Вмешательство папы 3 страница

События этих двух дней нельзя считать просто академическими упражнениями в богословии и риторике, потому что именно в средневековых университетах тщательнейшим образом прорабатывались многие вопросы и законы религиозного, социального и управленческого характера, а достигнутые выводы имели самое непосредственное отношение к насущным проблемам страны. Для короля Франции университет был важен вдвойне, потому что обеспечивал не только теоретическую поддержку его режима, но и поставлял образованных людей для административного аппарата. В начале XIV в. Парижский университет был одним из ведущих университетов Европы, пользовался международным уважением и обладал колоссальным влиянием. Вот почему при подобном составе аудитории вторичное признание Жака де Моле, содержавшее к тому же дополнительные сведения, имело огромное значение. Признание великого магистра, его публичные заявления перед университетскими учеными, а также его «открытые письма» и вправду поражали четкостью и логичностью изложения, что заставляло предполагать, что все это тщательнейшим образом было подготовлено заранее Гийомом де Ногаре. Результатом должен был стать крупный скандал, который невозможно было бы скоро забыть — в том числе и тамплиерам, еще намеренным продолжать сопротивление.

Возможно, конечно, Жак де Моле был подвергнут пытке и таким образом вынужден подчиниться плану Ногаре. Весной 1308 г. некий каталонец, живущий в Париже, в письме своему другу, проживавшему на Майорке, описал весьма впечатляющую сцену, во время которой Жак де Моле срывал с себя одежду, чтобы показать ожоги и раны у себя на руках, на ногах, на спине и на животе, однако же обстоятельства, при которых эта сцена якобы имела место, — а именно выступление великого магистра с помоста перед парижской толпой — заставляют предположить, что все описанное скорее вымысел и игра воображения, а не реальная действительность89. Более того, существует некий документ, составленный анонимным юристом скорее всего в 1310 г., где обсуждаются различные юридические тонкости, связанные, видимо, с целой серией вопросов, поступивших от королевских чиновников, и где говорится, что, по словам самого де Моле, он признался «из страха перед страданиями», а стало быть, все же не был подвергнут пытке и на самом деле даже «просил порой, чтобы и его тоже пытали, иначе братья его сочтут, что он погубил их по собственной воле»90. Хотя и это свидетельство, возможно, тоже исходит из правительственных источников. Королевским чиновникам вовсе не обязательно было оправдываться или по какой‑либо причине скрывать применение пыток, поскольку еще в 1252 г. папа Иннокентий IV дал право светскому суду применять пытку при судебных расследованиях91. Больше похоже, что за одиннадцать дней, прошедших с момента ареста Жака де Моле, к нему были применены иные методы давления, менее жестокие, но вполне способные постепенно сломить любое сопротивление. Возможно, использовалась примерно та же техника допроса, что и в наши дни: непрерывный допрос (возможно, его вели посменно), физические и нравственные страдания, вызванные содержанием в заключении, постепенное ослабление организма из‑за голода и недостаточного количества сна. «Показательных» признаний на многих судебных процессах, особенно в XX в., добивались примерно теми же способами92. Сюда включаются и различные посулы и обещания. Возможно, де Моле предложили свободу, как только дело будет закрыто. Действительно, почти два года спустя, когда судебные слушания еще продолжались, он заявил перед папской комиссией, что «было бы весьма удивительно, если бы Римская церковь вдруг пожелала продолжить разгром ордена, в то время как исполнение приговора об отлучении от церкви императора Фридриха II было отложено на тридцать два года»93.

Король, похоже, принял явно подготовленное заранее «расписание», согласно которому он сообщал правителям других государств об арестах тамплиеров и убеждал их последовать его примеру. Так, 16 октября он писал Хайме II Арагонскому, предлагая «тоже восстать на защиту нашей веры»94. После того, как великий магистр повторил свое первоначальное признание перед университетскими профессорами, Филипп снова написал Хайме, сообщая о достгнутых успехах — письмо датировано 26 октября, т. е. написано сразу после признания Жака де Моле95.

