно такому молодому, пока еще мало навравшему человеку!

[9]Местечко под Сочи, где я был с родителями в 13 лет.

[10]Винсент Ван Гог. Море в Сен-Мари. Июнь 1888 г.

[11]Строчка из стихотворения В. Солоухина «Здравствуйте!»

[12]Эгоцентризм - см.: «Словарь практического психолога» (далее: «Словарь»), в кн. «Активная депрессия».

[13]Марафон - так участники называют длящуюся много часов или дней подряд (здесь два дня по 12 часов с двенадцатичасовым перерывом на. ночь) психотерапевтическую или психодидактическую группу. Например, «группу встреч», «группу психологического роста», разные психотерапевтические или психодидактические тренинги.

[14]См. «Реакция на реакцию» в «Словаре», в кн.: «Активная депрессия».

[15]См. в конце книжки цитату из: И.А, Гончаров. Обломов (Часть четвертая).

[16]Скот - сельскохозяйственное млекопитающее животное (см.: Словарь русского языка. С.И. Ожегов). В отличие от вольных животных, которые рождаются жить, скот растят на убой

[17]Наиболее ярко это выражено в переживании одержимости бесами у религиозных фанатиков, в явлениях психического автоматизма у психически больных.

[18]См. об этом: «Кокетство» в «Словаре», в кн. «Активная депрессия».

[19]См. главу: «Неустойчивая самооценка».

[20]Дискретность - прерывистость.

[21]См. «Пусть все идет, как идет...» в кн. Исцеление эгоизмом.

[22]Посмотрите фильм Рона Ховарда «Игры разума (Великолепный ум)». Обладатель премии «Оскар» 2002 года в четырех номинациях. / RON HOWARD «А BEAUTIFUL MIND»

[23]«Клиент, психотерапевт, супервизор» - игра, в ходе которой участники по очереди меняются названными ролями. Я расскажу о ней подробно позже.

[24]«Менеджер» - здесь, детская игра в большой бизнес.

[25]Котерапевт - помощник психотерапевта, иногда артист, специально приглашенный для разыгрыванья или озвучивания той или иной роли в терапевтической группе.

[26]«Ослик Иа стоял у озера и думал, что он думает»

[27]Немотивированная тревога - Светлана Николаевна имеет в виду смутную, непонятную тревогу, не понятую переживающим ни в ее причинах, ни в ее содержании.

[28]Имитатор, имитация - см. гл. Две обезьянки в кн. Терапия поведением, а также «Словарь» в кн. Активная депрессия.

[29]Экспектации - здесь, предполагаемые вами ожидания других от вас. См. также «Словарь» в кн. Активная депрессия

[30]См. «Ворона не я!» в кн.: Терапия поведением.

[31]Демонстрант, как дитя, «подкупает» одобряющего и паразитирует на его деятельности, обеспечивающей известные обоим условия существования. Но часто необходимые для индивидуальной жизни условия не известны ни тому, ни другому. Демонстранту неизвестны потому, что, передоверившись одобряющему, он и не пытался их узнавать. Одобряющему - потому, что чаще на эту роль соглашается такой же демонстрант. Он заботится о своих интересах, а не об интересах одобряемого. Да и свои -ограничивает самыми всеобщими. (См.: «Одобрение», «Самоодобрение» в «Словаре», в кн. Активная депрессия и цитату из «Обломова» здесь в Приложении).

[32]«Ручеек» - игра, в которую мы играли в детстве. До нас на Руси в нее издавна играли молодые парни и девушки. Мы становимся парами друг за другом, образуя длинную арку из рук. Оставшийся без пары, пригибаясь, идет под ее сводом, выбирая себе пару. Берет, кого выбрал, за руку и, разбив пару, уходит с ним в конец очереди из пар. Они становятся замыкающей парой. Лишившийся второго выходит из «арки». Возвращается в начало этого людского коридора. Входит в него. Выбирает себе новую пару. Они проделывают то же самое, что и предыдущие, и становятся замыкающими. И так длится, пока длится игра. Из такого бесконечного движения людей и берущих друг друга рук получается «ручеек». В нашей игре, если двое выбрали друг друга, они договариваются, кого хотят третьим, и приглашают его. Или третий, выбрав их, просится к ним. Тройка складывается, когда в ней каждый хочет двух других. Игра обычно проходит под помогающую движению музыку.

[33]Цитата из П.Ф. Малкина. Он говорил, что "истерия - это способ достижения нужных вещей ненужными средствами".

[34]См. "Опыт" в Словаре в кн. "Активная депрессия".

[35]См. «Драка пацанов» в кн.: Исцеление эгоизмом.

[36]См.: Гл. XIII. «Выбор» (стр. 382). В кн.: Залог возможности существования.

[37]См.: Два вопроса (стр. 177). В кн.: Терапия поведением.

[38]Это духовное бессмертие иногда, например, в суевериях, ошибочно осознается как конкретное физическое индивидуальное бессмертие, бессмертие души, оставившей тело, но сохранившей свойство телесного - чувствовать и сознавать себя

[39]Звонок, вызывающий слюнотечение у голодной собаки не есть пища, подготовительной реакцией на которую является слюнотечение, но только — сигнал будущей пищи.

[40]См.: Покрасс. М.Л. Залог возможности существования.

[41]В ряде случаев приобретенные при жизни потребности для конкретного человека оказываются большей ценностью, чем врожденные. И они могут быть утрачены или специально изжиты. Есть специальная, особо подготавливаемая и организуемая деятельность по перестройке собственных потребностей — так называемая оценочно-ориентировочная деятельность в отношении собственных потребностей. Она оказывается самым действенным, если не единственно эффективным, средством самостроительства. Является компетенцией зрелой личности или психотерапевта (см.: «Выбор» в кн.: Залог возможности существования).

[42]Мы называем это истерией. Но не является ли истерик именно тем самым всеми и самим собой брошенным ребенком среди всегда равнодушных к нему насильников, научивших и его равнодушию к самому себе и к ним?!

[43]Это возможно только после выявления ее приспособительного смысла для предыдущего. Обычно демонстранта, движимого потребностью в одобрении, для которого потеря одобрения и, главное, самоодобрения сопряжена с интуитивным прогнозирования краха адаптации (см.: "Самоодобрение" в "Словаре", в кн. "Активная депрессия".

[44]Эта позиция требует постоянного интереса к собственной персоне, выбора соответствующих собственным потребностям целей, «оценочно-ориентировочной деятельности в отношении собственных потребностей», подчинение которым даст возможность полнее выразить, реализовать себя (см. гл. «О смысле - пользе»).

[45]Человек человеку - волк!

[46]И. А. Гончаров. Обломов. Роман в четырех частях. Ленинград. Изд-во «Наука». Ленинградское отделение. 1987 г. Часть четвертая, стр. 353-359.

Дата добавления: 2015-06-29