Между тем во Франции тамплиеры один за другим сознавались в совершенных ими преступлениях, ибо великий магистр своим собственным признанием и приказом подчиниться устранил основной мотив сопротивления. Среди признавшихся был и Гуго де Пейро, генеральный досмотрщик, т. е. фактический хозяин всех замков и при‑орств тамплиеров в Европе, стоявший всего на одну ступень ниже самого великого магистра. Гуго де Пейро вступил в братство даже раньше Моле, за 44 года до описываемых событий. Все его семейство также было тесно связано с орденом. Умбер де Пейро, принимавший в орден Жака де Моле, был его дядей, а двое других тамплиеров, Гуго де Шалон и некий Пьер, упоминаются как его племянники96.

Вот почему признание этого человека в суде сказалось на судьбе всех тамплиеров, особенно тех, что проживали во Франции. Будучи, так сказать, «странствующим правителем» западных земель, Гуго де Пейро руководил бесчисленными обрядами посвящения в братство, проводил собрания ордена, инспектировал замки и приорства тамплиеров в разных странах. Великий магистр в качестве основного отправителя обряда посвящения упоминается редко; если судить по 138 протоколам признаний обвиняемых на парижских слушаниях в октябре и ноябре 1307 г., то Гуго де Пейро за 22 года пребывания на своем посту сам принял в члены ордена 15 человек только из этих 138. Его имя упоминается в числе присутствовавших на церемонии посвящения еще двумя тамплиерами, одного из которых приняли в братство ни много ни мало 40 лет назад, а второго, как он выразился сам, приняли по приказу де Пейро97. Более никто из руководителей ордена не был так тесно и непосредственно связан с процедурой приема в орден новых братьев, вокруг которой, собственно, и сконцентрировались основные обвинения.

Разумеется, стоявшие на более низких ступенях иерархии тамплиеры подвергались настоящему искушению: так легко было попытаться переложить всю вину за этот непристойный обряд на столь известного человека, как Гуго Де Пейро. Все, кроме одного, из тех 15 тамплиеров, которых в орден принимал сам генеральный досмотрщик, по очереди сознавались в совершении одного или более преступлений именно по наущению де Пейро, игравшего главную роль в этой церемонии98. Подсудимые показали также, что на созванные им собрания братства он приносил некую «голову», требуя ей поклоняться. Гийом д'Аррбле, например, 22 октября сообщил, что де Пейро приносил какую‑то голову, сделанную из дерева и серебра и покрытую позолотой, на два собрания братства, и братья ей поклонялись99. Даже досмотры, совершавшиеся де Пейро по долгу службы, воспринимались теперь в свете его преступности и «испорченности». Матье де Боско Одемари, приор Клиши в диоцезе Бове, показал 20 октября, что‑де Пейро помешал ему отправлять церковную службу, собственноручно унеся из часовни потир и прочие церковные атрибуты100.

Признание Гуго де Пейро, сделанное им 9 ноября, оказалось для ордена при сложившихся обстоятельствах не только не менее важным, чем признание Жака де Моле, но и еще более ошеломительным. Он показал, что после принесения клятвы соблюдать Устав ордена и хранить его тайны он был облачен в плащ тамплиера и приор повел его за алтарь, где показал ему крест с изображением Святого распятия и велел отречься от Иисуса Христа и плюнуть на крест. Он с большой неохотой сделал это, однако лишь «на словах, но не в сердце своем», хотя на крест так и не плюнул, а отречение провозгласил лишь единожды. Никаких непристойных поцелуев, по его словам, во время самой церемонии не было. Однако впоследствии он многих братьев принимал в орден именно так, как описывает, а после принесения обычной клятвы соблюдать Устав и хранить тайны ордена

он отводил неофитов в укромное место и там заставлял их целовать его пониже спины, в пупок и в губы, а затем приказывал принести туда крест и говорил, что им необходимо по закону ордена трижды отречься от Распятого и плюнуть на Святой крест, однако он (де Пейро) признал, что, несмотря на его приказания, они все же делали это лишь на словах,

а кое‑кто вообще сперва отказывался так поступать, хотя в итоге отрекались и плевали все. Гуго де Пейро также заявил, что «предупреждал тех, кого принимал в орден, что если бесконечно одолеет их плотское искушение, то можно утолить его с другими братьями». А говорил он это потому, что таковы были «обычаи ордена».

После этого признания инквизитор попытался еще надавить на свидетеля и спросил его, как проводили другие прием в члены ордена — так же, как он, и в соответствии с его приказами или же иначе, — и он ответил, что не знает, поскольку лишь те, кто там присутствовал, могут ответить на этот вопрос. Более того, де Пейро дал понять, что отнюдь не считает, что всех принимали в орден одинаковым образом. Похоже, здесь он попытался несколько уменьшить размах своих первоначальных показаний и свести их до описания собственного опыта, однако же королевские чиновники были весьма заинтересованы в том, чтобы показания генерального досмотрщика могли быть отнесены ко всему ордену в целом; так что, как свидетельствует судебный протокол, «позже, в тот же день» де Пейро уже утверждал, что «просто плохо понял вопрос, и поклялся, что вполне уверен в том, что всех братьев принимали в орден одним и тем же способом, и говорит это, дабы уточнить сказанное им ранее, а вовсе не для того, чтобы отказаться от своих прежних показаний». Совершенно очевидно, что для получения этого последнего признания к Гуго де Пейро были применены угрозы или пытка.

Инквизитор Никола д'Эннеза, доминиканец, обратившись затем к обвинению в идолопоклонстве, спросил Пейро насчет пресловутой «головы», неоднократно упоминавшейся ранее, и подсудимый подтвердил, что

видел ее, держал в руках и гладил на одном из собраний ордена в Монпелье, а потом он и другие присутствовавшие ей поклонялись. Он сказал, однако, что поклонялся ей лишь на словах, притворно, а не от чистого сердца; впрочем, он не может судить, искренне ли поклонялись ей другие братья. Когда его спросили, где именно находится «голова» сейчас, он сказал, что послал ее Пьеру Альмандену, приору Монпелье, однако не знает, там ли она и не нашли ли ее слуги короля. По его словам, у этой «головы» было четыре ноги — две спереди, растущие как бы от самого подбородка, и две сзади 101.

Вскоре были допрошены еще две крупные фигуры в ордене; обоих, похоже, пытали, дабы их признания тоже вошли во впечатляющее досье, уже и без того почти полное. Рэмбо де Карой, приор Кипра, видимо, входил в число посланной в 1306 г. Жаком де Моле на Запад, к папе римскому, делегации. На первом заседании суда, утром 10 ноября, он утверждал, что никогда не видел ничего дурного или постыдного в обряде посвящения в орден, разве что однажды, еще до того как сам был принят в братство, один тамплиер показал ему распятие и сказал, что нужно отречься от Христа, однако же отречения не произошло. Он утверждал, что это происходило в присутствии его дяди, епископа Карпантра. Королевских чиновников такой ответ явно не удовлетворил, потому что, судя по протоколу, допрос был приостановлен и заседание суда возобновилось лишь после полудня; вот тогда‑то подсудимый и признал, что трижды отрекся от Христа при посвящении в братство и узнал, что внутри ордена разрешены гомосексуальные связи102.

Жоффруа де Гонневиль, приор Аквитании и Пуату, был допрошен 15 ноября. Он также сперва отвечал весьма неохотно. Однако затем во всем признался и сказал, что, когда ему велели отречься от Христа, он, хотя и был страшно напуган, стал спорить с принимавшим его приором, и тот сказал ему:

Делай это смело; клянусь тебе спасением души своей, что в этом ничего предосудительного нет, ибо таков Устав нашего ордена, принятый в результате того, что один преступный магистр был заключен в темницу неким султаном и никак не мог вырваться оттуда, пока не поклялся, что если обретет свободу, то непременно введет этот обычай (т. е. отречение от Христа), и все, кого будут принимать в братство, с этих пор должны будут этот обычай соблюдать. Так что имей это в виду и можешь смело поступить так.

Однако же, поскольку де Гонневиль продолжал упорствовать, приор согласился на такое условие: пусть неофит поклянется «на Святом Евангелии» молчать и не говорить никому из братьев, что его пощадили и избавили от этой части обряда. Таким образом, отрекаться от Бога ему не пришлось, а что касается оплевывания Святого креста, то, по его словам, плевок попал на руку приора, а не на распятие. Очевидно, этому приору пришлось проявить немалое терпение и снисходительность, потому что дядя де Гонневиля считался тогда одним из влиятельнейших советников короля Англии.

Судя по протоколу, Жоффруа де Гонневиля допрашивали и до того, как он предстал перед судом инквизиции, и, скорее всего, именно королевские чиновники в полном соответствии с королевским указом от 14 сентября. Он, видимо, сопротивлялся давлению, так что можно, наверное, сделать следующий вывод: его пытали, чтобы на суде получить те самые, довольно двусмысленные, признания, которые упоминались выше. «Когда его спросили, почему он сразу не сказал всю правду», он объяснил, что уже однажды исповедался во всем одному священнику‑тамплиеру, и считал, что привилегия, дарованная капелланам ордена Святым Престолом, позволяет им отпускать все грехи. А потом довольно невразумительно пробормотал, что ему казалось, будто вскоре с преступными заблуждениями в ордене будет покончено.

Сам же он принимал в братство всего пятерых и пощадил их точно так же, как пощадили его самого, но вскоре случайно узнал, будто против него готовятся какие‑то санкции. По этой причине во время беседы с королем в Лоше он испытывал весьма сильное искушение поведать ему обо всем, «чтобы король дал ему совет, как поступить, и взял его под свою охрану, пока он не покинет орден; однако затем, вспомнив, сколь много приоры и прочие члены братства дали ему, чтобы он мог совершить это путешествие, и как много денег и прочих богатств он уже получил от ордена, решил, что нехорошо было бы так подвести этих людей»103.

Признания руководителей ордена, а также показания многих рядовых тамплиеров, казалось бы, полностью оправдывали аресты, произведенные 13 октября. Когда второй человек в ордене, уступающий по статусу лишь великому магистру, признается в отречении от Христа, плевании на Святое распятие, непристойных поцелуях, поощрении гомосексуализма и поклонении некоей чудовищной голове, а потом уверенно заявляет, что подобная практика была в ордене самой обычной, то сопротивление отдельных лиц, а именно тех четверых, которые так и не признались ни в чем — Жана де Шатовийяра, Анри д'Эр‑синьи, Жана де Пари и Ламбера де Туази — имело весьма малое значение104.

Поразительный успех королевских чиновников, добившихся столь убийственно изобличающих признаний, казалось бы, указывал на то, что дело вскоре будет закрыто, возможно уже к Рождеству 1307 г. Временное разрешение государственных финансовых трудностей было достигнуто; королевские чиновники прибрали к рукам владения тамплиеров и теперь были заняты составлением подробных описей разнообразного имущества, находившегося в этих владениях105. Однако за пределами Франции большая часть христианского мира была настроена скептически. То, что король Франции являлся внуком Людовика Святого, само по себе отнюдь еще не свидетельствовало о его личной и политической честности и порядочности, особенно если вспомнить нападение на папу в Ананьи или же вопиющие факты давления, которое Филипп IV оказывал на конклав перед выборами Климента V. Более того, финансовые проблемы французского монарха вряд ли были для кого‑то секретом; самовольный захват чужих владений, массовая «порча денег», невыносимые и незаконные поборы — вот что характеризовало его правление. 30 октября Эдуард II ответил на письма Филиппа относительно арестов тамплиеров следующим образом: он и его совет находят обвинения в «мерзкой ереси», выдвинутые против ордена, достойными «всяческого удивления»106, а две недели спустя, 17 ноября, Хайме II Арагонекий писал, что послания Филиппа вызвали у него «не просто удивление, но и тревогу», потому что орден тамплиеров до сих пор оказывал христианскому миру поистине неоценимые услуги в борьбе с сарацинами107. Ни один монарх пока не был готов последовать примеру Филиппа на своей территории. Без сомнения цинизм в немалой степени был свойствен и этим королям. В начале ноября некто Кристиан Спинола, житель Генуи, писал Хайме II, что слышал об обвинениях, выдвинутых против тамплиеров, однако считает, что «папа и король Франции начали это расследование, просто чтобы заполучить богатства ордена, а также — желая создать единый орден, объединив госпитальеров, тамплиеров и некоторые другие братства, и во главе этого нового ордена Филипп очень хотел бы поставить одного из своих сыновей»108.

Но Филипп IV почтил своим вниманием не только королей; так, среди его адресатов был, например, каталонский доктор медицины Арнольд из Виллановы, человек светский, но активно поддерживавший учение францис‑канцев‑спиритуалов о неминуемом конце света и создании на земле нового утопического общества, в котором Дух Святой уничтожит совершенно разложившуюся, пришедшую в упадок Римскую церковь. 19 февраля 1308 г., будучи в Марселе, Арнольд в ответ на письмо Хайме II Арагонского писал, что получил от Филиппа IV известия о еретических преступлениях тамплиеров, однако в отличие от большинства совсем этим не удивлен, а, напротив, скорее, даже единодушен с французским королем относительно безнравственности членов ордена, хотя и не видит в обнаружении подобной ереси благочестивым королем‑христианином ничего «чудесного», ибо рассматривает это как прелюдию к раскрытию куда более серьезных преступлений, в том числе со стороны королей и сеньоров. Видимо, в сентябре 1307 г. сам Господь решил начать преображение рода человеческого, раз уж даже христиане стали вопиющим образом отрекаться от веры в существование Иисуса Христа и мечтать лишь об удовольствиях, богатстве и славе, испытывая не более религиозного рвения, чем варвары или язычники109.

Однако обескураживающая реакция христианских правителей сама по себе не стала решающей для планов Филиппа IV; куда важнее для него было каким‑то образом заставить молчать папу. Филипп IV и Гийом де Нога‑ре явно недооценили слабого и больного Климента V, забыв о той яростной вспышке гнева, когда он отбросил даже свою обычную осторожность в отношениях с французским монархом. 27 октября 1307 г., еще до признаний в суде Гуго де Пейро, папа писал королю, что его (короля) предки, «воспитанные в уважении к церкви», признавали необходимость представлять на рассмотрение именно церковного суда «все, что имеет отношение к религии и вере, поскольку именно к Святой церкви в лице ее пастыря, первого из апостолов, обращено повеление Господа нашего: „Паси агнцев моих“. Высказав этот относительно мягкий упрек, папа пишет более уверенно и грозно: „Сам Сын Божий, жених Святой церкви, пожелал, чтобы, согласно установленному Им закону, Святой Престол был главой и правителем всех церквей; и законы Отцов Церкви, как и установления светских монархов подтверждают это“. Действительно, даже „правители Рима в те времена, когда судно апостола Петра носило по волнам моря житейского среди различных сект и ересей“, признавали все, что касается веры, подлежащим „следствию и суду Святой церкви“, а вовсе не их самих, „им же самим предписано уважать Святой Престол и подчиняться ему, когда он того требует“. Однако же, пишет далее папа, король самым вызывающим образом просто отобрал у тамплиеров их „людей“ и имущество. „Эти действия повергают нас в пучину горького изумления и печали, ибо Вы всегда пользовались в нашем лице куда большим расположением Святого Престола, чем во времена всех прочих римских понтификов, возглавлявших Римскую церковь“. Однако же, несмотря на договоренность постоянно обмениваться всеми сведениями по данному вопросу, „Вы предприняли эту акцию, арестовав множество тамплиеров и захватив их имущество и людей, хотя члены ордена подчиняются непосредственно Римской церкви“. А вот, наконец, и кульминационный момент письма: „в Ваших столь неожиданных действиях любой увидит — и не без оснований! — оскорбительное презрение к Римской церкви и к нам лично“. И потому, пишет далее папа, он посылает кардиналов Беренгара Фредоля и Этьена де Суизи с тем, чтобы они внимательно изучили данную проблему совместно с королем Франции. Имущество же, принадлежавшее тамплиерам, и арестованных членов ордена папа требует передать этим кардиналам, действующим от имени Римской церкви110.

Узнав об арестах, произошедших 13 октября, Кли‑мент V, хотя и находился не в самом Пуатье, тут же поспешил туда и, прибыв 15 октября, на следующее утро приказал собрать консисторию, т. е. коллегию кардиналов, которая рассматривала жалобы и различные обвинения, вынесенные на папский суд. О важности этого события свидетельствует, например, то, что кардинал Пьер де ла Шапель, направлявшийся в Пуатье, однако задержавшийся в пути по болезни, получил приказ немедленно возобновить путешествие. В Пуатье все еще продолжали хозяйничать чиновники короля, так что Гуго де Пейро и еще 16‑17 тамплиеров, остававшихся там и обязанных предстать перед папским судом, были схвачены и насильно отправлены в соседний замок Лош. Только cubicularii или казначеи ордена, подчинявшиеся непосредственно папе, были оставлены в Пуатье — исключительно «из уважения» к Клименту, как рассказывал позднее один из свидетелей1. В течение нескольких дней папская консистория заседала тайно, в охраняемом помещении, и, возможно, именно тогда Климент решил бросить вызов французскому королю. Возможно также, что именно он призвал тамплиеров хранить мужество, ибо в анонимном письме папскому суду, автором которого предположительно являлся один из казначеев ордена, говорилось, что папа советовал тамплиерам не впадать в отчаяние и не поддаваться угрозам и обещал найти достойный выход и позаботиться о них. Но более всего он убеждал их не совершать побегов. Приор Ломбардии, видимо самый старший из тамошних тамплиеров по званию, отвечал папе, что они ничего не боятся, раз папа проявляет о них такую заботу и обещает справедливый суд, ибо все они добрые христиане, католики, и тверды в своей вере, за которую в любое мгновение готовы отдать жизнь, как не раз отдавали ее их братья в бою и в застенках сарацин. Ни разу за 190 лет существования ордена никто из тамплиеров не выказал страха перед смертью2. Вскоре после этого, 27 октября, папа весьма раздраженно пишет об «оскорбительном презрении» Филиппа IV к Святому престолу.

Таким образом, первой реакцией Климента V на аресты тамплиеров были гнев и возмущение. Однако и в гневе он отлично понимал, что к чему. Независимая акция светского монарха, хоть номинально и санкционированная инквизитором Франции, могла быть истолкована только как лобовая атака на авторитет Климента и те традиции, которые он представлял. Для папы, несмотря на его сочувствие к тамплиерам, о чем свидетельствуют его эмоциональные заверения по их адресу на консистории в октябре, где не просто — и даже не в первую очередь — решалась судьба одного из духовно‑рыцарских орденов, это был вопрос об авторитете самого папства. Упорство, с которым Климент сражался со своим, уже более могущественным, чем он сам, противником, должно быть истолковано именно так. Климент был явно готов пожертвовать тамплиерами ради более высоких целей, а потому с этих пор орден стал всего лишь залогом в затянувшемся конфликте папы с королем. Одним из трагических аспектов происходящего было то, что подавляющее большинство тамплиеров — и прежде всего великий магистр ордена Жак де Моле, неискушенный в политических интригах и оторванный от остальных братьев во время —тюремного заключения, — так и не поняли основных причин предательства папы и продолжали свято верить в его могущество и в то, что он непременно сумеет их защитить. Но ни разу за семь лет, что длился процесс, папа не оправдал их веры!

Французское правительство, таким образом, опередило папу; и было совершенно очевидно, что он не сможет нанести Филиппу IV ответный удар. Более того, поскольку формально аресты инициировал Гийом де Пари, было по меньшей мере спорно, что производились они согласно духу, а не просто букве закона. А потому Климент попытался извлечь из сложившейся ситуации максимум пользы для себя, всячески подчеркивая свое верховенство. В результате 22 ноября 1307 г. он издал буллу «Pastoralis praeeminentiae», которая отмечала решающий поворот в процессе тамплиеров: Климент брал на себя центральную роль в происходящих событиях и активно в них вмешивался, желая воспрепятствовать чересчур поспешному завершению расследования, чего весьма желал бы Филипп. Если бы папа проявил готовность примкнуть к акции, начавшейся 13 октября, то, вероятно, буллу можно было бы считать явным свидетельством тайного и позорного сговора с французским королем (материально выгодного Филиппу), и орден был бы распущен. Однако изданная булла утверждала, что большая часть слушаний будет публичной, и это не сможет не сказаться на репутации всех замешанных в процессе высоких лиц.

Главным в булле «Pastoralis praeeminentiae» было повеление правителям всех христианских стран произвести аресты тамплиеров в пределах своих государств и именем папы взять под контроль собственность ордена. По заявлению папы, слухи относительно положения дел в ордене давно уже достигли его ушей — еще в конце 1305 г., т. е. примерно тогда, когда он занял Святой Престол. Ему не хотелось верить этим грязным историям, содержание которых, впрочем, он излагает, хотя именно из‑за этих слухов король Франции по просьбе инквизитора этой страны произвел аресты тамплиеров и взял под свой контроль их собственность. Затем вдруг великий магистр ордена «признался публично в Париже, причем в присутствии прелатов, а также магистров богословия и других наук, в совершенных им ошибках и преступлениях, а также в том, что заставлял неофитов отрекаться от Иисуса Христа при вступлении в орден, что делалось по наущению дьявола и в нарушение Устава». Затем стали признаваться многие другие тамплиеры по всему французскому королевству, и среди них был даже один рыцарь, который лично предстал перед папой. «Из чего следует, что если на том поле добродетели и светлой веры, что служило основой упомянутому ордену, посеяны были семена дьявола, противные нашему духу, то душа наша не может не трепетать от гнева и возмущения». Однако Климент еще не был готов вынести окончательный приговор. Так, в булле далее говорится: «Если же будет доказано, что все эти слухи и обвинения ложны, то душа наша успокоится и на смену гневу и возмущению по воле Божией придет радость; а посему мы и предлагаем безотлагательно провести соответствующее расследование и выявить истину». Климент слышал так много обвинений по адресу тамплиеров и историй о якобы совершенных ими тяжких преступлениях, что совесть велит ему выполнить свой святой долг и выяснить, правда ли это. Таким образом, правители христианских государств получили приказ «осмотрительно и без лишнего шума» арестовать всех тамплиеров, проживающих на их территории, а также взять под стражу их собственность и произвести подробную опись их имущества3. В конечном счете булла давала официальное разрешение именем папы организовать ряд широкомасштабных акций в Англии, Ирландии, Кастилии, Арагоне, Португалии, Германии, Италии и в королевстве крестоносцев на Кипре, где по‑прежнему находилась штаб‑квартира ордена тамплиеров.

***

Филипп Красивый давно уже был информирован о намерениях папы: еще за несколько дней до издания буллы, 17 ноября, Арно де Фожер, папский капеллан, был доставлен к Филиппу и сообщил о предложении произвести массовые аресты тамплиеров4. О том, каковы были истинные чувства самого короля, можно лишь догадываться. Ему не удалось заставить папу полностью одобрить произведенные уже аресты тамплиеров и согласиться с полученными от них признаниями; король, возможно, был даже несколько удивлен гневной реакцией Климента, нашедшей отражение в письме от 27 октября, однако он все же сумел подтолкнуть папу к тому, чтобы проблема была воспринята им серьезно и он начал широкомасштабное судебное расследование — хотя как раз этого Филиппу и не удавалось добиться до 13 октября. К этому времени он сумел вырвать у великого магистра публичное признание, а также собрать немало прочих доказательств. В какой‑то степени, видимо, Филипп был готов даже к временному примирению с папой, надеясь, что сотрудничество с ним поможет ему достигнуть собственных далеко идущих целей, — и это безусловно имело под собой серьезные основания, особенно если вспомнить кое‑что из прошлого Климента, а также издание им буллы «Pastoralis praeeminentiae».

Чисто внешне Филипп был готов при любых условиях предоставить Клименту право самому назначать и вести судебное расследование. Об этом свидетельствует и письмо папы французскому королю от 1 декабря, где Климент сообщает, что посылает Филиппу двух своих кардиналов, Беренгара Фредоля и Этьена де Суизи, чтобы они от имени папы руководили судебным расследованием5. Письмо Филиппа от 24 декабря подтверждает прибытие этих кардиналов; в нем сообщается также, что члены ордена тамплиеров переданы под их юрисдикцию, а также дается обещание хранить имущество ордена совершенно отдельно от королевского6. Но даже эта официальная переписка свидетельствует о полном несовпадении вежливой дипломатичности французской монархии и ее реальной тайной деятельности.

Дата добавления: 2015-06-30